| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Глава вторая. ПИСЬМА
Страница 5 из 5
«Жена моя остаётся в Петербурге…»
Далее – переезд в Петербург. Завуалированный от самого себя, но тем не менее весьма чувственный «роман» с А.И. Шуберт. Творчество. Достоевскому не до Исаевой. В письмах своих он её не поминает вовсе. И лишь когда покидает столицу чуть не на три месяца для лечения за границей, как бы между прочим, сообщает брату А.М. Достоевскому 6 июня 1862г.: «Еду я один. Жена моя остаётся в Петербурге. Денег нет, чтоб ехать вместе, да и нельзя ей своего сына (моего пасынка) оставить, который готовится к экзамену в гимназию».
Теперь муж М.Д. называет Пашу не сыном, а пасынком. Сыном Паша так и не станет, хотя в орбите Достоевского пребудет до самой кончины писателя – нечто вроде живого укора – к величайшему раздражению его второй жены Анны Григорьевны.
Более всего изумляет, что Достоевский едет в Европу лечиться. Но в лечении-то больше всего нуждается не он, а Исаева, - ей осталось жить всего полтора года. Для её легких «сырой» Петербург – убийственное место, - хуже не придумаешь! - так что об отдыхе где-нибудь в Италии подумать бы ей, а не мнительному супругу, который беспокоится о собственной кончине за двадцать лет до таковой.
Но для Исаевой Достоевский денег не находит. Они ему понадобятся на другие цели. В Европе он приохотится к рулетке. «Игрок» «проиграет», в конечном счете, не только былое «грозное чувство», но и жизнь «прекраснейшей из женщин». Как видим, игра шла, в самом буквальном смысле, – на жизнь…[ 93 ]
Летом 1862г. намерения Достоевского и его жены разительно отличались. Достоевский спешил на лечение. Исаева, в то же время, собиралась ехать в Тверь, где климат более мягкий, и неизлечимо больная М.Д. могла бы хоть немного оттянуть свою гибель.
Но, конечно, её поездка не состоялась.
Планы великого писателя встали на ее пути – ему требовались иные впечатления и иные стимулы для творчества. Лечение же – пристойный предлог. В конце концов, в праве же он был беречь свое здоровье.
Играя в рулетку в самых разных городах Европы, он переполнен переживаниями и всем увиденным, что использует в будущем романе «Игрок».
Исаевой в этом романе «роли» не найдется, его будут вдохновлять иные музы…[ 94 ]
«Жена его очень добрая особа, но жаль, что очень больная женщина…»
Но, может, симптомы болезни Исаевой не столь явственны, и именно поэтому свою эпилепсию Достоевский считает куда более опасной и лечится за границей, отказываясь везти с собой Марию Дмитриевну – хотя живительный для чахоточных климат Италии, конечно, мог продлить её дни.
Предлог серьезен: денег нет. Денег, которые одновременно сжигаются в игорных домах.
Ответ на вопрос о состоянии Исаевой находим в письме Н.М. Достоевского к А.М. Достоевскому от 18 ноября 1862г.: «Про брата Федора я и писать не берусь… Жена его очень добрая особа, но жаль, что очень больная женщина. У ней чахотка, и только тридцатилетний возраст не дает скоро развиться этой болезни». Стало быть, серьезность недуга Исаевой за полтора года до смерти для всех очевидна. Но не для Достоевского. Он лечится сам, хотя положение М.Д. куда более опасно. Он развлекается, набирается впечатлений, что писателю, бесспорно, необходимо, но вот только Исаевой всё хуже и хуже…[ 95 ]
«То есть не умерев в Петербурге…»
По мере того, как Исаева близилась к концу, снедаемая смертельной болезнью, Достоевский в апогее бурного романа с Апполинарией Сусловой. Связь их – опять же любовь-ненависть. Восторги всё чаще перемежаются с отчаянием.
Но Достоевский о Марье Дмитриевне помнит. Он даже пытается облегчить её положение, и везет ее не в Италию, нет, - а во Владимир, где климат для чахоточных более благоприятный. Неблаговидность своего отношения к жене он, видимо, и сам чувствует. В письме к И.С. Тургеневу 17 июня 1863г. Достоевский поминает «болезнь жены (чахотка), расставание моё с нею (потому что она, пережив весну /то есть не умерев в Петербурге/, оставила Петербург на лето, а может быть и долее, причем я сам сопровождал её из Петербурга, в котором она не могла переносить более климата)»
Примечательно это «я сам сопровождал её из Петербурга» – как будто при её болезни могло быть иначе!
Спеша на свидание с Сусловой в Париж, но желая «выглядеть пристойно» в приличном кругу, Достоевский как бы бряцает фальшивой монетой о мраморную стойку: смотрите, она – настоящая, самая настоящая!
Итак, Исаева – из Петербурга, а муж - в Европу.
Опять без Исаевой. К чему умирающей лечиться?
«Не умерев в Петербурге», можно «доживать» во Владимире.
В Европе же его ожидает очередной всплеск романа с Сусловой, рулетка и польза для собственного здоровья: он ни на минуту не забывает об эпилепсии, которая будет маять его еще два десятка лет…[ 96 ]
А пока она «выручает» его – если бы не нужда в лечении, разве оставил бы он угасающую Марию Дмитриевну.
Может быть, и так разворачивался в ту пору поединок Достоевского с Достоевским – ему было в чем каяться перед Исаевой, а раскаяние – разве не есть наслаждение…
«Что услышишь об мамаше, тотчас же мне сообщи…»
В Европе Достоевскому отдыхалось хорошо. О чуть было не умершей в Петербурге Исаевой Достоевский не вспоминал. Впрочем, мы не совсем точны. 16 августа он отправил пасынку письмо, в котором сообщал, что намеревается посетить теплую Италию. Что итальянский климат – самое лучшее лекарство от чахотки, Достоевский совершенно упустил из виду!
Паше он рассказывает много интересного, но для Исаевой – ни одной строчки. И лишь в небольшом «постскриптуме» Паша получил наказ: «Что услышишь об мамаше, тотчас же мне сообщи».
Щемительно: страстный эпизод с Сусловой затмил образ умирающей Исаевой настолько, что отныне для Достоевского – она всего лишь «мамаша».[ 97 ]
«Лучше всего здесь фрукты и вино…»
Для пониманий «подполий души» сочинителя Достоевского, необходимо вникнуть в обстоятельства его «рулеточной» поездки в Европу, когда он, бросив умирающую жену во Владимире и обозначив её в письме к Паше «мамашей», принялся развлекаться.
Как известно, 20 августа он пишет В.Д. Констант. И тут без двусмысленных мест – не обошлось. Достоевский, живописуя прелести Парижа, сообщает: «лучше всего здесь фрукты и вино; это не надоедает. О своих интимных делах я Вам ничего не пишу…».
О каких «интимных делах» говорит Достоевский? А интимные дела, заметим, были – роман с Сусловой в разгаре. Но неужели же об «интиме» на стороне стоит писать сестре собственной жены? В смысле: частная жизнь, вид занятий, забавы и в том же роде. Очень странно, - но сестра умирающей М.Д. ставится в известность, что муж поглощен в Париже выбором фруктов и вин и особенно – рулеткой. Причем про рулетку Достоевский пишет подробно.
Сюжет известен: сначала Достоевский выигрывает 10 тысяч 400 франков, потом проигрывает 5 тысяч 400 фр., в итоге у него оказалось «прибыли» 5000. Из этой суммы от отсылает Исаевой (через В.Д. Констант) 25 дублонов (то есть чуть более 1000 франков), и оставляет у нее до поры еще 5 дублонов (то есть немногим больше 200 франков). Через какое-то время Достоевский вновь проиграет и попросит часть посланных денег назад (опять же через сестру Марии Дмитриевны).
О самой Исаевой, которая на пороге смерти, Достоевский не упоминает, за исключением одной строки: «Беспокоюсь я ужасно и сердечно за её здоровье». Всё остальное, если Исаевой и касалось, то только в контексте рулетки и отсылки денег, то ей, то от неё – чтобы ему покрыть проигрыш. Любопытна и сама пропорция распределения средств. Исаевой посылается всего пятая часть выигрыша. Такая арифметика – тоже своего рода показатель. Пятая часть – семье, всё остальное – для удовольствия…[ 98 ]
«Не будет ли в претензии на Вас Марья Дмитриевна…»
Проигравшись в пух и прах, Достоевский просит сестру Исаевой взять у нее присланные ей деньги. Деньги, на которые Исаева рассчитывала, ибо ей надо платить за лечение. Жить ей осталось всего-ничего.
В письме 8 сентября 1863г. Достоевский спохватывается - жена «ему дорога», он - чувствует вину, но обставляет всю эту некрасивую историю таким образом, что Исаева, якобы, может оказаться «в претензии» к собственной сестре. Уезжая за границу, он не оставил М.Д. нужной суммы, чтобы той хватило на врача. Так что посланное из Европы именно на это было ею предназначено. Во Владимире перед Исаевой возникла дилемма: доживать, ожидая конца, или попытаться лечиться. И если деньги пришлось вернуть, тем самым ускорена была ее гибель…
Из письма Ф.М. к сестре Исаевой: «Слава богу, вышел из беды. Боюсь, однако, что Вам доставил много хлопот и вот чего, главное, боюсь: не будет ли в претензии на Вас Марья Дмитриевна за Ваше самовольное распоряжение её деньгами? А я ей, как нарочно, из Турина еще написал и просил отнюдь более 100 р. от себя мне не посылать, потому (писал я ей), что мне приятнее знать, что она хоть на некоторое время обеспечена».[ 99 ]
Значит, когда Достоевскому понадобились средства, он нашел-таки время написать Исаевой, «мамаше», и просить помощи, не только у Варвары Дмитриевны, но и у неё, у которой – платить врачу нечем…
«Ей надо дать доктору…»
Хроника «убиения» Исаевой продолжается, - мы не кощунствуем, пороча память гения, мы просто называем вещи своими именами, как назвали бы их сегодня наши современники. История заграничных вояжей 1862-го и 1863-го годов – как бы некая иллюстрация на темы морали.
Все «преступления» Исаевой в отношении Достоевского, красочно расписанные его дочерью, меркнут перед документально доказанными его поступками, которые буквально приблизили к могиле Марию Дмитриевну… Читаем дальше: «Видите: хоть я ей и выдал до октября денег достаточно, но я Вам рассказывал, возвратясь из Владимира, что она лечится и что в случае излечения ей надо дать доктору по крайней мере 100 р. Она говорила мне, что 100 р. для неё страшно много и что она не может. И вот теперь, получив моё письмо, где уведомляю её, что посылаю ей деньги, она, может быть, по щедрости своей (а она щедрая и благородная) и решилась дать эти 100 р.. надеясь на мои деньги. Да кто знает, может, еще что-нибудь и купила себе. Так что теперь почти трепещу, что ей недостанет до октября. А это мне вдвое хуже, чем если б мне недостало. Вы знаете сами, что брата она смерть не любит. Рассердится, пожалуй, оттого, что деньгами её воспользовались, потому что у брата не было мне выслать».[ 100 ]
«Не отвечайте ей жестко…»
Итак, деньги, на которые Исаева рассчитывала, приходится вернуть. А ведь они – её последняя надежда хоть ненадолго продлить жизнь. Л.Ф. Достоевская, обвиняя ее во множестве прегрешений, пользовалась лишь устными, малопроверенными и неподкрепленными источниками. «Прелюбодейная» связь М.Д., которую так ненавидят вторая жена и дочь писателя, во всяком случае, не была столь публичной, как роман Достоевского с Сусловой. Если – вообще таковое «прелюбодейство» на самом деле имело место.
А если – нет? Тогда перед нами – образец терпения: М.Д. сносит измены Достоевского, и его пренебрежение, и поездки в тёплые края, куда следовало бы ехать ей, и даже то, что он требует обратно посланные крохи из большого выигрыша, зная, что лишает её лечения…
Далее Достоевский к её сестре пишет следующее: «Наизусть знаю, что она обвинит брата. А следовательно, пожалуй, и Вам что-нибудь напишет. Добрый, милый друг мой, не рассердитесь, не отвечайте ей жестко, если она Вам что жесткое напишет. Напишите ей так: что во всяком случае я бы был без денег и погиб бы. А следовательно, надо было помочь. Время очевидно, не терпело. Писать ей было некогда. Вот и распорядились её деньгами. Но главное: что если ей недостанет до моего возвращения? Боюсь, потому что она дорога мне. Тётенька, милая, если у Вас будут лишние деньги до моего приезда, то нельзя ли послать ей рублей 75 в виде того, что брат начал уплачивать, но не говоря, что от Вас. Спасли бы Вы меня. Разумеется, если Вас это ни капельки не стеснит, то есть если деньги у Вас просто лежат, как это часто у Вас бывало. Если ж нет, то, разумеется, и думать нечего… Пишите хоть что-нибудь о Марье Дмитриевне и о настоящей истории с деньгами…».[ 101 ]
О настоящей истории с деньгами? Выходит, М.Д. те несчастные 100 р. обратно не послала, Достоевский их берёт у её сестры, а Варвару Дмитриевну просит помочь Исаевой «от себя». Причем, похоже, он озабочен: куда же девала Исаева ту сотню, что он ей послал…
«Я мамаше больше всех писал…»
Во время развлекательной поездки по Европе связь Достоевского с Исаевой либо не поддерживается, либо она – односторонняя. Об этом Достоевский пишет пасынку Паше 18 сентября 1863г. из Рима.
Исаева утверждала, что Федор Михайлович ей не послал ни одного письма. И он это горячо оспаривает: писал, де, ей «поминутно». Но, странно, - все, с кем он переписывался, его послания получали, только она почему-то -– нет! Но мы верим Исаевой.
Потому что у Достоевского роковой момент в романе с Сусловой. Да и хочет ли сама М.Д. с ним общаться, хотя бы письменно? Ведь он ее бросил больную. А мог бы увезти в Рим, где климат для неё – лучшее лекарство. Хватает же ему денег на рулетку. И, стало быть, не в деньгах дело.
Щемительно выглядит контраст между положением Достоевского, который сообщает о себе пасынку, что здоров и развлекается (причем – «припадков у меня не бывает») и гибнущей Исаевой, которой жить - всего несколько месяцев…
Из письма П.А. Исаеву: «От неё я ещё ни одного письма не получил. И как я всё это время мучился; думал, что она так больна, что уже и писать не может, и бог знает что еще думал. Но вдруг Варвара Дмитриевна мне пишет недавно, что мамаша ей писала, будто она ни одного письма от меня еще не получила. Ужасно мне это было странно слышать. Я мамаше больше всех писал, поминутно писал. Как же она ничего не получила, тогда как к другим все мои письма дошли?… Я здоров, припадков у меня не бывает,… тут много развлечения, есть что видеть и осматривать…».[ 102 ]
Сопоставлял ли уже порядком повзрослевший Паша эти две судьбы? И если сопоставлял, мог ли иначе относиться к Достоевскому, став взрослым, кроме как к источнику денежных пособий. Разве не от него же, Достоевского, получал первые уроки: нет денег – можно попросить у кого-нибудь, кто помягче…
«Здоровье Марьи Дмитриевны очень нехорошо…»
И всё же, почему, если Достоевский писал Исаевой «поминутно», ни одного его письма из Европы, адресованного ей, не сохранилось? Загадка. А в том, что Ф.М. иногда намеренно о многом даже не то, что умалчивал, а – случалось, лгал, мы уже знаем. Так что – веры Исаевой больше.
Пожалуй, её неприятие психологии и нравственности Достоевского в последние годы её жизни было оправдано. С чем, конечно же, вторая жена писателя не согласилась бы.
Злосчастную рулетку Анна Григорьевна оправдывала рассуждениями об эмоциональном всплеске, который непроизвольно захватывал писателя в момент игры, так что после очередного «рулеточного угара» наступал творческий подъём!
И, наконец, приходится считаться с тем, что если бы не было «игровых страстей» – не родился бы замечательный роман «Игрок».
Однако реальная «стоимость» этих «всплесков» определена: смерть Исаевой и вполне доказанное отсутствие помощи в её критическом состоянии – цена «игорного морока» и «творческих подъёмов». Достоевский выбирал между фатальной страстью и смертью уже нелюбимого, несмотря на его заверения, существа. Страсть победила. Исаева погибла.
Возможна и иная трактовка гибели Исаевой, но она столь же нелицеприятна. Достоевский уезжает за границу, когда ей совсем худо, она изнурена, её лихорадит. Оставлять её в таком положении – немилосердно… Из письма Достоевского сестре Исаевой от 10 ноября 1863г.: «Любезнейшая Варвара Дмитриевна, по некоторым крайним обстоятельствам, о которых рассказывать долго, мы, то есть я и Марья Дмитриевна, решились переехать совсем в Москву… Здоровье Марьи Дмитриевны очень нехорошо. Вот уже два месяца она ужасно больна. Её залечил прежний доктор; теперь новый. Наиболее изнурила её двухмесячная изнурительная лихорадка. Конечно, в таком состоянии переезжать всем домом в Москву не совсем удобно. Но что ж делать? Другие причины так настоятельны, что оставаться во Владимире никак нельзя».[ 103 ]
«У Марьи Дмитриевны поминутно смерть на уме…»
Какие могут быть еще «причины» для переезда умирающей женщины, кроме как укрепление её здоровья? Любой шаг, кажется, должен диктоваться стремлением улучшить её состояние. Всё остальное – от лукавого.
Притом, сам Достоевский сообщает: для больной Исаевой такое перемещение – не лучшее, что можно придумать. По отношению к ней – всякое оправдание вынужденного отъезда из Владимира - обставленный красивыми словами почти садизм.
«Причины» – конечно, планы Достоевского по изданию собственного журнала под названием «Правда». Так Исаева в очередной раз «пожертвована» ради литературной карьеры супруга (впрочем, как и следовало ожидать, никакой будущности у «Правды» не оказалось).
«Доживание» Исаевой проходит мучительно и длится долго. Болезнь прогрессирует, она принимает лекарства и кумыс. В январе 1864г., за три месяца до смерти, М.Д. уже наверняка знает, что умрёт. Об этом читаем в письме Достоевского её сестре от 10 января: «Любезнейший друг Варвара Дмитриевна, спешу Вам написать несколько строк с Пашей… Случилось то, что я предвидел и ему предсказывал, а именно: он был довольно несносен Марье Дмитриевне. Легкомыслен он чрезвычайно, и, разумеется, неуменье вести себя с очень больною Марьей Дмитриевной (при всех его стараниях) тому причиною. Впрочем, Марья Дмитриевна от болезни стала раздражительна до последней степени. Ей несравненно хуже, чем как было в ноябре, так что я серьезно опасаюсь за весну. Жалко её мне ужасно, и вообще, жизнь моя здесь не красна. Но, кажется, я необходим для неё и потому остаюсь… У Марьи Дмитриевны поминутно смерть на уме: грустит и приходит в отчаяние. Такие минуты очень тяжелы для неё. Нервы у ней раздражены в высшей степени. Грудь плоха, и иссохла она как спичка. Ужас! Больно и тяжело смотреть».[ 104 ]
Так зачем же было увозить её из Владимира? Настоятельные причины…
А что, если, умирая, Исаева позвала Вергунова проститься и он во Владимир приехал? И пошли слухи…
Попробуем поверить дочери Достоевского, ведь всё, что она писала, - знала от матери, а с той делился Достоевский. Разве не мог он рассказать А.Г. о некоем «владимирском пассаже», из-за которого пришлось увозить М.Д. в Москву, хотя и вопреки её болезни…
«Не то будет худо, Паша…»
В приведенном выше письме и Паша, и Исаева выставлены в невыгодном свете. Исаева страдает – можно, хотя бы из сочувствия, не сообщать о раздражительности безнадежно больной женщины. Впрочем, ведь она уже не жена. После развлекательной поездки в Европу (в момент, когда Исаева доживала во Владимире) для Достоевского важна была только Суслова. Все помыслы его обращены к ней.
Умирающую же, чахоточную, щадить он не находит в себе сил: она уже нелюбима. А про Пашу и говорить нечего. 28 января 1864г. Достоевский пишет мальчику, и называет его глупцом, дурным сыном «со скверным, ехидным сердцем». В этом послании не содержится ни «здравствуй», ни «до свидания».
На какую же привязанность пасынка мог рассчитывать Достоевский, коли считает, что тот «кругом виноват», но не замечает собственной вины – большой и страшной.
Мы смеем сказать, ничуть не умаляя гениальности писателя, - это он, Достоевский, толкает к гибели Исаеву, пренебрегая её чувствами и погрязнув в путанной и тёмной страсти к Сусловой.
Из упомянутого письма к Паше: «Скажи, пожалуйста, что с тобой делается, Паша? Или ты болен, так что не можешь двух слов написать, или ты окончательно глуп… Ты не только дурной сын, с скверным, ехидным сердцем (о здоровье матери хоть бы осведомился, по крайней мере) – но ты просто глуп. Воображаю, как ты ведешь себя в Петербурге… Письма пиши аккуратно каждую неделю. Не то будет худо, Паша… Реши теперь сам, когда улика налицо, - можно ли обходиться с тобой как с порядочным человеком? Что ты не болен и доехал благополучно, это я знаю из письма брата. Следовательно, ты кругом виноват».[ 105 ]
«Мамаша была очень слаба, до крайности…»
Мысли о смерти, - мы знаем, - Исаеву преследуют. Неудивительно поэтому, что кончину дочери М.М. Достоевского, Вари, она восприняла близко к сердцу и плакала: «Марья Дмитриевна очень плакала, и даже хотела было написать Эмилии Федоровне, но раздумала. Тем не менее ей очень, очень её жалко, и это вполне искренно» (Из письма брату 29 февраля 1864г.).
Достоевский же и сейчас покидает иногда Исаеву для отлучек в Петербург. Дела не терпят отлагательств, тем более что от «кузнецкого венца» мало что осталось – Исаева уже не любимая женщина.
Как и прежде, Достоевского преувеличенно беспокоит собственное здоровье. Когда пишет к брату и пасынку, сообщает прежде всего не о состоянии Исаевой, которой жить всего – полтора месяца, а о своих «болях». Он мнителен - вспомним, что вояжи в Европу тоже свершались «из-за нездоровья»…
Из письма пасынку 29 февраля 1864г.: «Мамаша была очень слаба, до крайности. Нет никакой возможности поговорить о твоём приезде в Москву. Впрочем, здоровье её еще не на последней степени расстройства. И, кто знает, может быть, переживёт весну, а если переживёт весну, то переживёт и лето и даже поправится. Из этого, впрочем, не суди, что ей много лучше. Она очень слаба».[ 106 ]
«Марья Дмитриевна очень слаба…»
Собственный недуг в глазах Достоевского заслонил на время состояние Исаевой: воспалилась «простатическая (предстательная) железа» и он опасался, как бы не образовался нарыв. Он тут же перешел на постельный режим, ему ставили пиявки и делали клистиры, поили микстурами. Его мучили судороги, и все это тяготило его, очевидно, гораздо более, чем трагическое умирание Исаевой.
О ней в письме брату от 5 марта – всего одна строчка в самом конце послания, в котором о себе Достоевский сообщает весьма подробно. Более того, та самая упомянутая одна строчка про Исаеву все-таки наполовину касалась его самого: «Я болен, Марья Дмитриевна страшно больна». Исаевой оставалось жить один месяц.
Но почему о своей болезни Достоевский пишет так взволнованно?
Можно предположить, оттого, что без излечения предстательной железы он – не мужчина, и, стало быть, страстный роман с Сусловой, - отнюдь не романтического, а скорее физиологического свойства, - невозможен, и будущности в нём нет.
И тут позволим себе еще одно предположение: а были ли вообще так уж серьезны хвори Достоевского. Не настолько ли он мнителен, что даже сравнительно лёгкое ухудшение болезни принимал за едва ли не смертельное состояние? Отсюда – желание лечиться не где-нибудь, а за границей (у известных врачей).
В подтверждение - простатический припадок, о котором он так подробно рассказывал брату и пасынку, миновал через несколько дней. Никакого «нарыва» не было.
А Исаева доживала последние дни.
И Достоевский об этом знал, и сам писал, что она до Пасхи не протянет… Из письма брату от 20 марта 1864г.: «Марья Дмитриевна очень слаба: вряд ли проживёт до пасхи. Александр Павлович прямо сказал мне, что ни за один день не ручается. У нас теперь живёт Варвара Дмитриевна. Если б не она, то не знаю, что и было с нами. Она слишком помогла всем нам своим присутствием и уходом за Марьей Дмитриевной. Вот всё, что могу сообщить о себе».[ 107 ]
«Она может умереть нынче вечером…»
Когда Достоевский узнаёт, что больше двух недель Исаева не протянет, он просит брата заранее купить Паше черное платье для похорон. Иными словами – похоронные атрибуты предусмотрительно закупаются еще при живой жене – может быть, это и рачительно, но почти как загодя купить гроб.
Отношение к наступающей смерти Исаевой настолько прагматично, что поневоле задаешься вопросом: а было ли «грозное чувство»? Был ли «кузнецкий венец»? Не предстает ли и венчание во многом высчитанным шагом (доказательства сему уже приводились)?
Страстные слова о любви, наверное, немногого стоят в устах писателя, чей профессиональный долг – изъясняться красиво… Из письма брату 26 марта 1864г.: «Марья Дмитриевна до того слаба, что Александр Павлович не отвечает уже ни за один день. Долее 2-х недель она ни за что не проживёт. Постараюсь кончить повесть скорее... Не слыхал ли чего о Паше?… он, пожалуй, будет еще потом меня упрекать за то, что я его не выписал в Москву, чтоб проститься с матерью. Но Марья Дмитриевна положительно не хочет его видеть и сама тогда прогнала из Москвы. Её мысли не изменились и теперь. Она не хочет его видеть. Чахоточную и обвинять нельзя в её расположении духа. Она сказала, что позовёт его, когда почувствует, что умирает, чтоб благословить. Но она может умереть нынче вечером, а между тем сегодня же утром рассчитывала, как будет летом жить на даче и как через три года переедет в Таганрог или в Астрахань. Напомнить же ей о Паше невозможно. Она ужасно мнительна, сейчас испугается и скажет: «Значит, я очень слаба и умираю». Чего же мучить её в последние, может быть, часы её жизни? И потому я не могу напомнить о Паше… Еще одна важная очень просьба: как умрёт Марья Дмитриевна, я тотчас же пришлю телеграмму к тебе, чтоб ты немедленно отправил Пашу, непременно в тот же день, в Москву. Невозможно, чтоб он и на похоронах не присутствовал. Платье у него всё цветное, и потому очень надо, перед отправлением, успеть ему, где-нибудь в магазине готовых платьев (купить) черное – сюртук: штаны, жилет (за) дешевейшую цену».[ 108 ]
Вспомним: в «Вечном муже» эпизод с умирающей от чахотки женой, которая строит планы, как летом поедет в Тверь, приведен чуть не слово в слово. И как не верить, что образ Марьи Дмитриевны, кочующий у Достоевского из романа в роман, был не только её загробной местью, но и его пожизненной попыткой покаяния…
«Каждый день… ждем её смерти…»
Удивляет, что Достоевский ждёт кончины М.Д. со дня на день, и – работает. Пишет. И даже сетует на перерыв в занятиях, если жена скончается - досадная помеха. И не будь ее, этой помехи, Достоевский точно знает – повесть окончить успел бы к сроку. В общем, Исаева как бы в очередной раз неудобна для него.
Покощунствуем: не вовремя умирает. Повременила бы – супруг спокойно закончил бы очередное произведение...
До смерти М.Д. – двенадцать дней.
Из письма брату от 2 апреля 1864г.: «Друг мой, большую часть месяца я был болен, потом поправлялся (речь идёт о простатите, - авт.)… Жена умирает, буквально. Каждый день бывает момент, что ждём её смерти. Страдания её ужасны и отзываются на мне… Повесть растягивается… Вот что еще: боюсь, что смерть жены будет скоро, а тут необходим будет перерыв в работе. Если б не было этого перерыва, то, кажется, кончил бы (имеется в виду работа над повестью, - авт.).»[ 109 ]
«Жена умирает совсем…»
До смерти М.Д. десять дней.
В письме к брату 5 апреля 1864г. Достоевский сообщает о «совсем умирающей жене», однако это послание, скорее, – о самом себе. Единственная строчка об Исаевой – и та полна сетований на его нездоровье и раздраженные нервы. «Умирание» как бы слишком затянулось: «Жизнь угрюмая, здоровье (имеется ввиду недолеченная простата! – авт.) еще слабое, жена умирает совсем, по ночам, от всего дня, у меня раздражены нервы».[ 110 ]
Удивительно, но даже в последние дни жизни Исаевой Достоевский постоянно чередует сведения о критическом состоянии жены с жалобами на его недомогание!
Потому что оба эти факта, - смертельная болезнь М.Д. и собственное воспаление – для него равнозначны.
Вернее же, свой недуг – важнее: Исаевой – все равно умирать, а ему еще жить и жить.
Что греха таить, наверное, мы все так думаем, доведись оказаться в подобном положении...
Или – не все?
Что до Достоевского - почему бы в тайне души не теплиться надежде на обзаведение семейством, детьми, - «всё, как у людей»? Ведь когда-нибудь и, вероятно, очень скоро, - Марии Дмитриевны не станет…
«Подполья души» и есть самая сокровенная тайна. Да что, – именно оно, «подполье души», столь хорошо знакомое Достоевскому, хотя бы по собственной участи и переживаниям, и заставит его написать: «Человек есть тайна». А сидящее в подсознании жгучее желание подскажет оговорку: «Каждый день бывает момент, что ждём её смерти». Именно – ждем…
«Марья Дмитриевна почти при последнем издыхании…»
Шесть дней до смерти.
Мысли Достоевского заняты отнюдь не Исаевой. В подробнейшем письме к брату Михаилу 9 апреля 1864г. он сам рассказывает, что его волнует более всего: деньги, отношения с тёткой, подписка на журнал – похоже, всё это для него куда «событийнее», чем предстоящий уход Исаевой.
О ней – всего одна строчка, перед подписью. И - на этот раз известие о ней не перемежается со сведениями о собственном самочувствии. Зато есть другое: Достоевский заранее приглашает брата на похороны.
Её, живую, - в какой уже раз! – как бы опять хоронит загодя. Читаем: «Марья Дмитриевна почти при последнем дыхании. Предуведомляю: ты, может быть, приедешь ко мне на похороны. Прощай, обнимаю тебя и всем кланяюсь».[ 111 ]
«Мамаша тебя любит…»
Пять дней до смерти.
Письмо к пасынку Паше. В котором – двусмысленности. Например, уверения, что «мамаша тебя любит»: но как же – «любит», если немногим ранее Достоевский говорил как раз обратное?
Есть и иная странность. Он пытается убедить, что «все мы надеялись», будто Исаева весной поправится. Но ведь из других корреспонденций известно, что Достоевский был как нельзя лучше осведомлен о возможных сроках ее близкой кончины… К Паше 10 апреля 1864г.: «О здоровье мамаши скажу тебе, что оно слишком плохо. Мы всё до сих пор надеялись, что авось - либо она с весной поправится, но ей всё хуже и хуже, и бог знает, к чему придёт это. Я бы желал, Паша, чтоб ты думал об ней почаще… Мамаша тебя любит… Мамаше сегодня вечером слишком, слишком худо. Доктор ни за что не отвечает. Молись, Паша».[ 112 ]
«Она потребовала священника…»
До смерти один день.
В письме брату от 13-14 апреля 1864г. Достоевский сообщает о разных литературных планах.
Между тем Исаева зовёт священника исповедываться. Достоевский же занят не ею. Творчество и околотворческие интриги, вот что в центре внимания. Сведения об исповеди Исаевой – в самом конце послания. Впрочем, не совсем - есть ещё приписка, касающаяся Апполинарии Сусловой: повесть ее Достоевский пристраивает в журнал «Эпоха». Таким образом, даже в считанные часы до ухода М.Д. его помыслы направлены к женщине, с которой он переживал столь бурный роман за границей.
И выходит, что последний день умирающей оказался осквернен отблеском измены.
Из письма брату: «Вторник. 14 апреля. Вчера, в 2 часа ночи, кончил это письмо. Потом Марье Дмитриевне стало очень худо. Она потребовала священника. Я пошел к Александру Павловичу и послал за священником. Всю ночь сидели, в 4 часа причащали. В 8 часов утра я лёг отдохнуть, в 10 меня разбудили, Марье Дмитриевне в эту минуту легче… Повесть Апполинарии посылаю отдельно…».[ 113 ]
«Хлынула горлом кровь и начала заливать грудь и душить…»
День смерти.
Письмо к брату. Первые строки - о черном сюртуке и черных штанах для Паши, в коих следовало появиться на похоронах; потом следуют записи о последних часах Исаевой.
Остальные две трети письма – литературные планы Достоевского и рассказ об его склоке с Боборыкиным из-за денег.
Возвышенным это послание никак не назовешь. Рассуждения о денежных претензиях, никоим образом Исаевой не касающихся, в таинственный момент ее перехода в мир иной, - да простит нам гениальный писатель, - выглядят, не побоимся сказать, – кощунственно…
Из названного письма от 15 апреля 1864г.: «Сейчас через Александра Павловича послана тебе от меня телеграфическая депеша. Я просил выслать Пашу. Может быть, у него есть хоть какой-нибудь черный сюртук. Штаны бы только разве купить. Боюсь, что он тебя втянул в расходы. Хорошо, если б он отправился хоть завтра, 16-го апреля, с 12-часовым поездом. Вчера с Марьей Дмитриевной сделался решительный припадок: хлынула горлом кровь и начала заливать грудь и душить. Мы все ждали кончины. Все мы были около неё. Она со всеми простилась, со всеми примирилась, всем распорядилась. Передает всему твоему семейству поклон с желанием долго жить. Эмилии Федоровне особенно. С тобой изъявила желание помириться. (Ты знаешь. друг мой, она всю жизнь была убеждена, что ты её тайный враг). Ночь провела дурно. Сегодня же, сейчас Александр Павлович сказал решительно, что нынче умрёт. И это несомненно. Поеду к тётке просить денег».[ 114 ]
«Помяните её добрым словом…»
Смерть.
Письмо брату.
Просьба помянуть Исаеву.
Но это только половина текста. Вторая – о займе, столь необходимом для будущих планов Достоевского, о коих он не удержался – а всё-таки написал в ту минуту, когда, казалось бы, ни о чем другом и думать нельзя, как о смерти женщины, отношение к которой он сам когда-то определил как «грозное чувство».
Не об Исаевой ли он писал несколько лет назад, что либо с ней – либо в Иртыш, «или с ума сойду»? Невелика, однако, цена «грозному чувству», если в день ухода Исаевой оно разбавляется рассуждениями о процентах и о деловых перспективах…
Из письма брату от 15 апреля 1864г.: «Милый брат Миша. Сейчас, в 7 часов вечера, скончалась Марья Дмитриевна и всем нам приказала долго и счастливо жить (её слова). Помяните её добрым словом. Она столько выстрадала теперь, что я не знаю, кто бы мог не примириться с ней».[ 115 ]
«Эти два существа… составляли всё в моей жизни…»
Итак, - «кто бы мог не примириться с ней».
Но «не примирится» именно он.
Ибо не кто иной, как Достоевский, расскажет второй жене, А.Г. Достоевской, а та – дочери Л.Ф. Достоевской, немало нелестных подробностей про Исаеву, так что те её возненавидят - тому свидетельство их книги.
Причем ещё неизвестно, правду ли они услышали о свиданиях Исаевой с Вергуновым, и – не выдумка ли это, по типу тех «уходов от истины», коим мы удивлялись не раз на основании писем самого Достоевского.
После смерти Марии Дмитриевны у Достоевского наступило как бы раздвоение личности.
С одной стороны, он убеждает вторую жену, что Исаева – изменница, с другой – всячески превозносит ту же Исаеву, обращаясь к знакомым. Какому же Достоевскому верить? В 1864г., например, он пишет А.М. Достоевскому, что покойный брат Михаил и М.Д. «составляли всё в моей жизни». Но - составляла ли она «всё в моей жизни» при игре в рулетку в Висбадене и во время отдыха в солнечном Риме, столь благотворно влияющем на чахоточных, в момент связи с Апполинарией Сусловой, когда Исаева так нуждалась в лечении и человеческом участии?
Из письма брату Андрею от 29 июля 1864г.: «Вероятно, тебе уже от кого-нибудь известно, что в апреле этого же года я схоронил мою жену, в Москве, где она умерла в чахотке. В один год моя жизнь как бы надломилась. Эти два существа долгое время составляли всё в моей жизни».[ 116 ]
Но как же тогда откровения Анны Григорьевны об Исаевой, почерпнутые не иначе, как из признаний самого Достоевского?
«Она любила меня беспредельно, я любил её тоже без меры…»
Проходит год.
И вот - письмо Врангелю. Узнаем прежнюю задушевную тональность: Мария Дмитриевна любила Достоевского «беспредельно», а тот отвечал ей столь же «безмерным» чувством. Но ведь Врангель – «сердечный поверенный» Достоевского в сибирский период их бытования. Не может же Ф.М. противоречить самому себе в посланиях, адресованных, хотя бы и в разное время, одному и тому же лицу!
И если он убеждал молодого романтичного барона, что из-за Исаевой, которая подумывает о браке с другим, сойдет с ума или кинется в Иртыш, то сейчас как же признаться: М.Д. стала ему настолько безразлична, что он в погоне за мучительницей Сусловой оставлял ее в одиночестве, подталкивая к смерти…
Врангелю 31 марта 1865г.: «Я был в Москве, подле умиравшей жены моей. Да, Александр Егорович, да, мой бесценный друг, Вы пишете и соболезнуете о моей роковой потере, о смерти моего ангела брата Миши, а не знаете, до какой степени судьба меня задавила! Другое существо, любившее меня и которое я любил без меры, жена моя, умерла в Москве, куда переехала за год до смерти своей от чахотки. Я переехал вслед за нею, не отходил от её постели всю зиму 64-го года, и 16-е апреля прошлого года она скончалась, в полной памяти, и, прощаясь, вспоминая всех, кому хотела в последний раз от себя поклониться, вспоминала и об Вас. Передаю Вам её поклон, старый, добрый друг мой. Помяните её хорошим, добрым воспоминанием. О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил её тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо. Всё расскажу Вам при свидании, - теперь же скажу только то, что, несмотря на то, что мы были с ней положительно несчастны вместе (по её странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру), - мы не могли перестать любить друг друга, даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу».[ 117 ]
Вот оно, сокровенное: страданье с наслаждением – всегда рука об руку. Не согрешишь – не покаешься - кредо Достоевского. Заставляя мучиться любимое существо, неизбежно испытываешь раскаяние. А верх блаженства – именно в нем, в самотерзании и самобичевании…
«Когда её засыпали землёю…»
Итак, виной всем несчастьям – «странный, мнительный, и болезненно фантастический характер» Исаевой? Но неужели у Достоевского нрав «удобнее»? Разве не то же самое можно сказать о нём самом? Присовокупив к такой характеристике еще «мучительство» близких, как это было с Исаевой. По сути, «убитой» Достоевским – как позволим себе думать мы, сегодняшние…
«Терзания» совести продолжались, однако, недолго. На пороге – вторая женитьба Достоевского и дружное, совместное с новой женой, вымарывание имени М.Д. из его жизни, завершенное затем грязнейшими подробностями в книжке их дочери Любови Федоровны…
Далее в письме к Врангелю: «Как ни странно это, а это было так. Это была самая честнейшая, самая благороднейшая и великодушнейшая женщина из всех, которых я знал за всю жизнь. Когда она умерла – я хоть мучился, видя (весь год), как она умирает, хоть и ценил и мучительно чувствовал, что я хороню с ней, - но никак не мог вообразить, до какой степени стало больно и пусто в моей жизни, когда её засыпали землею. И вот уж год, а чувство всё то же, не уменьшается… И вот я остался вдруг один, и стало мне просто страшно. Вся жизнь переломилась разом надвое. В одной половине, которую я перешел, было всё, для чего я жил, а в другой, неизвестной еще половине, всё чуждое, всё внове и ни одного сердца, которое бы могло мне заменить тех обоих. Буквально – мне не для чего оставалось жить».[ 118 ]
Вовсе, вовсе по другому станет он успокаивать ревнивую юную Нюточку Сниткину-Достоевскую, нелицеприятно описывая совместную жизнь с Исаевой.
И – самое страшное: диктуя стенографистке-жене свои произведения, где постоянно, как роковое напоминание, мелькает десятки раз трансформированный образ Исаевой, он, не смея перечеркнуть до конца «грозное чувство», к словам «восторженная, сгорающая в пылу идеала» понемногу станет добавлять «дурочка», а потом и просто «идиотка». Так А.Г. спокойнее…
«Не может быть, чтоб ты забыл… о своей матери…»
Если судить по письму к Врангелю, то Достоевский безутешен после смерти Марьи Дмитриевны. Но из других писем её имя исчезает вовсе.
Нюточка Сниткина – новое увлечение Достоевского. В ухаживаниях и «притираниях» проходит много лет. Исаева забыта. И лишь обращаясь к пасынку Паше 10 октября уже 1867г. Достоевский предостерегает его от неприличных компаний, от всякой распущенности, и требует, чтобы он помнил отца и мать: «А на то, что ты не погрязнешь в скверных пороках, позволь мне на тебя надеяться. Не может быть, чтоб ты забыл о своем покойном отце и о своей матери!».
Стало быть, предполагается, что Исаева была все-таки непорочным образцом для подражания. Однако – смогла ли она стать для сына авторитетом (вспомним, что Исаева незадолго до кончины Пашу из дома выгнала)? И как примирить россказни насчет связи Исаевой с красавцем Вергуновым, во что вторая жена Достоевского и её дочь свято верили, со стремлением самого Достоевского поставить Исаеву в пример сыну именно как возвышенное создание, далёкое от скверны и разврата?
Какому Достоевскому верить? Тому, что создаёт перед пасынком образ своего идеала, светлый образ матери, память о коей он не смеет оскорбить дурным поведением, или тому, кто делится с А.Г. Достоевской подозрениями насчет измен уже ушедшей из жизни Исаевой, которая не может за себя постоять?[ 119 ]
Но Исаева за себя постоять умела. Из загробия является она Достоевскому всякий раз, как он задумывает новое произведение.
Наверное, лишь теперь наступил час истинно «грозного чувства». Оно ведет руку Достоевского, когда он постоянно, навязчиво выводит образы чахоточных женщин с «фантастическим характером».
Но – если Настасья Филипповна («Идиот»), Грушенька («Преступление и наказание») завораживают читателя – обаяние Исаевой настигает нас из того таинственного далека, что поглотило её – то со временем, в угоду юной Нюточке, появится Марья Лебядкина, кстати, всё в том же «треугольнике» из «Бесов», - и Достоевский аттестует её «восторженной идиоткой».
Похоже, память о Марье Дмитриевне не только гнездилась в подсознании писателя, но царила в нём, требуя материализации, и он повиновался ей вновь и вновь, только что пытался для спасения семейного лада добавлять к некогда любимому образу хоть капельку одиозности…
«Как больной человек…»
Подводя итоги поры 1860-1868гг., достоевсковед Т.И. Орнатская верно подмечает, что в письмах Ф.М. «жена упоминается… только как больной человек, требующий ухода и забот». В то же время тем же автором подчеркивается, как некий контраст отношению Достоевского к Исаевой, - его «период страстного увлечения А.П. Сусловой», равно и «эпизод знакомства с А.В. Корвин-Круковской».
Спустя годы Достоевский пытается «подправить» в глазах знакомых своё тогдашнее пренебрежение к Исаевой. Врангеля ему, несомненно, убедить удается. Однако как быть с более близкими ему людьми, со второй женой, например? От неё-то не утаишь, что Исаева была много раз оскорблена им ради иных похождений за границей?
И появляется новая концепция взаимоотношений Исаевой с Достоевским, придуманная им самим.
Исаева, де, была неверной супругой. Отсюда – измены ей и нежелание делить с ней кров. Вторая жена поверила. Образ «правильного» мужа восстановлен, а на Исаеву брошена тень неприязни и даже брезгливости. Причем уже посмертно.
Всё та же «запредельная логика»: ей, мёртвой, всё равно – а Достоевскому ещё жить да жить.
В письмах, впрочем, ради пристойности – о Марье Дмитриевне только хорошее. «Плохое» вспомнят после смерти Федора Михайловича его жена и дочь. С его же подачи…[ 120 ]
|
|