| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Россия как бывшая родина
Где любят нас – лишь там очаг родимый.
Джордж Гордон Байрон
Александра Феноген
ДНЕВНИК ПАЛОМНИКА
От составителей. Авторы, представленные в этой рубрике, давно живут в Румынии. У Александры Феноген и её сотоварищей по «паломничеству» в Россию по сей день жива память о прародине, что и позвала их в путь в 2003 году. Также не померкли воспоминания полувековой давности о событиях, прожитых в детстве в Сибири, у Валентины Бойешан. Очевидно, где бы человек ни проживал, и сколь бы счастлив ни был там, где находится, в его сердце никогда не меркнет «гормон родства» с землёй, от которой тянутся его многовековые корни. Это отнюдь не ностальгия, а просто ощущение внутренней связи, никак не мешающее трезво оценивать вехи настоящего и прошлого.
Блеща средь полей широких,
Вот он льётся!.. Здравствуй, Дон!
От сынов твоих далёких
Я привёз тебе поклон.
А.С. Пушкин
Несколько лет назад я смотрела по телевизору документальный фильм о научной экспедиции в Месопотамию. Люди строили судно по подобию античных и старались, чтобы всё выглядело так, как это было примерно 3000 лет назад. Я же мечтала о том, чтобы и нам найти возможность построить чайку, как те, на которых приплыли с Кубани наши предки, и восстановить путь казаков-некрасовцев с берегов Азовского моря до берегов лимана Разин. Такую мечту, конечно, очень трудно осуществить, и не только по материальным причинам. Тогда я даже не думала, что настанет время, и мне посчастливится поехать в те места, откуда началась наша история, где наши корни, наш дух – то, что называется сегодня нашей идентичностью. Правда, не на чайке я плыву туда, а еду на микроавтобусе, но разве это самое важное…?
Суббота, 2-е августа 2003г.
Готовлюсь к поездке на Родину. На историческую. Пока что – только душевно. Но ощущения уже очень сильные – меня охватывает какой-то внутренний (порой и внешний) трепет, налетают мечты, но всё так неопределённо, так неясно – ничего конкретного не могу, и наверное, не хочу себе представить… Какая-то даль туманная, дымка, далёкая музыка, степь, гул стучащих копыт… ветер…
Да и может ли быть во всём этом что-нибудь конкретное? Что я там увижу? Какие-то города… Какие-то сёла… Каких-то людей. В этом смысле там для меня нет ничего особенного – никто и ничто меня там не ждёт, и мне ничего особого – точнее, особо конкретного, ждать не следует. Ведь если разобраться, настоящая моя родина – здесь, и это даже не страна, а это моё родное село. Место, в котором моё сердце столько раз наполнялось гордостью за то, что я есть и кто я есть, любовью к моему суровому краю, к моим замечательным, неповторимым и героическим предкам, которые сумели сохранить – даже трудно точно определить, что именно – веру, свободу, дух, всё это и ещё что-то, невыразимое словами, а только сердцем… Моё родное село, которое мы с отцом называем Центром Вселенной… Со стороны всё это может показаться немножко смешным, но так оно и есть. Так же как и для каждого краснокожего его маленькое селение есть центр Вселенной… Какой Вселенной, чьей Вселенной? – спросили меня однажды… Да всех возможных для нас Вселенных… Ибо каждая маленькая, «собственная» Вселенная – это часть других, больших, центр которых помещается в одной точке. Но центр этот остаётся неподвижным, то есть остальные вселенные – концентричны с самой малой из них…
Тогда чего же я жду от этой поездки, что мне нужно и чего мне хочется? Почему всё-таки тянет? Почему снится? Почему всё же Родина…? Столько сотен лет уже прошло с тех пор, как мой пра-пра-пра-пра… дед перекрестился, сел на коня, а потом на лодку, вместе со всей семьёй и, со скупой мужской слезой на щеке, сказал, наверное: «Ну, давай! С Богом!»
Сколько крови осталось в моих жилах из его крови – суровой, непокорной, но свободной, преданной, верной – верной и другим, но в первую очередь самому себе? И что за сила, чарующая, волшебная, влечёт меня туда – куда? И чтобы увидеть – что? Чтобы почувствовать – что? Веяние родного духа? Зов корней? Зов крови? Зов степи, сохранившийся где-то в уголке моего генетического кода? Душа тоскует… Но – о чём?…
Я знаю – там нет ничего такого, что можно объяснить словами, передать предложениями. Я знаю – там города и сёла и люди, как и здесь. Только чужие. Другие. И время другое. Всё перемешалось, ничего не осталось… Из того, нашего... Мы остались – здесь… Пока…
В наше время всё больше людей говорят, что их родина – Европа, а меня тянет куда-то в степь, неизвестно почему и для чего, упрямая капля крови, непокорная, как тот бородатый казак, готовый погибнуть, но остаться самим собой, непокорная бунтующая капля крови, которая отказывается считать Европу за Родину, и стремится куда-то в неизвестность, чтобы найти там свои корни… И она, эта капля моей крови, видимо, сродни той скупой казацкой слезе, которую степной ветер осушил когда-то, в незапамятные времена, на щеке моего предка…
Однажды мне рассказали о человеке, который родился в Югославии и всю жизнь прожил в Иордании. Впрочем, не совсем так: будучи лётчиком, он облетел весь мир, но постоянная его остановка была в Иордании. Его родители были русскими и он считал себя русским. И когда вышел на пенсию, поехал жить в Россию, где у него никого не было, ни родственников, ни друзей, ни знакомых. И его из посольства «послали» куда-то на юг, где было больше татар, чем русских, но, несмотря ни на что, он был счастлив. Даже женился там и, кажется, всё у него шло до поры до времени благополучно, пока не умерла жена. А потом всякая связь с ним прервалась, неизвестно, что стало с ним дальше. Но он был счастлив, и это главное… Счастлив тем, что вернулся на Родину. Неважно, что по сути это и не была его родина… Но, в конце концов, что же такое родина? Как определить это понятие? Не место ли это, где ты родился, где ты рос, где жили твои предки и продолжает жить твоё детство? Да, это, конечно, родина – в прямом смысле этого слова… Но есть у человека и другая родина – та духовная и душевная почва, от которой когда-то оторвались – отпочковались – даже не ты, а твои далёкие предки… Как ни странно, по каким-то причинам эта родина живёт не в каждом из нас. Что-то передаётся, наверное, генетически. Одним достаётся, другим нет. Как талант, как красота, как мудрость. Поэтому, есть люди, для которых родиной может быть Европа, или весь мир. Им всё равно. Но тот, в ком живёт такая родина, не найдёт себе покоя, пока не увидит её, не прикоснётся к ней, не вдохнёт её душой и телом.
Я уже вошла в какой-то транс – моя душа стала крайне чувствительной – она трепещет при каждой мысли, звенит, как струна, на каждом шагу… Да и я сама превращаюсь в струну, натянутую, в ожидании Встречи… С Родиной...
Суббота, 9-е августа 2003г.
С утра пораньше, до восхода солнца, начинаем наш паломнический путь. Трепет, то есть тот трепет, который поселился в душе уже неделю назад, как будто охватывает всё село… Оно ещё не полностью проснулось, но в воздухе висит что-то непонятное – ощущение, почти материальное, что происходит что-то необыкновенное, что-то исключительное, эпохальное… Разве каждый день потомки некрасовцев едут в гости на Родину, чтобы снова, столько лет спустя, ступить на ту землю, память о которой мы несём с собой через века – и в душе, и ещё в какой-то части нашего существа, части, которую нельзя определить, нельзя назвать, ибо она неуловима.
Звучат песни – наши женщины (и мужчины, прошу прощения!) поют о России, о разлуке, о казаках, о чужбине…
Мы везём с собой в подарок России песни – её песни, но которые уже больше наши, ибо ей они так долго не были нужны – она потеряла их, отдала, выбросила, даже не задумавшись.
А мы всё равно едем к тебе, Матушка Россия, с распахнутой настежь душой, с песнями, любовно сбережёнными, с костюмами, с иконами и книгами, которые мы не разучились ценить, любить и писать.
Всё это – частица нашей души, которая говорит о нас главное: говорит, что мы есть, что ещё не растворились, ещё храним память о том, кем мы были, и что нас не покидает надежда на то, что мы будем и впредь.
* * *
А наша Добруджа, по которой мы сейчас едем – это ведь тоже Родина, и даже больше, чем та, неизвестная, потому что она нас приняла, тогда, когда родной матери мы надоели. Ещё не совсем ясно, кто из них мать и кто мачеха...
Сопки, притупившиеся клыки гор Мэчина, самых древних в Румынии, и, насколько я помню, и Европы, деревушки… Вот греческая деревушка Извоареле – наша Добруджа продолжает оставаться многонациональной, миниатюрной Европой, как назвал её кто-то… Вот новая церковь, в которой служат по старому стилю, говорит нам Василий Васильевич, и эти слова уже роднят нас всех с этим, до сих пор чужим, не имеющим отношения к нам, селом… Потом нам навстречу идут какие-то аккуратные, небольшие глиняные домики – и у меня почему-то возникает почти уверенность, что когда-то давно наш красивый, современный Сарикёй выглядел именно так.
Потом пруды, болота, плавни, птицы – хохлатые цапли, белые, жёлтые кувшинки – и женщины наши запевают песню о журавлях, которых не видно за горой… И горы Мэчина проступают тут и там – древние, до того иссохшие, что кажутся маленькими, недозрелыми – как старики, с годами всё больше и больше походящие на младенцев – и умом и ликом… Налево виднеется вдали тоже наше, казацкое село – Каркалиу. Это название пришло из тюркского Кара-Кале – Чёрная Крепость. Наши называют село Камнем – лежит оно на небольшой возвышенности, гордо, как все наши сёла, на берегу Дуная, и церковь возвышается над домами, как очаг, как сердце, бьющееся сердце живой общины, вокруг которой уже столько веков мы собирались и… выжили.
Вот и Дунай – в этом году уровень реки самый низкий за последние 160 лет – на перекатах 120 сантиметров, можно перейти пешком.
Тиховой Дунай –
Бережочки мои,
Молодой солдат (раньше пели «казак»)
Полковничка просит…, – поют в микроавтобусе…
Наш путь только начинается – и предстоит нам долгая и нелёгкая дорога, но долог и нелёгок путь паломника, зато цель его святая, и освящает она ему душу и крепит его дух и тело…
Одесса, Ростов-на-Дону, Приморско-Ахтарск, Ставропольский край – это главные цели нашего путешествия.
А пока вдали видны купола церкви на Хуторе – брэиловском Писке – и там тоже наши – как хорошо, как тепло на душе, когда говоришь и одновременно чувствуешь значение, глубину, исключительность слова наши. Как говорит о нас украинский учёный Александр Анатольевич Пригарин: «Большинство населения причисляют себя именно к этой группе с таким субэтнонимом – липоване – он полифункционален – он одновременно определяет и русскость, и русскость в составе Румынии, и старообрядческую сторону определения – вообще он создаёт то, что называется миром своего, миром Мы – все, кто не липоване – это уже они, это мир внешний».
Александр Пригарин приезжал на этих днях в Сарикёй – чтобы изучить наши традиции, фольклор, историю, быт, язык… Интерес к нам возрастает – и я думаю, что приближается особое для нас время, когда всем станут известны невероятные о нас, о казаках-некрасовцах, истины. Конечно, могут ещё пройти долгие годы, но всё равно – цель уже близка… И тогда некрасовцы заговорят снова, и заговор молчания будет прерван, и мы снова станем гордиться своим именем и своим прошлым.
Вы поля, вы поля,
Вы турецкие поля,
Урожая нема…
Какая грустная казачка, с тоской осмотревшая скудные хлеба, с трудом растущие на скупой, жёсткой, редко политой дождями земле Добруджи, запела впервые эту песнь, которую через века повторяют наши певуньи?
Границы, таможни – ждём часами, Василий Васильевич всё бегает туда-сюда с бумагами, с объяснениями… Время как будто остановилось, и мы как будто стоим на месте… Едем, едем, Украина, Республика Молдова, опять Украина (правда, Молдовы было меньше километра, но таможня всё равно таможня, и время там протекает медленно и попусту), а по ту сторону Дуная виднеются те же зубчатые горы Мэчина, которые мы видели с утра, и покрытые железом крыши домов в румынских и в наших, русских, сёлах ослепительно сверкают на солнце.
А доедем до Измаила – оттуда будет видна Тульча – ну разве мы не на месте кружимся? По радио пока слышны румынские передачи…
Водитель наш – то ли турок, то ли татарин из Констанцы. Вот как шутит история: турок везёт некрасовцев в Россию…
А нашим женщинам почему-то поётся всё про турок…
– Ой, чтобы он на нас не рассердился, а то мы всё про турка да про турка… Странно у нас получается...
– Не разберёт, откуда ему знать, что такое «турка»?…
Наверное, сегодня же доедем до Одессы – хочется на неё взглянуть – я столько читала и слышала об Одессе… Да и один мой друг, когда-то живший там одно время, рассказывал забавные истории о городе, о его жителях, об их совершенно особом чувстве юмора.
Но пока тянутся скучные, длинные и жаркие часы на таможне... и всё же преобладает какой-то неповторимый запах дороги, приключений, так полюбившийся мне – и ещё то несравненное ощущение кочевника, у которого кочевание в крови – и который чувствует себя свободным только в пути… Едешь и едешь, и не важно куда, главное – дорога – и никуда не спешишь и ничего тебе не нужно – лишь бы дорога… Наверное, это тоже от предков – ведь наши всегда ездили откуда-то куда-то и продолжают и нынче скитаться по всему миру – на работу, по делам, не важно по каким причинам, с какой целью… В поиске ясной зари, в поисках града Китежа, Беловодья...
Пока рядом только бедные таможенные украинские бараки – скорее похожие на послевоенные железные коробы и – ещё, наверное, довоенные машины: сюда XXI век ещё не дошёл – кажется, совсем забытый Богом и людьми край… Даже и таможенники, несмотря на все их старания поважничать, кажутся какими-то пропыленными, заржавевшими, такими «неважными» – а это для таможенников равно потере авторитета.
Дядя Кирюша – единственный не сарикёйский «паломник», который, кажется, не раз проезжал по этому маршруту – говорит о дороге, как знаток, хотя, конечно, никто и не стал бы оспаривать его слова – кроме, может быть, Василия Васильевича, который тоже проезжал эти края несколько лет назад… Но нельзя же запомнить всю дорогу в несколько сотен, даже тысяч километров. Дядя Кирюша, говорит, ездил к родственникам – у него то ли в Краснодаре, то ли в Ростове, то ли в Ставрополе – или, может быть, повсюду, я что-то не пойму – родственники и знакомые… У нас у всех есть где-то в тех краях родственники, но большинство потеряли с ними связь, почти всё забыто.
Мы везём с собой подарки: несколько икон – нового письма, конечно, книги, журналы, национальные костюмы – женские и мужские – которые оставим, главным образом, в музеях. Некоторые костюмы старинные – есть столетней давности… Мне почему-то их жаль. Конечно, у нас в селе таких достаточно, и важно, чтобы были сведения о нас в российских музеях – но всё-таки это наше достояние, а там, кто знает, возьмут да бросят в какой-нибудь сарай, и мыши их сгрызут.
Мы и сами должны всё это собирать и сохранить – должны создать наш собственный музей, почему это только у других должно быть наше?
Обедаем под открытым небом, у шоссе – недалеко виден тот же Дунай и тот берег – Румыния – но это всё, теперь начинается долгая дорога по Украине. Только завтра вновь пересечём границу – с Россией.
И снова бесконечные плавни, озёра, стая причудливых облаков преследует нас, игриво подпрыгивая вместе с автобусом. Наш турок, наверное, возомнил себя лётчиком, а не водителем машины, и поэтому мы не едем, а летим… Правда, по не совсем ровной дороге полёт получается очень даже «бурный», но похоже, что это его совершенно не волнует…
Вот проезжаем Старую Некрасовку – когда-то часть наших предков казаков переехали сюда и основали это село. Дома похожи на наши – как удивительно связан наш Сарикёй со столькими местами, со столькими людьми, разбросанными по всему миру… Настоящий Центр Вселенной! Дорога через камыши и плавни напоминает шоссе Каир – Александрия, пролегающее через Дельту Нила. Только вот восьмиконечные кресты у дороги говорят о том, что Египет где-то на другом краю света, а мы – здесь, где когда-то были некрасовские владения…
Я не знаю, что означают эти восьмиконечные кресты – наверное, что-то подобное троицам, но перед ними нет ни цветов, ни свечей – стоит просто крест, и всё. А сейчас в России наш крест считают как бы исконным русским крестом – древлеправославным, а не старообрядческим, так что вряд ли его туда поставили старообрядцы. Впрочем, кто его знает?
А вот что пишет про такие кресты Мельников-Печерский в романе «В лесах»: «За Волгой, на дорогах, в полях и лесах, особенно на перекрёстках, стоят высокие, сажени в полторы или две, осьмиконечные кресты, иногда по нескольку рядом. Есть обычай тайно от всех срубить крест и ночью поставить его на перекрёстке. Кто перед тем крестом помолится, того молитва пойдёт за срубившего крест».
Некрасовка, Суворово – призраки прошлого в названиях сёл, как будто история шагала по этим краям и сама «крестила» деревни… Повсюду тени казаков-наездников, твёрдых в вере, лихих в бою, верных и лихих в любви.
Пошла степь… Дунай и болота остались позади – едем на Одессу.
… И вот уже море, курорты, лиман Аккерман – живописно, красиво, люди загорают, отдыхают… Смотришь из автобуса на море – и, как в детстве, хочется, чтобы машина остановилась, не важно по какой причине, чтобы даже сломалась (но не совсем, а только чуть-чуть) – чтоб выйти и насладиться настоящей свободой кочевника, останавливающегося, когда и где ему захочется… А здесь... хоть пять минуток пройтись бы по берегу моря, и всё – обратно в путь… Но нельзя – и вообще, только детям позволено так мечтать. А то, не дай Бог, машина сломается и вправду, и что тогда…?
И снова облака, то стаями, то табунами, то стадом золотистых от заходящего солнца овец, плывут вместе с нами, как будто участвуя в соревновании...
Проезжаем Одессу кольцевую – и всё, нет Одессы... вот ведь она, была рядом, но мы так и не увидели ничего кроме крайних домишек…
Всё едем кругами, всё объезжаем что-то и как будто стоим на месте… Весь день какой-то странный – всё ездим по кругу – никак не можем отъехать то от Тульчи, то от Измаила, а теперь вот от Одессы.
Но ведь:
Я вам не скажу про всю Одессу,
Вся Одесса очень велика…
Пообедав у дороги, набравшись сил, наш хор поёт песни – одну за другой – русские, советские, наши – всё подряд!
В наши дни песня, как частица жизни – редкое явление; а вот наши женщины сохранили какую-то первобытную роль песни – она у них тесно переплетается с жизнью так, что не различишь, где кончается одна и начинается другая… Разговор зашёл о камыше – сразу же одна из них начинает песню о камыше – остальные подхватывают, кто слова, кто только напев… Кто-то вспомнил о комарах – сразу же пошла песня о комарах… Другой заметил, как плохо уродились в этом году хлеба – откуда-то снова появилась песня… На каждый случай жизни, на каждое почти слово, у них есть песня. Это замечательно… Я представляю, что так было у наших дедов и прадедов – поэтому столько народных песен. И наши женщины их сохранили – и мы должны сберечь это сокровище, потому что такого уже нет в современном мире, и больше не будет… Лучше всех, конечно, казацкие песни, и я удивляюсь, сколько их.
– На днях что-то так мине плохо было – я целый день бегала, то одно, то другое – и думаю, что это мине так чижало на душе… А потом догадалысь, что я ни одну песню за весь день ни заиграла…, – говорит одна певунья…
Вдоль дороги продаются арбузы, дыни, по обеим сторонам шоссе – подсолнухи, подсолнухи, подсолнухи… И этот, и так солнечный, край кажется ещё более солнечным, светлым… как будто покрыт золотой пыльцой...
Местами нас встречают лиманы, или синие лоскутки Чёрного моря… Деревни, однако, выглядят заброшенными – высокие сорняки у домов, некрашеные, разваленные заборы…
– Гляньте, у нас бы так, обсмеяли бы…, – удивляются наши хозяйки, у которых в доме всё убрано, всё сверкает… Они примечают всё с любопытством – многие впервые едут в Россию. И дорога бежит бесконечная, а дорога для кочевника важна сама по себе, но на этот раз важна и цель…
Ночуем на стоянке вблизи города Николаева – не отдых, а мука: спать сидя в микроавтобусе – не самая приятная вещь, но ради такой высокой цели ничего не жаль…
А наутро встаём с восходом солнца и едем дальше, продолжаем наш путь-посвящение …
Воскресенье, 10-е августа 2003г.
Рано утром, задолго до рассвета, измученные после ночи-пытки, ждём, когда проснётся наш водитель. Для него такие маршруты, наверное, дело обыкновенное, и он, прохрапевши всю ночь, продолжает храпеть, когда мы все уже сидим как на иголках, с одной лишь мыслью в голове – поскорее бы в путь!
– Что, уже проснулись? – вопрошает он удивлённо, когда кто-то, не вытерпев, коснулся как будто случайно его ноги.
Николаев, Херсон, Мелитополь…
Проезжаем мимо городов; посёлки – где-то тоже в стороне от дороги, а кругом одна степь.
Едем к Мариуполю – надеемся быть сегодня вечером в Ростове-на-Дону – нашей первой остановке.
По радио звучат русские песни, передачи на русском языке, как-то и в пейзаже начинает чувствоваться дух России, или это только мне кажется…? Но всё равно, приближаемся, хотя наш путь по Украине продолжается ещё несколько часов… Главное впереди.
Среди домиков какого-то посёлка вдруг виднеется кусочек Азовского моря. Странная картина, как будто море идёт вверх, к небу…
Я видела в своей жизни несколько морей – и Балтийское, и Средиземное, и Красное, и Мёртвое, и Северное, но такое ощущение – будто вода подымается к небу – возникало только в связи с одним «морем»; которое – как и Азовское – на самом деле озеро… Это наш Разин…
Это одна из тех картин, которая навек запечатлелась в моей душе: улица моего детства идёт вниз, пологим откосом, а озеро, наоборот, идёт вверх, всё выше и выше к небу, иногда тёмно-синее, сероватое, иной раз голубовато-прозрачное или зелёное. Но лучше всего эта водная – не поверхность, а именно стена, поднимающаяся к небесам – выделяется, когда озеро нахмуренное, серое. Тогда оно как будто превращается в ступень к другой синеве, к другой, ещё более бесконечной бесконечности…
Вот и последняя «пара» границ – украинско-русская – и мы уже ближе к цели. Снова эти всеми «любимые» часы на таможне, бессмысленные вопросы, бумаги, часы напрасного ожидания, такого же бессмысленного и утомительного.
Я смотрю на своих сопутешественников – не знаю, что они думают об этой поездке, но я уверена, что смутное ощущение какой-то потерянной родины и чувство паломничества, святости, даже если оно не определено такими именно словами, также волнует их души. Они любуются цветами, домами, полями, людьми, оттенком дынь и заборов, земли – всё вызывает у них интерес – и я думаю, это не просто интерес к новым местам, а интерес к новым, чем-то особо значительным местам.
Кто-то сорвал гроздь рябины – и все удивляются, не знают, что это такое… Мне не поверили, что это рябина, – у нас рябиной называют совершенно другое растение.
На русской таможне нам устроили самый «радушный» приём. Наверное, мы показались им какими-то подозрительными сумасшедшими чудаками, проехавшими тысячи километров только для того, чтобы посмотреть, откуда мы «взялись» и как там живут «наши». Поневоле, наше нетерпение и волнение пришлось немного усмирить.
Ну, ничего, не лёгок путь паломника, поросший терновником и страданиями, зато сладким будет плод искомый...
Курчавые облака продолжают преследовать нас игривыми дельфинами. У дороги опять замелькали наши восьмиконечные кресты, как метки-ориентиры на нашем пути – и на этом, паломническом, и на том, историческом, огромном по времени и по пространству…
До Ростова остаются примерно 130 километров.
Понедельник, 11-е августа 2003г.
…Вчера – въезд в Россию, после долгой и просто издевательской таможни... и меня вдруг охватил какой-то странный сладкий покой, как лёгкая пелена-дымка на душе, и тепло разлилось по сердцу, словно первые лучи солнца ранним, слегка туманным утром… За окном мелькают названия деревушек, большинство из них смешное, нелепое наследие «других» времён: Прогресс, Авангард, Красный Десант – но иногда неожиданно появляются забавные – Пятихатки, например.
Земля здесь хорошо обработана, намного лучше, чем в Украине, и дома по деревням новые, высокие, красивые, из красного и белого кирпича.
Едем к Ростову. Врата Кавказа… И, конечно, не избежать «приключений» с милицией: наш водитель, во-первых, летит, а не едет на своей машине, нарушает все правила… и штрафы следуют один за другим. А помимо этого, он похож на кавказца, а Чечня здесь рядом, и проблем с ней хватает.
Заезжаем в Ростов, уже вечереет, где же искать церковь старообрядческую в огромном городе? Но нам посчастливилось: молодой парень объяснил, как доехать, даже начертил карту…
Приехали. На улице ночь… Стоим у ворот церкви – небольшая позолоченная луковка, восьмиконечный крест… Строгая женщина допрашивает нас через калитку…
– Вы наши румыны? Ага, знаю! А сколько вас человек?
– Одиннадцать.
– Тогда это не вы. Мы ждём двенадцать.
– Один не смог приехать…
– Почему не сообщили отцу Иоанну? – и всё в этом роде… – А что это за машина? Почему на ней звезда?
– Этот микроавтобус не наш, мы взяли его напрокат …
– Ага, значит, бесовский… В ограду пускай не заезжает… и т.д. и т.п.… – А почему вы не приехали под субботу или под воскресенье, чтобы на службу сходить…?
Все оробели. Мы ведь приехали с ансамблем, с песнями, а тут нас чуть ли ни сразу в монастырь. Мы все смертельно устали, и перспектива ещё одной ночи в машине никого не радует.
Наконец, дело наладилось, кто-то переговорил по телефону со священником – «Цербер» открывает калитку и пускает нас за ограду.
У них в подвале несколько комнат для приезжих. На одной из коек лежит больная женщина, которая уже два года не встаёт с постели. За ней присматривают «дежурные» – сейчас это «Цербер» – Анастасия Петровна.
– Не Настя, не тётя Настя, а Анастасия Петровна, – говорит она нам строго, но как будто уже не так сурово, как вначале. Вокруг – нищета, сырость, в углу лежит старинная церковная утварь, которую, видимо, уже нельзя использовать. Но иконы преславнейшие...
Понемногу Анастасия Петровна смягчается, а сторож, её брат, Владимир Петрович, кажется, заинтересовался нами, рассказами Василия Васильевича и даже нашими песнями. Но Цербер Петровна не дремлет: «Никаких песен в Божьем доме»… Правда, пока мы не в церкви, а в подвале... но всё равно, идут на компромисс: женщины вместе с Володей (он позволяет обращаться с ним без церемоний!) поют несколько духовных стихов. Мы с Таней тоже покрыли головы платками, сидим, не дышим.
И вдруг запели наши артистки – а голоса, как на подбор, этот подвал ещё такого не слышал. Они разогрелись, применились, так сказать, к обстановке и уже почти забыли, что здесь правила построже. Или, во всяком случае, так кажется.
Ночью спим все вместе – то есть не вместе: все женщины в одной комнате, а все мужчины в другой. Сначала женщин поселили было в последнюю комнату, потом Петровна почему-то решила, что так не годится, чтобы женщины проходили через комнату, где спят мужчины, и в последнюю келью перевели наших казаков. Правда, между двумя комнатами нет ни двери, ни занавеси, и мужчины свободно проходят по нашей келье, но, по мнению Петровны, это уже не имеет никакого значения... Помилуй Бог, чтобы не было наоборот!
Водитель же наш продолжает спать в машине – он ведь некрещёный татарин – но он предпочитает, видимо, этот вариант, после такого «тёплого» приёма.
В кельях – сырость, никаких удобств, но мы рады, что можем спать на пусть не очень комфортабельных, но всё же койках.
Петровна дежурит – она не живёт в церкви, как я думала: «Это моя работа» – объясняет она мне утром, заваривая и подавая чай.
Церковь построена в 1913 году, но старообрядцам отдали её лишь после войны. Раньше здесь были беспоповцы, теперь этот храм, построенный во имя Покрова Богородицы, принадлежит белокриницкой иерархии.
* * *
День начинается весело. Церковный сторож, Владимир Петрович, дёргает меня за брюки – мол, почему в брюках ходишь, грех. Петровна тоже делает замечание. Но у меня жар, болит горло, и мне не до их критики. Они сначала возмущаются, по-своему протестуют, а потом ничего, привыкают. Я вообще не выгляжу так, как остальные, у меня на шее висит разная аппаратура: видеокамера, фотоаппарат, сумка с кассетами, диктофон. Так что... чего хорошего можно ждать от paparazzo? Оставляют, в конце концов, в покое.
Местный священник, молодой отец Иоанн, стриженый, на вид современный, видно, образованный – у него даже компьютер есть (!) – говорит мне кто-то по секрету. Он показывает нам церковь, рассказывает её историю.
Отец Иоанн Ростовский: В 13 году церковь построил на свои деньги ростовский купец Панин – это была старая часть города, самая заселённая, и на этом месте он построил не только храм, но ещё два дома, которые тоже принадлежали церкви. За алтарём стоит жёлтый двухэтажный дом, на нём даже купол – это был дом, где жили священники, и четырёхэтажный дом, который выходит на ту улицу наискосок – это была богадельня, дом призрения, где жили старики, за которыми присматривала община. Кроме этого, Панин сделал ещё один большой вклад для общины – благодаря ему, община могла существовать, пользоваться этими средствами. Но к сожалению, в 1922 году эти дома и церковь были отобраны у общины, национализированы и впоследствии была возвращена только церковь. В 1923 году церковь возвратили, и старообрядцы могли продолжать здесь молиться, служить службы. В 39 году церковь опять отобрали у нас и здесь организовали завод по производству киргазов, вот местами разбитый кафель – там стояли станки. Церковь была осквернена, люди выгнаны. Началась война, завод закрыли, здание стояло пустое, церковь не открывали, но в подвале, где вы ночуете, оставшиеся старообрядцы – Ростов два раза захватывали немцы, два раза освобождали, – в подвале старообрядцы укрывали раненых красноармейцев, были скандалы с немцами, то есть наш храм – известный для Ростова, и для истории. И уже после войны, в 47 году, церковь окончательно вернули общине, вот с тех пор мы и служим, не прекращая службы, несмотря на все гонения, которые были при Хрущёве и впоследствии. Было много угроз закрыть церковь, но, Слава Богу, наши деды, наши отцы сохранили этот храм, и мы можем теперь им пользоваться, осуществлять свои духовные потребности. В связи с тем, что храм несколько раз отбирался – вся утварь, конечно, уничтожалась – очень маленькое количество утвари смогло сохраниться в ней – поэтому, в основном, в ней всё сделано заново. Иконостас делался на скорую руку и даже утварь – всё это трудно доставалось, трудно сохранялось. Здесь из старого только иконы сохранились, которые собирали по людям. А всё остальное, к сожалению, требует реставрации, и вот мы начинаем сейчас писать новый иконостас в настоящем виде – в Рублёвском стиле.
Наш храм считается центральным храмом Донской и Кавказской епархии. Здесь была епархия, здесь до 1986 года был епископ.
Церковь в России переживала очень сильные гонения, очень много пришлось нам пострадать, хочу привести такой пример: наш храм стоит в тесном месте, кругом – дома. Когда приходится совершать крестные ходы, на Пасху, на престольный праздник, мы ходим вокруг церкви и вот, в те старые времена, не только креста не было на церкви, но даже запрещали нам ходить крестным ходом вокруг церкви, по тротуару. Заставляли нас ходить по этому узкому проходику здесь, между оградой и церковью. Старички ломали ноги, но всё равно продолжали это дело, доказывая, что церковь жива, что мы здесь молимся, что старая вера живёт ещё в Ростове-на-Дону. Наш храм является духовным центром всего южного старообрядчества, имеет связи со всеми приходами по донскому и кавказскому краю.
Храм ещё знаменателен тем, что купец Панин построил его с архитектором Покровским, они так интересно договорились, что здание построено в стиле модерн – так он встроен в красную линию города, но вместе с тем используется для культового назначения – это очень редкий случай, когда здание в стиле модерн используется под церковь.
В настоящее время община у нас достаточно многочисленная – около 600 человек, есть молодёжь, есть средний возраст, пожилые, но, конечно, без пожилых людей не может быть никакой традиции…
У нас в Ростове это был не единственный старообрядческий храм; на этой же улице была старообрядческая старинная деревянная церковь, которая интересна тем, что её привезли с севера. На севере её разобрали в умершем, распавшемся селении, привезли сюда и здесь постановили в честь Николы. К сожалению, её сожгли, уничтожили всю утварь, но мы хотим повесить там мемориальную доску.
История старообрядчества на Дону очень интересная – я в последнее время занимаюсь старообрядческой периодикой последних дореволюционных лет и вижу, что на Дону были очень большие старообрядческие общины. До революции, кстати, центр был не в Ростове, а в Новочеркасске: там была очень большая старообрядческая церковь, там было и старообрядческое училище и, по некоторым косвенным сведениям, даже атаман Матвей Иванович Платов был старообрядцем. У донского казачества всегда были тесные связи со старообрядцами, несмотря на меры, которые предпринимали против старообрядцев правительство и епископат господствующей никонианской церкви и, в частности, Тихон Задонский. Старообрядчество живо до сих пор по Дону – у нас есть церкви, вот в Манычевской станице, в 70 километрах от Ростова, недавно освятили церковь. В Морозовской сохранилась церковь и ещё буквально в 30 километрах вниз по Дону сохранились развалины старообрядческого храма в хуторе Курганы. Вниз по Дону есть ещё такое селение – Елизаветинская станица, где сохранился настоящий старинный казачий быт. Вы сохранили традицию некрасовцев, а вот здесь в некоторых местах сохранилось казачество, исконно русское, южное, без каких-либо народных влияний.
Отец Иоанн – молодой, красивый и… современный – считает, что наш приезд не только для нас самих полезен, но и для них:
Отец Иоанн: Сегодня я имел счастье встретиться с делегацией старообрядцев липован из Румынии и из своих впечатлений хотел бы подчеркнуть мою положительную оценку для данного начинания и данной инициативы. Во-первых, в том смысле, что подобные встречи очень важны для поддержания старообрядческого духа в наших общинах, для развития и понятия вселенскости церкви, для того, чтобы православные христиане-старообрядцы понимали, что они не замкнуты только в лоне своих общин, что их братья по вере, по духу, разбросаны по всей матушке земле, сотворённой Господом. Данные встречи, которые проходят по завету Апостола Павла, напоминают нам, что христиане должны не забывать благотворение и общение между собой, способствуют удержанию этого духа, способствуют проповеди христианского православного духа, способствуют тому, чтобы в современном мире, который, к сожалению, все свои силы бросил на борьбу с Богом, чтобы в этом мире могли гореть какие-нибудь одиночные разбросанные огоньки христианской проповеди. Сохранение вами, старообрядцами-липованами, обрядовой стороны, очень важно в деле воспитания молодёжи. К сожалению, на примере российской молодёжи можно видеть, что не одно поколение в своей массе потеряно и только единицы могут в этом бушующем житейском море прибиться к церкви, пристать и сделать свой правильный выбор в жизни. Образ жизни старообрядцев-липован сам по себе этому помогает – эта обрядовая, национальная окраска заставляет молодое поколение задумываться и обращаться к своим корням в целом. Поэтому ваш визит служит небольшой, могу сказать, встряской нашему молодому поколению, встряской всем нам, примером того, как люди действительно хранили веру, хранили свои обычаи, хранили своё православие.
Старочеркасск, Новочеркасск, и конечно же, Дон... В Старочеркасске началась когда-то наша история. Игнат Некрасов собрал своих единомышленников, приверженцев и увёл их отсюда на Кубань. Подальше от России. Хотя здесь уже ворота на Кавказ... Но Россия всегда присутствовала на Кавказе, её великие мужи восхищались свободолюбием кавказцев – и казаков, и черкесов, и чеченцев – а сама она постоянно воевала против них, как будто стремясь ограничить их свободу, пригасить огонь их вольного духа...
В Старочеркасске, в историческом музее, открыта выставка, посвящённая казакам-некрасовцам. Сегодня понедельник, музеи закрыты. Однако отцу Иоанну удаётся связаться с директором музея и с куратором выставки – и нас принимают – показывают выставку. Множество знакомых нам предметов: костюмы, предметы быта, иконы, кресты, фотографии...
И – удивительно! – даже акварель какого-то художника «Лодки в Сарикёе». И когда это бывали российские художники в Сарикёе? Видимо, бывали, но никто ведь не записывал, не отмечал эти приезды, а всё постепенно, и даже быстрее, чем мы иногда думаем, забывается…
А вот и бюст Игната Некрасова – его портрет не сохранился, или, может быть, никто и не писал с него портреты – этот бюст лишь плод воображения художницы... Работа, однако, на мой взгляд, неплохая: сила, мужество, решительность – лицо атамана выражает все эти главные черты нашего далёкого предка, от которого, как для человечества от Адама, началась наша судьба, наше, можно сказать, существование... «Вор» Игнашка Некрасов... «Видите, их называли ворами», – сказал мне кто-то через несколько дней. Но я-то знала, что в старину слово вор имело и другое значение... Ворами называли и бунтовщиков, мятежников... И Степана Разина называли вором... А Игнат Некрасов – он и был мятежником...
Здесь же на выставке – и литография нашего последнего атамана, Осипа Семёновича Гончара. Мне эта литография известна, я держала в руках копию, которую кто-то одолжил моему отцу. Под литографией написано: Осип Гончар – казак дунак. Я подхожу к молодой сотруднице музея, говорю ей:
– Извините, но это не простой казак, это наш последний некрасовский атаман...
Девушка немножко растерялась. Смотрит на меня с удивлением (не ясно, отчего удивление: то ли оттого, что это не простой казак, а атаман, то ли, скорее всего, оттого, что мне, какой-то приезжей из Румынии, известны такие «детали», о которых она не имеет никакого понятия).
– Правда? Она сейчас же обращается к куратору выставки, а та объясняет ей: – Да, знаю, мы просто не успели уточнить...
То есть как это не успели...? Всё-таки существует некоторая разница между простым казаком и атаманом… Тем более, что Гончар не был и просто атаманом: он способствовал восстановлению старообрядческой иерархии в Белой Кринице, он бывал в Париже и Лондоне, где встречался с Герценом. Я что-то сомневаюсь, что они «просто не успели уточнить». Или, может быть, то, что мне кажется таким важным, для них не имеет большого значения... Всё дело в подходе, в восприятии вещей...
А ещё здесь, на выставке, среди пик, стрел, сабель и других военных принадлежностей наших предков, на почётном месте, выставлено... некрасовское знамя. Я снимаю налево и направо и не слышу всех объяснений насчёт этого знамени. Честно говоря, в первые минуты я даже не обращаю на него внимания, до того эта вещь странная, причудливая, даже неестественная. На одной стороне какие-то курьёзные, разноцветные символы – птицы, рыбы, что-то вроде арабесков – и куратор с усердием расшифровывает и объясняет все эти загогулины, до того по-современному, чуть ли не по-фрейдистскому, что я не сразу отдаю себе отчёта, что это знамя, да ещё знамя моих предков. Преобладают яркие цвета: красный, жёлтый, зелёный. На обратной стороне знамени – наш старообрядческий восьмиконечный крест – простреленный – и, конечно же, нельзя обойтись без легенды:
Когда Игнат Некрасов договаривался с турецким султаном о переезде в Турцию, тот захотел убедиться в верности атамана и потребовал, чтобы Некрасов выстрелил в восьмиконечный крест – символ своей веры. Некрасов не мог предать веру, но в равной степени не мог оставить своих казаков на произвол судьбы и… матушки России. Он, подобно Александру Македонскому, нашёл мудрый выход из сложного положения, и по своему рассёк гордиев узел: прострелил знамя, на котором был изображён старообрядческий крест, но стрелял ниже креста...
В одном из залов здания, с хорошей акустикой, певуньи из Сарикёя дарят сотрудникам музея – и памяти легендарного атамана – наши, пронесённые через века, песни. Наверняка он тоже любил эти песни... Низкий тебе, батюшка Игнат, поклон... Через столько времени мы приехали к тебе в гости, не забыли тебя, не забыли твой подвиг и твои усилия спасти нас. Мы вернулись сюда, к нашей колыбели, и исполнили твой завет. Может быть, Заветы твои мы больше не соблюдаем, но их дух и твою память мы чтим и храним… Вот какой мы тебе подарок привезли! Послушай нас, посмотри на нас, не пропал даром твой труд...
Мы пополняем коллекцию здешнего музея костюмами, книгами, газетами. Татьяна Ивановна Ямнова, заведующая отделом исторических экспозиций музея, куратор выставки, просит ещё один костюм, но Василий Васильевич не соглашается. А, может быть, стоило бы дать. Всё-таки здесь наши корни.
– Для нас – то, что вы приехали к нам – это праздник, – говорит Татьяна Ивановна Ямнова, – я без преувеличения говорю. К сожалению, у нас с вашей ветвью связи намного слабее, чем с теми, кто жил в Турции. Но вот, посмотрите выставку – мы её с любовью сделали, приложили все усилия, все свои знания и способности.
Мы должны продолжать такие связи, вне всякого сомнения. А как же иначе? Нам не просто было организовать выставку – мы связываемся с людьми, собираем по крупицам то одно, то другое, то третье, и люди, кстати, очень интересуются этой темой. Наш экскурсовод рассказывала, что когда была старая выставка по казакам-некрасовцам, люди приходили и плакали.
Казаки-некрасовцы – это настолько чистоплотные, задушевные люди, они вообще удивительны – когда с ними общаешься, получаешь такой заряд положительной энергии, что тебе хватает очень надолго...
Гуляем немного по Старочеркасску – много старинных домов, сады, в которых яблони ломятся под тяжестью плодов… Одна из сотрудниц музея, которая живёт где-то рядом, принесла нам целое ведро яблок и груш:
– Вот вам наших яблок, ешьте на здоровье…
Выходим на Дон – первая встреча с рекой, которая для нас так много значит… Наши женщины смотрят на неё как будто не глазами, а всей душой:
– Скажем-то мы им дома, что на Дону были…
Наверное, в подсознании нашем, в каком-то затаённом его уголке, Дон живёт вечно… Почему почти все наши, в Добрудже, всегда строили деревни возле воды? Почему они все были рыбаками? Наверное, в наших жилах, вместе с кровью, течёт и Дон…
«По Дону гуляет казак молодой…», – напевают шёпотом казачки из Сарикёя, словно боясь, как бы не потревожить его – тихого, мудрого, родного Дон-Ивановича…
Едем в Новочеркасск – там музей закрыт; посещаем церковь с тремя алтарями – красивое сооружение, но уже не наше... Не чувствуется той скромности, точнее, не скромности, а своего рода умиления, которое ощущаешь, входя в старообрядческий храм... При всём православном великолепии, старообрядческие церкви, даже не знаю отчего – из-за старинных ли икон, из-за византийских ликов святых, или из-за того, что в большинстве случаев это старинные храмы – хранят дух прошлого, не пышный и надменный, а тёплый, добрый и близкий душе – наподобие икон Андрея Рублёва.
Так что на меня храм о трёх алтарях в Новочеркасске не производит особого впечатления... И на остальных, кажется, тоже...
Походили, посмотрели, что называется, «побывали в Новочеркасске».
Потом немного разъезжаем по окрестностям Ростова-на-Дону, по инициативе искусствоведа Татьяны Семёновны Рудиченко останавливаемся на берегу Дона. На этот раз – чтобы насмотреться вдоволь, чтобы надышаться воздухом, который как будто пахнет нашей историей.
Широкий, тихий, спокойный, похож скорее на озеро, чем на реку... «Тихо льётся тихий Дон…», – говорит Ахматова в Реквиеме.
Ансамбль потомков казаков-некрасовцев поёт на берегу Дона. Кому из наших выпало ещё такое счастье? Звучат женские голоса, вокруг тишина... покой, закат... патриархальная картина! Такое ощущение, как будто здесь время не течёт, так же как воды Дона. Весь остальной мир остался где-то далеко, сюда не доходит его шум, его суета, его тревоги...
Коровы идут на водопой, вдали виднеются камыши. Легко колышется камыш, чуть заметно зыбится вода... Наши песни льются звонко, плывут по поверхности Дон-Ивановича, потом поднимаются к небу... На мгновение мне вдруг кажется, что мы никуда и никогда не уезжали. И что наша станица где-то недалеко, а мы просто собрались здесь попеть на праздник. А потом разойдёмся по домам, где нас ждут родные – наши казаки, которым так трудно было выбирать: идти ли за Игнашкой или оставаться здесь. Ведь здесь у них дома, сады, и жизнь – какая-никакая, а завязалась, устроилась… Но всё это – лишь мгновенная греза, и вот мы снова здесь, сегодня, на берегу современного Дона... десять паломников, приехавших из далёкой Добруджи, чтобы поклониться батюшке Дону.
Подъезжают машины, люди выходят, любуются пейзажем, покоем, слушают наши песни. Владимир Петрович – церковный сторож Володька, как его без лишних церемоний величают наши женщины, – наш постоянный спутник. Он слушает наши песни – даже не слушает, а просто впивает их, шутит, преданно носит гармошку Пимы. И с гордостью накручивает свои казацкие усы, и щеголевато дёргает картуз…
* * *
Доцент Ростовской Государственной Консерватории имени Рахманинова, искусствовед Татьяна Семёновна Рудиченко записывает всё, что ни поёт наш ансамбль. Она знакома с фольклором наших за Дунаем, была когда-то в экспедиции в Вилково.
Татьяна Семёновна Рудиченко: Впервые я попала на Дунай, в экспедицию к липованам, в 1979 году. Я была в Вилково и в соседних сёлах, в частности, в Мирном. Случилось так – я познакомилась на конференции в Санкт Петербурге с Александрой Константиновной Соколовой. Она выступала с докладом о липованах, в котором утверждала, на основе материала, собранного во время экспедиции в Вилково, что это – потомки казаков-некрасовцев. Тот материал, которым она располагала, совершенно не свидетельствовал о каких-либо корнях. Я ей задала вопрос – существуют ли какие-нибудь архивные источники, исторические документы, какая-то база должна быть для таких выводов.
Я стала заниматься казаками-некрасовцами с тем, чтобы иметь какое-то представление о них, и поехала в те места, где, по историческим источникам, были сведения об исходе казаков-некрасовцев. Я была в тех станицах и записывала репертуар и фамилии людей. Таким образом у меня собрался какой-то сравнительный репертуар – не только тот, который известен по публикациям Тумилевича и других собирателей, но и материал, непосредственно собранный мною. Я имела представление об особенностях старообрядческого репертуара, о манере пения, о каких-то других особенностях жизни и прочее.
И я считаю, что в экспедиции ‘79 года у нас был интересный опыт, потому что параллельно шло исследование в разных направлениях, с одной стороны – это богослужебная традиция, церковная запись литургии. Кроме того, в домах у старообрядцев, у пожилых мужчин и женщин были записаны некоторые стихири, то есть фрагменты богослужения, но вне богослужебного контекста. Я обращалась с этим материалом к нашим специалистам, которые занимаются знаменным распевом – они никак не могли его идентифицировать. Для меня это теперь странно – когда читаешь крюки и знаешь гласы, не пойму, как можно его не идентифицировать. Но они не могли этого сделать, потому что южной традицией в то время практически никто не занимался.
Второе направление заключалось в попытке установить какие-то коннотации, связи казачьего репертуара – есть ли вообще какой-то казачий субстрат репертуара. Мне удалось найти там некоторые казачьи фамилии. Люди говорили, да, мы знаем, Лавреновы, например, что наши предки выселились с Дона. Был ещё один интересный аспект: было довольно много переселенцев с Дона позднего времени, то есть уже не относящихся ко времени восстания Булавина, даже не с середины XIX века, а с периода гражданской войны.
Изучали в Вилково обряды, были записаны разные выражения, описана одежда, были сделаны заметки этнографического характера. Я считаю, что очень интересными были записи-раритеты – духовные стихи, в частности из старых, известных стихов – сон Богородицы, цмок, – и у нас на Дону, и у казаков-некрасовцев они тоже есть.
Свадьба интересна, хороводы, ещё вот что интересно в Вилково: поскольку твёрдого грунта там нет – есть там мосточки, по которым ходят – они водили хороводы на Масленицу на мосту, через рукав Дуная. А та сторона за рукавом Дуная у них называлась калимбейка – тюркская сторона, то есть турецкая.
На противоположном берегу Дуная липованское село – как мы сейчас выяснили, называется Периправа – и из Вилково видно, что там церковь православная, слышно, как колокол звонит, как ходят люди, коровки к берегу спускаются, плавают.
Интересна динамика развития традиций – сегодня на меня очень хорошее впечатление произвело пение, сохранение речи – очень хорошо сохранилась русская речь – потому что в быту общение идёт на русском языке. Второе – тембр очень хорошо сохраняется – и мужчины сохраняют свой тембр, и женщины. И фактура – многоголосие.
Я, конечно, не разбираюсь в вопросах, связанных с музыкой, с песнопением. Этот ростовский специалист – женщина добрая, начитанная, однако, почему-то у меня такое впечатление, что она всё время говорит не то, и спрашивает Бог знает что, то есть как-то не по делу, и как будто она уже давно решила все вопросы, а теперь так, только для подтверждения и вежливости возится с нами… А больше всего меня удивило то, что она рассказала об Александре Соколовой (Москетти). Мне известна одна статья этого музыковеда, в которой она как раз доказывает, что между липованами и казаками-некрасовцами нет ничего общего, что это совершенно разные этнические группы – и она доказывает это, как ни странно, лишь на основе песен, полностью игнорируя исторические документы и архивные источники. А моя ростовская собеседница говорит, будто Александра Соколова утверждает, что липоване из Вилково – это потомки казаков-некрасовцев (что соответствует действительности). Здесь что-то не то: или Соколова после дискуссии с Рудиченко стала доказывать противоположное, или Рудиченко что-то путает. Кстати, хотя, как я поняла, она не согласна с тем, что вилковские липоване – это потомки некрасовцев, у неё как раз нет никаких документов, а один лишь этнографический материал, собранный 130 лет спустя после того, как в Добрудже некрасовцы перестали называть себя некрасовцами. При этом, в 70-е годы общепринятая версия о некрасовцах была та, что они все уехали в Турцию, на Майнос – и, конечно же, вернулись все в Россию в 1962 году…
Почему-то мне всё кажется, что сама Рудиченко не знает точно, как следовало бы подходить к данному вопросу.
Интересно, конечно, что где-то здесь будут записи наших песен, однако важно и то, какие выводы последуют из всего этого. Или это я придираюсь, и от жару мне всё кажется, что тут что-то не то… А что же должно всё-таки быть?
* * *
Завтра – снова в дорогу. Едем по следам некрасовцев на Кубань…
В Ростове не удалось ничего посмотреть – только поздно вечером наши ребята вместе с Володькой погуляли немножко по берегу Дона… Пришли все по-детски взволнованные, счастливые, что удалось хоть на короткое время уйти от присмотра, от строгой дисциплины, установленной Василием Васильичем; рассказывают, как красив Дон ночью, как освещён, как ходят пароходы, с музыкой, с танцами…
Ещё одну ночь придётся переночевать здесь – ничего, как-нибудь доживём до утра – паломник не турист, как утверждает где-то Татьяна Толстая. Турист всё жалуется да требует, а паломник счастлив, что ему выпало такое счастье – стать паломником и посетить святые места. Ну а мы, хотя и не приехали в – буквально – святые места, всё же для нас это – святыня, ибо здесь не только наши корни: отсюда, уезжая, наши предки взяли с собой и свою веру.
|
|