| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск второй
Михаил Симонов
ЛИРИЧЕСКИЙ ТУМАН
* * *
Наши солдатики бились в джунглях
летней травы пустыря за домом.
Наша картошка томилась в углях,
возле ведерка с некрупным сомом.
Мы собирали у дамбы раков,
спорили, кто их найдет без маски.
Рост и загар – почти одинаков,
разные только с уловом связки.
Мы поднимали футболки флагом,
рыли окопы в песке горячем.
Будто в атаку - всегда не шагом,
и все казалось: мы что-то прячем.
Так и случилось - сказать по сути.
Пойманный уж был всегда холодным,
в тонкие копья ломая прутья,
вместе и врозь – были мы свободны.
Там и остались, при ярком свете,
дагерротип не линял ни разу,
и при любом для меня ответе -
не изменить ни слова, ни фразу.
* * *
«…Don’t ask me, ask God»[ 1 ]
Шлюха уложит волосы перед свадьбой,
снимет с себя парик и наряд мальвины,
став на целый вечер хозяйкой усадьбы,
ловко рассаживающей всех в гостиной.
Легкая полусветская атмосфера,
женский смех, звучащий почти постоянно;
след от унесенного в спальню фужера,
на лаке молчащего фортепиано.
Долгий дуэт виолончели и скрипки,
ваза с цветами на балконных перилах,
отразившиеся в зеркалах улыбки
на лицах гостей, отрешенных и милых.
Действий нет, словно времени - очень много,
и не было злодеев и Д”Артаньянов;
«…не спрашивай у меня, спроси у Бога,
почему лучше - одинокой и пьяной».
Утро все же придет, приподняв портьеру;
выстрел грохнет в саду - как итог страданий;
занавес рухнет и за успех премьеры
проголосует буря рукоплесканий.
* * *
Ю.С.
Жаль расставаться с комнатой, где был
всем - для тебя, и частью - для немногих.
Свет ночника, ожив, за мной уплыл,
сдвигая к выходу узоры на обоях.
Прости за все.
Захлопнется замок;
шаги, как снег на лестнице, растают.
Ты ляжешь и увидишь потолок,
и как бесшумно ангелы взлетают.
MELANCHOLIA
1
Не замурует снегом на равнине,
не размозжит завалами в горах;
ни в пепле не развеет, ни в помине;
аорту пощадит внезапный страх.
Не выбросит с шоссе в автомобиле
навстречу ярко-белой полосе;
не выловят багром в прибрежном иле,
не впишут в мемуары и эссе.
2
Дверь скрипнет и пропустит легкий шаг
пожаловаться старому паркету.
Роняя пепел с новой сигареты,
ты вопросительный увидишь знак,
оставленный в проеме тусклым светом.
Жена проводит только на порог,
и спросит, сонно вглядываясь в темень,
скрывая подступающий зевок,
куда собрался вдруг, в такое время.
Пес заскулит, крутясь у самых ног.
Теперь - туда, по лунной мостовой,
на шум далекой станции за лесом,
не чувствуя, что ты здесь не впервой,
разглядывая с вялым интересом,
пшено из звезд над самой головой.
* * *
Маленькой Алисе
Свет в спальне - атомная вспышка;
в руинах белоснежных одеял,
хозяйку основательно обнял
мохнатый косолапый мишка.
Кот смотрит вдаль, прищурив желтый глаз
и сны хвостом тихонько подметая,
ворчит: не дай узреть хоть раз,
как зайчики от света убегают.
* * *
С.К.
Апрель в бору.
Ковер хрустящий хвои,
в низинах – снег и талая вода.
За вычетом смотрящего сюда
пустого неба - только двое;
и день недели, кажется, среда.
Зима мела в оставшихся сусеках,
огромный день был бесконечно мал -
в прозрачных каплях тихо умирал
на нежных утомленных веках.
* * *
Мне предстояла зимняя дорога,
тебе – кофейной чашки аромат.
Твой шепот нежен был, мой - глуховат,
когда, синхронно трубки положив,
примерно об одном просили Бога,
но вымолили только: «был бы жив…»
* * *
Ю.М.
Она приснилась мне в вишневом,
тянущей свой обычный «Голуаз»,
в таком же заведении дешевом,
в котором мы грустили как-то раз.
Она сжимала свой платок в горсти,
немного влажной и прохладной.
Потом два года вышли из такси
и скрылись в темноте парадной.
Она признаться в чем – то захотела;
но я, воспоминаний нежных вор,
успел проснуться до тех пор,
пока вся сигарета догорела.
* * *
Утро опять размазано по метельной круговерти.
Видеть его - одна, кроме водки, забава.
Жизнь, как сказали бы панки, есть очередь за смертью.
Нечего возразить. Потому, что - правы.
Входит декабрь в подъезд, за спиной - мешок с новым годом;
топает валенками по стылым ступеням.
Даже покрывшись дважды от страха холодным потом,
дверь придется открыть.
Мы ничего не изменим.
Сутки уходят, спьяну вращая китайские стрелки,
следом ползут другие, с изяществом клона.
Взять бы стропу, да исправить господние недоделки,
или снова шептать в тишину телефона.
В общем- то, все равно. Всюду – одни сугробы;
фон для крови, следов и мозаики прочей.
Делай что сможешь, но постарайся, чтобы
места немного осталось для многоточий.
* * *
Придет апрель, а с ним и именины.
В закрытом ящике найдется пара писем.
День удлинится сам наполовину,
и станет от метелей независим.
Я, если буду жив, приму немного,
и прямо на обоях, в тексте сказки,
исправлю счастливо, картаво и убого,
что дал Господь дождаться светлой Пасхи.
АУГАРТЕНШТРАССЕ, 10
С.К.
Жизни вещей иногда продолжаются долго,
делая внятнее дух времени или места.
Помнишь, выла на кухне жуткая кофемолка
а по двору плавал нежный звук благовеста?
Видимо, было утро нескучного воскресенья;
время позднего завтрака и увертюры к стирке.
Теплый прозрачный воздух, до боли осенний,
всю Аугартен переполнял, от школы до кирхи.
Ты в уголке обновляла плошку с едой для Моси,
я в кимоно на стуле качался, в обычном стиле.
Горкой дымились тосты на белом подносе, -
там, где на скатерть льняную сливки пролили.
Круглый стол оказался для нас центром мира,
в нем не нашлось даже маленького изъяна.
И дальней его границей были стены квартиры,
те, что снаружи ласкала тихо листва каштана.
* * *
В марте ждать легче, смотря как реки
стыд потеряли, ломая лед.
Хоть из варяг, но лучше - в греки;
чтоб по пути угодить в переплет.
Тем и утешить больную душу:
выпить бальзам или сладкий яд.
Факел в ладьи - и освоив сушу,
долго смотреть, как они горят.
* * *
Please smoke your joints inside[ 2 ]
По-зимнему наряженная дама
гуляла по кварталам Амстердама,
смотрела на скучавших проституток,
и обществу изысканному уток
вполголоса читала Мандельштама.
* * *
Зимой в Голландии - лирический туман,
в который пялятся во все глаза машины.
Газоны бережно скрывает целлофан
и мокнут мельниц острые вершины.
Куда ни плюнь, естественно - в канал.
Куда ни глянь, само собой – на бабу.
В толпе - и криминал, и карнавал;
травой торгуют негры и арабы.
Повсюду к морю чувствуешь уклон-
на площади и в набережных узких.
Похоже, здесь и выжил Вавилон,
пока весь мир крутило в перегрузках.
|
|