| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск второй
Евгения Кордзахия
НОЧНЫЕ СТИХИ
Страница 1 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
ДУША
Нет, мне не приходилось с ней возиться –
беззвучно плача, каясь и греша,
чем только ни пыталась расплатиться
со мной моя наивная душа!
Пока я в школьном хоре пела звонко,
она, подслушав тайную мечту,
брала на воспитание ребенка –
замызганного горе-сироту.
Теряли сон поклонницы эстрады,
моя ж душа, голубкой взмыв с крыльца,
шутя одолевала все преграды
и выводила в люди сорванца...
В дырявых рукавичках пальцы грея,
я шла, не видя неба и земли.
Душа, меж тем, играя в лотерею,
отхватывала куш - на «Жигули»!
И тотчас же с восторгом, ей присущим,
хрустящими банкнотами шурша,
ссужала безвозмездно неимущим
всю сумму до последнего гроша...
Ссыпались с ветхих стен ошмётки глины,
слезился потолок от непогод,
бродил за мной по комнатам пустынным
сияющий от счастья серый кот -
пушистый ангел, умница и скромник,
хоть в прошлом - из воришек и бродяг,
мешал душе достраивать питомник
для беспризорных кошек и собак.
* * *
Напрасно он у тёмных окон мается,
все кончено - я больше не приду!..
Сжимается рука его, сжимается,
и вот уже все жилки на виду.
Умолкнет суматоха заоконная,
устанет он себя тоской бесить,
и явится к нему жена законная –
за прошлое прощения просить.
Расплачется, разуется, разденется,
притихнет: виноватая навек...
И он простит. Он никуда не денется.
Он, в общем-то, - хороший человек...
И все... А я пойду, куда мне взбредится,
да мало ли дорог, в конце концов!
Сверкнет передо мной Большой Медведицей
пустынное трамвайное кольцо.
Пылись на всех столах письмо прощальное –
я даже и на адрес не взгляну.
Трамвайное кольцо - не обручальное,
не выпустит - руками разомкну!..
* * *
Проклюнется листва на ветках,
и вот уж над скрещеньем троп,
за дальней изгородью ветхой,
где ползимы темнел сугроб,
а полвесны - ледышек груда,
дымится контур деревца.
Покуда зреет это чудо,
у терпеливого Творца
учась дышать, шуметь, качаться,
птиц певчих в гости зазывать,
им можно только восхищаться!
Его нельзя нарисовать...
ПОСЛЕДНИЙ ПАРОМ
Когда отплывает последний паром
и над переправой
восходит луна, чтоб расшить серебром
луга и дубравы,
смеясь, по дворам разбредается люд,
блестит подорожник,
и пишет в уме бесконечный этюд
приезжий художник.
Он вновь весь июль проторчал над водой,
готовясь к успеху,
но только и смог обрасти бородой,
друзьям на потеху,
и вновь, отложив покоренье Москвы
своими холстами,
лежит у костра на охапке травы,
прощаясь с мечтами...
И в доме, где тишь усыпила давно
крикливые споры,
красивая девушка смотрит в окно
сквозь тонкие шторы.
Теперь уж бессмысленно ждать у реки
обещанной встречи,
и разум кладет две корявых руки
на голые плечи,
но сердце взмывает к речной полосе,
под лунную арку...
Все губы в помаде, все кудри в росе,
все планы - насмарку...
А ночь, торжествуя, ведёт колдовство
и щурится сдобно,
и смерти подобно её торжество,
и жизни подобно.
И горек дымок над прощальным костром,
и вечно начало,
когда отплывает последний паром
от брёвен причала.
РОДНАЯ УЛИЦА
Шуршит сухой асфальт под шинами,
повизгивают тормоза –
здесь будет улица Мартынова...
Пусть будет улица, я - за!..
Где девушки торгуют гетрами,
а юноши скупают джаз,
пахнёт мартыновскими ветрами,
необходимыми для нас.
Осточертела неуверенность,
осточертела тишь - и вот
приветствовать такую «ветреность»
повалит толпами народ.
Взревут оркестры, как положено,
обыгрывая каждый жест...
И только улица встревожена
размахом будущих торжеств.
Её тревоги обоснованы,
ведь и былые времена
не втихомолку «упакованы»
в названия и имена.
Плясала Русь, трясла серёжками –
ох, любят ветры на Руси!..
Да вот и я с последней трёшкою
несусь по городу в такси...
Душа, спаси и сохрани меня,
когда совсем не так, как я,
воспримет перемену имени
родная улица моя.
* * *
... Греши, покуда я жива,
твои грехи - моя забота.
Тоскуй, покуда я с тобой,
твоя тоска - моя страда;
пускай тебя забудет Бог,
пускай тебя разлюбит кто-то,
а я тебя не разлюблю
и не забуду никогда!
И если вдруг случится так,
что оскудеет мир слезами
и очерствеет добрый друг,
и озвереет верный пёс, -
ты и тогда найди меня,
мы обменяемся сердцами,
и ты возьмешь моё - в слезах,
и я возьму твоё - без слёз...
* * *
На Татьяну мело, на Татьяну буранило,
колдовскими снегами лепило в стекло,
зажигало сугробы алмазными гранями,
подымало с перин, к сумасбродствам влекло...
Ах ты, ноченька тёмная, улица длинная,
залепуха-пурга: ни огней, ни шагов!..
Но душа, как угрюмая крепость старинная,
устояла под натиском шалых снегов.
Растолкалась по башенкам стража пригожая,
закурился туман в голубом сосняке,
только баба завыла впотьмах краснорожая,
недоеденный пряник зажав в кулаке.
То ли муж - бессердечный, куражливый пьяница –
оттянул её, дуру, с похмельной руки,
то ли вспомнила младость, Христова избранница,
аж медовые пряники стали горьки...
МУЗЫКА
Сырок луны, как белый флаг над полем брани.
Кареты поданы, но рано на покой.
Опять аншлаг! Опять в плавучем ресторане
кружатся пары и шампанское рекой.
И эта музыка, и музыка, конечно,
и ночь, и звёзды над сверкающей водой...
Саксофонист ведёт пронзительно и нежно,
и гитарист прильнул к гитаре золотой...
А вы задумались... С чего так сердце бьётся?
О чем так пламенно каштаны шелестят?..
Но всё разладится, сверкнёт и оборвётся.
Сезон закончился, и листья облетят.
Смахнут со столиков скорлупки от орехов,
украсят лентами подарки для родни,
комплекты выгоревших рыцарских доспехов
небрежно втиснут под багажные ремни.
И эта музыка... У ней губа не дура,
её создатель - дальновидный человек!
Бессрочный шлягер, гениальная халтура...
Одно и то ж из года в год, из века в век!
Лишь небу знать, когда она в сердца крадётся,
что ей захочется извлечь из глубины...
Но всё наладится, пройдёт и обойдётся.
И, слава Богу, что вам клятвы не нужны,
что путь далёк, что жизнь - не нотная страница,
где правят бал замысловатые крючки,
что всё, чему не суждено осуществиться,
оплачет музыка надеждам вопреки.
* * *
Спи! Ничего дурного не случится...
Но вихрь ломает яблони в саду,
но дверь скрипит, но дождь в окно стучится.
но воет пёс, предчувствуя беду...
Да как же спать, коль, радуясь свободе,
безумный вихрь ворвался в тихий сад,
когда такой разбой царит в природе,
и пёс не спит, и яблони не спят?
Давай разделим с ними их потери,
давай вернём им веру в чудеса,
возьмём плащи, раскроем настежь двери,
и выйдем в сад, и приласкаем пса!..
* * *
Когда темны, как ночь, мои дела,
я достаю подарочные свечи...
Опять зима все тропки замела,
и старый друг откладывает встречи:
то хвор, то занят, то корит мой нрав...
Мутна остуды гиблая водица.
Хотя, вполне возможно, что он прав,
и нет причины на него сердиться.
Зато ко мне приходит мой сосед,
глядит в глаза, заводит разговоры,
и сонные слова дневных бесед
под вечер оживляются, как воры –
в них рыскает грабительская страсть,
посмеиваясь над моим испугом.
Но, к счастью, больше нечего украсть,
всё выкрадено незабвенным другом.
Неси домой, косноязычный зверь,
свой жуткий пыл и сбивчивые речи!..
Я закрываю за соседом дверь
и достаю подарочные свечи.
Мне по душе их вежливый огонь,
и пусть мрачны ближайшие прогнозы,
легко грустить, когда текут в ладонь
тугие, всепрощающие слёзы...
НОЧЬ
Пустынна ночь. Глуха. Ни ветерка.
Ни шороха. Ни голоса живого...
Лишь завыванье пса сторожевого
в саду, да у цветочного ларька,
вцепившись пятерней в седую гриву,
похрапывая сладко и счастливо,
спит некто на обрывках пиджака.
Поодаль - за листвою кружевной
акации, раскидистой и тонкой,
посверкивая краской смоляной,
торчит водоразборная колонка,
с неё девчонка с чёлкой завитой,
раскрашенная тушью и помадой,
не сводит озабоченного взгляда.
Ей хочется быть круглой сиротой!
Чтоб не трястись от страха у стола
пред грозными отцовскими очами,
мать не сердить открытыми плечами,
не слышать: «Где ты шляешься ночами
и почему позднее не пришла?!»
А впрочем, в самом деле, - почему
ей не прийти ещё на час позднее?
И юноша, стоящий рядом с нею,
влюблённый и готовый ко всему,
от робости краснея и бледнея,
её уводит вновь в глухую тьму,
в пустыню ночи...
Выглянув в окно,
я вижу, как они проходят мимо.
Мне грустно. В моей комнате темно,
у ног - луны чернильное пятно,
билеты на индийское кино,
и всё - не мило!
Всё! Потому что всё - само собой,
какой-то мыслью связанное дельной
и впаянное в сумрак голубой,
живёт одною общею судьбой,
как пальцы на руке. А я - отдельно
от сна, от звёзд, от ночи за окном,
от жёлтых листьев, втоптанных в дорогу,
и от того, кто, опоздав в кино
(да, да! Он был со мной - не заодно,
и мне бы это знать давным-давно!),
косматой тенью бросился к порогу.
Ушёл... Угрюм, разгневан и смешон,
досадуя слегка, что оглянулся.
И для него наряженная в шёлк,
я думаю, как жаль, что он ушёл,
как страшно жаль, что он уже ушёл,
но как бы он не взял и не вернулся!..
НОЧНЫЕ СТИХИ
Как горько плачет ветер за окном!..
Он бушевал в округе двое суток
и мог бы всё перевернуть вверх дном,
но сник, и стало ветру не до шуток.
О чём он плачет, листьями шурша,
какая грусть беднягу одолела?
А может быть, у ветра есть душа,
и вот она взяла и заболела?
Душа всегда найдёт, о чём тужить,
любую боль сама себе назначит,
и ей нельзя покоя одолжить,
когда она тоскует или плачет,
и чем необратимей в смуте дней
чужой души внезапное увечье,
тем горестней страдает вместе с ней
отзывчивое сердце человечье...
Но отчего так в комнате темно,
лишь звёздный свет расходится волнами?
А может, небо одушевлено,
случайно ли взошло оно над нами?
Кто грозное могущество явил,
всевидящий и недоступный взору,
и злобу у черты остановил,
не дав свершиться полному разору?
Не зря так плачет ветер за окном,
как будто небу кается уныло!
И можно ль всё перевернуть вверх дном,
коль здесь и в измерении ином
главенствует одна и та же сила?..
* * *
О, хвойный дух, не ведающий зла,
с веселой тайной заключивший братство!
О, расточитель этого богатства
в убранстве из тончайшего стекла!
Когда, обряд старинный заверша,
в кругу твоей благословенной тени
я преклоню перед тобой колени,
на нижней ветке укрепляя шар,
вобравший все волшебные цвета
и озарённый скрытой в хвое лампой,
прости за вольность глупого кота,
посмевшего тебя коснуться лапой!..
* * *
Памяти друга
... И развязали руки перед тем,
как опустить его в земное лоно.
- Прощай, легка последняя тропа,
на ней бессильны зависть и вражда...
И, уронив тяжёлые листы,
у древа жизни оскудела крона,
и он обрёл свободу наконец,
но милость опоздала навсегда...
Хоть сто пластов земли на семя бросьте,
оно взойдет и в стеблях, и в кистях...
Я никогда не приходила в гости,
и вот стою сегодня на погосте –
впервые в жизни у тебя в гостях.
На дачах лают псы сторожевые.
Увы, их грозный нрав всё так же дик...
Прими мои цветы, они - живые,
я для тебя в своем саду впервые
«убила» столько флоксов и гвоздик.
Ты прав: ничто нам впрок не пригодится,
даны уста, чтоб жажду утолять;
и мы уйдём, и жизнь не прекратится
(как дочь моя успела нарядиться,
хоть знала: отправлялись не гулять!)...
Тиха печаль и в мыслях, и в природе,
неловко плакать вслух, и я молчу...
Достойны похвалы в своём народе –
и кто звездой взошёл на небосводе,
и кто в кромешной тьме зажёг свечу...
* * *
Приутихли буйны ветры,
улеглись снега седые,
блещут звёзды ровным светом
сквозь осинники густые,
вдоль сугробов тени чудно
протянулись полосами,
по студёному безлюдью
мчат, покачиваясь, сани –
гладкий верх, обшитый мехом,
размерцался на морозе,
далеко разносит эхо
звон копыт и скрип полозьев...
РАСПИСКА
А, впрочем, я верю, что он рисковал,
художник, который вождей рисовал,
мизинец отставив галантно.
Всё было дано под расписку ему:
и апартаменты, и домик в Крыму,
и неоспоримость таланта...
Болтают, что Гойя задал ему тон,
как будто бы был бедолага влюблён
в работы испанца... Но Гойя
пред теми, кого вдохновенно писал,
не ползал на брюхе, как жалкий вассал,
и времечко было другое.
А, впрочем, когда у различных времён
при явном несходстве эмблем и знамён,
структур и духовных традиций
пасутся у трона бесстыдство и лесть,
вполне допустимо, что совесть и честь
пылают в кострах инквизиций.
Друзья уходили, сжигая мосты,
друзья разрывали сердца и холсты,
наглела придворная лира...
А наш бедолага глядел в вышину
и ангелом кротким писал Сатану
и бредил музеями мира.
А, впрочем, судьба к живописцам строга:
хоть нимбы штампуй на заказ, хоть рога,
но, коль твоя суть вроде сажи,
пока доползёт исторический суд,
свои ж сыновья в пух и прах разнесут –
какие уж тут вернисажи!..
Правитель с густыми бровями, алло,
отсыпь с пиджака орденов полкило
творцу эпохального стиля -
и нежно любимый вождями стилист
твой пламенный образ исполнит на бис,
умножив завалы утиля!
А, впрочем, я зла на него не держу,
я просто в альбом с любопытством гляжу
и вижу: он жил не без риска,
он даже сумел обогнать свой провал
и всё рисковал, рисковал, рисковал...
пока позволяла расписка.
* * *
Этот город добром перегружен
от ларьков до античных палат,
будто руки подёнщиц, натружен,
маслянист, как персидский халат.
Черепичные кровли и храмы –
атрибуты седой старины,
архалуки, чалмы и панамы,
чад жаровен и грохот волны.
В этом городе ночи с туманом,
пирс в накрапах дождинок и рос,
каждый дворик окутан дурманом
абрикосов, магнолий и роз.
Тесноват для литья и бетона,
но зато в нём до нынешних дней
дребезжат по камням фаэтоны,
горяча тонконогих коней.
В этот город на крыльях рассветов,
словно грешников к райским дверям,
заносило печальных поэтов,
неугодных жестоким царям.
Их печаль от истока до устья
принимали в горячую длань
кипарисовое захолустье,
виноградная тьмутаракань...
И хотя, полагаясь на правду
даже в самые горькие дни,
я не верю в людскую рассаду,
что привьётся, куда ни приткни, -
поклоняясь печальным поэтам
и забыв про обратный билет,
я осталась бы в городе этом,
что знаком мне с младенческих лет...
* * *
Ты не грусти напрасно обо мне
ни по ночам, ни вечером, ни днём,
ни на заре, когда в твоём окне
грустит сирень под проливным дождём.
Не проявляй к печали интерес,
блажен, кто не испил её до дна.
И если нам, отвыкшим от чудес,
случайность встречи всё же суждена, -
не сокрушайся над моей судьбой,
не заставляй о прошлом горевать:
и жизни всей не хватит нам с тобой,
чтобы свою тоску дотосковать...
Утихнет дождь, стечёт прохлада с крыш,
и расцветёт сирень в твоём окне...
И ты напрасно обо мне грустишь.
Ты не грусти напрасно обо мне.
СПОР
Покуда сын глядится в сказки,
а дочь - в обновки
и так забавно щурят глазки
и хмурят бровки,
наш спор - не спор, лишь завязь спора,
туман, предтеча...
Но очень скоро, очень скоро
не станет легче.
Смахнёт язвительная фраза
с лиц дымку грима,
в чертах проступит, как проказа, -
непримиримость...
Мы столько лет с тобой прожили
вдвоём - и что же?
Смотри, какие мы чужие –
мороз по коже!..
Найти себя, определиться...
Что это значит?
Когда твой бог развеселится,
мой бог заплачет.
А где-то есть добрее боги
и жизнь иная.
Но ты не знаешь к ним дороги,
и я не знаю.
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТИШИНЕ
По вечерам вибрирует стена -
соседка музицирует, весна
её коснулась легким опахалом,
и опьянила радостным вином,
и даже разрешила перед сном
терзать рояль - ни много и ни мало,
но в самый раз для этой вот стены
и для любителей вечерней тишины.
А их не счесть, как беспросветных дум
у старости, для них дрянной транзистор,
рев мотоцикла и этюды Листа
по вечерам одно - вечерний шум!
В их чутких душах спит мохнатый гном
сварливости, и больше - ни соринки.
И потому теснее, чем на рынке,
на клумбе под соседкиным окном
(и потому за каждым деревцом
маячит штык любителя покоя!),
и, чтобы не ударить в грязь лицом
перед аудиторией такою,
поглядывая искоса на дверь,
соседка бьёт по клавишам, как зверь...
Конечно, пианистка из неё -
бездарная. Но как приятно тщиться,
к прекрасному пытаясь приобщиться,
чтоб одурачить серое житьё,
чтоб ощутить дыхание весны
над собственной увядшею щекою!..
(Любители вечерней тишины,
подумайте, а вы ли не грешны
по части тщет из области покоя?)
По вечерам вибрирует стена,
и в такт стене, тесня портретик Грина,
вибрирует бездарная картина -
уныла, неприглядна и мрачна,
под стать тяжёлым замыслам бредовым.
Она - бездарна, но она - молчит!
И мне в окно никто не постучит
ни днём, ни ночью кулаком пудовым,
и не раздастся голос за дверьми:
- Не стыдно издеваться над людьми?!
Но стыдно ли? А, может быть, стыдней,
бездарней у покоя под пятою
прожить, не искусив себя тщетою
высокой, весь запас бесценных дней?
А, может быть, ещё хитрей секрет
тщет этих, для тугого уха скучных?..
Я тоже, тоже тщусь найти ответ
в богатом арсенале средств подручных,
но в том, что мои тщания беззвучны,
моих заслуг, признаться, вовсе нет!..
* * *
Я в корни утрат не смотрю,
мне страшен разбор их подробный…
- Здесь мама лежит, - говорю, -
и трогаю камень надгробный.
Листва на берёзах шуршит,
цветёт у берёз медуница...
- Неужто, и вправду, лежит? -
Щебечет какая-то птица. –
Ведь скоро наступит зима,
здесь так одиноко ночами!
А что ты мне скажешь сама?..
И я пожимаю плечами.
Сквозь сердце протянута нить
к тому, что под камнем хранится.
Но как это всё объяснить
какой-то щебечущей птице?..
|
|