| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Изящная словесность
В наши дни спрос на слова на мировом рынке падает.
Лех Валенса
Пётр Ореховский
ВЕСЕННИЙ МАРАФОН
Сергею Петровичу Иванову нравилось чувствовать себя подлецом. Не в том смысле и обычае русских людей, которые сделают что-нибудь постыдное, а потом горько вздыхают,совестятся и говорят себе: «ох, ну и подлец же я…» Этого вот воздыхания и угрызения Сергей Петрович на дух не переносил. Сделав что-нибудь неприятное, он продолжал, улыбаясь, смотреть своей жертве прямо в глаза, протягивая открытую ладонь для пожатия. Взгляд его говорил: «Экий я подлец! тебя предупреждали, ты не послушал, ну вот, теперь ты получил. Здорово я тебя, правда?».
Такие моменты он любил вспоминать: казалось бы, вот, сейчас, обиженный человек развернется и даст ему пощечину, а побои Сергей Петрович абсолютно не терпел. Но большинство людей, когда обидевший их человек идет к ним навстречу, смущаются, закипают и спасаются бегством – или бормочут что-то невнятно неприятное, легко переделываемое в свою пользу их обидчиком. Яростные люди попадаются редко, и возможность делать им подлости ценилась Ивановым особенно высоко. В момент столкновения с ними он переживал настоящий катарсис – психологически он всегда выходил победителем. Внутренне он был готов к физическому столкновению, а редко кто из людей, причисляющих себя к модному в России слою интеллигенции, способен ударить по лицу невысокого толстого человека с широкой, хотя и неприятной, улыбкой.
От природы Сергей Петрович был слаб и застенчив, и в детстве и юности, которые прошли в начинавшей осознавать себя избранной Аллахом советской Средней Азии, он отнюдь не лез на рожон. Субтильное, хотя и вполне пропорциональное его телосложение дополнялось недюжинными способностями – большая часть предметов обучения в школе и в сибирском вузе, куда он поступил без связей и денег, давалась ему легко. Эта его особенность породила большие амбиции, не обуздываемые его скромной матерью-бухгалтером (отец-строитель уже давно потерялся на просторах Байкало-Амурской магистрали), о которых он говорил, в свойственной ему манере, открыто и прямо, однако все его друзья и подруги воспринимали такие разговоры как шутку – настолько это не вязалось с его внешностью. Иванов же, как и положено умным юношам в ситуации, когда амбиции расходятся с фактическим положением, страдал, говорил мрачные монологи и циничные фразы, писал стихи о смерти… и был непременным членом многих веселых компаний.
Дополнительной сложностью его существования в светлом периоде молодости были отношения со слабым полом. Сергей Петрович серьезно, по уши, влюбился сравнительно рано, еще на первом курсе получения своего высшего образования, и потом преследовал предмет своего обожания все пять лет. Эта романтическая страсть с его стороны время от времени отвергалась, потом принималась, потом опять отвергалась… пока он окончательно не прискучил своей пассии. В результате огромная масса тестостерона и молодого любовного пыла осталась нерастраченной. По мнению Иванова, одолевшего переизданного в то время большим тиражом (дело было во второй половине восьмидесятых) Фрейда, это обстоятельство при его конституции должно было бы сделать из него то ли нового Ульянова, то ли Шикльгрубера, то ли – Бонапарта. Но опасность, нависшая было над страной, миновала – Сергей Петрович не пошел в политику, переквалифицировавшись в самый разгар становления новых партий из неудавшегося физика сначала в предпринимателя, а потом и в банкира.
Кроме того, отказу от политических запросов способствовала его женитьба, положившая конец сублимации его сексуальной энергии. Через год после окончания его «высоких отношений» и переживаний по поводу их безвременной кончины он встретил девушку Лялю, которую звали вообще-то Ольгой, однако последнее имя ей не нравилось настолько, что она объявляла всех, кто ее начинал так звать, своими смертельными врагами, надувалась и смотрела на них исподлобья. Иванов таких ошибок не совершал. Будучи уже натренирован на куда более серьезных капризах ехидного девичьего возраста, он стал ухаживать за Лялей с учетом накопленного опыта: минимизируя стихи, увеличив объем цветов и вина и быстро переходя от страстных взглядов к решительным физическим упражнениям. Ей это нравилось: Ляля считала подобную решительность признаком опытного зрелого мужчины.
Ольга была дочерью бывшего второго секретаря горкома КПСС, семья которого приняла Иванова в штыки. Однако заключение брака и рождение через год после свадьбы сына, а через три – дочери привели к примирению Сергея Петровича с тещей и тестем. Примирение с роднёй жены, впрочем, несколько запоздало: родственники уже не могли оказать на Иванова того влияния, которое он был готов принять до вхождения в эту семью. Необходимость зарабатывать деньги привела его в бизнес, который Иванов поначалу пытался совмещать с учебой в аспирантуре. Но он быстро стал получать очень приличные по сравнению с коллегами-физиками доходы. Когда же тесть и тёща, наконец, приняли Сергея Петровича за почти своего, он уже сравнительно крепко стоял на ногах. Из индивидуума с замашками непризнанного гения Иванов превратился во вполне социализированную особь; попытки стихотворчества и некоторая внешняя робость поведения окончательно исчезли из его жизни. Эта, в общем предсказуемая, трансформация пошла ему на пользу – он стал молодым обаятельным хищником, знающим, чего он хочет от людей и что люди предполагают получить от него.
В это же время он пристрастился к приему гостей, выезду на пикники и неумеренному потреблению пива. Последнее сделало из худощавого Сергея Петровича воздушный шарик на тонких ножках с тонкими ручками. Несоразмерность различных частей его фигуры сначала была причиной улыбок, но потом, по мере более равномерного распределения жировой массы по плечам, бедрам и физиономии, телосложение Иванова стало весьма напоминать буржуя с плакатов времен Маяковского. В дополнение к фигуре Сергей Петрович стал коротко стричься. В результате силуэт, который он приобрел, уже не вызывал дурацких ухмылок и вполне соответствовал духу героев времени девяностых годов. Сочетание большого живота, короткой стрижки и широкой акульей улыбки для российского приватизированного населения, возродившего в стране капитализм в форме черного юмора и карикатуры на западный общественный строй, стало поводом для искреннего почтения к их обладателям. Этим Иванов сознательно пользовался.
После дефолта в коммерческую структуру его тестя вошел полуразорившийся банк. Сергей Петрович подшучивал над этим благоприобретением, на что тесть, раздражаясь, говорил что-то невнятное о новых русских. Потихоньку, однако, тесть поменял там руководство, состоявшее большей частью из старых представительных людей. На освободившиеся места была набрана новая команда, но управляющий сохранился прежний. Последний был человеком в возрасте, известный в городе еще по советским временам своей властностью и жесткостью в решениях. В конце концов, тесть предложил поработать в банке и Иванову, который, в дополнение ко всем прочим своим развлечениям, стал еще и банкиром.
Как оказалось, дела в банке шли совсем неплохо. Фондовый отдел, доверенный Иванову, начал приносить приличные доходы, работая преимущественно с векселями РАО ЕЭС и Газпрома. Сергей Петрович легко вошел в курс дела: в сущности, времяпрепровождение в банке мало чем отличалось от его привычного занятия – умения договариваться и периодически успешно, на законных основаниях, обманывать людей. Иванов, кроме того, обнаружил, что в банке ему нравится работать даже больше, чем в своей фирме, которая продолжала функционировать и приносить ему дополнительные доходы. Как оказалось, клиенты банка в отличие от его торговых партнеров даже не понимали, что это именно он подложил им свинью. Иногда Иванов снисходил до объяснений, иногда нет. Да и обманутые, конечно же, не оставались совсем уж внакладе. Почти никто не страдал лично. Просто деньги, которые принадлежали той или иной фирме и которые не мог непосредственно забрать себе тот или иной начальник (хотя он и мог ими одновременно распоряжаться), перекочевывали в банк. А банк их уже передавал директору, за вычетом определенной и достаточно существенной доли…
В общем, все шло хорошо. И у Иванова, и у банка. Но произошла одна случайность, после которой дела у Иванова пошли еще лучше. Как-то раз Иванов пил коньяк в своем кабинете с сослуживицами. Одна из них была начальником отдела по связям с общественностью, другая – начальником кредитного отдела, заместитель управляющего банка. Дамы выпили ровно столько, чтобы языки их развязались, а манеры стали весьма непринужденными.
– Вы как, Сергей Петрович, натурал? – спросила дама-финансист, которую за глаза все называли Танькой, а в лицо – исключительно Татьяной Филипповной.
– Это вы о чем? – не понял Иванов.
– Ну как, исключительно с дамами занимаетесь сексом? – прояснила вопрос начальник отдела PR.
– Естественно, у меня же семья, дети, – обидчиво заявил Сергей Петрович.
– Это ни о чем не говорит. Вот у шефа целых две семьи и четверо детей, одного так совсем недавно сделал, ещё трех лет нет. А ведь бисексуал.
Разговор принял странный оборот. О некоторых странностях управляющего банком Иванов слышал. Действительно, тот любил ходить в баню в мужском коллективе, в то время как в банке более популярны были коллективы смешанные. По банку ходили слухи, что он любил ломать молодых специалистов, работавших, в том числе, и в отделе Иванова. Один из таких, как полагал Сергей Петрович, из-за резкого разговора с управляющим ходил месяц как в воду опущенный, а потом уволился. Другой ходил в таком виде уже третий месяц, но сейчас вроде бы уже приободрился.
Иванов, как и большинство мужчин, очень любил сплетни, солидно называя их сбором информации. Хотя разговор махом перескочил на другую тему, он старательно возвращал его на обсуждение начальства. Нельзя сказать, что он специально провоцировал женщин на неприятности, хотя знал и помнил, несмотря на выпитое, что разговоры в его кабинете прослушиваются службой безопасности банка и управляющему все будет доложено. Просто он не думал об этом, а тема, поднятая дамами, его ужасно заинтриговала.
Танька была красивой и умной, еще молодой, но уже циничной до мозга костей женщиной. Она получила от двух своих браков квартиру, машину и хорошие связи в городских деловых кругах. В банке она считалась одним из лучших специалистов и немного бравировала этим, в общем, справедливо считая, что на своем месте она незаменима. Пиарщица же, наоборот, несмотря на всю свою цепкость и журналистское прошлое, казалась неисправимо наивной. Она была прекрасным приобретением для банка именно в силу своей наивности: она искренне полагала, что работает в финансово-кредитной организации, что уже само по себе является гарантией легальности и солидности. То, что такие организации в России являются агентствами по переделу собственности, вывозу капитала и укрыванию от налогов, ей не то что не приходило в голову; просто это не могло быть в её банке. В другой организации – пожалуйста. Но в банке, в котором работает она, этого не может быть. Сергей Петрович немного завидовал этой избирательной наивности; он понимал, что вот такой настоящей, неподдельной веры в свою семью или организацию ему очень не хватает. Он-то верил исключительно в себя.
В конце разговора Сергей Петрович получил от дам более подробную информацию о сексуальной ориентации управляющего банка. Последний был не столько голубым, сколько любил опускать молодых амбициозных клерков, пришедших на работу в его банк и ещё не выработавших привычку смотреть по-собачьи преданно управляющему в глаза. Он звал их с собой в баню, и туда, кроме него и молодого капиталистического служащего, ехали ещё и ребята из охраны… там и происходило изнасилование мужчины мужчиной. Подробностей дамы не знали: то ли присутствовало в этом и физическое воздействие, то ли на молодых людей так действовала сама угроза остаться без доходного банковского места, то ли еще что… но всё заканчивалось успешно: никто не отказывался.
Иванову всё это не понравилось. Информация оказалась такой, что он не знал, как с ней обойтись. И он поступил с ней, как обычно в России, где все – секрет и ничего не тайна: положил на дно души, и время от времени тихо посмеивался. Поведение начальника его не ужаснуло, презрения к подчиненным – не добавило. Про себя же он решил, что история-то забавная, жаль только, что мало кому можно рассказать.
Последствия, однако, наступили совсем с другой стороны. Таньку и пиарщицу по очереди вызвал к себе управляющий. Дело, похоже, должно было кончиться увольнением обеих; и в это Иванов решил вмешаться. Дамы были порядочно напуганы, причем не только перспективой своего увольнения, но и открывшейся перед ними угрозой их личной безопасности. Сергей Петрович, в связи со своей предпринимательской деятельностью вынужденный частенько сталкиваться то с милицией, то с криминалом, с печальной завистью подумал: «Надо же. Интересно, кем это они себя воображали: губернаторами, членами правительства или депутатами Госдумы? Эти у нас бронзовые – не люди, памятники самим себе. Только памятники получить по морде не боятся, а мы, грешные, все под Богом ходим».
Иванов решил отстоять начальника кредитного отдела. Ему давно нравилась Танька, и он осознавал, что ему хотелось забраться к ней в постель, используя все доступные способы. Он поговорил с управляющим банка, предъявив следующие аргументы: во-первых, пиарщица «по любому будет молчать», поскольку боится за жизнь своей семьи. Если же уволить Татьяну Филипповну, она рано или поздно объяснит своим следующим работодателям («которыми, очевидно, будут наши конкуренты»), за что её уволили. Опасается же она только за свою собственную жизнь, а покровителей у неё всегда хватало и будет хватать. Во-вторых, хорошие начальники кредитного отдела на дороге не валяются, для банка же она очень полезна.
Эти же аргументы Иванов повторил и своему тестю. В конце концов, он добился своего: Таньку оставили, пиарщицу уволили. И у Сергея Петровича начался бурный роман: его новая страсть, как он и рассчитывал, допустила его до тела. У Татьяны Филипповны были не лучшие времена: она нуждалась в опеке, и внимание Иванова пришлось кстати; кроме того, он позаботился, чтобы о его заступничестве стало известно.
Пережитое мало изменило Таньку: она осталась веселой, хотя градус её циничности, и без того высокий, перевалил все мыслимые отметки. А Иванов, после пары вечеров, проведенных в её постели, почувствовал, что он не может и не хочет расставаться с ней. Он словно вернулся в юность, где его роман начал сбываться; теперь он порхал по городу, удивляя окружающих своим слегка обалдевшим видом и отсутствием агрессивности. Семья не могла на него нарадоваться.
Сергей Петрович признался Татьяне Филипповне в любви. Признание было принято более чем благосклонно: однако вечер выяснения отношений кончился для Иванова неожиданно. Танька была очень нежна с ним, но в большом ответном чувстве отказала. На недоумение Сергея Петровича она пояснила, несколько расчувствованно: «Я думала, что ты просто меня хочешь, за этим всю эту историю с доносом-прослушиванием и последующим благородным спасением устроил. А ты, оказывается, из-за любви… Но, хоть ты мне сейчас и симпатичен, извини… не более того…».
Иванов потом в течение нескольких дней переживал сложную гамму ощущений. Насколько же, думал он, Танька должна быть равнодушна к нему вплоть до презрения, когда, подозревая его в такой хитрой подлости, тем не менее пустила его к себе? Задать этот вопрос в открытую он боялся, а Танька с радушием римской гетеры продолжала соглашаться на свидания, заканчивавшиеся у нее в постели. По всей видимости, переживания Сергея Петровича по поводу ее действительного отношения к нему никак не затрагивали Таньку; единственное, что прозвучало еще вслух, это то, что за любовь к себе она теперь Иванова сильно жалела.
Постепенно счастье Сергея Петровича приняло более четкие очертания, вошло в определенное жизненное русло и совместилось с распорядком дня. Ляля считала, что он стал меньше ее тиранить. Под последним действием со стороны Иванова она понимала разговоры Сергея Петровича с ней, которые требовали существенного напряжения её эмоциональных и умственных способностей; она полагала, что Иванов ей постоянно хамит. Кроме того, у Иванова стало легче получать деньги на небольшие капризы, а она вела активную жизнь: тренажеры, бассейн, баня, парикмахер, массажист… всего и не вспомнишь сразу. Подрастающие сын и дочь вышли из непосредственного милого возраста и постепенно стали превращаться в подростков; они полностью были согласны с утверждением Ляли, что отец их тиранит; и тоже были довольны тем, что он стал уделять им меньше времени. Вторая жизнь Иванова оставалась окружающими по большей части незамеченной: может быть, как раз потому, что ни он, ни Татьяна Филипповна не пытались её скрывать, и в силу этого их отношения не были никому интересны. К тому же Татьяна зарабатывала в банке едва ли не больше, чем сам Иванов, так что жизнь последнего на два дома отнюдь не была материально обременительной; а именно сокращение семейного бюджета служило причиной недовольства Ляли во времена прежних краткосрочных походов Иванова на сторону. В остальном, считала она, если что иногда и случается, то от ее мужа не убудет и от семьи он никуда не денется…
Однако по мере вхождения самого большого романа жизни Сергея Петровича в колею, на что потребовался примерно год, к нему стала возвращаться и привычная злость и задиристость. Правительство объявило в стране экономический подъем, который и в самом деле коснулся доходов самых бедных и самых богатых. Поскольку Иванов относился к последним, он, с вновь пробудившимся интересом к бизнесу, стал зарабатывать деньги. Банк начал быстро развивать филиальную сеть – и Иванов как заместитель управляющего стал много ездить. Часто эти поездки происходили вместе с начальником кредитного отдела: в поездках их отношения приобретали новое дыхание, дополнялись важными для Иванова нюансами. Танька же к поездкам относилась равнодушно, но ей нравилось знакомиться с новыми людьми и приобретать новых поклонников, к которым Иванов, конечно же, ревновал.
– Ты, Иванов, капок, – как-то сказала ему Танька, раскинувшись на огромной кровати в своей квартире после одной из таких поездок.
– Как это? – удивился Иванов.
– Капок – это человек капиталистический, в противоположность совку, который был человеком советским. Правда, я еще не придумала, как лучше: ка-пок или ко-пок, но в любом случае, как и у совка, в нем много общего с лопатой. Капок, в принципе, симметричен совку. Если совок был бесполый: даже для того чтобы развестись, ему требовалось одобрение его партийной ячейки, иначе мог полететь с высоких постов за аморалку, то у капка свободный секс – основа жизни, а виагра вместе с презервативами в кармане занимает место билета члена КПСС. У совка, для того чтобы делать карьеру, на первом месте – связи, они и ценились; а у капка – деньги. Не нужны никакие связи, которые не приносят денег. У совка – кругом табу, даже язык весь исковерканный пропагандистскими штампами. Капок то и дело использует ненормативную лексику: он свободен выражаться так, как ему сейчас проще и удобней, так, что банкира не отличишь от ломового извозчика.
– Ну и что? Ты ведь тоже капок по этому определению, – немного сердито сказал Сергей Петрович.
– Ну-у, – замурлыкала Танька, – не совсем. Ты же хочешь всем обладать безраздельно, и деньгами, и людьми, и вещами. А я – только деньгами. И я не хочу замуж.
– Ты хуже капка, – заметил Иванов, – ты – человек без правил.
– Да-а, – сказала Танька, зевнув, – наверное. В ванную – кто первый?
После этого разговора Иванов стал мучиться, что было ему совсем несвойственно. Счастливый роман с Танькой начал его тяготить: но не потому, что он вдруг почувствовал угрызения совести перед своей семьей, нет. Он понял, что Танька не полюбит так, как он любит ее, никогда. Не изменяет она ему пока из жалости – и из большого равнодушия к другим людям; но то, что у нее неизбежно должны появиться другие мужчины, – всего лишь вопрос времени. Все это было обидно. По утрам он смотрел в зеркало на свои округлости; он отпустил бороду, теперь парадоксальным образом стало казаться, что лицо его стало меньше; но брюхо, заплывшие плечи и толстые ляжки спрятать было невозможно.
От обиды он мучился, от мучений похудел и даже стал выглядеть полным, а не жирным, как раньше. Окружающие стали говорить комплименты его внешности, что злило Сергея Петровича Иванова. Но ничего не тянется вечно, и новая случайность положила конец его мучениям.
В тот раз Татьяна Филипповна не поехала с ним, и он оказался в гостинице один вечером в люксе. Конечно же, ему позвонили, и, конечно же, это оказалась служба интим-услуг. Ужинать Иванову одному не хотелось, и он пригласил голос в трубке к себе в номер, решив, что если ему все понравится, то он пригласит даму с собой в ресторан.
Как оказалось, голос принадлежал молодой девушке ростом в 180 см, с короткой стрижкой, коровьими глазами и объемным бюстом. «Лошадь тупая», – с ходу определил для себя Иванов. «Недомерок», – в ответ прочиталось бы во взгляде девицы, однако Иванову было уже лень читать. Он не стал принимать пальто, но пропустил девушку в номер и закрыл его на ключ. Произошло это, впрочем, скорее, автоматически, поскольку Сергей Петрович про себя уже решил, что ничего у него с этим великолепным образцом женской породы не получится. Поэтому он задержался у двери люкса, задумавшись над своей непоследовательностью, – а зачем тогда надо было пускать ее в номер. Результатом этой задержки было то, что когда он зашел в комнату, девушка была уже раздета и двигалась навстречу ему. Он уклонился от этого движения, но оказалось, что она всего лишь собралась посетить ванную комнату.
Иванов уселся в кресло, положив ногу на ногу, решив, что выгонять её из ванной комнаты было бы глупо. Слышался тихий шелест льющейся воды, который его мгновенно начал раздражать. «Разовые женщины», услугами которых он, бывало, пользовался, предоставлялись ему через различных его приятелей. Имена некоторых из них он узнавал, более того, иногда он встречал их совсем в других компаниях, так что Сергей Петрович держался с ними, скорее, как с боевыми подругами, нежели с женщинами, которые пали вниз по общественной лестнице настолько, что теперь оказались существенно ниже его. Как же вести себя с проституткой, он, к собственному неудовольствию, решительно не понимал. В результате он включил телевизор. Щелкая кнопками пульта, он рассматривал лицо российского президента, которое мало менялось в зависимости от телеканала и быстро начало раздражать его гораздо сильней, чем звук воды в ванной. Наконец, он нашел что-то неинформативное, псевдохудожественное, с дубляжом иностранного языка и попытался сосредоточиться над тем, что же там показывают. Девушка, вышедшая из ванной с полотенцем на груди и бедрах и увидевшая своего теоретического сексуального партнера, уставившегося в телевизионный приемник, сначала остолбенела, а потом ухмыльнулась. Если бы Иванов видел эту ухмылку, он бы счел ее невероятно глупой и разозлился еще больше. Но он не смотрел на нее. Это, если бы он действительно хотел ее выгнать, было ошибкой.
Впрочем, в этот вечер он сделал как минимум еще одну ошибку. Иванов таки пригласил её на ужин: ресторан работал до двух часов ночи, и они вполне успели поесть, а дама так еще и потанцевать. Сергею Петровичу нравилось, как она танцевала, хотя сам он не встал в топчущийся кружок из десяти женщин и трех мужчин в зале на двести посадочных мест. Ему даже вновь захотелось ее, хотя за пять минут перед этим она ему смертельно наскучила – он как-то не подумал о том, что у него может не оказаться общих тем с проституткой. «Наверное, надо было бы попытаться поговорить о литературе, – подумал Иванов, – если бы я в последние годы что-нибудь читал». Поэтому сначала они вели разговор на безопасную алкогольно-гастрономическую тему сочетаний напитков и закусок. Потом Сергей Петрович, войдя в естественный для него раж, попытался поговорить на технические темы полностью забытой им физики, быстро навел на собеседницу скуку и соскучился сам. Любимые же Ивановым темы сплетен о том, кто за кем стоит и что с кем когда приключалось, здесь не проходили.
Однако общим результатом он был удовлетворен полностью, в том числе и когда расплачивался: сумма, по Ивановским понятиям, была более чем скромная, так что он дал еще и сверху. Сергей Петрович не оставил девушку в номере у себя на завтра – ему не хотелось видеть ее утром. Но ее контактный телефон он записал.
…Он возвращался домой, как всегда, бизнес-классом. Чувство глупого довольства собой его не покидало. Он четыре дня пробыл в чужом городе, и в первый и третий вечер воспользовался услугами проституток. Второй раз это была другая девушка, но Иванов уже вполне освоился и чувствовал себя вполне уверенно. Кормить он ее не стал, не без основания решив, что совместный прием пищи – это очень интимная процедура, и здесь надо более тщательно выбирать партнеров для общения. Кроме того, Сергей Петрович обнаружил, что ему доставляет удовольствие не быть ничем связанным или обязанным женщине после секса: расплачиваясь за оказанные ему услуги, он ставил эмоции и физиологию на прочную хозяйственную основу.
Дела в новом филиале шли неплохо, его вояж и переговоры с парой важных местных людей закончились успешно… на Сергея Петровича нашло философическое настроение. Приоткрывшиеся поры души вызвали его на откровенность с самим собой. Ему представилось, что он знает то, что другим, в общем, недоступно, и чувство тихого блаженства заставило его открыть томившийся в портфеле рядом с ноутбуком дорогой коньяк и налить его в пошлый пластиковый стаканчик. Потихоньку отхлебывая греющий напиток, он обдумывал свои чувства и свои планы.
Его семья, его крепость обеспечивала ему тыл. Он обеспечивал снабжение этой крепости припасами, укреплял ее стены нужными связями, строил коммуникации, которые должны были бы вывести его детей на нужные жизненные дороги. Правда, думал он, с Лялей бывает скучно как за столом, так и в постели, но зато она – мать его детей, умеет поддержать дом и принять гостей. Что делать, каждая женщина может дать только то, что она имеет.
То, что еще нужно было ему для гармонии этой жизни, как ему казалось, находилось у Таньки. До сих пор он полагал, что влюблен в нее. Теперь, после пережитых вечеров покупной любви, Иванов понял, что вполне может изменять своему глубокому чувству, более того, получать от этого удовольствие. Это принесло ему огромное облегчение. Ему даже подумалось, что теперь он лучше понимает саму Таньку, – почему бы и нет? Если он не будет набрасываться на неё за то, что она иногда может принимать других мужчин, отчего же их отношения должны разрушиться? Просто ему не надо пренебрегать другими женщинами: молодость коротка, будет потом о чем вспомнить. И если бы Иванову кто-нибудь стал объяснять, что он неправильно живет, неверно чувствует, рассказывая при этом сюжет «Крейцеровой сонаты» или перечисляя моральные терзания героя «Записок из подполья» Достоевского, он бы, вероятно, неприлично заржал над великой российской литературой.
Коньяк, разлившись теплом по организму Сергея Петровича, тем не менее, его взбодрил и не давал задремать. Иванов сидел, упираясь пальцами правой руки в висок, и периодически его поглаживал. Если заглянуть в его мысли, то можно узнать, что он обдумывает, как перевести часть активов своих фирм за рубеж, используя кредитный отдел, причем часть кредитов, полученных, скажем, на закупки комплектующих за рубежом, можно было бы, ради интереса, и не торопиться возвращать. Или как-нибудь вернуть с помощью расставания с залогом, который будет стоить в несколько раз меньше суммы кредита.
Во Франции дорогая жизнь, хотя есть Средиземное море… но все равно он не знает французского. Единственный иностранный язык, на котором он с грехом пополам разговаривает, это английский. Так что, видимо, надо ориентироваться на Канаду… или Австралию. Все равно пока непонятно, как тут можно использовать кредитный отдел, но кредит-то его фирмам дадут, это вне всяких сомнений. А детям лучше заканчивать иностранный университет, в этой стране им делать, конечно, нечего. Все мы живем ради детей, нет ничего такого, чего для них не сделаешь… в общем, надо бы как-то приобрести там дом в хорошем месте. Но пока об этом лучше никому не знать, совсем никому. И семье – тоже.
Самолет приземлился в полдень. Была пятница, конец рабочей недели. Иванов позвонил домой, сказал, что будет к вечеру; узнал, что у них к восьми будут гости. Потом он выслушал отчет о состоянии успеваемости сына и дочери. После чего позвонил Татьяне Филипповне в банк, сказал, что уже едет к ней домой. Ей было непросто уйти с работы на полдня раньше, и она приехала недовольная. Однако появившийся через пять минут веселый и взволнованный Иванов, соскучившийся по ней в командировке, с букетом роз, жаждущий любви и бормочущий комплименты, ужасно её растрогал.
Сентябрь – октябрь 2002г.
|
|