| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск седьмой
Сибирь - Восточная Европа
Всякая благородная личность глубоко сознаёт своё кровное родство, свои кровные связи с отечеством.
Виссарион Григорьевич Белинский
Ион Прока
НАМЁК НА ВЕЧНОСТЬ
Стихи
АВТОПОРТРЕТ
(почти поэма)
При нём все, что делает его настоящим
мужчиной:
живот сползает на ремень,
лысина головокружительно несётся по
шевелюре,
глаза потускнели от жирных метафор.
У него нет лимузина, цветного
телевизора,
мебели из красного дерева,
чековой книжки, импортной одежды,
пуховых подушек
и подхода к женщинам.
У него трое детей.
Двое – прекрасно учатся.
Третий – вылитый отец: когда он
слышит
о физике, математике и других точных
науках,
почва убегает у него из-под ног.
Он не мыслит желудком,
и у него нет байструков.
У него неважные стихи,
но с десяток наберётся хороших.
Он не задолжал Национальному банку.
У него нет долларов, румынских леев
и, тем более, национальной валюты.
Но он и не бедный крепостной,
привязанный только к земле.
У него интимная связь с прессой –
возлюбленной, доступной и для других.
Он автор публицистических,
драматургических и поэтических книг.
Ему здорово хотелось дебютировать в
сорок семь,
как Аргези, и он этого добился.
Но его поэзия весьма далека от
аргезианской.
Она малосъедобна для моли и мышей.
Порой ему не на что купить пачку
сигарет
и тогда он объявляет забастовку
куреву.
У него три друга: тёща, тесть и жена.
Он не разбирается в грибах: сколько
бы он
их ни собирал, каждый раз ему
приходится
иметь дело с врачами.
У него была огромная радость:
двадцатого марта н-ного года
белая кошка принесла троих котят.
Он не принёс их в жертву, как
язычник,
выбросив в яму.
Они нашли приют в Доме печати.
У него нет никаких шансов
стать знаменитым поэтом.
Или лауреатом
какой-нибудь международной премии,
потому что
в настоящее время
он самый великий поэт
села Колоница, уезда Лапушна,
что в Бессарабии.
ВОДЫ
Охрипший голос
из глубин лежанки прорывается:
– Быстрей, Оана, воды прорвались
у тётушки Тудоры!
Плод насухую движется,
захлёбывается,
как рыба, воздухом,
а грех падет на повитуху!
– И без того неделю
я стою на страже
и помереть могу быстрей, чем он;
и кто, ко всем чертям,
их странствовать толкает
в год Касияна,
когда загодя видать, что засуха
грядёт!
– Оана, не до шуток,
воды, глянь, отходят,
и у плода удушье!
Оана босиком бегом по снегу,
и тут ей Божий дар навстречу –
птица полудохлая, слепая –
для долгожданного гратара.
Да где там до огня!
Сырую птицу
поглотила бедная Оана,
чтоб сил хватило,
извлечь меня из чрева матери
и выставить на обозренье
всему честному миру.
А было это
в декабре сорок шестого,
когда на свет явился я –
кожа да кости.
НОРМАЛЬНО
Нормально было б мне идти
с опущенною головой,
чтоб наблюдать за кончиками ног,
причём идти,
как все придурки,
и дать себя учить,
кому не лень,
таблице умноженья,
или как вилкою орудовать
рукою левой,
и правою – ножом.
Нормально было бы
учиться жить,
но слишком высоко
я головой вознёсся,
а ноги, в кровь разбитые о камни,
одной науке учат –
умирать.
В один из распрекрасных дней я вам
скажу,
что ноги всё-таки порою размышляют,
иначе,
что толку тратиться
на мыло
для их помывки.
КОРОНАЦИЯ
Сегодня коронован был я
в качестве царя лесного
и полномочного посла
птиц перелётных.
На торжественном банкете
присутствовали:
заяц охромевший,
ощипанная курица,
кот в сапогах
и драная лиса,
а также несколько
случайных босяков,
заблудших во дворянстве.
И после царского застолья,
где пьянствовали все
до положенья риз,
прихваченная инеем крапива
согласия потребовала от собранья
спустить с меня штаны
и отхлестать.
А чокнутый от жадности барсук
стал добиваться всяческих регалий.
Спустя четыре с четвертью часа
я отреченья от престола запросил
и получил всеобщее согласье
с вручением помпезным пенсии
размером в два гроша.
ФАБРИКА ПОЭЗИИ
Этот клочок бумаги
значит для меня больше,
чем промокашка,
впитывающая мои дни,
а я, жадный, как вдова,
которая стискивает своего любовника
меж ног
лишь дважды в год,
совсем в цейтноте,
чтобы объявить всеобщую забастовку
этой фабрике,
перемалывающей поэмы;
и в качестве её владельца,
я не имею права
стать безработным,
изголодавшимся по слову,
как вдова, любовным порывом,
из-за которого сгибаются ножки
кровати
и чахнут горячие саваны простыней.
ВОСКРЕСНЫЕ ДНИ ГОСПОДА
Я точно знаю:
в мирозданьи имеется
ещё шесть обжитых планет.
Но ни одна из них, как видно,
не угодна Всевышнему.
Он, как обычно,
отдыхает от ран своих
в воскресные деньки
на краешке моей завалинки,
тогда, когда я, нечестивец,
гну спину в поле.
И только раз застал меня Всевышний
дома:
В Великое святое Воскресенье, в
Троицу,
я прикреплял под стрехою моей
пучок душистый чабреца и листьев.
БАЛАГУР
Иду к вам и говорю:
коза принесла мне телёнка,
кошка поймала львёнка,
кодры взлетели с птицами в воздух,
парашют стал предметом роскоши.
И всё это случилось
за день до потопа.
ОЖИДАНИЕ
Я никогда не увижу своего сердца,
что трудилось как мул,
чтобы я мог нести
собственный мешок костей и мяса.
Я вижу его в глазах своих сыновей,
и в нежности дочери,
и в растрескавшихся подоконниках,
на которые я опирался локтями,
всматриваясь вдаль
в ожидании отца.
КОСМОС
Поэты моего поколения
давно сбились с пути,
отправив свои позывные
в космические просторы.
Счастье их
и гроша медного не стоит,
ведь их стихи
сыплются, словно горох
из старой кошёлки.
И все их заверения,
что они находятся в прямом контакте
со Вселенной,
не что иное, как способ
скрутить тебе шею.
Не могу похвастать,
что у меня есть нечто общее
с безмерностью вакуума.
Там мой отец,
и мы телепатически переговариваемся
во время всеобщего сна.
Вчера он снился мне в Синае,
и под его диктовку
я написал стихи.
МАМАЛЫГА
Наш Штефан, и Великий, и Святой,
не ведал вкуса мамалыги.
В те времена заменой кукурузе
был малай из проса.
И когда, изголодавшись,
Штефан-водэ, принимался
макать малай из проса в брынзу,
а из брынзы окунал его в яичницу,
то чуял сердцем он,
что где-то за семью морями
мука под жерновами светлая, как
солнышко, бежит,
вулканом кипяток клокочет.
Но Штефан наш гурманом не был
и охотником до расширения границ,
и не пускался в путь он в поисках
оранжевого апельсина иль кукурузного
початка.
И если б он оставил нас в объятьях
турок
иль ляхами растоптанными в прах,
а сам бы, как безумец,
навострился за тридевять земель
за кукурузой
в америки, где золото и пепел
вперемешку,
тогда, быть может, мир нарёк б его
Колумбом.
А мы, простые виноградари и пахари,
мы, братья, с чем бы оказались на
века?
И мой отец был счастлив, как дитя,
узнав, что Штефан наш
не ведал вкуса мамалыги.
ПРИЛЕТАЕТ ПТИЦА
Прилетает странная птица
каждый вечер,
чтобы спросить меня:
«Ты всё ещё тут,
пропащий?»
Я притворяюсь, что сплю,
и поворачиваюсь
на другой бок,
но она, видать,
только моя птица,
и миссия её – увлечь меня
в страну, известную только ей.
Сколько я живу на свете,
столько и лгу ей
и исподтишка выдергиваю у неё
каждый раз по пёрышку:
может и мне
удастся взлететь,
и помчусь я туда,
куда мне хочется.
Но пока она слишком часто
заигрывает со мной,
и это заставляет меня задуматься:
что если я прогоню её
и другая не явится,
кто извлечет меня из руин?
РОДИТЕЛИ
Я обогнал своих родных почти во всём.
А может просто я самоуверен?
Мои родители порой читают в пашне
Такие удивительные вещи,
Что мудрость их в тупик меня заводит.
Окаменев, я вдруг осознаю,
что мама – это книга,
а отец – весь мой народ.
ТВОРЧЕСТВО
Где уж мне со своих стихов снимать
пенки!
Лучше бы сидеть мне в глухих
застенках,
и уж точно мне ими не кормиться,
Лучше б мне сгнить и с землёю
слиться.
Просто было мне суждено издревле
Навеки прибиться к деревне
И написать сказание
Об упряжи, узде и тому подобных
знаниях,
А также о бесчисленных деяниях
глупых,
Только бы не тащиться за плугом.
И всё же дошло до меня, что плуг
распахивал мою душу
И борона скрипит по затоптанной суше,
Потому что чужие ноги топтали мои
посевы так смело,
Что поле моё облысело.
Две шёлковые тонкие нити
Тянутся из моих глаз, в строки
перевитые.
Эти строки душат меня,
Лучше б глина на костях оставляла
письмена
И всё же эти строки не зачаты в
блуде.
Дай мне, Боже, изойти в поэтическом
зуде
И чтоб мне не избавиться от его оков
До скончания веков.
СТАРЬЕВЩИКИ
– Тряпки, кости собираем,
яйца, плошки подбираем, –
так старьевщики-евреи
на возки сгребали время.
выходила мать к калитке,
вынося мешок старья,
получив щепотку синьки
для ремонта и побелки
обветшавшего жилья.
В спешке в тряпки запихнула
и отцовское пальто,
крепко траченное молью,
чуть подбитое ветрами,
словно эта рвань висела
на гвозде уже лет сто.
Как ладонь отца горела,
до чего ж ему хотелось
вздуть по пятое число
за пальто, что душу грело
и от пули жизнь спасло!
ИНТЕРЬЕР
В доме поэта счастливы лишь мыши,
да, впрочем, и чашка,
когда поэт угадывает ямбы
по кофейной гуще,
а, может, и треснутая пепельница –
от касания свежего окурка,
и пишущая машинка
с буквами, давно лишёнными по ночам
девственности.
Бумага-плакуша заливается крупными,
с совиный глаз, слезами
Поэт поджаривает слова
на подгорающей сковороде,
забывшей запах масла,
с тех пор как поэзия
подымает на ноги
трибуны стадионов.
ВОЗРОЖДЕНИЕ
У всех поэтов плох итог:
кого уносит в глубь на шее камень,
а кто оговорён, как и Есенин,
распутною толпой любовниц.
Нет смысла снова браться за перо,
Когда меня не кличут со страниц
ни соловьиные леса,
ни муравей, кряхтящий
под горошиной тяжёлой.
Но всё-таки приятно сознавать,
Что в некий год,
спустя два-три тысячелетья
ты возродишься из обычной глины,
и девушка далёкая,
склонившись,
поцелует букет стихотворений,
тихонько на родном наречьи прошептав:
– Я никогда не оборву венец
чудес вселенной…
БЛАГОДАРЕНИЕ
Укладываюсь нищим спать, как саранча,
обчистившая поле
и бросившая всё;
как настриг от овцы издохшей,
но просыпаюсь богачом,
обогатившимся
ещё одним сверкающим рассветом.
И трель мне птица дарит
за моё уменье
слушать всей душою,
и лес волнует
трепетом редчайшего цветка;
ручей игривый прохлаждает,
уняв тоску
и приглушив страданья.
Как ластится роса
к моим ногам!
И соляным столпом
я остаюсь, чтобы воспеть
труды земли.
Когда ж я рассыпаюсь
в прозрачных сумерках,
я Господа
благодарю
за этот день.
ХОЛСТ ЖЕЛАНИЙ
Мужчина, как бы горд ты ни был
и сколь самоуверенность твоя сильна
бы ни была,
не сожалей, что отдаёшь всю землю
за женщину одну,
которая со злостью
смывает с позвоночника твоей рубашки
всю соль.
Но истинно любовь владеет той,
что с кротостью
тебе протягивает,
будто с мачты парус,
рубашку накрахмаленную –
холст бесчисленных желаний
и соблазнов.
НАМЁК НА БЕССМЕРТИЕ
Мы – крохотная вечность…
Из мгновений мы составляем долгие
года.
И это царство неохватное
Не составляло бы богатства,
Когда б мы ведали, что не умрём.
ИЗНАНКА АТЕИЗМА
Я в матерь верую
и верую в отца,
я верую в тебя,
ещё в кого-то тоже.
Ты Господа скрываешь от меня,
чтоб крепче верил я в него
и силу Божью.
ГЕНИАЛЬНОСТЬ
Поэт я гениальный,
Ни один безумец до меня
Не совершил так много дури.
И если б услыхали голос мой
Бедлама постояльцы,
Отобрали б пращу метафор у меня
И отхлестали бы крапивой
по желудку,
где нашли конец свой
бесчисленные амфоры
с вином и горы поросят молочных.
И если я пиит
подобного пошиба,
то прекрати дурдом
рыдания по мне,
и час придёт заняться
безумствами иными.
Но никакому ремеслу я не обучен,
Потому, берусь за самое простое
– за замес детей.
А ну-ка запиши,
Я гениальный
детей клепальщик.
ЖЕНЩИНЕ, ЖАЖДУЩЕЙ МЕНЯ С МЛАДЕНЧЕСТВА
Человеки, у которых нет любви
к людям, засыпают,
я сплю всего три часа за ночь,
но это совсем не значит,
что я люблю вас,
все чокнутые этого мира.
Мне нравится женщина,
которая не дремлет
даже тогда, когда я проваливаюсь в
глубокий сон,
но эта женщина носит имя,
которое страшно произнести,
его можно только выдохнуть шёпотом
на родном языке:
имя ей – смерть.
Мне следовало бы любить её,
ведь и она любит меня
с моего младенчества.
ДВЕ ПАРЫ ЛОШАДЕЙ
Грохочет буря,
Пахнет крахом
И заткнут рот,
Вой рвётся из груди.
Две пары лошадей
Проносятся по небу,
Подстёгнутые молнией.
Горячий конь
Швыряет мне подкову
с гвоздями.
Вспыхиваю я,
как дуб,
грозой прощённый.
Пахнет кровью
и порохом.
Готов добраться я
на собственной зловещей колеснице
до бойни адовой,
где ждут меня,
чтобы вписался я
во фреску на стене.
ПОД КОЛЁСАМИ КОЛЕСНИЦЫ
Не моя это гордыня
выставлять напоказ свои стихи,
и слава меня не прельщает.
Я, как и вы,
горилла,
жадная до сенсаций,
и уверен,
что в тех строках
нуждается женщина,
прекраснее
прежних возлюбленных.
С некоторых пор я злоупотребляю
жратвой,
и для многих я – бездонная бочка.
Несутся по моей физиономии
распряжённые колесницы,
а я, как бык, реву,
под её колесами.
Хоть бы явилась какая-нибудь
женщина,
и я откажусь
от этих проклятых стихов.
ЦВЕТОЧНЫЙ БАЗАР
Цветы – это улыбка земли
и невесты ветра,
и ложе для ленивых рос
и возлюбленные пчёл,
и один из видов ублажения
кокетливых женщин.
О, нежные ландыши
с цветочного базара,
с вашими неодолимыми чарами притяжения!
Вы и сейчас бросаете меня в дрожь,
и у меня отвращение к цветам,
потому что когда-то
я бедным студентом проходил здесь,
влюблённый в одну сокурсницу,
и зазывали цветочницы хором:
– Эй, кавалер,
не скупись, купи букет
своей барышне, свежей, как цветок.
Но у меня не было ни гроша в кармане.
Давненько это было.
Краснею и теперь, проходя мимо
цветочного базара,
Есть деньги у меня, но кому
предложить цветы?
Как лепесток сорвалась студентка.
И зачем винить сейчас цветочниц?
ОДЕЖДА НАПРОКАТ
Я не чувствовал бы себя лучше,
Если бы мои башмаки
Были из тигровой шкуры
Или из телячьих хвостов.
Я не чувствовал бы себя лучше,
Если бы моя одежда была из льна,
Хлопка или шёлка.
Я не чувствовал бы себя лучше,
Если б приоделся
И натянул бы на себя,
Как рубашку,
Всех женщин мира.
Я был бы счастлив родиться в рубашке
Но никогда – в облачении Бога.
Вы не можете себе представить,
Как тесна ему
Наша одежда напрокат.
ГАДАНИЕ
Все шатры останавливались
На околице моего села
Налетало вихрем гадание на
девушек-невест
Для предсказания неведомой судьбы.
Нет, замуж они не выходили,
но знаю, что кудахтали куры
и цыганки уносили все яйца
из гнёзд села
за пару слов утешения
и надежды.
Да и как было выйти замуж девушкам,
если одни парни воевали,
а другие уже пересчитывали свои
косточки
под просторными коврами трав.
Все понимали,
что гадание – грех, напасть,
но в отсутствие запаха
мужского пота
это гадание
приносило лёгкое
дуновение любви.
ИГРА
Нелепые и прекрасные игры
в садах с соседскими девушками.
Я папа, а ты мама.
Сначала учишь меня укачивать детей
из кукурузных початков,
обёрнутых шелковистыми прядями,
чтобы затем, тоже ты,
намного старше меня,
уже заканчивающая начальную школу,
давала мне уроки,
как всё-таки делаются дети…
Благодарю тебя, барышня-учительница,
что я освоил хорошее дело,
но до сих пор меня охватывает
грусть падения,
что игра наша была глупой
и ни один жених не упадёт с небес,
чтобы взять тебя в жены.
Перевод Мирославы Метляевой
|
|