|
На правах рекламы: |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск второй
ЗАПИСКИ БАРОНА ТИЗЕНГАУЗЕНА
Страница 2 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
«День Парижской Коммуны»
18-го марта, в день «парижской коммуны», я был в большом селе, центре района. Так как работа была у меня срочная, то договорился со служащими и председателем РИКа работать в этот день с утра, а вечером праздновать. Главной причиной не останавливать начатую работу послужила надвигающаяся распутица, которая могла меня отрезать от других районов, куда я должен был ехать. Все это понимали, а потому с охотой согласились работать 18 марта. Приступили с утра к работе, но не прошло и двух часов, как местком пришел и снял всех с работы. «Сегодня великий день, а потому всякий трудящийся должен веселиться и праздновать», - говорил он. Служащие стали робко возражать, я также пытался доказывать значение и срочность бюджетной работы, указывал на опасность передвижения в распутицу. Но местком был неумолим. Чувствуя, что далее пойдут разговоры на «контрреволюционные» темы, я смирился и мы разошлись.
Выходя из райисполкома, я столкнулся с крестьянами, приехавшими издалека в РИК по делам и недоумевавшими, почему у дверей РИКа вывешен двухсаженный красный флаг.
- А пошто энто-то висит?, - спрашивали они меня, указывая на флаг. Я объяснил, что сегодня праздник «парижской коммуны».
- Да нам-то что? Пущай коммуния и празднует, а мы – христиане! Ишь ведь, дело-то како! 30 верст по эфтакой дороге прокатили и занапраслину! Чаво же таперича делать-то? Индо ждать что ли здеся и к Сидорычу пойтить, индо ехать домой?, – говорили они, почесывая затылки. – Ну и коммуния, прости Господи!
Я посоветовал не гонять по такой дороге лишний раз лошадей и переночевать у Сидорыча. К сожалению, мой совет пришелся по вкусу, так как у Сидорыча, по словам мужиков, беспременно должна быть самогонка, что к «маслянке» он наварил 30 ведер.
- Так вот оно что! - говорил рыжий мужичонка, – Таперича, знамо дело, опять загуляем до понедельничка! (Была пятница). Чем мы хуже? И мы справим ихнюю коммунию, спаси Боже!
Я пошел на квартиру, где ночевал. Там сынишка ямщика, парнишка лет 15-16-ти, только что вернулся из школы крестьянской молодежи, где слушал доклад о парижской коммуне. Я стал расспрашивать его, о чем и что говорили? Не знаю, докладчик ли был плох, или мой парнишка мало понял, но только из всего, что он слышал, у него сложилось впечатление, что Марат и Робеспьер – все равно что Ленин; разница в том, что тех затерли попы и буржуи, а Ленина не смогли одолеть. На мой вопрос, где находится Париж, парнишка решительно и смело ответил, что точно сказать не может, но знает, что Париж – в России, около Крыма, где французы и англичане живут. Парнишка окончил школу II-ой ступени и теперь готовится стать сельским агрономом.
Никаких шествий и процессий в этот день я не видал, но знаю, что в трех школах, в избе-читальне, в народном доме и в различных кружках были лекции и доклады на ту же тему. Присутствовали только дети и подростки. Крестьяне работали, как всегда, и конечно, думали, что их дети обучаются в школе наукам и грамоте, как в обычный школьный день.
Около шести часов вечера по домам начали ходить комсомольцы, приглашая обязательно посетить вечером кино-передвижку. Стоимость билета – 10-20 копеек. Картина назвалась «Халтурин». Одна баба упорно отстаивала свои законные права – ухода за больным ребенком; но радушные комсомольцы все же настойчиво требовали посещения кино, доказывая, что знать «жизнь Халтурина» должен всякий сознательный крестьянин. Хозяин сидел на лавке, слушал и тупо молчал. Наконец, он не вытерпел и твердым глухим голосом сказал:
- Ступайте- ка, молодчики, по добру – по здорову! Отвяжитесь! Чаво понужаете! Без вас знаем чаво нам надоть!
«Молодчики» сразу, без возражений, удалились, но из сеней слышны были угрозы:
- «Записать его! Третий раз отказывается, сволочь! Контрреволюция проклятая! Сообщить в ячейку, там тебе покажут такую картину, что не рад будешь!
А в избе в это время под крик больного младенца баба ругала своего мужика за то, что тот не заплатил 20 копеек:
- Ты про дядю Исая забыл, дурья твоя голова? Он тоже все не ходил, не ходил, а потом засадили его за кражу лошади. А какой он конокрад, хромый, еле ноги волочил и к лошади-то подойти боялся? Уж ты заплати, касатик, 20-то копеек, а там и не ходи; Митьку пошли!
- Врешь, дура! И так налогов много! Нешто слыхано энто дело, штоб в киантру заставляли ходить? Я сегодня в церкву пойду, свечку справлю за Ильюшино здоровье! 40 копеек отдам, чтобы Господь его сохранил, да избавил нас, грешных, от киантров и комсомольцев! Спаси и помилуй! А ты: «отдай 20 копеек»! – Не отдам! Слышь ты, не отдам! Хоть зарежь - не отдам!
Голос захрипел, слезы душили его…
На другой день после «Халтурина» шла картина «Камергер его Величества». Утром, проходя в школу, я встретил мальчишек, которые выпрашивали копеек, чтобы набрать гривенник на кино.
22/III-1926 г.
с. Ужаниха.
Выборы в деревне
Немало времени отнимают у крестьян выборы. Конечно, выборы дело хорошее; отчего не выбирать? Но выбирать ежегодно, ежемесячно, еженедельно, хотя и приятно, но, к сожалению, доступно немногим, пожалуй, только бездельникам, а крестьянину, занятому работой, добыванием себе пропитания – недосуг!
- Пущай себе выбирают, коли делать-то им нечего, мы им не препятствуем, ихняя коммунья воля! Только нас-то уволь, оставь нас в покое, - говорил мне один степенный, средних лет мужик, - не мешай нам работать, да баб наших по выборам не таскай.
- Это что, выборы, - говорил другой , менее степенный, нервный крестьянин. – Ну ладно, выбрали им кого они просили, думаем отвяжутся! Так нет же, давай еще перевыборы делать. Ну для че, спрошу я тебя? Ведь мы согласны были на ихнее, нам-то ведь все едино кто из них будет править в сельсовете, да в РИКе; знаем, что пользы нам все едино никакой не будет! Понимаем и мы тоже, что платить им надо-ть, без эфтого не обойтись, потому ихняя власть. А кому из них платить – нам все единственно, видим ведь, что голытьба, голоштанники и работать не могут, а жрать-то надо-ть! Оставь ты только нас-то в покое, дай ты нам работать, не мешай нам! Так нет же, мало им эфтого, песьи дети, лодыри, на перевыборы, да опять на выборы гонят! И куды только, касатик ты мой, выбирать не заставляют, прости Господи! И в сполкомы, и в советы, и в комитеты, и в комиссии, и в секции каки-то, и в потребилию, и в кооперацию, да при школе, да при больнице, да при агрономии каки-то советы. И куды только не выбирали, сказать-то даже совестно, милицу так и ту даже выбирили. Не знаем сами и не понимаем, куды этто такое множество народу-то выбирать? Что за польза от эфтого выходит? По нашему так только мешают работать учителям да дохтурам; они, сердешные, мечатся, мечатся и не знают кому надо-ть угождать, кому подчиняться – начальству аль приставленным к ним? Просто одна прокламация выходит! И жалко-то этто, и смешно!
- Да, плоха наша жисть стала, - говорил первый мужик. – Ранее что? Один раз в три года выбирали в волость старшину, да судей, да сельского. Так ведь не все же и шли на выборы, а малая только часть и знали кого выбирали, никто не приказывал, никто не указывал, никто не гонял, сами шли доброхотно. Выбирали кого хотели! И ведь, милый ты мой, сраму-то не было, баб не таскали, да и парнишки не гуторили, не смели, молчали! Ведь подумать-то даже непристойно, а не то что слышать да видеть! Баба мне указчик? Да парнишка 17-ти лет?! Тьфу, ты, прости Господи, срам-то какой, касатик, подумай сам!…А и то сказать, что они смыслят? Баба? Так она при своем деле - голова, при доме, при детях. А на выборах-то, что ей делать? Жалко даже совестно смотреть на нее!
И он стал сетовать на то, что баба и сама отлично понимает это и стыдится сама себя, но ничего не поделаешь, силой гонят. Недавно, рассказывал он, на перевыборах в сельсовет и комитет взаимопомощи пришли в избу и пригрозили бабе, что если она не пойдет, арестуют ее. Обиднее же всего ему показалось то, что арестом грозили комсомольцы, самые пьющие, что ни наесть парни изо всей деревни, которые и пахать-то не умеют, а не то что другое что-либо делать.
Дорогой тоже мне рассказывал ямщик, что у них в деревне один бобыль согласился за два ведра самогона в десять комиссий поступить. Ну и выбрали его. Служит исправно, на каждое заседание ходит. Только после трех месяцев запросил еще два ведра.
- Не могу, - говорит, - силушки моей боле не хватат, уж оченно зазорно этто – дохтура и агрономию научать: совесть и у меня ведь есть, - говорит, - хоть какой ни на есть я бобыль, а тоже понимаю: не обессудьте, православные, прибавьте два ведра, авось совесть-то мою и залью.
И что же вы думаете? Положили мужички к Пасхе дать ему еще два ведра; жалко стало, да и самим дороже станет, как по комиссиям начнут таскать. Ямщик уверял меня, что после этих выборов коммуния от них отстала и даже считает их, мужичков, вполне сознательными и надежными.
Вот ещё тоже интересный случай.
В деревню прислали «ликвидатора» неграмотности для взрослых. Приехал парнишка лет 18-ти, комсомолец, конечно. Стал обходить дворы и приглашать учиться грамоте. Дело было осенью, досуг кое у кого был. Человек 20 стали ходить, думая научиться читать да писать. «Ликвидатор» тот час же приступил к занятиям. Начал читать лекции о Ленине, Марксе, о религии, да про то как надо пахать да сеять. Мужички походили – походили с неделю да и порешили сделать выборы кому ходить к «ликвидатору», потому [что] стыдно даже стало за парнишку.
- Этто нас-то, - говорят, - учить как пахать? Да и в церкву не ходить?! Ишь ты, вострый какой! Нет, брат, врешь, ты спервоначалу научись работать, да семью накорми, а уж потом языком-то и лапочи! Пакосник этакий выискался. В церкву не ходи!! Да понимаешь ли ты сам-то, что мелешь? Чертов сын, комсомолия проклятая! «Треплеплёт», вот кто ты! Прости господи».
И выбрали со всего села 12 человек самых захудалых, лодырей да пьяниц, и назначили им по два раза в неделю три месяца ходить и слушать «ликвидатора».
- Пущай, - говорят, - походят; может, исправятся да опосля работать зачнут; а нет, так мы их еще в советы да в комиссию выберем.
Вот ведь до чего озлились! Выбранные струсили и стали посещать «ликвидатора»; ни одного дня не пропускали. Мне потом в райисполкоме председатель, разговорившись, хвастал, указывая на этот ликпункт, что посещаемость образцовая, усердие огромное и успехи большие. Полагает на будущий год увеличить число ликпунктов и в других деревнях, потому, говорит, польза большая, и мужики сами просят: открой, да открой!
Да! Вот это выборы были! Это от себя, от всего сердца, без всякого принуждения! И овцы целы, и волки сыты!
Мудрен и остроумен, как я погляжу, русский мужичок. Мало еще его знают. Крепко он держится за свои права, за свою самостоятельность! Трудно его обойти. Пожалуй, чего доброго, и большевички не выдержат экзамена, срежутся?
Поживем – увидим.
24/III – 26 г.
с. Ужаниха
Сельский бюджет
Сценка
- Митька, слыхал?
– Чаво слыхал?
- Чаво, чаво, дурья голова, Бюджель приехал.
- Какой Бюджель? Кто таков? Для чё?
- А я почём знаю, сказывали, что приехал, а кто таков будет - не знаю; а только сказывали нам будто седой, надо полагать – старый. Да вон глянь, кажись идет кто-то с председателем в сельсовет, должно быть ён?
– Ён и есть, мотри, мотри-ка, старый и есть, - а только высокий да тонкий. Ишь ты, Бюджель какой! А я так думаю, Сашка, что ён не смахивает на коммунию.
- Пойдем-ка глянем поближе чего будет-то. Да пойдем, чего уперся-то, не укусит!
Пошли… Дорогой к ним присоединилось несколько парней, мужики, бабы с ребятишками… Народу набралось много. Часть вошла в сельсовет, часть осталась на улице, в том числе и Митька с Сашкой.
- Скажи ты мне, миляга, по каким таким делам и откуль Бюджель приехал и что ему надоть у нас? – спрашивал корявый мужичонка в лаптях вышедшего из сельсовета Прохорыча.
- Откуль? Вестимо, из Новосибирска, только это не он Бюджель. Он говорит, что Бюджель он с собой привез по распоряжению губернского начальника. Не знаю, зачем не хочет его показать, а только все хвастит, что пользия от его будет большая! Послухаем, чего там лопочут, да попросим нам показать его.
В это время подъехал к сельсовету представитель РИКа. Прохорыч, Сашка, Митька и другие мужички обступили его и стали расспрашивать кто это такой приехал и по каким причинам хвастает, а не хочет показать Бюджеля.
– Сам сказывал, что привез, а только, говорит, опосля увидаете. Уж не обманщик ли какой из цирка?... В прошлом году тоже приезжал такой, наобещал всякого: и хвокусов и штуков разных, даже «глас вопиющего в пустыне» обещал показать, а не то что Бюджеля, и деньги уперед взял, а на деле вышел один обман: глупости какие-то достал, да из шапки трех пташек выпустил, а они опять ему в шапку прилетели. С тем и уехал. Эка невидаль! У нас голубев не только что в шапку, а и в губу загнать сколько хочешь можно, хоть 30 штук… Уж ты не допусти до обмана, упреди мужичков, чтобы деньги заранее не отдавали, а то опять ни с чем останутся!
- Что вы такое мелете, товарищи?! Это из Новосибирского ОкрФО приехали помогать строить бюджеты: нынче и вас в сельсовете будет свой самостоятельный бюджет. Сами будете его строить и сами будете вести свое хозяйство.
- А пошто тебя-то отмахнули от постройки? Ведь ты, кажись, все ладно справлял – ишь какую школу-то поставил! Иль может проштрафился? лишнее хватил? Небось был бы партельный, так не смахнули бы.
- Что за глупости! Я вам говорю, что теперь вводят самостоятельный сельский бюджет для вашего сельсовета. В этом году у нас в волости бюджет только один, в вашем сельсовете, а в будущем году [будет] во всех сельсоветах района.
- Так значит правда, что ён привез Бюджель для нас? А почему тогда не хочет показать? А неуж-то ты думаешь, что ён к будущему году может набрать столько Бюджелей, чтобы на все сельсоветы хватило? Тут, брат, что-то не так! Этого быть не может. Где же ему найтить столько Бюджелей? Ведь поди не одна наша волость в губернии! Пойдем-ка к ему, да поспрашаем, а то ты верно что-то путаешь, хоть и грамотный человек.
Председатель, Прохорыч и несколько мужиков пошли в сельсовет. Там инструктор разливался соловьем и, оканчивая пояснения о сельском бюджете, доказывал пользу и необходимость его для деревни. Прохорыч сразу же обратился с вопросом:
- Ты, ваше благородие, господин–товарищ, все расхваливаешь Бюджель, а показать его не хочешь, ты, миляга, покажи его нам, пусть он сам с нами поговорит, мы тогда и увидим – гож ён для нашего хозяйства, али не гож. Да скажи из каких местностев его привез?
- Я не понимаю про кого вы, товарищи, говорите? Кого вам показать? – отвечал приезжий.
- Как кого? Да вестимо, того самого кого к нам привез; звать мы его знаем как, люди говорили, что ты же прозывал его Бюджель, а только имени его им не сказывал. Чего же ты прячешь? Привез – так и показывай! Али может издевку над нами хочешь делать, так мы до этого не допустим. Энто в прошлом году поддались как хвокусник приезжал да подсадил нас на пять целкачей, а ноне не поддадимся, не выпустим тебя пока в точности не покажешь нам эфтот самый Бюджель. А денег, так и знай заранее, не заплатим. Как все покажешь нам как следует, так деньги и получай, а заранее – ни в жисть, и не проси, ни единственной копеечки не дадим, хоть лопни.
- Что за вздор, товарищи, вы говорите! Я приехал к вам по распоряжению начальства, чтобы пояснить вам о том, что с 1 октября вы будете иметь свой собственный бюджет, то есть составите смету ваших расходов и доходов и будете вести сами свое сельсоветское хозяйство по этим сметам. Это и есть бюджет. Ранее РИК отпускал вам деньги на школу, на содержание сельсовета, а теперь вы сами, на ваши же деньги будете содержать необходимые вам учреждения.
- Вон оно что! Вона куда загибаешь, а мы совсем не про энто-то думали! Ну коли так, так скажи-ка нам: все наши денежки, что платим, пойдут нам, либо только малая толика? Али может ты налоги хочешь увеличить? Так мы те прямо скажем, коли еще налогов наддадут, так никакого твоего бюджеля нам не надоть! Нипочем не надоть! Вот что! А почему, скажи нам, при нашем председателе, вот ен тут стоит, почему ты нам приказываешь свой бюджель держать, а не другим деревням? А ли мы в чем проштрафились? Так вот сам председатель может доказать, что мы исправно, кажись, все повинности плотим, недоимок за нами – самая малая часть и никаких грубостев коммунии не делаем: что коммуния приказывает – тому и подчинялись и выбирали завсегда кого они приказывали, на собранья таскались исправно, и против них никогда ничего на собраньях не высказывали. А что промеж себя когда толковали, так эфто что говорить, иногда бывало; только ведь и то сказать: батюшку-царя, бывало, и то ругали, что бога гневить, а не то что какую-то коммунию лягавую. А и то вам сказать, ваше благородие, господин-товарищ, что если тебе про нас люди что сказывали, то не верь, - это по злобству. Вот и сам председатель может подтвердить, даже спроси его!
- Что вы, что вы такое, граждане, говорите? Никто на вас не жаловался, никаких налогов новых на вас не накладывают, а для вашей же пользы, для вашего же удобства хотят, чтобы вы сами распоряжались вашим же сельсоветским хозяйством, а не РИК! – говорил инструктор.
- Вон оно что, вона куды повернул! А все же мы те вот что скажем: наш председатель, кажись, ни в чем не виноват. Это ты про его думаешь и хочешь отстранить занапраслину. Хозяйство ён вел исправно, вон, гляди, какую школу выкатил; мы им довольны и будем просить разрешение у коммунии выбрать его и на следущий год, потому человек обходительный, хозяйственный, не партельный. Коли хошь, мы и бумагу подадим, а ты за нас похлопочи, чтоб дозволили его выбрать, потому всем известно, человек ён старательный и нашу линию гнет, а не коммуньскую. А что на счет постройки школы, - то немного хапнули, так это не ён, а член РИКа. Нам это все в точности известно. Так ты уж сделай милость, оставь наш бюджель при ём, а то занапраслину человека обижать хочешь. Так-то, господин-товарищ, будет лучше и спокойнее, да и обиды никому не будет - ни нам, ни председателю.
- Да что вы, граждане, – заговорил председатель. – Какая мне обида? Никакой обиды нет! Вам же польза от вашего бюджета, вам же лучше будет, коли вы сами будете справлять ваше хозяйство!
- Ой, не хитри, Егор Иваныч. Ты не хуже нас понимаешь в чем дело, ведь ты крестьянин. Только вот что мы те скажем: бюджель эфтот к нам назначили потому, что ты боишься, что налоги платить не станем; что много недоимки ноне будет – так это неправильно. Платить мы не отказываемся и по силе возможности все уплотим, а коли, как ты говоришь, нам пользия будет, так мы никакой пользии в эфтом бюджеле не видим, а только одна волокня для нас. Коли бы дозволили школу содержать, да обучить как следует по-нашему, по-христиански, так это было бы дело. А то ведь, сам знаешь, что до этого не допустят, а будут учить по-своему, по коммуньски! Значит, нам править своей школой никак нельзя. Так пусть они и бюджель свой держат сами, при волости, а нам его не надо! Для эфтого председателя, да членов выбираем, да наши денежки им плотим, чтобы они с коммунией дело вели, да коммунию до нас не допущали! А то что же выйдет? Нам же самим и с коммунией путаться придется, как бюджель у нас свой будет, а и тебя еще и членов содержи, да денежки плати! Нет, брат, – энто не подойдет! Пущай его благородие, господин - товарищ, начальству энто все и скажет, да попросит, чтобы от нас бюджель эфтот отмахнули, потому и без его расходов много. Мы и так все приказанья сполна [выполняем] и никогда не кочевряжимся, завсегда повинуемся начальству, потому понимаем, что без начальства никак невозможно, и денежки начальству нужны. А что касается до бюджеля, так ты им скажи, что мужику бюджель не подходит и увези ты его, сделай такую божескую милость, обратно в Новосибирск и отдай его коммунии, пущай она его хошь держит у себя, али по прежнему – в «районной волости».
с. Каргат
25/VII-1926 г.
|
|