| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск восьмой
Рецензии
Я не читаю рецензий на свои книги – я измеряю их длину.
Джозеф Конрад
Наталья Елизарова
РУССКИЙ ИНТЕЛЛИГЕНТ В ПИДЖАКЕ И БЕЗ
Говорят, чтобы полюбить писателя, надо найти точки соприкосновения с его творчеством и собственным мировоззрением. В книге нижнетагильского прозаика Бориса Телкова «Жизнь одного пиджака» было нечто такое, что я сразу поняла – её автор мой кровный брат. Всё, испытанное им – мои личные впечатления.
Б. Телкову хорошо знакомы литературные «университеты» каждого начинающего автора; о них он повествует с подкупающей искренностью: «… Власти внимательно относились к писательскому труду, ибо хорошо знали, чем эта стихия обернётся, если дать ей свободу. Раз в год всех, более или менее серьёзно заявивших о себе в литературе молодых людей, собирали на безопасном расстоянии от города, на какой-нибудь захудалой базе отдыха… Этот литературный сходняк именовался помпезно – семинар молодых писателей. Все, перешагнувшие тридцатипятилетний рубеж, были уже учтены и классифицированы, как жуки на иглах. Неприятные сюрпризы вольнодумства ожидались только со стороны молодняка. Вели семинар местные литературные зубры, книгоиздатели, редактора толстых журналов. На каждый семинар выпадало несколько везунчиков, которым удавалось пробиться сквозь брюзжание маститых судей – их сочинения включались в план на издание книги. Менее счастливые попадали в газеты, журналы и “братские могилы” сборников. Были и страдальцы: после расправы они долго не могли найти дверь и только царапали крашенные стены дрожащими пальцами. Уже после окончания семинара несчастным выдавалось пособие по безработице – их хлопали по плечу, приговаривая при этом, что он не полная бездарь, не пустышка, потому как, попав сюда, уже прошёл предварительный творческий отбор. Ближе к вечеру пишущая вольница разбивалась на группы по интересам. Первая и самая малочисленная – литература, вторая – литература и вино, третья – литература, вино, любовь…»[2] В исповедальности автора нет эпатажа и бравады, к которым, зачастую, прибегают современные литераторы; в ней чувствуется горькая ирония, желание осмыслить пройденный жизненный этап, взглянуть на прошлое с расстояния прожитых лет, и ностальгия.
Борису Телкову известно тревожное ощущение томления, которое охватывает писателя при виде чистого листа бумаги, чувство предвкушения будущей работы, в котором могущество Творца одновременно соседствует с неуверенностью подмастерья, впервые получившему из рук мастера кисть и опасавшемуся не оправдать оказанное доверие, и ни с чем не сравнимая шагаловская жажда полёта: «Хотелось засесть за что-то огромное, безмерное, как вязание свитера для слона. Уйти в роман, как медведь в спячку… Сюжет, продуманность действий вызывала в нём отвращение. Что-то в будущем романе должно быть от старинного искусства “дзуйхицу” – писания ни о чём, “следуя кисти”. Хотелось поведать о том, что приходит в голову – о серьёзном, о мелочах, нимало не заботясь об их сочетании. Поток мыслей, ощущений, воспоминаний…»[3]
Телков знает не понаслышке о сладостном восторге, испытанном при виде новорождённой книги, пахнущей дерматином и типографской краской: «Несмотря на безденежье, Колпаков был светел и тихо, скромно счастлив. Правую руку приятно тяжелил пакет со стопкой свежеотпечатанной бумаги – роман в сто восемьдесят семь страниц. Не раз бывало, что Колпаков после прогулки по рынку заваливал к кому-нибудь из друзей и за чашкой чая или рюмкой водки читал несколько страниц, пробуя роман на слух, при этом чмокая ушами на особо аппетитных местах. Подобную гордость испытывает молодая мамаша, горделиво и непринуждённо потрясывая перед родственниками мокрыми пелёнками»[4].
Б. Телкову не чужды внезапные приступы философствования, в которые все без исключения литераторы периодически впадают: «Если посмотреть на литературу глазами повара, то рассказ – это диковинное блюдо из ядовитой рыбы, где точное соблюдение – грамм в грамм – пропорций даёт великолепный вкус, а малейшее их нарушение превращает блюдо в смертельную отраву. Роман с кулинарной точки зрения – пицца, эдакое продуктовое ассорти, всего понемногу»[5].
Как уже было упомянуто выше, творческому стилю Бориса Телкова свойственна откровенность, некая обнажённая душевная открытость, и вместе с тем его произведения – это не портрет автора с натуры. Несмотря на присущий им психологизм, всё частное, автобиографическое в них намечено скупо, размыто, но именно через своих героев писатель передаёт то, что хотел бы сказать сам. Для читателя он будто облачился в мятый плащ и надвинул на глаза чёрную шляпу. «Он невидимый в толпе» наблюдатель.
Главным героем своих произведений автор сделал мужчину средних лет. Сорок – это тот возраст, когда эмоции и мысли достигают зрелости «спелого граната», когда внутренняя душевная стихия приобретает «давление забродившего багряного сока». Сорок – это возраст, когда скрипач, несмотря на обретённое мастерство и виртуозность выработанной техники, перестаёт играть по чужим нотам, и начинает слагать собственную музыку. Сорок – это начало эры Создателя… Или неудачника.
Для прозы Б. Телкова характерна реалистичность – в ней не ощущается никакой надуманности, искусственности сюжетов. Самым интересным в ней, как мне кажется, является оригинальный, свежий, неожиданный взгляд на повседневные и потому достаточно банальные жизненные ситуации: блеск и нищета обычного клетчатого пиджака (рассказ «Жизнь одного пиджака»), потаённые юношеские воспоминания, извлечённые из недр сознания смертью Жана Марэ (рассказ «Нос резинового дельфина»), бабьи посиделки на работе как гимн женскому тщеславию и зависти (рассказ «Вчерашний торт»), семейные будни, где поцелуй супругов – рефлекс (рассказ «Цветы из Эквадора»).
Язык прозы Бориса Телкова выразителен и метафоричен. В качестве примера приведу отрывок из рассказа «Шапка Мономаха»: «Редактор долго читал роман. Всё это время сочинитель не жил. Он коченел, как рыбацкая “малинка” в холодильнике. Был на сохранении. Лежал на диване до востребования… Лапушкин деликатно выждал все новогодние праздники, и лишь после этого возник в дверях редакции. Маленький, похожий на старого мудрого крыса редактор сидел один в холодном огромном кабинете и догрызал зачерствелый пряник. Прихлёбывал жидким конторским чаем. Увидев молча вопрошающего Лапушкина, он поднялся с кресла, стряхнул с брюк крошки и пожал писателю руку, ободряюще, но осторожно, как родственнику умершего. Лапушкин не стал спрашивать подробности. Он сам догадался, что его последний роман не жилец…»[6] Сила и прелесть авторской метафоры в элегантной простоте. Б. Телков не пытается щегольнуть перед читателем изысканной вычурностью построенной фразы и выткать цветистый орнамент, служащий лишь украшением, декорацией, и не несущий никакой смысловой нагрузки. Метафора служит писателю своеобразным подстрочником, за которым угадываются не высказанные вслух мысли. В телевидении такой приём называется «двадцать шестым кадром».
Говоря о прозе Бориса Телкова, следует особо сказать о романе «Сшит колпак», который можно рассматривать как монолог, или диалог писателя с самим собой. Беря за основу теорию, что всякая мысль материальна и реальна для воплощения, нижнетагильский прозаик озадачивает и себя, и нас, читателей, неожиданным вопросом, который, мне думается, редко задают себе те, кто взялся за перо, а именно: что произойдёт, если литератор, «хладнокровно отстреливая букву за буквой, нимало не заботясь о том, как себя чувствуют люди, сдавленные построенным им сюжетом»[7], вдруг окажется один на один с придуманными им героями, в ситуации, смоделированной его собственным воображением? Причудливая писательская фантазия куда только не зашвыривает своих персонажей: в чеченскую мясорубку, на необитаемый остров, на встречу с внеземными цивилизациями, в кровожадные пасти вампиров… А, интересно, хотелось бы господам литераторам отправиться попутешествовать в выдуманные ими миры? Писательская фантазия услужливо выбивает табуреточку из-под ног бедолаги-героя (зачем с ним церемониться, ведь он всего лишь плод воображения?!), с садистским наслаждением срывает с кого-то одежду, с удовольствием наблюдает за кровавым фонтанчиком перерезанного горла… А вот если бы в один прекрасный день герой поменялся местами со своим отцом-создателем и пересел за пишущую машинку? Можно только догадываться, по каким лабиринтам погнал бы он своего бывшего хозяина!
Исходя из того, что писатель, в большинстве случаев, пишет о себе, Б. Телков полагает, что между ним и его главным героем «возникает связь более родственная – герой проживает жизнь автора сочинения, а писатель – пропускает все радости и страдания своего героя и часто умирает той же смертью, что и его персонаж… В сущности, это двойник, тень, немыслимая в одиночестве»[8]. Своим двойником Борис Телков делает беллетриста Колпакова, который, в свою очередь, изобретает для очередного нового сочинения «человека не просто никому не нужного, но и лишнего, немного похожего на него самого», Каблукова, и, «расстреножив его от пут продуманного сюжета», выпускает «на раздольное пастбище чистого белого листа», дабы «понаблюдать за своим отпрыском на воле»[9]. Получается некий симбиоз – Телков-Колпаков-Каблуков, – иронизируя над которым, автор вспоминает известную скороговорку: «Сшит колпак, да не по-колпаковски, надо его переколпаковать и выколпаковать». Переколпаковать – значит, уложить героя на прокрустово ложе авторской фантазии; чем она изощрённей, тем заинтересованней читатель, в противном случае – «затяжной зевок и хлопок, как выстрел, навечно закрытой где-то в самом начале книги»[10]. На прокрустово ложе попадает романист Колпаков, и ему приходится пережить всё, что он уготовил для Каблукова: убийство при загадочных обстоятельствах, где он оказывается случайным свидетелем, преследования бандитов, мимолётные сексуальные интрижки. Итогом книги становится вопль романиста: «Не надо никого переколпачивать!» И Борис Телков очень явственно демонстрирует эмоциональную сопричастность своему персонажу. Но художественная литература живёт по иным законам – как говорится, колпак сшит.
И ещё хочу поделиться одним впечатлением. Оно касается непосредственно самого Бориса Телкова… Случается, что, читая книгу кого-то из современных авторов и наслаждаясь каждой написанной строчкой, при личной встрече с ним бываешь сильно разочарован его занудством, узостью взглядов, высокомерием, беспредельной убеждённостью в собственную непогрешимость. А бывает, наоборот: с удовольствием общаясь с прекрасным человеком, давишься его текстами, как зачерствелыми галетами… Борис Телков тот редкий экземпляр из числа писательской братии, кто совмещает личное обаяние с высококачественной прозой – уникальное свойство, не правда ли?
|
|