| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск второй
Владимир Каганов
ЖИЗНЬ ПОД СТЕКЛОМ
Поэт Виктор Фет в контексте времени и места
Я держу в руках книгу Виктора Фета «Под стеклом» - Стихи и другие сочинения 1973-2000. - «Сибирский хронограф» - 2000. Книга издана в Новосибирске в 2000 году, на рубеже двух тысячелетий, и в этом смысле знаковая, а для автора, пожалуй, итоговая. Автор книги - биолог, поэт, драматург - давно живёт и работает в США, но его детство и юность прошли в Новосибирском Академгородке, здесь он вырос и получил образование, здесь до сих пор живут его родители и многие друзья, помнящие его.
Именно они - и, в первую очередь, Сергей Камышан - издали эту примечательную во многих отношениях книгу, которая заслуживает отдельного разговора. Вряд ли она станет заметным явлением русской поэзии, да автор, помоему, и не претендует на это. Хотя в ней, несомненно, есть талантливые стихи, она интересна другим - это живое и выразительное свидетельство о целом пласте культурной жизни и культурного сознания Академгородка 70-х годов, важный этап истории городка, связанный с жизнью и творчеством автора. Разумеется, не только это найдёт в книге любознательный читатель - большая часть книги была написана вдалеке от Академгородка - в Туркмении, где автор работал в заповеднике биологом, и в США, где он живёт с 1988 г. и преподаёт генетику. Однако нестираемый отпечаток духовного мира научного городка, юношеские вкусы, мотивы и пристрастия, поэтический стиль и язык Виктора Фета прочно связывают его с «альма матер», с истоками его жизни и творчества - они узнаваемы практически в любой его вещи. А своеобразное сочетание поэтического дара с профессиональными знаниями биолога рождает интересные и необычные стихи и поэмы в исчезающем ныне жанре научно-художественной поэзии. Стихи, поэмы и драмы Виктора Фета богаты историческими и культурными аллюзиями, пестрят именами учёных, писателей, исторических и вымышленных лиц, зачастую ставят и по-своему решают нешуточные философские, научные и моральные проблемы, полны лирических впечатлений от разных краёв и стран, где автору довелось побывать - в общем, по разнообразию тем и сюжетов вполне способны занять и привлечь просвещённого читателя.
Ничуть не желая преуменьшить достоинства этой книги, я всё же не намерен здесь заниматься сколько-нибудь обстоятельным анализом её содержания и художественной формы, что было бы уместно для критика и литературоведа. Мои замечания и размышления носят скорее личный и субъективный характер и во многом связаны с моими собственными воспоминаниями и впечатлениями тех лет, когда я сам был свидетелем и участником жизни Академгородка со всеми её явными и скрытыми драматическими событиями. Несомненно, это общее жизненно-культурное пространство плюс общие друзья и знакомые во многом связывают меня с Виктором Фетом, с его творчеством, с его художественными поисками. У нас есть и общие любимцы - А. Грин, Е. Шварц, М. Булгаков, Н. Заболоцкий, И. Бродский и многие другие. И всё же мы - очень разные люди, и наши культурные ареалы, при всех пересечениях, очень сильно отличаются. Скажу лишь, что я - совершенно не театральный человек, и даже восторги нашей интеллигенции по поводу спектаклей Театра на Таганке меня как-то мало трогали. Должен признаться, что я не видел ни одного спектакля студенческого театра «Феномен», где были поставлены почти все пьесы В. Фета. Возможно, я что-то потерял, но факт остаётся фактом - театр меня мало интересовал.
А, между тем, в Академгородке тех лет театральная жизнь самодеятельных коллективов била фонтаном. Хочу напомнить о театре «Лицедеи» (В. Штерн, А. Пономаренко и др.), о хореографическом объединении «Терпсихора» (рук. Г. Алференко), а заодно уж о фехтовальном клубе юных мушкетёров «Виктория» (Карем Раш), тоже достаточно театрализованном (юные мушкетёры изучали куртуазные манеры и французский язык, имели свою форму и т. д.). Были и другие интересные молодёжные проекты в области культуры, и, конечно же, во всём этом не было ничего плохого - всё это незабываемые страницы «золотого века» Академгородка, о которых мы теперь вспоминаем с умилением и щемящей ностальгией. Я сам два года работал в Доме Учёных заведующим музыкальным отделом (ирония судьбы!), так что был достаточно близко связан со многими творческими людьми и коллективами. Были у нас, конечно, и поэты, но вот какой-то полноценной литературной студии в Академгородке так и не возникло - ребята собирались чаще всего по квартирам и общежитиям или просто общались друг с другом. Был, само собой, и киноклуб «Сигма», где можно было смотреть хорошие западные фильмы, и знаменитый кафе-клуб «Под интегралом» - но это уже другая история. Пусть о ней расскажут её участники.
Так что студенческий театр «Феномен», где в 1974-1976 гг. Виктор Фет вместе с друзьями ставили свои пьесы, вполне органично вписывался в общую палитру культурной жизни Академгородка. Скажу больше - он, несомненно, был своего рода «глотком свободы» для ребят из университета, той отдушиной, где можно было в условиях советского режима выразить нечто вольное и крамольное. По этой-то причине его не раз пытался прикрыть партком НГУ. Хотя читаешь теперь эти пьесы - боже мой, да ничего там особенного и не было - невинные студенческие шалости ума. Это же не песни Галича, не книги Зиновьева. Всё условно, всё иносказательно. Ан нет! И этого было достаточно для бдительных органов и верных курсу партии членов парткома НГУ. Удушливая волна брежневской эпохи уже накрыла городок с его парусами свободы. На поверхности остались лишь туристы, альпинисты и шахматисты. Остальные легли на дно, ушли в подполье. Хотя какое там подполье - пресловутые кухни интеллигенции да общаги
И вот теперь я скажу то, что редко говорят и, возможно, не все до сих пор понимают. Для понимания этого нужен другой угол зрения и, вероятно, другой культурный опыт. Многое, слишком многое в жизни и культуре интеллектуальной элиты Академгородка было пронизано определённой духовной атмосферой игрового плана. Мир как театр, жизнь как спектакль, люди как актёры… Игра как стиль мышления и жизни - на фоне угрюмой серьёзности официоза. Атмосфера театрального карнавала, интеллектуальной игры, игры литературными именами, культурными фактами, намёками, цитатами… Полное отсутствие религиозного отношения к жизни, религиозного опыта, взыскующей ответственности культурного и исторического самосознания, экзистенциального опыта борьбы за свободу и достоинство личности. Нулевой уровень подлинной философской культуры - на фоне наглой разнузданности диамата и истмата и научного позитивизма и материализма.
Культурным коррелятом научно-позитивистского мировоззрения большинства обитателей научного городка могла быть лишь эта театрально-игровая форма культуры, благородно подкреплённая «Игрой в бисер» Германа Гессе (Бахтина и Хёйзинги здесь тогда ещё не читали). Погружение в эту интеллектуальную атмосферу (а она широко культивировалась и в университете) вызывало у любого нормального человека чувство нереальности, иллюзорности всех подлинно человеческих проблем и забот - в интеллектуально-игровом мире обитателей научного аквариума любая жизненная проблема превращалась в объект остроумного пародирования, литературной игры, культурного сальто-мортале, словесного трюкачества и фарса. «Не бери в голову», «смотри на вещи проще» - так выражалось это на обывательском уровне сознания. Но проблемы при этом, конечно, не исчезали, а требовали решения. Любовь и дружба, семья и дети, работа и очередь на получение квартиры - всё было, как у всех людей, но люди здесь были не совсем обычные. Это был город науки, где наука забирала не только все время, все мысли, но требовала отдать душу, сердце, все человеческие чувства. Мир тотально унифицирующей рациональности, глобальной компьютеризации, игровых программ и математического моделирования всего и вся.
Боже, каких только интеллектуальных монстров здесь не встречалось! Мне вспоминается один известный математик, доктор наук, человек умный, широко образованный, широко эрудированный, знающий добрый десяток языков… И вместе с тем - некая марсианская отстранённость от всего человеческого, что-то от безумного мира сказок Л. Кэррола в способе суждений и оценок. Попробуйте в разговоре с этой публикой употребить такие слова, как «душа» или «человечность» - и какой-нибудь высоколобый головастик сразу же обрежет вас: «Определите, что такое душа, что такое человечность!» Замучаетесь определять! Абсолютный диктат рационально-логического мышления порождал стремление ввести любую проблему в поле научного анализа - даже там, где возможности этого анализа были явно недостаточны.
Естественно, должна была возникнуть - и возникла! - внутренняя оппозиция игровой и научно-позитивистской культуре Академгородка. Те, кто помнят художника Юру Кононенко, культуролога Костю Мамаева, поэта Руслана Дериглазова, историка Лёню Яновича, философа-самоучку Виктора Асташова, других маргиналов, легко поймут меня. Но, прямо скажем, силы были неравны. Чудовищный Молох науки подавлял любую попытку впустить в научный Аквариум живое, человеческое начало. Партийные органы лишь довершали этот прессинг. Героями здесь были отнюдь не поэты и гуманитарии, а физики, расщеплявшие атомное ядро.
Одарённая молодёжь, приезжавшая в Академгородок на учёбу, уже с физматшколы, с университета попадала в эту атмосферу интенсивного научного мышления, постоянного интеллектуального тренинга - но при этом совершенно дегуманизированную и антидуховную. Сколько их, бедных, залетело в психушки! А сколько осталось с навсегда деформированной психикой, с компьютеризованной душой. (Замечу, что в то время в университете не было даже психологической службы, да и вряд ли она могла бы что-то изменить).
Наверное, после того, что я сказал выше, кое-кто упрекнёт меня в односторонности. Ведь было не только это, но и многое другое. Городок многолик, многоцветен, в нём жили очень разные люди, в том числе люди с высокой гуманитарной культурой, интеллигенты старшего поколения - такие как М.И. Рижский, Ю.Б. Румер, Р.Л. Берг, М.М. Покровский, да и многие другие. Всё это так, и я знал многих из этих людей. Но я сейчас пишу и думаю о том поколении мальчиков, чья юность пришлась на 60-70-е годы и кто попал в городок в то время, когда научный конвейер был запущен на полную мощность. Попав на него, ты становился его частью - либо вылетал с него. А вот биолог и поэт Виктор Фет просто взял и уехал из Академгородка. В заповедник, в Туркмению. Многим его решение тогда казалось странным. Но он не прогадал. И стал настоящим, классным биологом и настоящим поэтом. Но вот я вчитываюсь в его стихи и поэмы, всматриваюсь в географию его скитаний, и мне почему-то кажется, что он всё еще бежит и бежит из Академгородка - и никак не может убежать. Корни держат и никак не отпускают. Это как генетический код души - навеки впечатан, никуда от него не убежишь. Из городка убежать невозможно. Он тебя везде достанет.
И городок, как Атлантида,
Уходит медленно на дно.
Но, потеряв его из вида,
Его мы помним всё равно.
Тот, кто отравлен этим ядом -
Уже навеки наркоман.
О нет, он не был райским садом,
Но он любых дороже стран.
(В. Каганов)
Для этого поколения юных интеллектуалов было характерно ещё одно качество, отчасти воспитанное наукой: стремление добраться до истины в обществе, построенном на тотальной лжи и тотальном насилии над свободной мыслью. На раннем этапе этот поиск истины и неверие в официальную пропаганду воплотились, в частности, в свободолюбивых песенках, пьесах и спектаклях, где легко усматривались разоблачительные намеки и параллели с нашей реальностью. Но мальчики быстро взрослели, читали самиздат и «тамиздат», лучше понимали всё непотребство окружающей жизни - и студенческие хохмы и приколы, сатирические песенки становились уже явно недостаточны перед лицом неприкрашенной правды жизни. Уже погибали их сверстники в Польше и Чехословакии, уже шли вовсю политические процессы над диссидентами в СССР - жизнь требовала прямого участия в ней.
Можно было по инерции ешё какое-то время жить в условно-театральном мире, но уже становилось стыдно за него и за себя, за неподлинность этой квазижизни. Время ребяческих игр подошло к концу. Настало время серьёзных и ответственных решений. Не все оказались к ним готовы. Для многих спасительной нишей оставалась наука, научная работа и научная карьера. Семейные люди были связаны обязанностями перед семьёй, перед близкими людьми. Приходилось принимать жизнь такой, какова она есть, и как-то приспосабливаться к ней. Вольнолюбивые настроения юности быстро улетучивались. Надо было просто жить и работать, погрузившись в будни с их повседневными заботами. Да, конечно, оставалось общение с друзьями, чтение книг и журналов, музыка, концерты, спектакли. Но для продолжения духовного, творческого роста нужно было какое-то реальное дело (я не имею в виду только науку), а его не было. А без живого, реального дела остается два исхода: либо горький цинизм, либо смирение и отказ от борьбы. Ведь так горько расставаться с юношескими идеалами, с молодыми порывами души. Все игры были сыграны, все фиги режиму показаны, все песенки спеты. А для открытого бунта на уровне Галича или Высоцкого не было ни сил, ни решимости. И не засели ни за какие мемуары бутафорские «королевские егеря» - кому охота писать о своём поражении. И не пошли они ни в какие лагеря, а просто умолкли и рассеялись по городам и весям, по научным институтам и кафедрам.
Всё прошло, исчезло и уплыло.
Наступили сумерки ума».
(В. Фет, Романс)
И вот опять типичная академовская ошибка, типичная подмена понятий. Никаких сумерек ума не наступило. Ребята продолжали писать научные статьи, защищали диссертации. Ум работал чётко, как компьютер. Наступили сумерки души. У каждого это происходило по-своему, и я не стану здесь заниматься персональным психоанализом. Что касается Виктора Фета, то у него после работы в Туркмении и защиты диссертации появилась возможность уехать в США. И он уехал - по сути дела, эмигрировал. Что ж, эмиграция - это тоже был выход из положения. В конце концов, наукой можно заниматься всюду, где она востребована и где за неё платят. А на Западе за неё платили хорошо, намного лучше, чем у нас. И условия для научной работы были там гораздо лучше. Горько, конечно, уезжать от родных и друзей, но ведь не менее горько осознавать свою невостребованность, ненужность.
Если нынче могу я «здравствуйте»
На дисплей переслать в Сидней,
Отчего же прописка в паспорте
Всех научных высот сильней?
И зачем же прописка в паспорте
Не пускает меня в Сидней?»
(Написано ещё в 1984 году в Ай-Дере, Туркмения)
Для кого-то эмиграция была вынужденной необходимостью, для кого-то -отчаянным шагом, для кого-то - трезво просчитанным ходом. Не собираюсь никого ни осуждать, ни порицать, ибо выбор судьбы, выбор пути - это всегда персональный шаг. Любой по-своему прав перед жизнью. Кому-то повезло, кому-то не повезло, но судить, в любом случае, не нам. В случае с Виктором Фетом, всё же, можно сказать, что повезло - он преуспел и в науке, и в творчестве (имею в виду поэзию). Не думаю, что всё это далось легко - всё было заработано трудом и душевной ломкой, вживанием в чужой мир, мало похожий на книги Майн Рида и Джека Лондона. И не случайно между стихами, написанными на родине, и стихами, написанными в США, зияет провал в 10 лет: 1985-1995 годы. Видно, было не до стихов. Однако и десять, и пятнадцать лет спустя в душе поэта продолжает звучать неизбывная память о юности:
Летя над сплетеньем дорог,
Забывшись в мотиве одном,
Ты пересекаешь порог
Меж зыбкою явью и сном.
А там, по сожжённым лесам,
Ни юга, ни севера нет -
Внимаешь друзей голосам,
Летящим с далёких планет.
И память твоя всё густей,
Сладка и прозрачна, как мёд;
И кинематограф страстей
Кружит у таганских ворот.
И песнею давних времён
Рыдает волшебный смычок,
И маленький магнитофон
Крутится, как детский волчок.
И движется занавес слов,
И снятся огни и полёт,
Читает стихи Гумилёв,
И Визбора голос поёт.
(В. Фет, Друзьям, 1999)
Объективно говоря, у Виктора Фета есть стихи более удачные и менее удачные. Это относится и к лирике, и к псевдоисторическим поэмам и драмам, и к научно-философским стихам (речь идёт, разумеется, о тех вещах, что вошли в сборник «Под стеклом»). Неудачны, как правило, те вещи, которые банальны и вторичны по своей поэтике или слишком назойливо приправлены публицистическим пафосом и риторикой. Не всегда удачны и научно-популярные размышления в стихах. Более удачны те, что продиктованы искренним чувством, живым впечатлением или спонтанно рождённой мыслью, не испорченной моральной приправой. Честно говоря, их не так много, но они всё же есть. Следует отметить, что часть стихов и трагикомическая опера «History 101» написаны по-английски, - но поэтика и стиль этих опусов мало чем отличается от русских текстов, насколько я могу судить. Видимо, это просто попытка выразить себя на чужом языке в процессе его освоения. К сожалению, в сборник не вошёл перевод В. Фета «Охоты на Снарка» Л. Кэррола - вещь, на мой взгляд, удачная.
Что касается прозы Виктора Фета, то в сборнике она представлена пятью небольшими текстами советского периода творчества. В них есть что-то и от сказок Андерсена, и от фантастики, и написаны они интересно и выразительно.«Сказка о премьер-министре и золотом клопе» - изящная притча об исполнении наших желаний. Сюжет не новый, но автор нашёл своё воплощение этой старой темы. Отрывок «Из романа «Бюргер» - поучительная история о том, что истинная ценность вещей (в данном случае - отшлифованных линз) не всегда совпадает с их рыночной стоимостью. Хорошая стилизация под старинный рассказ, и Левенгук в качестве главного героя вполне уместен. Отрывок «О смене дня и ночи» - маленький натурфилософский этюд об одушевлённости нашей планеты - отзвук древнего гилозоизма и панпсихизма. Отрывок из романа «Жизнь семьи Искариотовых» - фантастическое углубление этой темы с рождением новой науки геопсихологии и гипотезой о естественном происхождении идоломорфных структур (типа идолов острова Пасхи). Для образованного читателя очевидна связь не только с известным романом А. Конан-Дойля и романом С. Лема «Солярис», но и с учением П. Тейяра де Шардена и В. И. Вернадского о ноосфере и её связи с Землёй. Хотя нельзя не заметить и юмористические обертоны всей этой темы. Отрывок из романа «Странствие Теофила» - художественный опыт критики схоластической науки, далёкой от жизни. Жаль, что эта тема не получила своего развития. Очерки написаны более бледно, но по-своему тоже интересны как попытка осмыслить корни своей духовной биографии (в частности - очерк о любимых книгах). Особняком стоит автокомментарий к опере «Доллина доля…» - «Происхождение Мутона». (Об этом см. ниже).
Разумеется, мы оцениваем художественный текст прежде всего по его художественным достоинствам. Но многие стихи, поэмы и драмы В. Фета посвящены научной и научно-философской тематике, и в них неизбежно отражаются взгляды и убеждения автора. Очевидно, мы можем соглашаться или не соглашаться с ними, независимо от художественных достоинств их воплощения. Мне нравятся стихи, посвящённые тем или иным учёным («Линней», «Фабр», «Левенгук» и др.). Мне не всегда нравятся стихи, где те или иные научные идеи и гипотезы излагаются в слегка беллетризованном виде («Будущее», «Клоны», «Набросок» и др.). Эти стихи, как правило, посвящены генетике - области профессиональных занятий В. Фета. Мне кажется, далеко идущие философские обобщения и мрачные прогнозы автора не слишком обоснованы. Хотя, разумеется, каждый волен судить по-своему. Мне лично кажется, что биологический фатализм и генетический детерминизм односторонне описывают человека, его жизнь, его творчество. Здесь не место вступать с автором в философскую дискуссию, но хотелось бы обозначить суть нашего расхождения. Поведение человека обусловлено не только генетическими программами, но и природными, и социокультурными факторами, и в каждом случае имеет место очень сложный синтез этих постоянно взаимодействующих факторов. Может быть, точнее сказать - сложный синэргетический процесс, в котором, как всегда, велика роль случая и отбора. Именно поэтому, при всём громадном значении наследственности, нет оснований для безысходного фатализма и биологического детерминизма. Разум человека тоже кое-что значит. Тем более - коллективный разум. Непонятно также, почему перспективы генной инженерии следует оценивать исключительно в негативном и мрачном тоне. Мне кажется, мы вправе ждать от генной инженерии не только клонирования и конструирования монстров, но прежде всего помощи тяжело больным людям, избавления от тяжких врождённых заболеваний и т. д. Последние стихи сборника (февраль 2000 г.): «Свобода», «Теорема», «Сон» полны безысходности и фатализма. «Нам такая досталась дорога, // Где свободы вообще не дано» - таков конечный вывод автора. Прямо скажем, печальный вывод.
Правда, во многих стихах В. Фета чувствуется явно ироническое отношение к научному прогрессу: «Cyberspace», «Набросок», «Ода компьютеру» и др. В более широком философском контексте можно заметить противопоставление Кибермира и Мира жизни, техники и природы. Но сам В. Фет остается при этом кабинетным учёным и по сути так же далёк от живой природы, как какой-нибудь кибернетик-программист. Всё живое пропущено сквозь призму научного интеллекта, рассудка. Тайна жизни, тайна творения остаётся при этом за семью печатями. Это жизнь под стеклом - и заголовок книги красноречиво говорит об этом способе видения.
Говоря о научной поэзии В. Фета, хочу сделать пару предварительных замечаний. Первое: как бы ни были сами по себе интересны те или иные научные идеи, они могут стать предметом искусства лишь в том случае, если они воплощены в художественную форму, выражены на языке образов, а не понятий, пронизаны личными чувствами и мыслями автора. В этом смысле такие стихи В. Фета как «ДНК» и «Helen» можно отнести к художественным текстам, а вот «Песенка о генах» или поэма «Генезис»,на мой взгляд, уже находятся за пределами поэзии. Вспоминая о традициях научной поэзии в России (яркий пример: стихи А.Л. Чижевского), следует признать, что до уровня настоящей поэзии сочинения этого рода поднимаются крайне редко. Второе замечание: есть целый ряд блестящих писателей-натуралистов, тонко знающих и чувствующих жизнь природы: Тургенев, Лесков, Пришвин, Паустовский и другие. Есть также замечательные учёные-натуралисты, владеющие даром слова на уровне писателей. И у тех, и у других нас поражает не только доскональное знание изображаемого явления, но живой и заинтересованный взгляд автора, его личное отношение к описываемым событиям. Авторы научно-популярных книг пишут, как правило, более отстранённо, научно и объективно. Что касается В. Фета, то он как бы колеблется между холодной объективностью научного подхода и живой художественной манерой изображения. Согласимся, что писать стихи о современной генетике на уровне настоящей поэзии даже для одарённого человека очень не просто.
Тем большего восхищения заслуживает опера «Доллина доля или мутантный Мутон» - несомненная удача автора в жанре научно-художественной поэзии (или, вернее, драматургии). Безупречная логика развития сюжета, яркая индивидуальность действующих лиц, превосходные стихи, выразительные речевые характеристики героев создают убедительное художественное воплощение фантастической идеи, положенной в основу оперы. Сразу скажу, что по глубине заложенного смысла опера далеко выходит за рамки научно-фантастического текста и ставит поистине общечеловеческие проблемы.
Если вкратце изложить содержание оперы, то в основе её лежит фантастическая идея о неком «гене человеческой сущности», который якобы удалось выделить генетику Гене Онегину на секретном Форте Сен-Жермен. Замечу, что в 1998 году, когда была закончена опера, геном человека ещё не был полностью расшифрован. Но, разумеется, и полная расшифровка структуры генома человека ничего не говорит нам о человеческой сущности, а говорит лишь о структуре двойной спирали ДНК нашего вида, отвечающей за передачу наследственных признаков. В том же 1998 году автор написал к своей опере обширный комментарий «Происхождение Мутона», где достаточно подробно разъяснил и замысел своего произведения, и научные основы генной инженерии, и функции персонажей, и исторические корни и параллели. Это освобождает меня от необходимости давать столь же подробный комментарий и даёт возможность остановиться на главном - той философской идее, которая скрыто присутствует в опере.
Итак, «ген человеческой сущности», внедрённый в барана Мутона, делает его внутренне похожим на человека, причём на явно облагороженного, гуманного и интеллектуально развитого человека, какие и среди реальных людей встречаются нечасто. Преображённый Мутон внешне остаётся всё тем же бараном, но при этом мыслит и говорит по-человечески и быстро прогрессирует в своём развитии. Как же протекает это развитие, в рамках какой культуры, какого общества? Автор обходит этот вопрос стороной, но из контекста ясно, что речь идёт о западной культуре, усвоенной, впрочем, в весьма скромном объёме. И вот наш полуобразованный Мутон осознаёт, что человек - жестокий убийца баранов, который веками выращивает их на убой, чтобы съесть их мясо и одеть на себя их шкуру. И Мутон становится во главе движения сопротивления. Агнец, всегда бывший только жертвой, становится борцом. Начинается общепланетная борьба скотины за свои права, тем более что постепенно вся скотина получает «ген человеческой сущности» и умнеет не по дням, а по часам. Опять же, это какой-то очень удачный ген, так как он передаёт только хорошие качества человека, а отнюдь не его пороки. И борьба за свои права, конечно, тоже относится к хорошим качествам. Борьба с угнетением и рабством, с тем, что сильный пожирает слабого - это ведь очень правильно и гуманно с человеческой точки зрения. Но весь фокус, весь экологический и моральный парадокс заключается в том, что бороться надо с человеком-убийцей, человеком-мясоедом, который оправдывает свой звериный вкус и нрав тем, что он - царь природы. А теперь вдруг все стали царями, все стали разумными и свободными! И открыто заявили о своих правах.
Какой удар по самомнению и тщеславию человека! Какой конфуз! Однако, к счастью, есть целые народы и культуры, которые вполне обходятся без мяса. В конце концов, злаки, овощи, фрукты плюс молоко, сыр, творог и масло не требуют убийства живых существ и вполне достаточны для полноценного питания. Люди давно могли бы стать вегетарианцами, если бы не их звериная природа хищников. И вот вроде бы открылась такая возможность! Возможен мирный симбиоз людей и животных, эра каннибализма уходит в прошлое. Но не тут-то было! «Ген человеческой сущности» внедрён уже и во все растения. И они тоже объявляют войну своим ненасытным убийцам - людям и животным. А их способность вырабатывать разнообразные яды, токсины и наркотики делает их неуязвимыми. И вот на всей планете остаётся лишь море трав, и звучит чудный финальный хор трав: «Дивная зелёная планета…». Все животные стёрты с лица Земли, остались лишь растения-автотрофы. Идеи свободы, равенства и братства победили!
Мне кажется, реальный текст оперы по глубине своих идей превзошёл первоначальный замысел автора, и это самый большой комплимент, который может быть сделан автору. Надеюсь, найдётся и тот композитор, который сможет счастливо довести этот замысел до конца, написав к опере музыку. Возможно, следует лишь изменить название оперы на более точное.
В своих стихах и драмах В. Фет размышляет не только о философских проблемах генетики, но и о более привычных темах: истина и ложь, добро и зло, свобода и тирания и т. д. Здесь можно отметить ряд удачных художественных находок, но всё же эти размышления довольно часто сбиваются на декларацию прописных истин, не доходя до подлинной глубины проблемы. Сюда же примыкают художественные размышления В. Фета о природе театра, лицедейства и актёрской игры (См. драмы «Эломир» и «Гистрионы»). Здесь тоже нет ничего нового, хотя драматическая форма диалога позволяет как-то оживить эти старые мысли и идеи. Слабость жанра интеллектуальной драмы в том и состоит, что при банальности обсуждаемых идей или проблем драма автоматически становится фарсом, а герои - рупором прописных истин или благоглупостей (если не просто глупостей). К сожалению, это в полной мере иллюстрируют юношеские драмы В. Фета. Более поздняя опера «History 101» написана по-английски и поэтому выходит за рамки нашего обсуждения. Но сама попытка постичь дух и смысл истории в подобной драматической форме, несомненно, заслуживает внимания.
То, что меня огорчает в книге В. Фета - это полное отсутствие тем и сюжетов, связанных с Академгородком, с университетом, с его друзьями и коллегами, с тем особым и неповторимым миром, который так памятен и значим для всех нас, связанных с городком 70-80-х годов. Даже впечатления от Туркмении, где автор жил и работал в 1976-1987 гг., представлены в ряде стихов достаточно живо и выразительно - но о городке нет ни слова. В этом есть какая-то загадка. И это очень печально - каждое живое свидетельство драгоценно, а его утрата невосполнима.
Кстати, как это ни удивительно, но точно так же зияет своим отсутствием тема «открытия Америки» в стихах американского периода. Как будто бы за 10 лет своей американской жизни автор ничего не увидел и не узнал такого, что было бы достойно его просвещённого внимания. Всё, что он нашёл нужным отразить (да и то в очерке) - это спектакль «Голый король» Е. Шварца в Чикаго в постановке В. Смехова. Больше ничего интересного в Америке он не нашёл. Это просто поразительно! Мир химер воображения, книжных и сценических героев полностью вытеснил у поэта В. Фета реальный мир. Нельзя не отметить, что в творчестве В. Фета, достаточно богатом культурными аллюзиями и именами, почти не упоминаются подлинно великие поэты и писатели, философы и мыслители ХХ века - создаётся впечатление, что он просто не был с ними знаком. Годы жизни в Средней Азии с её богатой самобытной культурой также не оставили никаких следов интереса к этой культуре. Видимо, жизнь в глухом заповеднике не давала возможности поближе познакомиться с восточной культурой. А, может быть, просто не было к ней интереса. Хотя даже по контрасту с научно-элитарной культурой Академгородка такой интерес мог бы появиться. Всё-таки это Восток, которым грезили русские поэты от Жуковского до Хлебникова.
Ещё один примечательный момент - полный культурный релятивизм автора. На равных правах, как фишки в игре, мелькают имена реальных и литературных персонажей разных эпох и стран, - но ничего своего, родного за ними не видно, не чувствуется. Почти все герои поэзии В. Фета – лишь фикции ума, говорящие марионетки в безумном театре абсурда, созданном воображением автора. Такое вот виртуальное киберпространство, где любой герой может быть вызван простым щелчком «мышки» и снова отправлен в небытие. Разве что к героям науки типа Дарвина или Левенгука чувствуется более личное, более интимное отношение. Да ещё к актёрской братии всех времён и стран. Да ещё к мутантному барану Мутону в одноименной опере. Трудно сказать, в чём здесь причина, но реальные живые люди В. Фету неинтересны (кажется, единственное исключение - актёр В. Смехов). И уже вовсе удивительно - в книге почти нет стихов о любви. Ни в одном драматическом произведении В. Фета нет даже намёка на любовную коллизию. Мэри в «Мутантном Мутоне» и Дона в «Эломире» - вот, кажется, и все женские персонажи, причём Мэри ласкова только с бараном Мутоном, а Дона вообще больше похожа на мужчину. Никакой романтической страсти, никакой эротики…
Тем драгоценнее и радостнее увидеть в книге В. Фета те немногие стихи, где слышна безыскусная мелодия, полная истинной поэзии, где автор решается раскрыть свою душу, отбросив цензуру разума. Это стихотворения «Минуты», «Воздушный шар», «Странник», «Колыбельная для Августа», «Сон». Пожалуй, ещё несколько стихотворений: «В октябре», «Песни», «Друзьям». Хорошо, что эти стихи есть, что они освещают и согревают своими огоньками книгу, переполненную научными мыслями и театральными масками.
Куда направлен вектор творчества Виктора Фета? К горькому разочарованию разума, неспособного постичь сокровенную тайну жизни и мирового бытия - или к далёким волшебным островам новых открытий? Мне кажется, рано давать окончательный ответ. Продолжается жизнь, продолжается познание и творчество, и это само по себе - знак победы над энтропией. Пока в душе поэта живёт вера в творческую силу слова - ещё не всё потеряно, ещё не всё закончено. И мудрость зрелого опыта, соединившись с зоркой памятью души и ума, будем надеяться, ещё порадует нас новыми творениями и открытиями.
Июнь 2003 г.
|
|