|
Автор этой книги – академик Борис Васильевич Болотов Давайте поговорим о законах лидирующих систем. Когда-то я разводил аквариумных рыбок стайной породы. Я обратил внимание на то, что рыбки в стаях стремятся к сгущению, не пытаясь жить индивидуально.
|
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск второй
Мэри Кушникова
ЦЫГАНСКАЯ ПОВЕСТЬ
Страница 3 из 3
Мир без хозяина
Вся в слезах пришла в «большой дом» Нина:
- Нет больше Лелечки! – причитала она. – Убили его! Будь проклят дом этот! Все из-за него, мне Никифорыч все рассказал, он теперь тоже в больнице. Все он видел, все как было, и в милиции рассказал. Там сам следователь районки Равиль и его друг Залман замешаны. Да разве им что будет? Ворон ворону глаз не выклюет… и Цыганок как в землю канул. Обыскались его. Лежит, наверное, где-нибудь убитый, лохматик наш…
Зинаида сочувственно вздыхала, тут Марьяна пальцем поманила ее за дверь:
- Не вздумайте с Ниной про дом говорить. Далась вам эта дача. Зачем она вам? С собой на тот свет не увезете. А нам с Олегом этот несчастный дом не нужен. Видно, проклятье какое над ним. Надо же – вы все твердите: хоть бы хозяин помер, «нет человека – нет проблемы», и - хозяина убивают. Это ваш дурной глаз виноват. Если б вы знали, как я вас ненавижу! - всхлипнула Марьяна, может, впервые за двадцать лет супружества с Олегом, отведя душу. И тут из-за Марьяниной спины выглянул Олег:
- И чтоб я вашу шавку больше в доме не видел! Только и дела, что чешусь да чихаю. Знали же, что аллергия у меня, а завели! И не смейте больше Нину донимать проклятущим этим домом.
- Это кто шавка – Альбинка моя? – взревела Зинаида. – Да после этого ноги моей в одной с тобой квартире не будет. Нина, ты теперь хозяйка, пусти меня жить в Юрин дом!
- Бойтесь бога, хозяйка, - всхлипнула Нина. - Юра, что называется, еще не остыл. Милиция дом запечатала. Я на этот дом только через полгода права получу. Да и не хочу я больше про него говорить! – порывисто встала и ушла. Прямиком в дворницкую ко мне.
Обнялись мы с ней. Помолчали.
- Вот какая у Лелечки судьба нескладная. И личная жизнь – прахом. И смерть, лютее не придумаешь.
Я спросила, известно ли хоть, кто убил Юрия.
- Почему не известно! Очень даже известно! Новый баши цыганский, дружок Равиля, что Юрочкину Наилюшку увел. Ему-то что за корысть, его-то какое дело, - пошел, де, Юру уговаривать вашей стукачке дом продать. Наверное, подмазала его. Татары все жадные.
- Так не Равиль же Юрия убил!
- Ну и что, он другана своего привел, тоже из милиции, баши нового. И он Лелечку кочергой… ой-ой, братец ты мой… родненький!...
Попыталась Нину успокоить:
- Нина, а как же Цыганок? Он-то хоть жив, видели его?
- В том и дело, - как в землю канул. Нигде нет и никто его не видел.
- Тогда он, наверное, жив. Очнулся, через свой лаз пробрался в дом. Другое дело, как он в нетопленом доме зимовать станет, да и кто его кормить-поить будет. Дом опечатан, в него не пройдешь, а пес, наверное, изувечен – вряд ли сам покажется во дворе.
- Что? Дом опечатан? Да мой это дом, захочу все печати посрываю, повешу замок и буду ждать законные полгода, а потом думать стану, что с домом делать. Мне лишь бы лохматик нашелся. Такая кроха, и поднялась же рука! Сколько раз Лелечке говорила: «Не водись ты с цыганами, добром не кончится, как сердце чувствовало!»…
- Так с Никифорычем они, на моей памяти, лет пятнадцать дружили, и что про Никифорыча плохого скажешь…
- Да я не про него. Он почти русский, и Таисия его, покойница, с Урала была, что ни на есть русская. Что он ее на цыганском кладбище похоронил, так ей уже все равно, а ему - утешение, он каждый вечер как на свидание к ней ходит. Ну, я пошла. Завтра попытаюсь в дом прорваться – авось получится. Соседи не пикнут. Юрку все любили.
- И все же лучше к Равилю сходить, пусть он с вами вместе в дом войдет, все-таки следователь…
- Чтоб я к этой чурке татарской пошла! Это он Наилюшу с толку сбил. Не он – так бы Юрочка теперь жив и здоров был, и с женой любимой…
Разговор шел по кругу, бесполезный разговор. Я Нину отпустила.
Надо было найти Цыганка. Может, он, тяжело раненый, лежит где-нибудь в доме, в закутке каком-нибудь. Без еды, без воды…
Словом, я пошла к Равилю. Мне он понравился. Он, при первом же разговоре, рассказал, как его, пьяного, «бес попутал», и как он пьяного в дым Залмана разъярил разговорами про Диларо и Юрия – «и что на меня нашло!» - сокрушался.
- И, выходит, это я испортил Юрию жизнь, и я же виновник его гибели. Моя Наиля так мне и сказала.
И тут случилось неожиданное. Он как-то странно шмыгнул носом и я поняла, что он плачет.
Теперь с ним легче будет говорить про дом, в который во что бы то ни стало надо проникнуть, чтобы найти Цыганка. Он выписал мне для Нины официальную бумагу на вселение до вступления в права наследства, поскольку в доме их общее имущество с братом и ей, де, надо в нем разобраться.
- Передайте Нине, пусть на меня зла не держит. Знал я, что Залман негодяй, точно знал, но чтобы убить…
Юрия хоронили всем кварталом цыгане. И весь поселок его хоронил. Жили здесь его ровесники, многие с ним вместе в школу бегали, друг у друга на свадьбах гуляли.
Нина, несмотря на горе, как бы помолодела, много еще оставалось ровесников ее родителей, всякие тети Мани, тети Таси, бабы Сони, древние, некоторые опирались на клюку, окружали ее, обнимали: «Надо же, Нинка, и уже сама бабушка! Не плачь, деточка, такая, значит, Юрке была планида. Всяк свою судьбу имеет – от судьбы не спрячешься. А Цыганка никто не видел–не слышал. К дому подходили - тихо. Если бы жив был, хоть тявкнул бы. Он же страсть какой задиристый был…
После поминок, на которые Нина затащила и меня, она отвела меня к дому.
- Айда, я с собой замок взяла. Сейчас Валеру тети Дусиного найду, помните, которого Цыганок в детстве за палец тяпнул, он рукастый, Валера, - мигом замок приладит и печати ихние дурацкие собьет.
Сбили и сорвали мы печати. Вошли в дом: тишина.
- Загляну-ка я за печку, - объявила Нина, и пока я осматривала убогое жилище, вдруг услышала:
- Цыганок, маленький, да ты вот где!
И – предостерегающее урчание.
Показалась Нина.
- Там за печкой его любимое место. Юра там два ватника своих постелил – смеялся: Цыганков диван. Так он там, бедняжечка, так и лежит теперь. Видно, через лаз пробрался. Спрятался. А лежит на Юриной шапке кроличьей. Люди говорят, когда Юра вышел на веранду, он в шапке был. Видно, сбили с него, а Цыганок, хоть и избитый весь, шапку с собой в дом унес. Погладить его хотела - рычит тихонечко. Даже на меня. Видно, по голове били. И уж, считай, дней пять без воды. Пойду, организую.
Я осталась ждать, заглянула за печку. На ватниках лежал, свернувшись калачиком, лохматый комочек. Он взглянул на меня несчастными глазами и все же хрипло тявкнул. Лаять у него не было сил, а дом все-таки охранять полагалось…
Вскоре пришла Нина, принесла миску с холодцом – у кого-то нашелся – кто-то послал колбасу, которую Нина мелко нарезала – вдруг у собаки челюсть повреждена – нашла Цыганкову миску для воды, налила из крана.
- Ну, все! Давай, выздоравливай, лохматик. Завтра к тебе приду.
Сняла с кровати ватное одеяло. Сложила втрое и положила рядом с Цыганком:
- Оклемается, - если холодно станет, в одеяло нырнет.
- Нина, - сказала я, - каждый день вы к нему ходить не сможете. А не стоит ли заплатить Валере, - я смотрю, - он парень славный, - да купить собачьего корма, пусть бы он ежедневно хоть раз в день кормил Цыганка?
Услышав свое имя, Цыганок посмотрел на меня жалкими глазами – откликнуться не могу, больно, везде болит…
Валера, в самом деле, оказался отзывчивым пареньком:
- Да конечно же, какие разговоры, ключ от замка только оставьте, я, как с работы приду, или утром, воды налью, корм насыплю. Да и не надо собачьего корма. Я каждый день своей овчарке кашу варю. Так неужели для такой крохи миски с горячей кашей не найду…
Однако на следующий день Нина привезла мешок хваленого Педигри и оставила Валере две сотни за труды. Тот очень смущался, не хотел брать денег, и Нина нашлась:
- Это тебе за увечье, за моральный ущерб, так сказать, - он же тебя за палец когда-то тяпнул, верно? Значит, так полагается…
* * *
А время ползло и ползло…
Морозы стояли лютые. Вскоре Валера доложил, что Цыганок поднимается на ноги, но когда он попытался взять Юрину шапку, лохматик опять чуть не цапнул его за палец – сил не было, но обязанности сторожа Цыганок пытался соблюдать по всей форме.
Нина ходила проведывать Цыганка и всякий раз возвращалась все веселее:
- Представляете, - у него опять хвост кренделем, меня увидел – завилял.
- Представляете, он меня сегодня во дворе возле своего лаза встречал. А отойти от дома боится, видно, напугали его на всю жизнь.
Так налаживалась в этой ситуации «патология в пределах нормы». Избитый и напуганный Цыганок приходил в себя, несколько раз Валера топил печь, так что жилой дух все-таки в доме был. Оставалось пережить зиму – а весной начнутся хлопоты по вступлению в право наследования и Нина станет хозяйкой этого дома.
Зиму пережили. Несколько раз проведывала Никифорыча в больнице, у него сломаны два ребра и нога – Залман, и правда, лягался, как бешеный конь.
Я спросила у Никифорыча, почему бы ему после больницы не перейти жить в Юрин дом. До весны он все равно как бы ничей, и Нина, конечно, не будет против – и Цыганок под присмотром, так что ей не надо будет проведывать его. Но Никифорыч отказался.
- Это проклятый дом. С того дня, как там появилась та старуха, черное опахало над ним. Мне наш старый баши рассказал, что Зархана Юрию нагадала. Так и сказала: черное опахало. И – «старуха в кудряшках – твоя погибель». Это, наверное, про свекровь твоей сестры, ты только не обижайся.
Я не обижалась. Зинаида Павловна вызывала во мне чувство тревоги и омерзения, но я все же решила, что, в конце концов, сумею уговорить Никифорыча переехать в Юрин дом. И, если Нина захочет дом продать, то Никифорыч его сможет купить – я не сомневалась, что весь цыганский квартал скинется и поможет ему. К тому же у него появятся деньги – я дворницкую у него выкуплю. Совместную жизнь с моими домочадцами я уже не представляла.
А, если не хватит, решила я, доплачу сама. Ничего не скажу, как-нибудь вывернусь, лишь бы Никифорыч и Цыганок, наконец, были пристроены.
* * *
А время ползло и ползло…
Наступила весна. Теперь Цыганок уже выходил во двор и облаивал даже Валеру, когда тот приходил кормить его – в этом доме есть хозяин и прошу всех это запомнить!
А Нина носилась по нотариусам, по судам, в который раз доказывая, что некогда неправильно вписанная буква фамилии в ее паспорте никак дела не меняет, они с Юрой – родные брат и сестра. В хлопотах прошли чуть не полтора года.
Но, если бы только в хлопотах…
Зинаида Павловна Нину подвергла осаде. Стоило той показаться в «большом доме», как «стукачка» шла в атаку:
- Ты теперь, Нина, сама хозяйка, неужели мы с тобой не договоримся?
- Так мне еще по кабинетам бегать и бегать, дом-то еще не мой…
- А хочешь, ты назначь цену, сторгуемся, я тебе деньги вперед уплачу, а ты мне расписку дашь. Пока ты будешь всякие процедуры проходить, дом-то можно ремонтировать, чего время терять? Я его весь на свой лад перестрою – будет как с картинки.
Деньги они и есть деньги. Кому они когда не нужны, и чувствовалось, что Нина колеблется.
- А Цыганок? – как-то обеспокоенно спросила она у стукачки.
- А что – Цыганок? Пока там ремонт, пусть живет, мне же лучше, все-таки сторож. Хоть залает, если кто подойдет. Там, знаешь, сколько стройматериалов будет – такой соблазн, гляди да гляди…
- А потом? У вас же ваша Альбинка, Олег ее здесь не оставит – и так зачихался весь, а там – Цыганок.
- Ну, потом сдадим его куда-нибудь, может, кто его возьмет, он же маленький, комнатный.
- Так ему уже десять лет, все берут щенков, а он считается как бы уже старая собака.
- Ничего себе старая! Когда я приезжала к Юре поговорить, твой Цыганок меня чуть не съел.
Этот разговор Нина мне рассказала, вся в смятении.
Слаб человек, подумала я. Ведь ей дом не к спеху продавать. Дом приметный, удобный, охотники найдутся – только свистни. Другое дело, что ее внучка вот-вот замуж выскочит и она, конечно, захочет ей помочь…
Я ей так и сказала. Я даже сказала ей о своей идее поселить там Никифорыча и доплатить, если ему денег не хватит. Лишь бы они оба, старый цыган и лохматик, получили, наконец, надежное убежище.
Нина как бы устыдилась и заявила:
- Я стукачке так и скажу: дом продам, деньги вперед, но только такое условие, я его и в расписку впишу, что Цыганок остается при доме.
- Что значит – «при доме», - вспылила я. – «При доме» и «в доме» - большая разница. А ну как она в доме свою Альбинку поселит, а для Цыганка во дворе будку поставит? Для него-то, который с Юрием спал на одной подушке голова к голове?
Идея с Никифорычем Нине тоже понравилась. Но - Никифорыч-то сам на ладан дышит. Ну, год-два протянет и – опять та же проблема. Притом, отписать ему дом некому, так что дом отойдет государству и Цыганка вообще выгонят, а то еще и усыпят.
Увы, она была предусмотрительней меня.
Осада продолжалась. Цыганок зимовал вторую зиму без хозяина, но Валера и Нина не оставляли его без корма, воды и тепла. Он совсем поправился, только от ушибов и от шока у него остался тик. Он все время дрожал мелкой, еле уловимой дрожью.
Как-то пришла Нина и рассказывает:
- Стукачка-то сегодня сидит на диване и велит – подай мне сумку со стола. Я подала. Она вроде за платком полезла, а сумка упади. И из нее – купюры, купюры. Не поверите – я стала собирать, так толщиной с мою ладонь пачка набралась. Не наши деньги. Зеленые. Моя внучка их «грины» называет. А стукачка мне: «Видишь, деньги на твой дом берегу. В тебе вся загвоздка. Нашла из-за чего дело срывать. Важная персона твой Цыганок! Пока ремонт будет идти – он, может, год там поживет, а там видно будет. Год – это еще дожить надо. Все мы не молоденькие. Может, он и не проживет год». А я подумала: мымра ты, мымра, а ты-то год протянешь? Но посмотрела на нее и думаю так, что она все-таки всех нас переживет. Вот и не знаю теперь, как быть – ум на раскоряку.
И тут меня как что-то подтолкнуло:
- Знаете, Нина, если за время ремонта мы не найдем Цыганку хозяина, я возьму его себе.
Она кинулась меня обнимать:
- Ой, как камень с души сняли. Это же как будто в нем теперь Юрочкина душа, он его вместо себя в доме оставил, и вдруг бы его выгнали…
Сцена была чувствительная, но сердце мое похолодело. «Слаб, слаб человек!» - стучало в висках.
Стоило этой полоумной повторить трюк с сумкой и с веером долларов перед Ниной, и решимость ее сберечь лохматика тут же сникла...
Конечно, Никифорыч столько предложить ей не сможет, сколько Зинаида Павловна, она это понимала. И сдалась.
Все так и произошло, как с Зинаидой Павловной договорились. Обменялись они со стукачкой расписками, Нина продолжала хлопоты, а ремонт шел полным ходом.
Чучелка
Цыганка с трудом выдворили из его любимого закутка за печкой. Работяги попались жалостливые, им понравился маленький лохматый песик на коротких лапках и они устроили ему в сенях шалаш из ватников и одеял, а когда вновь наступила весна, - последняя для Цыганка, - построили во дворе, в зарослях мяты, не будку, а настоящий домик, который Цыганку сразу понравился, и он в нем охотно поселился, ночевал, а днем «помогал» рабочим.
Зинаида Павловна на стройке не показывалась, несколько раз приезжал Олег, но толку от его советов и указаний было мало. Заплатили Валере и он присматривал – как идут дела. Цыганок носился по двору, теперь он уже ластился к Валере и восторженно лая, встречал Нину.
Но судьба неумолимо напомнила, что все мы – лишь ее орудия в участи друг друга и в участи всего живого и сущего на земле.
Принесла как-то нелегкая Зинаиду Павловну на стройку вместе с ее болонкой Альбиной. Привез их Олег, но из машины не вылезал – аллергия. А тут аж две собаки.
Цыганок сразу же кинулся к белой красавице с розовым бантом на челке, - Зинаида Павловна вела ее на поводке, но красавица так злобно на Цыганка зарычала, что он немедленно отскочил.
Однако Зинаида Павловна «сделала выводы». Уходя после пристальнейшей проверки проведенных работ, указала на пятачок во дворе возле лаза, через который Цыганок проникал в дом.
- Лаз можете заделать – он теперь не нужен, собака живет в своей будке, а здесь прямо вплотную к стенке начинайте рыть погреб, чтоб прямо из сеней можно было в него спускаться.
С тем и ушла. Через несколько дней явилась ко мне Нина, чуть не в слезах:
- Цыганок-то пропал! Три дня его никто не видел. Убежал, что ли?
Еще через пару дней:
- Нашелся! Нашелся! Он, оказывается, в яму для погреба упал. Наверное, по привычке побежал к своему лазу, а там – яма. Зрение уже не то, - оступился и провалился в яму. Два выходных рабочие не приходили, так он, бедный, там, наверное, и лаял, и подвывал, а некому было услышать. Ладно, Валера проходил мимо, услышал шебуршение. Заглянул – а там лохматик. И так он жалобно заскулил! Только Валера спешил на свидание, кинул ему горстку конфет, что в кармане у него были, и ушел по своим делам. А наутро сказал работягам: и те давай вытаскивать Цыганка. Только он никому в руки не дается, дрожит мелкой дрожью, рычит. Тогда догадались: кинули на него большое ватное одеяло, спрыгнули в яму и завернутого в одеяло вытащили. И он, бедный, уж так испугался, что прямиком к своему домику – бежать не может, ковыляет, наверное, ушибся, когда упал, - и вот уже три дня ничего есть не желает, уж чего только ему не приносили – только воду пьет. Да так жадно. Наверное, жар у него…
- Нина, - сказала я, – пусть пару дней оклемается, приедем за ним и привезем ко мне. Хватит ему мытариться.
- Так он же в руки никому не дается. Я попыталась его погладить, а он меня за палец – тяп! Ладно там зубки – смех один. Но все равно больно. Глядите, как палец опух.
… Тяпнул, значит. Палец опух! Эка важность. Да он же теперь никому не верит. Уже понял: все предали, и Нина, последний оплот – тоже. Работяги играли с ним, и вдруг - тяжеленное ватное одеяло его к земле прибило. И вообще куда делся лаз? Откуда яма? Нет, никому верить нельзя…
И он отринул даже верную ему Нину.
Но – такую ли уж верную? Зеленый баксовый веер, поразивший воображение Нины, – и судьба его была решена.
А что, что мешало мне взять его к себе сразу же! Не дался бы в руки? Дался бы! Звери умнее нас, хотя не умствуют, как мы, они – чувствуют. Он бы почуял, что от меня не веет опасностью. А я все раздумывала, и уже сквозь сон, ночью, явственно услышала деда Жумахана: «Надумал сделать добро - делай, завтра раздумаешь».
Почти не спало ночь. Стыдно было.
Через пару дней пришел ко мне Никифорыч. Сухонький, седой, с все той же особой цыганской статью, при которой можно рухнуть на колени перед любимой, но ни перед кем нельзя согнуться. Его седая косичка-хвостик как всегда была аккуратно подвязана шнурком от ботинок.
- Сестра, - по старой привычке он всегда меня так называл, - поедем к Цыганку, нет его, пропал опять, обойдем всю округу, может, стало ему полегче и он пошел со двора искать какую-нибудь травку целебную?
И мы в самом деле обошли всю округу – Цыганка и след простыл. И тут меня подхватила под локоть тетя Дуся, Валеркина мать:
- Не ищи его. Он ушел на совсем. Я сама видела. Новую жиличку сын на машине привез, она – сразу к домику Цыганка.
- Ты жив, пес, - говорит, и хихикает.
А он – пулей как выскочит, и прямо по улице дует – откуда силы взялись, он еле живой был после той ямы.
- И что же? Почему вы думаете, что он на совсем ушел?
- Да я видела. Старуха хватила штакетину – и за ним.
- Вернись! – орет. – Ко мне! А сама его догоняет – при его коротких лапках долго ли, и штакетиной его – хрясть. Он взвизгнул, хвост поджал, и деру. Три дня как нет. Валера тоже всю округу обсматривал – нет и нет Цыганка.
Значит, так было дело. Добила-таки стукачка лохматика. И дом, и всех его обитателей накрыла черным опахалом, как некогда нагадала Юрию Зархана. Странное же орудие рока предуготовлено было этому теперь полуразобранному дому и всем, кто имел к нему касательство…
Еще через пару дней вновь пришел Никифорыч.
- А ведь Цыганок нашелся. Он, сестра, прибежал на цыганское кладбище. Я вечером пошел с обходом, а он лежит около той лавочки, что я в Таисиной оградке поставил. Запомнил, значит, что я там отдыхал. Подхожу, а он лежит калачиком, спокойный такой, и не дрожит. Я погладил его, а он – холодный. Помер. Прибежал, прилег отдышаться, и помер. Ровно сил хватило добежать сюда. Последнее убежище себе искал. Из дома его выжили, яму ему вырыли, со двора палкой выгнали, куда еще идти? Он тут меня искал, не иначе. Ко мне пришел…
Я разревелась впервые за весь этот год, когда судьба в общем мало знакомой мне собаки исподволь занимала все мои мысли.
- Никифорыч, дорогой, прости меня, - причитала я, - какая же я сволочь! Все прикидывала, раздумывала, сразу надо было его ко мне взять, как не стало Юрия.
- Михай меня зовут, сестра, - мягко сказал Никифорыч. – Земляки мы с тобой. Я ведь знаю, ты тоже молдаванка. И мать у меня молдаванка была, так что по отцу я Армир, а по матери Михай. И какая нелегкая тебя сюда занесла… ну, меня выслали со всем табором, я еще пацаненком был, а ты за что маешься? Ну, не плачь, теперь уже делу не поможешь… я тебе чучелку Цыганка сделаю – будет как живой. И станет он у тебя жить, как ты задумала. Хорошо, что твои домашние не увидят. Хорошо, что ты от них ушла. Моя дворницкая стояла пустая – после Таиной смерти все равно не мог бы я там жить. Мою засыпушку в цыганском квартале ты знаешь – да с меня и ее хватит. А ты в дворницкой приживись. Не живи временно. Приживись навсегда. Пожалуйста, это тебе мой наказ. Тебе же с твоими домашними – как удавка на шее…
Но это я забегаю вперед. После разговора на цыганском кладбище я пошла прямиком в «большой дом» и зашла к Зинаиде Павловне. Она накручивала свои кудерьки на бигуди.
- Зачем вы убили Цыганка? - спросила я в упор.
- Я? Убила? Ты же знаешь, как я люблю собак! У меня с Олегом чуть не полный разрыв из-за моей Альбинки.
- Я спрашиваю, зачем вы убили Цыганка?
- Да я взяла прутик, хотела его загнать во двор, а то он так решительно устремился на улицу, там бы его точно кто-нибудь одним пинком пришиб…
- Вы убили его штакетиной, люди все видели. Вы – злой рок, и умрете дурной смертью, - сказала я и удалилась в свою дворницкую.
Через месяц Михай принес мне Цыганка «как живого». Я поцеловала старого цыгана в обе щеки:
- Спасибо, земляк, спасибо, брат!
Когда Михай ушел, я тут же отправилась в «большой дом». Зинаиды Павловны не было дома. Я зашла в ее комнату и поставила Цыганка на видное место.
Сама же села в кабинете, рядом, за стенкой, и стала ждать. Время шло к вечеру, все вот-вот соберутся.
И вдруг послышался хриплый вопль и что-то тяжелое упало на пол рядом. Я догадалась – что.
В комнате Зинаиды Павловны суетились Олег и Марьяна, а стукачка лежала бездыханная на полу.
Вдруг взвизгнула Марьяна, я заглянула в комнату и увидела, как она молча тычет пальцем на подоконник. Там сидел Цыганок, озорно поблескивая коричнево-рыжеватыми глазами, блестящий, шелково-черный, ощеривший острые мелкие зубки…
- Это, это что такое? – завопил Олег.
- Это – Цыганок, - невинно сказала я. – Я же предупредила, что, если Зинаида Павловна будет приставать к Юрию с ее идиотской идеей купить его дом, я собаку возьму себе. Вот я и принесла показать.
Между тем, Зинаида Павловна не приходила в сознание, вызвали Скорую, увезли ее в больницу. Оказалось, что у нее микроинсульт.
С этого дня в нашем семействе начались новые распри, срочно перепроверялись документы на продажи и покупки квартир. Но это – их заботы.
А я живу в дворницкой. Навсегда, как хотел Михай. И чучелка стоит у меня на подоконнике, а непотопляемая Зинаида Павловна, кое-как оправившись от болезни, впала в неистовое православие, бредет, опираясь на тросточку, в черном платочке, и всякий раз, проходя мимо моего окна, плюет через плечо – чертей отгоняет, и мелко-мелко, «крестит душку», то есть так, чтоб не очень заметно было, но чтобы все поняли, что она осеняет себя крестным знаменем.
Юрин дом так и стоит недостроенным. Черное опахало над ним. Все Зархана правильно сказала.
Равиль все-таки помог Залману и тот получил три года условно – как-никак, трое детей у человека, надо было войти в положение…
А Михай? А что – Михай? На деньги, полученные за дворницкую, купил-таки себе в поселке избенку – все-таки не засыпушка. Иногда приходит ко мне и, глянув на Цыганка, - говорит:
- Понимаешь, это самая моя плохая работа. Не мог я спокойно из нашего лохматика сделать чучело. Руки не ложились. Все вкривь и вкось получалось. Но я его переделаю. Сейчас уже сердце маленько отошло – теперь уже можно.
Но «переделать» Цыганка так и не удалось. Такая уж это была невезучая собака…
Летом сгорело цыганское кладбище, а вскоре во сне скончался Михай. Ну не мог же сторож мертвых остаться на белом свете без своих подопечных…
* * *
Первой увидела его Диларо и созвала чуть не весь квартал. Теперь, когда Залман, хоть и условно, отбывал наказание за убийство Юрия, - а считалось, что все произошло «в пьяной драке» - он формально не мог быть баши, хотя фактически им и оставался, но в квартале почти не показывался. Теперь баши считался его сын Армир, младший, самый любимый, и Диларо – как бы «регентша» при нем. Она немедленно забрала весь свой выводок и перебралась в дом, унаследованный от отца.
Залман, что называется, только локти кусал…
В просторный двумя поколениями обжитый дом Диларо велела перенести Михая и сама его обряжала во все лучшее, что осталось от отца и все прилаживала, чтобы Михаю подходило и по росту, и по полноте. Мужчины бегали по городу улаживали формальности. Теперь, раз не стало цыганского кладбища, приходилось Михая хоронить на православном, желательно около Юры. Как, однако, посмотрит на такое «святотатство» Нина…
Меня к ней отрядили на переговоры и мне пришлось настоятельно напомнить ей, что жизнь всех нас давно перемешала.
Она сдалась.
Накануне похорон, вечером, ко мне в окно постучала Диларо:
- Айда, поедем в квартал. Сейчас будем Армира провожать – или все же Михай он, как ты думаешь?
- Я думаю – это все равно.
- А как на кресте написать? Мы же даже фамилии его не знали… Никифорыч и Никифорыч. Надо со справки о смерти списать.
- А если так? «Армир Никифорович Михай»?
- Ой, умница ты, так и напишем. Сама понимаешь, кладбище русское, крест обязательно ставить нужно.
- Да он и был крещеный. У него на шее всегда крестик висел.
- Ну, да это все равно. Как уж там было, а он – ром, и мы должны проводить его по своему. Так идем?
- А я не буду «чужая»?
- Ты-то? да ты нам роднее родных! Сколько про тебя Армир рассказывал! Знаешь, был бы он моложе, я бы сказала – он любил тебя. Ну, давай, пойдем.
Дорога в седьмое небо
Ночь выдалась темная. На небе чуть наметился серпик нового месяца. Конец сентября. Прохладно. Кабы не подморозило. В углу двора стояла незнакомая большая тачка.
- Это для чего? – спросила я.
- Сама увидишь! – цыкнула Диларо.
Все говорили шепотом.
В уголок двора, где благоухали любимые Юрой, Михаем и Цыганком заросли мяты, - здесь они часто отдыхали в жару и возились со своим любимцем, - притащили «домик» Цыганка, построенный сердобольными рабочими, а еще всякий деревянный хлам, что валялся во дворе – ремонт же.
И зажгли костерок. Небольшой. Чтоб согреться, подумала я. Но ошиблась.
Все уселись кругом. Час был поздний. Поселок спал. Диларо бросила в огонь щепотку кореньев и еле уловимо запахло не то ладаном, не то чем-то еще. Умиротворяющим.
- Чавалы, - сказала Диларо, - сегодня сбирается в путь брат наш Армир и мы должны проводить его, чтоб ему не было тоскливо в эту последнюю ночь перед разлукой с нами.
Мужчины, говорите, что имеете сказать!
- Кони буланые, кони карие, кони молочно-белые, кони дымчатые, как небо перед грозой, явитесь, придите к нашему костру, - раздался молодой голос.
- Кони, что семь поколений везли по дорогам наши кибитки, не покиньте нас и сейчас, - подхватил другой. – Протопчите в зарослях мяты, что на родине нашего брата зовется «бусуек» - трава любви, протопчите ровный и мягкий круг, чтобы брат наш в последний раз отдохнул на своем любимом месте перед дальней дорогой.
Меня колотило. Я явственно слышала легкий цокот копыт, и даже слышала, словно раздавшееся издалека конское ржание.
Михая принесли на атласном покрывале и уложили в зарослях мяты, которая словно сама расступалась и укладывалась так, чтоб ему было удобнее.
А голоса продолжали взывать…
- Кони, верные други, проводите брата нашего Армира в его дальний путь и поддержите над ним небесный шатер, чтоб он не испугал его тяжестью. И проведите его извилистыми горними путями, чтоб не заблудился среди неправедных, как семь поколений возили нас по верному пути.
- И когда увидите огонек у врат седьмого неба, остановитесь и подождите, пока он не войдет, чтоб ему не было одиноко.
- А когда проводите, вернитесь к нам, и расскажите, что видели. И протопчите надежную дорогу для следующего из нас, чей час придет в урочное время.
Так они говорили, и я могу поклясться, что видела все, о чем было говорено.
Начинало светать и Диларо сказала:
- Пора нашего брата уложить в кибитку и впрячь коней. Ты, буланый конь, и ты, карий, идите и впрягите друг друга.
И двое пареньков подошли к тачке, которую я давеча видела, и впряглись в нее. Тогда Армира на его атласном покрывале уложили на тачку и повезли вокруг двора и вокруг огорода три раза по три раза, и вернулись, и внесли мертвого в дом.
Теперь его положили на стол и умиротворенно шептались:
- Хорошо, ночь была темная. А костер потушили?
- И все-таки мы проводили его в кибитке и на конях, как положено, а не как нелюди в их ящиках на колесах, что сами похожи на гроб.
- Хорошо, что он видел небо и лунный рог. Это хороший знак перед дорогой…
* * *
Все, что я здесь рассказала, написано уже в дворницкой, потому что я по-цыгански не понимаю, но Диларо мне частично переводила, а потом еще подробнейшим образом передала, все, что было сказано во время обряда.
* * *
На следующий день я вновь пришла, уже вместе с Ниной, все-таки хоронить Михая надо было в ее оградке. Дом был как дом. Двор – как двор. Никаких следов костерка. Только что Цыганкова домика уже не было. Но Нина не заметила.
В опрятной комнате было много цветов. Старенький священник, приглашенный Ниной, «отпел» усопшего. Видно было, что он торопится – на этот день, как он потом сказал, у него еще были назначены крестины, тоже люди ждут, опаздывать не годится.
Тем не менее, он на несколько минут присел у поминального стола, заботливо накрытого Ниной и Диларо, перекрестил комнату и удалился.
Но очень воспротивился, когда в гроб к Михаю положили плетку, что принадлежала еще старому баши. Ту самую, которой он когда-то огрел загулявших дружков – Юрия и Михая.
Диларо принялась батюшку уговаривать, но не уговорила, а я подмигнула ей, и когда батюшка ушел, мы все равно положили плетку у Михая в ногах, а его крестик сняли с шеи и одели на маленького Армира, сына Диларо.
В тот дальний путь, куда отправлялся Михай, ему ничего не было нужно, кроме защиты его верных коней, которые поддержат небесный шатер, чтобы он не придавил своей святостью грешного и праведного цыгана, дитя судьбы, что предопределила ему всегда быть в нужное время, в нужном месте, около самого нуждающегося человека…
* * *
Итак, я похлопотала, и цыгане похоронили Михая на русском кладбище рядом с Юрой – в ограде места было достаточно, Нина, как всегда, была предусмотрительна и отхватила такую площадку, что там еще хоть пять человек поместится.
Но она все равно очень возмущалась, что Михая, цыгана и нехристя, хоть он всю жизнь и носил крестик на шее, похоронили среди православных.
На этой почве у нас с ней и произошла единственная за двенадцать лет ссора. Но на нее нельзя было сердиться. Ее детское простодушие разоружит любой гнев.
- Нина, - сказала я ей, - вы же знаете, цыганское кладбище сгорело. Ну где было Михая хоронить?
- А вам-то что?
- А то, что я Михая очень и очень любила.
Нина остолбенела.
- Так он же старик, как его можно было любить? Кладбищенский сторож, а вы – писательница. Это как же получается?
- А так, Ниночка, жизнь всех перемешивает по своему, не надо сердиться.
- Ну, когда так, - другое дело! – сдалась упрямая «подруга дней моих суровых», для которой все жизненные явления и человеческие чувства были как бы черно-белые и однозначные, и мою привязанность к Михаю она могла понять только в рамках своего восприятия слова «любить».
Она и сейчас продолжает «экономничать» в «большом доме», и даже ухаживает за стукачкой, которую разбил паралич. Она и понятие «добро» понимает также однозначно, как «любовь». Вот сейчас плохо стукачке – она делает ей добро. В отличие от меня, грешной, которая попыталась раз в жизни сотворить добро для злосчастной собаки, но слишком долго раздумывала. Потому что у нас, «умствующих», добро идет не через сердце, а через кибернетически устроенный разум. «Спешите, спешите делать добро по первому импульсу!» - так и хочется сказать каждому встречному…
А на месте цыганского кладбища стоит аккуратный ряд щегольских гаражей, и, судя по тому, что все чаще таинственно загораются дома в цыганском квартале, а рядом воздвигаются такие особняки, такие особняки, что Юрин дом по сравнению – просто хибара, выходит, цыганское кладбище «оприходовали» все-таки «те, что в автомобилях», добились-таки своего: все-таки воздух здесь чище, чем во всем нашем отравленном заводскими отходами городе, и трамвайная остановка рядом – такой авантаж…
А чучелка так и стоит у меня на подоконнике, дворницкая превратилась в жилое ухоженное убежище, и иногда мне кажется, что за вечерним чаем у стола присаживается земляк мой Михай и одобрительно кивает.
Нина по-прежнему ухаживает за стукачкой, утирает тоненькую струйку слюны, что постоянно течет у нее изо рта.
Часто приходит ко мне и, увидев чучелку, так и заливается:
- Ух ты мой хороший, красавчик, ну просто как живой!
И – радуется. Все как бы обернулось к общему благу, если не считать стукачку, потому что даже Олег воспрянул – увез как-то Альбинку в ветклинику, где ее немедленно усыпили, о чем, конечно, Зинаиде Павловне не доложили. Да она вряд ли и поняла бы…
Апрель 2005г.
|
|