Голоса Сибири

Литературно-художественный альманах

Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.

"Слово к читателю" Выпуск первый, 2005г.

Выпуск второй

Евгения Кордзахия

НОЧНЫЕ СТИХИ

Страница 1 из 2

[ 1 ] [ 2 ]

* * *

Завтра будет пурга

и мой след занесёт,

а не будет пурги -

грянет с веток пороша...

Мысль благая мне душу

грызёт и грызёт:

Я хочу вам запомниться

чем-то хорошим!

Я хочу в вас к себе

интерес пробудить

и, чтоб вам мой отъезд

не казался побегом,

я прошу -

приходите меня проводить,

постоять у крыльца,

заметённого снегом.

Пусть вы были ко мне

не особо добры,

пусть не слишком радушно

меня привечали, -

наших прошлых обид

и размолвок костры –

уголёк в жарком пекле

вселенских печалей!..

Я умчусь на заре

на свиданье с весной,

только лайнер сверкнёт

в поднебесье крылами...

Как мне вас оставлять,

не разбуженных мной,

осаждённых снегами,

долгами, делами?..

* * *

Мои часы спешат... Я замечаю это

по прядям в волосах серебряного цвета,

по привкусу тоски в чужих житейских драмах,

в разъятых на мазки цветах в багетных рамах.

«Фиалки. Сон росы»... Ужель былая Мекка?!

Проснись, - шипят часы, - ты спишь почти полвека!..

Часы велят вставать, а мой кошмар всё длится:

мне скучно горевать и горько веселиться,

мне странен гвалт вокруг, как будто с перепугу

я, отмотав свой круг, опять бегу по кругу,

но страх в моё пальто ввинтил чужое тело...

Всё - то, и всё - не то... И всё осточертело!..

В моём окне январь, а я, халат набросив,

листаю календарь прошедших лет и вёсен.

Сквозь вьюги белый гель, сквозь марлю снегопада

Я вижу акварель оттаявшего сада...

Повергший сердце в дрожь чумной скороговоркой

слепой июльский дождь гудит оконной створкой...

Прибрежная трава, весёлый скрип уключин,

берёзок острова у всех речных излучин...

Укромный водоём и ночь, чернее сажи.

Как хорошо вдвоём на опустевшем пляже

Сидеть - к виску висок, в мечтах, в слезах, в тумане,

когда в кудрях – песок, и туфельки - в кармане,

и замыслы картин приносит свежий ветер!..

И есть ещё один. Единственный на свете.

Он тоже - не дурак мечтать, хоть занят делом.

Его потёртый фрак всегда испачкан мелом.

Он верен ремеслу. В его чертах - усталость.

- Ах, ваш рукав - в мелу!..

- Да ну?! Какая жалость...

Прощай,

прощай,

прощай...

Молчи! Ты всё погубишь!..

Писать не обещай,

ведь ты писать не любишь,

ведь всё, что любишь ты,

приносит только муку...

Возьми свои холсты

и дай на счастье руку...

Пусть нет тепла в глазах,

зато они - не лживы...

Эй, там, на небесах, мои берёзки живы?

Опять листвой шуршат у всех речных излучин?..

Мои часы спешат. Но это - частный случай,

взбрык спеси шутовской! Жизнь - лодка у причала.

Вот раскручусь с тоской и всё начну сначала:

дострою все мосты, докрашу все рассветы,

мазки сгоню в цветы, цветы свяжу в букеты,

войду в апрельский сад...

И мне не будет больно?..

Мои часы спешат.

С меня уже довольно...

Что знает ночь с луной про ночь, чернее сажи?..

Как хорошо одной на опустевшем пляже

укрыться на часок от дел среди недели,

когда в туфлях - песок, и кудри поредели,

и сонм былых картин хоронит свежий ветер!..

И есть ещё один. Единственный на свете.

Он тоже не дурак играть с тоской в горелки,

хоть снял потёртый фрак, и смыл с часов все стрелки,

и верности обет щелчком подбил к итогу.

- Ах, ваш рукав...

Нет, нет!..

Я о другом, ей-богу...

Мои часы спешат...

* * *

Игра в любовь - весёлая игра!

Что мне терять, ведь мы не будем рядом,

а ваших чувств опасная жара

прекрасно ужилась с холодным взглядом?

Сам ход игры мучителен весьма,

нет между нами - это ль не страданье? -

ни одного любовного письма,

ни одного любовного свиданья.

Но есть азарт погони и успех:

внезапно объявившись в вашем доме,

я вашу руку на глазах у всех

надолго задержу в своей ладони.

Я не солгу, мне не поможет ложь,

я, в самом деле, не могу ручаться,

что мне нужней: иль ваших пальцев дрожь,

иль ропот ваших милых домочадцев...

Я никогда вам не скажу «люблю»,

не оскорблю вас дерзостью укора,

последнюю черту переступлю,

чтоб избежать прямого разговора.

А если вы рискнете пренебречь

игрой, свой крест взвалив себе на плечи,

я ускользну, я и на сотню встреч

не променяю ожиданье встречи.

* * *

Обошли наши дни в дерзких выдумках Лема.

Но куда ни взгляни - за проблемой проблема.

Не избудут судьбы ни кресты на погосте,

ни святейших гробы, ни монаршие кости...

Банк идей, круг систем...

Тлю возьми для удобства,

И у тли – тьма проблем:

воспитанье потомства,

положенье в гряде,

муравьи,

химикаты!..

На капустном листе не смолкают дебаты...

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РЕПОРТАЖ

Рождественская ночь тиха, как мышь...

Тончайшим серебром высокой пробы

луна прорисовала пики крыш

и обвела пушистые сугробы.

Вполголоса, не оскорбляя слух,

воздав вождям по одному и в массе,

пьянь, обмакнув в снегов лебяжий пух

одежды, удалилась восвояси...

По ОРТ в разделе общих тем,

тактично, не впадая в эйфорию,

священник рассказал про Вифлеем,

про хлев, про непорочную Марию.

И оператор, как мудрец в тазу,

всплыв в информационной мелодраме,

снял олигарха со слезой в глазу

и бывшего партбосса в Божьем Храме...

Потом Чечня: протезы для калек,

ОМОН, спецназ, палатки и колядки...

И понял мир, вступивший в новый век, -

со святостью в России всё в порядке!

Бог больше, чем озвученный сюжет,

но он не прекратит в стране разруху,

не оживит «зелёными» бюджет,

не бросит в сумку нищего краюху.

И Вифлеем, хорош там или плох, -

пшик от щедрот российской огромины.

И что пенять на Бога? Бог есть Бог,

и у него сегодня именины.

Народ устал от долгого поста,

как Байконур за пять минут до пуска.

Должна взойти какая-то звезда –

и на столах появится закуска.

Когда ещё поплакать обо всём,

как ни теперь, не ждущим с неба манну?

К тому же, пир с рождественским гусём

не каждому сегодня по карману...

Но каждый ощутил, как в недрах лба,

рискуя не упасть, так запылиться,

порхает легкой бабочкой судьба,

пытаясь просветлить хотя бы лица

и сделать невозможной жизнь в грязи,

и побудить сменить ориентиры...

Не зря взметнула кверху жалюзи

хозяйка бронированной квартиры!

Охранники скучают на посту,

И, обогрев апартаменты газом,

бесовка обращается к Христу –

по-свойски, не моргнув блудливым глазом...

И странно, что кляня и понося

житьё, смешав в одно враньё и были,

мы помним про звезду и про гуся,

и старые колядки не забыли;

что символом распятья теша грудь,

шлём в ближних мины, бомбы и гранаты

и верим в Страшний суд, в Особый путь,

в Судьбу и в Повышение зарплаты.

Над нами - Бог, но от обилья месс

он простудил свои босые ноги

и никогда не спустится с небес,

А нам не вознестись в его чертоги...

ЮНОСТЬ

Раскручивается локон

и падает на висок.

Раскручивается кокон

и падает на песок.

День выстужен до предела

черёмухой молодой.

Река. И нагое тело.

И ласточки над водой...

* * *

М. Мудрику

Человек не просто, а с чудинкой –

интересно...

На журнальном столике картинка

«Вечер удовольствий у принцессы».

Никаких похвал особо лестных,

морщу губы...

«Вечер удовольствий у принцессы»?

Свежесть красок в хаосе фигурок?

Но довольно мило и без фальши.

Современно...

Человек глядит немного дальше:

шкурит стену,

закрепляет грунт, кладёт размеры,

курит, злится...

У картинки (есть тому примеры!)

жизнь продлится?

Что ж, его стена, его картинка...

- Вам виднее!..

У меня отсутствует чудинка,

мне труднее.

Гаснет день - горячий, золотистый,

сам - искусство.

У него вконец дрянные кисти –

это грустно.

Да и выбор красок ненадёжен,

нужно тоньше.

И потом он вовсе не художник,

если точно.

На листках в линеечку косую –

умбра, охра...

Я сижу напротив, я рисую -

и неплохо.

У меня надёжный выбор красок

под рукою,

но пришло бы в голову мне разве

вот такое:

по стене живьём рассыпать всплески,

шлейфы, свечи?..

«Вечер удовольствий у принцессы»...

Тёплый вечер.

Я прощаюсь. Солнечная дымка

пахнет краской.

Человек не просто, а с чудинкой -

счастлив...

Свидимся ль?.. Промчатся перемены

пёстрой лентой.

Время отдалит былые стены

вместе с этой.

Но всплывёт в чумном эфирном треске

ключ к той встрече,

по судьбе живьём рассыпав всплески,

шлейфы, свечи...

РЕКВИЕМ

Я умерла.

Меня на свете нет...

Хотя судьба не замышляла злого,

давным-давно (уже простыл и след!)

меня сразило насмерть злое слово.

Мир праху моему, дружок... И вот

с тех пор, приноровясь к житейской хляби,

с тобой другая женщина живёт –

износа нет ужасной этой бабе!

Какой упрёк ей ни швырни в лицо,

какой ни озадачь коварной шуткой –

она обманет сотню хитрецов

своей невосприимчивостью жуткой.

Кивнёт, коль назовёшь ее «жена»,

не взыщет, если выдашь за соседку.

Запри её хоть с диким зверем в клетку -

и там не растеряется она.

Вздохнёт и станет мыть, стирать, варить,

что потрудней привычно брать на плечи.

С ней обо всем не скучно говорить,

лишь о любви не заводи с ней речи.

Не трать впустую пылкие слова,

у ней на них отменная закалка.

Она одним, быть может, и жива -

что ей тебя ни капельки не жалко!..

ТЕМА

Эта тема была в нашем доме запретна,

эта тема вросла в гриф «Оправдан посмертно»,

до рожденья меня в мою жизнь прописалась,

я её, как огня, тридцать лет опасалась:

то смущала молва, то страшили наветы...

А сегодня Москва отменила запреты.

Спала с дел лжеистца благочестия дымка,

смотрит «тема отца» с пожелтевшего снимка.

Я пред нею в долгу, грех на сердце имею.

Даже если смогу замолить - не посмею!..

* * *

Быть может, запоздалая хвала –

всего лишь «компенсация» за горе?..

В прихожей в чёрном крепе зеркала,

и в скорбный час все родственники в сборе...

Не веровал, однако был крещён;

Спешил не в Храм, но оказался рядом –

печальный промах будет возмещён

церковным незатейливым обрядом...

И вот уже одет, обут, отпет,

как розовый младенец непорочен,

сосновой домовине «под паркет»

ниспослан и гвоздями заколочен.

Пока несут нарядные венки,

вздыхают, расточают комплименты,

сбивая рукавами лепестки

на новенькие траурные ленты,

над бездной, где и впрямь не видно дна,

окутанный нездешнею тоскою,

один во все лета и времена

витает призрак вечного покоя...

Но вечен ли покой в земле сырой,

сколь ни крепко у домовины днище?

И сам ушедший видел, как Госстрой

громил Казачье старое кладбище.

Оградки - в печь, литье - в металлолом,

распятья - милым женам в будуары...

Когда добро обвенчано со злом,

вандал - прямой потомок этой пары.

Идём по черепам... Кого винить?

Пора усвоить (что уж тут смущаться!):

ушедшим - ничего не изменить,

оставшимся - ничем не обольщаться,

нести свой крест, присыпанный золой

прозрений, обретений и мороки,

и воздавать достойнейшим хвалой

в их краткие прижизненные сроки.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращаюсь. Я кладу ладонь

на красный дерматиновый огонь

обшарпанного спинами сиденья.

Ещё не вечер, но уже пора,

ведь мой уход из дома в шесть утра

был тем, что есть – началом возвращенья.

Пофыркивая круглой головой,

несётся мой автобус кольцевой

подобно норовистой полукровке,

чтоб, рассыпая искры, как свеча,

застыть на миг, от спеси клокоча,

и вытряхнуть меня на остановке...

Я возвращаюсь. Суматоха дня

ушла, перевалив через меня,

и, обозрев родимую сторонку,

исполненную будничных сует,

бредя то за собачьей стайкой вслед,

то джипу одинокому вдогонку,

я думаю, что улица грязна,

что нынешняя поздняя весна

ничем не отличается от прочих:

продул сквозняк бетонные дома,

сползла с пригорка белая чалма,

открыв простор для выводков сорочьих...

Я слышу, как под коркой ледяной

с невероятной скоростью чумной

поток воды неотвратимо мчится,

из смертных неподвластный никому

он проточил ледовую тюрьму,

чтоб вновь в земные недра просочиться.

Он был росинкой в чашечке цветка,

он воспарял без крыльев в облака,

он грохотал дождём по водостокам,

он белым снегом сыпался на нас,

он уходил десятки тысяч раз

и возвращался, становясь потоком.

Где дом его?.. И что такое - дом –

привал в пространстве малообжитом –

подземный грот или арык в пустыне,

разъят на тьмы пылинок иль един,

тщеславный раб иль скромный господин,

ничуть не огорчённый, что доныне

никто не знает, кем и как давно

всё равномерно распределено,

подчинено движению по кругу,

и там, где мы свершаем передел,

переступив невидимый предел,

мы только причиняем боль друг другу?..

Мы рождены, чтоб совершать свой круг,

И, вырвавшись из наших цепких рук,

жизнь вновь спешит калачиком свернуться:

округлы сны, соцветья и мечты,

округлы очертанья красоты,

и никуда от них не отвернуться.

И, словно путь из множества шагов,

круг состоит из множества кругов –

незримый - он нам кажется безмерным,

лишь уходя в небытие, на дно,

мы видим, как последнее звено

смыкается навеки с самым первым...

Где дом наш, кто мы и зачем мы здесь?

Чтоб оправдать оказанную честь

продолжить род свой в счёт земельной ренты,

и, не нарушив плавный ход времён,

внести в многоголосый хор племён

свои неповторимые акценты?..

Я возвращаюсь. Я в уме держу

равненье на условную межу

в пространстве от заката до восхода,

поскольку, не меняя ничего,

начало возвращенья моего

и есть - начало моего ухода...

* * *

Печаль нисходит с веток пожелтевших

притихших и задумавшихся лип...

И тают сумасшедшие надежды,

и сердце по-осеннему болит,

и в памяти мелькают чьи-то лица,

с годами не забытые ещё,

и ветер то ли плачет, то ли злится,

тревожно шелестя моим плащом,

карабкаясь по вылинявшим кручам,

устала, замирая возле пней...

И свитер у тебя такой колючий,

когда ты наклоняешься ко мне...

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Всего и печали -

колода засаленных карт,

кураж, камуфляж,

шок и трепет шести континентов…

Поют соловьи,

прославляя картёжный азарт:

уснул в кабаке,

а проснулся в сердцах

президентов...

Взмах правой руки –

и померкло саддамово око.

Но Запад, как прежде,

глядится в закатную мглу.

Но солнце, как прежде,

лучи поднимает с Востока.

Природа мудра,

и названия ей не важны,

она здесь хозяйка,

хоть мы её держим за гостью.

Ось зла, что прошла

через горло «спасённой» страны,

возможно, и прав не имела

назвать себя «осью»...

Но лучше поверить,

что тихий восточный народ,

как западный, шумный, -

потрафит господским утехам.

Исчезнет джихад,

испарятся остатки колод,

разыгранных раньше

с таким же разбойным успехом.

Апломб перепрячут

в другую глухую дыру,

почистив мундиры

и сдвинув страдальчески брови...

Когда господа

затевают большую игру,

пути к отступленью

надёжней держать наготове.

Картёжный азарт

популярен среди дурачья,

вернуть его в рамки -

вот это недёшево стоит.

И шумному Западу

станет угодна «ничья»...

И тихий Восток

кратковременный отдых устроит...

Природа мудра,

жизнь опомнится, жизнь потечёт,

Восток встрепенётся,

затянет свой пояс потуже

и всё отыграет -

не зря же он выдумал счёт,

и всё назовет,

и названия будут не хуже.

* * *

Ночи звёздные, росы проливные,

словно в юности, оживут мечты...

У цыганочек шали расписные,

кудри чёрные, а в кудрях - цветы!..

Наспех кружево подметав к подолу,

в палисаднике обломав сирень,

я - отличница - пропускаю школу,

возле табора шляюсь целый день.

...Иль отважиться убежать от счастья?

Не раздумывай, золоти ладонь!..

У цыганочек на тугих запястьях

жилки тонкие, в них течёт огонь.

Закручинились белые берёзки,

осыпаются клёны на ветру...

Кони вздыбились, сдернули повозки,

раскосматили гривы на ветру.

Что отпущено – всё в руках у Бога

от рождения до последних дней.

Мне не выпадет дальняя дорога,

раз уж выпало тосковать по ней...

Занимается ночь костром гигантским,

треплет шторками ветерок сквозной.

Да, не мять ковыль с табором цыганским,

не ронять с плеча шали расписной!..

РОДИНА

Родина... Родник, струящий воду,

жгучую, хмельную, как вино...

днём и ночью, в тишь и в непогоду

смотрит море в каждое окно.

То гудков, то чаек перекличка...

Для меня отнюдь не божество –

городок портовый, невеличка –

Поти - что я знаю про него?..

Вот на кораблях пробили склянки –

и хозяйки сверили часы,

вот прошли с корзинами гречанки

вдоль пустой прибрежной полосы.

Промелькнул молоденький сверхсрочник

в бескозырке, с блеском якорей,

загремел бидонами молочник,

развернув тележку у дверей...

И поплыл волной дурман акаций,

и достиг открытого окна...

Господи, как трудно просыпаться

девочке, игравшей допоздна!

Но висит на яблоневой ветке,

гордой неприступностью дразня,

сине-красный мяч в плетёной сетке,

что вчера так радовал меня,

но вдали родник журчит так звонко,

и, собрав в пенал карандаши,

мы идём с отцом кормить цыплёнка,

присланного мне из Абаши.

Ветер на висках косматит пряди

и привычно ссорится со мной,

добавляя к утренней прохладе

ощущенье крыльев за спиной...

1996 – 2003 гг.