|
На правах рекламы: |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск второй
Алиса Поникаровская
СПИНОЙ К ЗАЛУ
Рассказ
Мне понравился этот столик. Сидеть спиной к залу и смотреть в огромное, во всю стену, затемнённое окно - было как раз то, что нужно. В этом случае свет от неярких ламп, сделанных из тёмного дерева и стилизованных под свечи, будет падать мне в спину, до барной стойки с её ярким освещением мне вообще не будет никакого дела, но самое главное - никто, кроме официанта, который, я смею вас уверить, не задержится надолго у моего стола, - не сможет увидеть моих глаз. Вот, кстати, и он. Дежурная, приклеенная улыбка, словно украденная из новомодных глянцевых журналов, больше напоминающих комиксы, неизменный белый верх ослепительной рубахи и чёрный низ тяжёлых шёлковых брюк. Передо мной плавно ложится раскрытая кожаная папка, рука с аккуратно подстриженными розовыми ногтями привычно чиркает колесом зажигалки и тянется к стоящей на столе свече.
- Спасибо, не нужно, - я задерживаю его руку и дую на пламя.
Одного выдоха хватает, чтобы умертвить так некстати вспыхнувший огонёк. Если официант и удивился этой моей выходке, то виду не подал. «Впрочем, - «философски» думаю я, - за время своей работы он, наверное, видел многое, даже несмотря на то, что это заведение скорее относится к разряду приличных...»
Официант делает попытку отойти, чтобы дать мне время для выбора, но я останавливаю его быстрым движением руки. Мне очень не хочется, чтобы кто-то нарушал выстроенную мной композицию с не оригинальным, а скорее даже банальным названием: «В ожидании Её». Теперь для полноты картины потребовался бы бокал красного вина и непременно зажжённые свечи, которые будут меланхолично оплывать под звуки тоскливой музыки, несущейся откуда-то со стороны бара. Но свеча уже не горит, со стороны бара несётся что-то ультрамодное, я даже улавливаю несвязный текст о невесте и добермане, а бокал пресловутого «искрящегося вина» я заменю французским коньяком и горячим кофе. Здесь варят хороший кофе.
- Всё? - официант настойчиво заглядывает мне в глаза.
Мне не нравится его настойчивость. Сегодня я предпочитаю, чтобы никто не видел моих глаз.
- Всё, - киваю я и возвращаю ему меню, но официант почему-то не уходит.
- Если вам понадобится что-то ещё...
Явная заинтересованность в его взгляде мне тоже не нравится.
- Мне понадобится, чтобы меня никто не беспокоил. Вы - в том числе. Хорошие чаевые в этом случае гарантирую.
Не хотелось хамить, но его присутствие раздражает меня всё больше и больше.
Официант подхватывает меню и отходит, я провожаю его коротким взглядом и через пару секунд забываю о нём.
...За окном - солнце, но через затемнённое стекло кажется, что на улице сумерки. Серо-коричневые сумерки начала осени. Мне нравится то, что мир за окном не раскрашен в яркие краски - через это стекло не видна красно-жёлтая броскость листьев, разноцветные куртки на спешащих куда-то прохожих, серая змея асфальтовой дороги и размазанные пятна машин, несущихся по этой змее. Ощущение чёрно-белого кино, старой, потрёпанной ленты, с которой не только давно стёрлись титры, но и сама плёнка, потрескавшись от времени, стала не просто чёрной, а, скорее, коричневатой с подпалинами. Меня это устраивает. Теперь никто и ничто не мешает мне думать о Ней.
Банальный вопрос - с чего всё это началось?
Человеческая память избирательна, и чёткую хронологию не могут с точностью восстановить даже два человека, бывшие непосредственными участниками события, которое они пытаются вспомнить. У каждого в голове живёт собственная версия произошедшего, и порой две эти версии не сходятся друг с дружкой практически ни в чём... Бог знает, от чего это зависит... Ты можешь помнить, как отец выдрал тебя ремнём за какую-то малышово-подростковую шалость, но сама шалость напрочь вылетит у тебя из головы... Или, наоборот, ты будешь вспоминать великолепный старый фильм, на который ты, клянча деньги у родителей, пробираешься, еле дыша, уже не в первый и даже не во второй раз, но с годами из твоей памяти совершенно сотрётся и название этого фильма, и сюжет, и лица актёров... Поэтому собственно, наверное, неважно, с чего всё началось... Но я сознательно сижу за этим столиком за час до Её прихода. Мне нужно собраться с мыслями, мне нужно отчётливо понимать, как теперь себя вести и что теперь со всем этим делать... Воспоминания - лучший способ обработки информации, особенно когда вся она вам не ясна и для создания отчётливой картины вам нужны дополнительные эмоции, которые заменят несуществующие фрагменты... И тогда из всей этой запутанной мозаики, из этого огромного пазла ваших воспоминаний и эмоций сложится полноценная картина того отрезка вашей жизни, в котором вам так необходимо разобраться...
Моё детство прошло в нищем украинском городке. Пыльные улочки, зелёные деревья, обилие фруктов, отсутствие денег и горячей воды в кране. Она жила через дорогу, в соседнем доме. Окна моей комнаты выходили на Её окна. Какое романтичное начало... Но никакой романтики не было и в помине. Мы носились по этим пыльным улочкам, мы сбивали палками груши в школьном дворе, мы залезали по ночам в чужие сады, потому что абрикосы, украденные у соседей, всегда казались вкуснее и сочнее, чем те, что росли в родительском саду.
Она была на три года младше меня - тощая, большеглазая девчушка с выгоревшими на южном солнце волосами, которые тогда казались мне настоящей соломой, с вечно ободранными коленками, не поспевающая за нашей ватагой, потому что та компания, в которой так прекрасно проводилось время, была компанией моих ровесников, и на Неё смотрели слегка свысока и поначалу пытались отгонять, но после того, как Она, недолго думая, отчаянно заехала палкой прямо в живот самому главному заводиле, Её оставили в покое. Ну, в самом деле, не бить же эту пигалицу! С малышнёй связываться - себя не уважать! Я очень отчётливо помню, как Она стоит посреди двора, вращая огромными глазищами, в которых есть всё, что угодно, - от возмущения, обиды, раздражения до ярости, бешенства, сознания собственной правоты... В Её глазах было всё, кроме слёз. Она не умела плакать. Остренькое личико, полное решимости, светлое платьице, едва прикрывающее тощую попку в белых трусиках, торчащие в разные стороны разбитые коленки и судорожно сжатая рука, в которой покачивается огромная ветка, едва ли не больше Её самой...
Я закрываю глаза и, сидя в этом полутёмном ресторане с чашкой ароматного кофе и бокалом коньяка в осенней, промозглой Москве, вспоминаю запах южного солнца и пыли, которым тогда пахли Её торчащие во все стороны волосы...
Потом была школа и коричневые платья, одежда на Ней горела, у фартучков постоянно отрывались лямки, пуговицы и карманы, портфель через пару недель школьной жизни превращался в боевой блин - этим блином было так удобно бить по головам приставучих мальчишек. Мы взрослели, но собственно ничего не менялось - всё та же тощая фигурка, те же торчащие в разные стороны соломенные волосы, та же ярость во взгляде... Тогда первый раз мне удалось увидеть, как Она плачет... После очередной потасовки на перемене, отчаянно отбившись от всех мальчишек, Она шмыгнула носом, победно собрала с асфальта разбросанные в пылу драки учебники, подтянула поясок фартука и, так же победно оглядев поле боя, чуть прихрамывая, удалилась за старый сарай, который стоял прямо за зданием школы. Любопытство тогда заставило меня пойти за Ней. Принимать участие в школьных потасовках мне было неинтересно, роль стороннего наблюдателя меня абсолютно устраивала, тем более что уже тогда, в 11 лет, в моей голове оформилось сознание того, что надолго в этом городе я не задержусь - эта провинциальная нищая жизнь не для меня, поэтому не имеет никакого смысла растрачивать собственные силы на такие вот детские забавы. Моё детство никак не являлось образцом для подражания, и вспоминать его когда-нибудь в старости, сидя в кресле-качалке в окружении любящих внуков, не входило в мои планы. Как я понимаю сейчас, наверное, в этом было что-то от настоящего занудства, хотя, если посмотреть с другой стороны, - человек, который уверенно идёт к своей цели, никуда не сворачивая и не отвлекаясь, для некоторых тоже является занудой, впрочем, чужое мнение всегда волновало меня меньше всего.
Сарай почти вплотную примыкал к высокому забору, но между ним и забором оставалось достаточно места для Её худосочной фигурки. Мои глаза моментально выхватили из полутьмы пыльной щели вздрагивающие плечи, обтянутые коричневой тканью форменного платья, склонённое к груди личико, шальной лучик солнца падал откуда-то сбоку прямо на смуглую, усыпанную мелкими веснушками щёку, по которой катились отчаянные детские слёзы. Эта картина вызвала у меня приступ непонятного мне умиления.
- Ты чего ревёшь? - хриплый звук моего голоса заставил Её вздрогнуть и съёжиться, одновременно с этим принять недвусмысленно угрожающую позу. Она моментально стала похожа на шипящего котёнка со стоящей дыбом шёрсткой, которого загнала в угол любопытная собака и который в любую минуту готов либо отскочить и удрать, либо напасть и поцарапать.
- Тебе чего? - неприветливо ответила Она. Слёзы моментально высохли, глаза заблестели так же ярко, как тогда, когда Она сжимала в руках палку.
- Ничего, - лёгкое пожатие моих плеч слегка успокоило Её.
- Они мне ручку от портфеля оторвали, - шмыгнув носом, доверительно сообщила Она.
Улыбка против воли появилась на моём лице: Она могла так отчаянно плакать от того, что у портфеля, который давно и на портфель-то не был похож, оторвали ручку. Только много лет спустя мне стало ясно, что в этом-то и была вся Она...
Выпускной класс я помню смутно, таковы, впрочем, и большинство воспоминаний собственного детства. Самым ярким впечатлением был последний звонок, на который пришли почти все ученики школы. Она не оказалась исключением. На Ней было длинное белое платье с открытыми плечами, которое подчёркивало ровный загар тонких рук; волосы, отросшие за год, перестали напоминать солому, потемнели, стали рыжевато-каштановыми: в нашем городе было много каштанов, мне всегда нравился этот цвет, тем более, что мои собственные волосы были чёрными и жёсткими, мне большого труда стоило расчёсывать их по утрам. Её волосы слегка завивались лёгкими прядями, которые разносило в стороны от малейшего дуновения ветра. Захотелось подойти к Ней и легко дунуть в лицо, чтобы непослушные пряди, поднявшись в разные стороны, открыли сияющие огромные глаза, которые по-прежнему светились так же ярко, как и десять лет назад. В ту же секунду и пришло отчётливое понимание того, что мне безумно Её хочется. Хочется прижаться губами к тонкой полоске смеющихся губ, хочется коснуться ладонью обнажённых плеч, хочется облить Её водой, чтобы тонкая белая ткань платья облепила стройную фигурку, показав мне два торчащих светло-коричневых соска едва наметившейся груди...
Она сразу почувствовала моё состояние: интуиция у Неё всегда была как у кошки. Её вызывающий взгляд смело обшарил моё лицо, опустился вниз, поднялся и также смело заглянул мне в глаза. Мне не стоило труда выдержать взгляд. Стеснительности во мне никогда не было ни на йоту, в этом мы с Ней были абсолютно похожи. Мы смотрели друг другу в лица с одинаковым выражением заинтересованности - в этом было что-то от любопытства первопроходца, который только что подплыл к незнакомому берегу сейчас, стоя на борту корабля, разглядывает его в подзорную трубу, изо всех сил подгоняя судно: «Быстрее, быстрее, ну!», и притоптывает ногой от еле сдерживаемого нетерпения.
...Улыбка заскользила по моему лицу, взгляд упёрся в огромное, во всю стену, затемнённое окно. А за окном - вместо серых кадров - летний, залитый солнцем школьный двор и Её глаза, бесстыже впившиеся в мои... Улыбка медленно превратилась в усмешку. Откуда появилась так не свойственная мне сентиментальность? Может быть, в этом отчасти виноват глоток коньяка? Я практически не пью - в этой жизни есть много других радостей.
В ночь после выпускного мне не спалось. Была ли виной тому жара, которая окутала наш городок удушливым смогом, или шальные глаза этой бестии в белом платье, или всё объяснялось куда банальнее с медицинской точки зрения - игра гормонов, не больше. В тот момент мне не хотелось это анализировать. Распахнутое настежь окно, деревянный крашеный подоконник, который впивается в мою грудь, плотный, неподвижный воздух, который забивает лёгкие, не оставляя надежды на облегчение и прохладу. И вместо чёрной непрозрачности ночи - калейдоскоп красочных картинок, ярких, как оперение экзотических птиц, в каждой из которых неизменно присутствовала Она. Это был странный коктейль из надежд и желаний, терпкий и неповторимый вкус которому придавала невесть откуда взявшаяся уверенность в том, что все эти надежды и желания обязательно сбудутся. Годом раньше, годом позже... Впрочем, время тогда не имело значения. Имела значение только эта уверенность, что рано или поздно всё будет так, как я хочу.
Иногда мне кажется, что именно эти мои мысли и притянули Её. Её объяснение, что Она не может попасть в собственный дом, вызвало у меня еле заметную, лёгкую улыбку. Она смотрела на меня снизу вверх, стоя прямо под моим окном, и Её огромные глаза в черноте ночи, могу поклясться, даже слегка светились.
- Родители, наверное, в гостях задержались, - Она совсем по-девчоночьи почесала ногой ногу. - А я ключ куда-то засунула и найти не могу. Потеряла, наверное...
В Её голосе не было сожаления по поводу потерянного ключа. Может быть, поэтому я до сих пор не верю в эту историю, хотя, даже много лет спустя, Она уверяла меня, что всё было именно так, и Ей было всё равно, куда идти, просто ко мне оказалось ближе всех. Моя рука, повинуясь моим желаниям, опустилась вниз.
- Влезай. Только тише, родители спят.
Она вцепилась в протянутую руку и ловко, как заправская обезьяна, забралась в комнату.
Наверное, мы о чём-то говорили, но я не помню ни слова из этого разговора: так, набор ничего не значащих фраз, я помню только своё отчаянное желание оказаться с Ней в одной постели, содрать это проклятое платье и прикоснуться губами к Её коже. Почему-то мне казалось, что Её кожа обязательно будет прохладной, и в этой непроглядной тьме ночи, в застывшем, кисельном воздухе эта прохлада будет сравнима разве что с глотком живой воды, после которого оживают убитые. Иной читатель в этом месте наверняка затопает ногами и даже побагровеет от возмущения: совращение малолетних, это попахивает дурным тоном и даже порнографией, за это впору судить беспристрастным общественным судом, плавно перетекающим в суд уголовный. Спешу успокоить - никакого совращения не было. Она просто лежала рядом, спала или, скорее всего, делала вид, что спит, а мои руки нежно гладили Её прохладную кожу. Интуиция меня не подвела, Её кожа на ощупь оказалась именно такой, как и представлялось, - от прикосновения к ней покалывало кончики пальцев и по всему телу расползалось ни с чем не сравнимое блаженство...
Мой поезд уходил через неделю. На перроне, в бестолковой суете родственников, в бесконечных напоминаниях о том, что должно делать и чего делать нельзя, в запахе горячего угля и математической упорядоченности металлических объявлений - во всём этом хаосе маленького вокзала мои глаза, уши, ноздри видели, слышали и обоняли только Её одну, стоящую чуть поодаль от основной массы провожающих. Она независимо смотрела по сторонам, словно всё происходящее не имело к Ней никакого отношения и на этот вокзал Её занесло исключительно извечное любопытство. Лишь иногда Её быстрый взгляд скользил по моей фигуре, и мне казалось, что я вижу в Её глазах ничем не прикрытую зависть, перемешанную с бешенством и яростью, то ли от того, что Она не имеет возможности ехать вместе со мной, то ли от того, что уезжает не Она... Я до сих пор не знаю, хотелось ли Ей тогда быть рядом со мной или хотелось оказаться на моём месте. Она, конечно же, всегда утверждала первое…
Три года для восемнадцати лет - это долгий срок. Москва оказалась именно такой, как мной и предполагалось. Быстрота и натиск, умение моментально ориентироваться, отобрать из кучи людей нужную особь, не распыляться и точно знать, чего ты хочешь. Всего этого у меня было в избытке. Родной провинциальный город остался далеко позади, московские улицы стряхнули его пыль с моей обуви, новые знакомства вытеснили из моей памяти оставшиеся немногочисленные воспоминания: сопротивления с моей стороны не было, да и не могло быть, ведь внутри изначально жила готовность проделать всё это, чтобы избавиться от любой, даже малейшей причастности к провинциальности. Начинать жить без воспоминаний легче, поверьте мне на слово, тем более если эти воспоминания не лишены приятности. Ностальгия - опасная вещь, она может возникнуть в самый неподходящий момент и помешать вам исполнить задуманное. Механизм прост: в вашей голове неожиданно всплывает похожий эпизод из прошлого, и это воспоминание навязывает вам точно такие же действия, которые вы производили тогда, но делать этого ни в коем случае нельзя, потому что Москва - это отдельная субстанция, и каждое ваше решение должно быть уникальным и не должно повторяться... Провинция в этом случае - плохой ориентир...
Сказать, что мне не хватало Её, - значит сказать неправду. Слишком много времени отнимала борьба за место под солнцем, слишком много людей и событий мне приходилось пропускать через себя, слишком много душевных и физических сил тратилось на перспективу.
Она иногда снилась мне. В первое время часто, потом чуть реже, а к концу третьего года перестала сниться вообще. По телефону мне передавали от Неё приветы, но Её имя постепенно становилось для меня чем-то расплывчатым, чем-то абстрактным, вызывая лишь смутное воспоминание о глотке чего-то свежего и прохладного в жаркую, безветренную украинскую ночь.
Съёмная квартира - моё обиталище - постепенно обрастала всем необходимым для жизни, подвернулась хорошая работа с приличными деньгами - на двадцатую часть такой зарплаты жило большинство жителей родного городка. Впереди было всё - только протяни руку, на сон обычно оставалось не больше четырех часов, но это меня не беспокоило - в мои намерения не входило проспать собственную жизнь.
Были, конечно, привязанности, и кто-то оставался у меня на ночь, кто-то даже не раз, мне стали знакомы все прелести плотской любви с её классическими атрибутами: смятыми простынями, сброшенными на пол подушками, переплетением двух потных тел, полуприкрытыми глазами, сдавленными стонами и животными криками, сигаретным послевкусием и разговорами по душам...
...Кофе кончился. На дне бокала остался глоток коньяка. Мимолётный взгляд на часы: до Её прихода еще сорок пять минут. Официант моментально отзывается на мой зов.
- Ещё кофе, пожалуйста.
Пока официант меняет пустую чашку на полную, мой отвлечённый взгляд скользит по затемнённому стеклу. Остаётся не так много времени, чтобы решить, как именно я поведу разговор. Воспоминания засасывают меня болотной трясиной, воспоминания пахнут давно забытыми запахами: украинским летом, пылью школьного двора, прохладой Её кожи... Московская суета сейчас тревожит меня куда меньше, чем много лет назад... Мне удалось подняться над ней... И только я знаю, чего мне это стоило... Нужно собраться и, не растекаясь мыслями, наконец-то решить навсегда то, что до сих пор не раз решалось, но так и осталось нерешённым...
Она приехала летом. Впрочем, ни в какое другое время года Она приехать и не могла.
- Я поживу у тебя? - в Её бесцеремонности было что-то нахальное и в то же время трогательное. Оказывается, мне действительно удалось практически Её забыть. Забыть Её тонкую фигуру с еле оформившейся грудью, лёгкость и мягкость волос, острое личико в россыпи мелких веснушек, огромные, как блюдца, глаза. Мне доставляло просто эстетическое удовольствие рассматривать Её. Нельзя было сказать, что Она не изменилась, нет, в Ней появилась не виданная мною никогда до этого женственность и сексуальность, от Неё словно исходили невидимые потоки того и другого, и вряд ли кто сумел бы равнодушно пройти мимо и не оглянуться.
Всё произошло в первую же ночь. Произошло естественно и логично, без лишних кривляний и отговорок, без кокетства и стеснения. Мы творили в постели, что хотели, хотя постель - не совсем точное определение для того места, где это происходило. Мы творили любовь на кухне, на письменном столе, едва выдержавшем наплыв нашей страсти, на жёлтом ковре, лежащем на полу моей комнаты, мы опробовали все стулья и кресла. Мы ходили по квартире голыми -одеваться не имело никакого смысла, слишком много нужно было лишних движений, чтобы натягивать одежду, а потом, буквально через полчаса, срывать её, - не хотелось тратить время на эти бесполезные действия. Она действительно оказалась дикой кошкой, и ко мне пришло понимание того, чего именно мне не хватало. Мне не хватало этой неистовости, этого безумия, этого помрачения рассудка... Мы не выходили из квартиры трое суток. Компаньоны оборвали мой телефон. В конце концов Она просто выдрала провода из стены, смешно закусив нижнюю губу от досады:
- Никому тебя не отдам! Пошли все к чёрту!
Внутри меня всегда существовала определённая грань, за которую никто не мог переступить. Наверное, таким образом, моя душа ограждала себя от всевозможных покушений на её невинность, последствием которых могли стать отчаянье и боль. Она сломала эту преграду мгновенно. Хотя, надо признаться, никакого сопротивления и не было. Ей нельзя было сопротивляться.
Выбравшись наконец-то из квартиры на улицу, мы отправились осваивать московские магазины. Смотреть на то, в чём Она приехала, без слёз было нельзя.
Улицы и переулки, бульвары, мосты, реки и дороги, отразившись в Её глазах, рикошетили в мои, и всё увиденное было другим, отличным от привычного восприятия, всё приобретало какой-то загадочный оттенок, терпкий манящий, сексуальный... В самых неподходящих местах мне хотелось задушить Её в объятьях, Она смеялась от души, люди оглядывались на нас, провожая взглядами, в которых сквозило возмущение, но нас это мало трогало. Вернее, не трогало совсем. Мне не жалко было денег, деньги не стоили ничего, по сравнению с Её восторженными взглядами, которыми Она одаривала меня всякий раз, когда примеряла понравившуюся вещичку. Водитель такси чуть не растопил взглядом зеркало на лобовом стекле, когда мы, как безумные заваленные по самые шеи сумками, пакетами, пакетиками и кульками, целовались на заднем сиденьи.
Смотреть на красивую женщину, примеряющую перед зеркалом обновки, - что может быть лучше? С улыбкой наблюдать, как она вертится в разные стороны, как оглядывает себя с ног до головы, как оправляет наряд на груди, одёргивает юбку, восторженно крутится на одной ножке, и подол платья развевается за ней королевским шлейфом, как она бросает на тебя любящие взгляды, и ты испытываешь невообразимую гордость за то, что эта женщина принадлежит тебе, что её красота только для тебя, что твоё посильное участие в том, чтобы сделать её ещё красивее, принято и оценено.
Она вошла в мою жизнь сразу, словно всё время тут и находилась. Она готовила мне по утрам завтраки, прибиралась в квартире, вечерами мы ходили в близлежащие кафе, Она казалась довольной и счастливой, но меня всё время мучила мысль: а что Она делает, оставшись дома одна? Мои частые телефонные звонки Она неизменно встречала радостным воркованием, слова любви лились из неё потоком, от них кружилась голова, и мне стоило немало сил заставить себя собраться с мыслями и переключиться на работу, не думать о Ней, не представлять распростёртой на кровати, не представлять Её с кем-нибудь другим... Однажды Она не взяла трубку...
«Отошла в магазин, легла спать и не слышит, вышла на улицу подышать...» - самоуспокаивающие мысли не успокаивали. Безумная ревность ржой разъедала сердце. Она не давала к тому никакого повода, но в бездне Её глаз всегда таилось что-то... Это безумие, эта ярость, это бешенство - всё это лишь маленькие части огромного целого, о котором тогда у меня имелось только смутное подозрение. Но интуиция меня не обманула.
Её не было в квартире. Не было вещей, которые мы Ей покупали, не было косметики, Она забрала всё, вплоть до комнатных тапочек. В тайнике за батареей не оказалось крупной суммы денег, которые откладывались на покупку квартиры.
В ту ночь мне пришлось напиться. Коньяк не лез в горло, мебель, пол, стены, потолок, окна квартиры плыли перед глазами. Самым страшным было то, что не было ни малейшего представления, где Её искать. Она все время была у меня на глазах, у Неё не было друзей здесь, в Москве. «Откуда ты знаешь? - шепнул ядовитый внутренний голос. - Откуда ты знаешь, чем Она занималась здесь, на этой кровати, на этом ковре, в этих креслах в твоё отсутствие? Откуда ты знаешь, какие люди бывали здесь и что они делали с Ней? Или Она с ними? Тебя одурачили нежными словами любви, тебя банально использовали и выбросили, как ненужную тряпку... Тебя ограбили... Хорошенькая плата за то, что было для Неё сделано... Господи, неужели человек может так лгать?! Ведь какие слова Она говорила, как смотрела на тебя... Сука, какая сука!!!»
Впору было зарыдать в голос, но вместо этого изо всех сил сжались пальцы, и тонкий коньячный фужер треснул в моей ладони. По руке потекла кровь...
...Старый шрам, уже давно заживший, с тех пор, как барометр, чётко реагировал на изменение погоды. Суета приехавших врачей, машина скорой помощи, которая везла меня в отделение хирургии, как-то не отложились в моей голове. Я даже не помню, как мне удалось вызвать скорую, когда стало понятно, что каким-то образом осколки фужера располосовали мне запястье. Покончить с собой мне никогда не хотелось, даже мысли об этом никогда не было, это был несчастный случай и только. Первый шрам, который Она оставила на моём теле... Сколько их было потом...
Музыку в баре делают громче, моё лицо искажает гримаса недовольства. Посторонние звуки мешают мне сосредоточиться, да и выпитый коньяк уже дает о себе знать: в голове слегка шумит. Горячий кофе слегка отрезвляет. Я бросаю взгляд в сторону бара, потом снова утыкаюсь в окно. За стеклом темнеет. Начинаются длинные московские сумерки. Затемнённое стекло делает своё дело - пейзаж расплывается на глазах, скукоживается, сереет; блекнут и так неяркие краски, приглушается свет, словно фотографию передержали в проявителе, и она с каждой секундой становится всё темнее, и, даже если спохватиться и вытащить её из реактива, процесс уже необратим, и через минуту в руках спасителя будет только чёрный, глянцевый прямоугольник, в который бесполезно вглядываться: изображённое на нём уже ушло в вечность...
А дальше началась жизнь без Неё. Бесконечная гонка за славой, новой должностью, успехом в собственном деле, карьерой и как результат - за капиталом. Экономика - великая штука: товар - деньги - товар. Непреложная истина. Товаром может быть что угодно. Начиная от собственного тела, заканчивая собственной же душой. И чем больше ты продашь, тем больше получишь. Простая арифметика...
У меня появилась машина, потом квартира, потом лишние деньги. В тот период спать мне удавалось часа по два, не больше, но это было к лучшему. Потому что с тех самых пор как Она исчезла, не было ночи, чтобы мою голову не посещала одна и та же мысль: «Где Она? Почему? Что заставило Её это сделать? Неужели Она действительно лгала мне всё время? Неужели люди умеют так искусно лгать? Или... Или действительно было что-то, о чём я не знаю, и обстоятельства заставили её...» «Ага, заставили Её украсть все твои деньги, - ядовито ехидничал внутренний голос. - Наверное, Ей просто захотелось кушать...» Возразить на это мне было нечего...
Странная была тогда жизнь. Всё вокруг словно находилось в анабиозе. И в первую очередь я. Длилось это достаточно долго. Почти пять лет. Появлялись какие-то люди, приходили, уходили, моя постель никогда не пустовала, в ней всегда присутствовал кто-то, готовый разделить со мной сегодняшнюю ночь или остаток жизненного пути, мне это было на руку - спать в одиночестве после безумных ночей с Ней не было никакой возможности. В этом же анабиозе родилась моя дочь...
Появление ребёнка выдернуло меня из равнодушно-отстраненного созерцания собственной жизни. В первые месяцы дочь почти не спала, всю ночь заходясь плачем, и мне приходилось через раз вставать к её кроватке - у нас было чёткое разделение труда с тем существом, которое по какой-то нелепой прихоти судьбы оказалось рядом и имело непосредственное отношение к рождению моего ребёнка. Период нашего сосуществования рядом на одной жилплощади не продлился долго. Собственно по-иному и не могло быть. Я до сих пор поражаюсь тому, как нам это удавалось целых полтора года. Двух людей, настолько не подходящих друг другу, просто трудно себе представить. Мы развелись быстро и безболезненно, без особого ущерба друг для друга, совершив закономерный бартер, - ребёнок - деньги. Ребёнок остался у меня. Куда пошли деньги, догадаться несложно.
Отдавать дочь в детский сад было бы пределом глупости, мне хватало средств на то, чтобы нанять ей хорошую няню, но теперь все мои мысли были только о том, чтобы вернуться быстрее вечером домой, подхватить её лёгкое тельце на руки, закружить по комнате, усадить на колени, а потом заснуть под её невинный лепет, даже во сне чувствуя, как она изо всех силенок сжимает маленькой ручонкой мой большой палец. Жизнь больше не казалась мне серой. Именно в такой вечер раздался телефонный звонок. Незнакомый мужской голос попросил меня к телефону.
- Я слушаю.
- Я звоню вам от...
Её фамилия, имя и отчество прозвучали для меня громом с ясного неба. Мне даже показалось что мои уши на мгновенье оглохли.
- Что с Ней? - губы шевельнулись сами по себе, получился какой-то хрип: - Что с Ней???
- Она попросила меня позвонить вам. Она в тюрьме.
- Что? - до меня доходило с трудом. - Где?
- В Матросской тишине. Под следствием. Она очень просила, чтобы вы пришли к ней. Приёмные часы...
Нет смысла описывать, через что мне пришлось пройти, чтобы попасть к Ней на свидание. Кто бывал там, тот и так всё знает, а кто не был - и слава Богу, пусть ночами спит спокойно. Эта история не из тех, которые следует рассказывать на ночь. Мои связи и деньги оказались не лишними, и через пару дней у меня была почти вся информация о её деле.
Интуиция опять меня не подвела. Она сбежала от меня не просто так. Она сбежала к нему. Он был прирождённый авантюрист и игрок. С ним Она обрела то, чего ей не хватало в жизни со мной - азарт и обилие адреналина в крови. Они подделывали векселя. Получали по ним ссуды в банках. Жили в люксах самых крутых московских отелей. Обедали в лучших московских ресторанах. Одевались только в фирменных бутиках. Играли по-крупному во всех мало-мальски приличных казино города. Их ловили почти два года. Меня не удивило ничего. Просто какая-то неизвестная часть Её души открылась для меня во всей своей красе. Так вот что таилось за всем этим бешенством, яростью, безумием, вот что манило Её, манило и звало неудержимо и неумолимо - азарт и адреналин. Мне стоило бы об этом догадаться...
Когда Её привели ко мне на свидание, Она припала лицом к моей руке, Она плакала, Она просила прощения, Она умоляла меня...
- Он меня заставил! Ты не представляешь себе, какой это зверь! Мы познакомились на улице, случайно, я пошла в магазин, он помог мне донести сумку, потом подвёз до подъезда. У меня и в мыслях не было изменять тебе! Но он поднялся со мной по лестнице, зашёл в квартиру и изнасиловал меня! А потом пригрозил, что если я не буду его слушаться, то он всё расскажет тебе! Я не могла этого позволить! Я не могла таким образом разрушить нашу любовь!! Он стал приходить каждый день, он пугал меня, однажды он чуть не дождался твоего возвращения с работы, я умоляла его не делать этого, и тогда он сказал, что ничего не скажет тебе, если я уйду к нему!!! Я не знала, что мне делать! Я не могла окунуть тебя во всю эту грязь! Мне было так мерзко, так противно, я ненавидела себя, я чуть не покончила с собой! И тогда я решила, что мне плевать на себя, но портить твою жизнь я не хочу! Я задолжала ему много денег, он грозился, что тебе придется их отдавать! Но я не могла позволить тебе расплачиваться за мои долги! Я сама была во всем виновата! Я так любила тебя... Ты - единственное светлое, что было у меня в жизни, и я так хотела, чтобы это светлое осталось ничем не запятнанным...
Она говорила и говорила, но до моих ушей едва ли доходила хотя бы треть сказанного ею... Мои глаза изучали Её лицо. Она похудела и осунулась, под глазами появились нездоровые круги, но - чёрт возьми!!! - Её сексуальность и привлекательность, вопреки всему, стали ещё больше, Её запах щекотал мои ноздри, мои пальцы пронизал прохладный ток Её кожи, и мне хотелось, хотелось, хотелось Её!!! Мне хотелось вытащить Её из этих мерзких серых стен, привести домой, засунуть в тёплую ванну, полную снежной пены, ласково, нежно смыть с Неё всю эту дрянь прожитых лет, а потом распять на кровати, пригвоздив своим телом к ослепительным простыням... Наверное, это и называется безумием...
Ей дали три года. Надо отдать ему должное - он выгораживал Её, как мог. Он сказал, что Она практически ничего не знала. Три года - это был минимальный срок по этой статье. Отчасти спасибо адвокату, нанятому мной за бешеные деньги. Отчасти - самому гуманному российскому суду. Видимо, впаять беременной женщине на полную катушку никто не решился. Она была на третьем месяце...
Два года ожидания, бесконечных передач, редких свиданий, во время которых Она неистово клялась мне в любви, Она восторженно говорила о том, как замечательно всё у нас будет, когда Она оттуда выйдет.
Она живописала мне великолепные картины нашей совместной жизни, Она мечтала о том, как мы будем возиться с нашими детьми, Она смотрела на меня своими огромными бездонными глазами, и в них невозможно было не утонуть, а утонувши - не поверить... У меня не было от Неё защиты. Снявши голову, по волосам не плачут. Те, кто хоть раз в этой жизни любил, меня поймут. В тюрьме у Неё родилась дочь.
Она вышла из тюрьмы через два года, на год раньше положенного, и поселилась вместе с дочерью у меня. Пары месяцев дома Ей хватило на то, чтобы прийти в себя, на то, чтобы аура сексуальности, исходящая от неё, восстановилась и стала ещё сильнее. На улице все встречающиеся мужчины реагировали на Неё, как охотничьи собаки на вожделенную дичь. Она вела себя, как монашка, Она надевала длинные, почти до пят платья. Она опускала глаза долу, но всё это выглядело только уловками, действующими на сильный пол, как красная тряпка на быка. Впрочем, что уж говорить обо всех окружающих, если даже меня ещё сильнее заводила эта Её притворная скромность.
Мы рассчитали няню, с моей стороны это был сознательный шаг: будет сидеть дома с двумя детьми - меньше времени останется на всякие глупости. Честно признаться, мне очень хотелось запереть Её совсем. Запереть, как в тюрьме, в самой прекрасной золотой клетке, чтобы ключ от этой клетки был только у меня и замок был таким, чтобы даже самый искусный медвежатник не смог его взломать. У меня хватало разума понимать, что делать этого нельзя - всякое действие рождает противодействие, а всякое упорное действие ещё более упорное противодействие, - это помнилось со школьных времён из законов физики, а уж человеческая природа куда более изощрённа на сопротивление, чем неодушевлённые предметы. Поэтому мои старания граничили с тактикой гениальных полководцев: няня оказалась уличённой в краже и была тут же уволена (за дверями она получила от меня конверт с полугодовым заработком и отменными рекомендациями); домашний телефон начал барахлить, а через некоторое время оказалось, что нам снимают старый номер и ставят новый, вот только старый сняли, а с новым что-то затянулось; продукты на дом Ей привозил мой шофёр, поэтому походы в магазин тоже отпали сами собой, оставалась проблема с гуляньем. Девочкам нужно было дышать свежим воздухом, и вот тут ничего поделать было нельзя. Оставалось надеяться на то, что беспокойные наши дочки не дадут Ей отвлекаться на что-то другое. Да и мужчины в большинстве своём, какая бы сексуальная аура от женщины ни исходила, при виде пары детей вряд ли решатся на знакомство.
По ночам Она шептала мне безумные слова, но мне всё время было мало: будто этими ночными баталиями, которые длились порой всю ночь, навёрстывались те несколько лет, что мне пришлось жить без Неё... Через полгода меня еле держали ноги... До сих пор удивляюсь, как мне тогда удавалось работать... Сила воли все-таки великая вещь...
Она была великолепной хозяйкой. Чистенькие девочки души в Ней не чаяли, дома царил идеальный порядок, Её кухня заставила меня отказаться от вечерних походов по ресторанам. В выходные мы оставляли девочек с соседкой и отправлялись по магазинам, где Она отводила душу за недельное сидение дома, а меня отчасти переставали мучить угрызения совести по поводу созданной мною клетки.
Привычка - страшная вещь... Привыкая, - ты расслабляешься... А на расслабленного человека так легко напасть... Иногда не спасает даже звериный инстинкт.
Заболела моя дочь. Отсутствие телефона оказалось совсем некстати. Мне нельзя было бросать работу и потому пришлось купить мобильный, чтобы Она в любой момент была на связи и всегда могла сообщить, как чувствует себя моя девочка. Дочь выздоровела, но мобильный остался, мне даже не пришло в голову забирать его - внутри меня уже почти не было недоверия, и обижать Её мне не хотелось. Тем более что никаких поводов к тому почти за год она не дала. Примерно тогда же возникли первые разговоры о том, что Она устала сидеть дома, что Ей очень хочется работать, чтобы помочь мне.
- Я же вижу, как ты устаёшь, - Она ластилась ко мне, как кошка, прикасаясь к моему телу прохладными губами, - позволь мне помочь... Я могу стать твоим секретарем, я тоже могу зарабатывать деньги, тебе же тяжело, я вижу, сколько мы уже не были в отпуске? Ты, наверное, даже не помнишь, как выглядит море... Давай наймем няню, я выберу её сама, я всё сделаю для тебя... Я не могу больше в этих четырех стенах, они стали напоминать мне тюрьму, я чувствую, что начинаю потихоньку сходить с ума...
Сломить моё сопротивление, которое длилось почти два месяца, помогли две Её истерики и глубокий обморок после второй из них.
Мне хотелось, чтобы Она всегда была на глазах, отпускать Её на работу к кому-то было бы полным безумием, в бухгалтерии моей фирмы как раз искали секретаря, и после долгих разговоров и клятвенных обещаний Она торжественно заняла это место. В Её глазах снова появился знакомый мне блеск, Она каждый вечер радостно рассказывала о том, что происходит в их маленьком бухгалтерском отделе, а мне приходилось давить в себе необоснованную ревность оттого, что теперь Она принадлежит не только мне и детям, но этому маленькому мирку. Утешала мысль, что этот мирок есть у Неё, только благодаря мне, и я в любой момент могу его отобрать. Вы только поймите меня правильно! Это был не эгоизм и не самодурство, это была элементарная боязнь снова Её потерять... Безумный страх того, что может произойти и что этого я уже никогда не смогу Ей простить...
Её хватило ровно на месяц. А через месяц Она исчезла, прихватив с собой из сейфа фирмы крупную сумму в долларах.
Это было похоже на взрыв. Если бы внутри меня разорвалась настоящая бомба, моё самочувствие едва ли было бы лучше. Ярость сжигала меня изнутри. Попадись Она мне тогда на глаза - от Неё осталась бы только куча пепла, которую старательно растерли бы в пыль подошвы моих ботинок. На моей стороне было только одно преимущество - Её дочь. Оставалась надежда, что Она вернётся за девочкой, потому что в Её материнских чувствах у меня никогда сомнений не возникало. Может, потому, что в тюрьме им всё время грозила опасность быть разлучёнными, дочь и мать были очень привязаны друг к другу. Девочка каждую ночь просыпалась несколько раз, в плаче звала маму и засыпалa, только обняв её за шею. Порой меня это очень раздражало. Теперь мне нужно было только ждать...
Ждать долго не пришлось. Она позвонила нa следующий же день.
- Я хочу забрать свою дочь.
Мне нужно было очень много сил, чтобы не кричать.
- А ты не хочешь вернуть мне деньги?
- Какие деньги? - в Её голосе сквозило неподдельное изумление.
- Тебе бы на сцене играть, - сдерживаться дальше мне удавалось с большим трудом. – Верни деньги и получишь девочку!!!
- Где моя дочь? - в Её голосе наконец-то появилась паника.
- Ты прекрасно знаешь, что я не смогу причинить ей вред, потому что люблю её не меньше твоего. Верни мне деньги, и ты получишь ребёнка назад, живым и здоровым.
- Где моя дочь??? - кажется, Она уже плакала.
- В надёжном месте, у друзей, - мне действительно пришлось напрячь своих знакомых и подкинуть им ребенка на пару дней, объяснив это тем, что моя старшая заболела ветрянкой, а ветрянка легко передаётся.
Она бросила трубку.
Трясущимися от бешенства пальцами мне удалось набрать Её номер.
- Верни мне деньги. Не нужно делать глупостей. Верни мне деньги, забирай девочку и уезжай. Я куплю тебе билет домой.
И тут Её прорвало. Она кричала, что ничего не знает о деньгах, Она грозила мне какими-то бандитами, Она взывала к моей совести, Она умоляла, Она материлась, как сапожник, Она рыдала в голос... Когда Её тирада начала повторяться, мой голос в ответ звучал всё так же твердо:
- Верни мне деньги. И забирай девочку. Она думала несколько секунд.
- Давай встретимся сегодня вечером. На нейтральной территории. Например, в нашем кафе, в девять? - мой язык произнес «нашем» сам по себе, по старой памяти. - Только приезжай одна и с деньгами. Я привезу девочку, но предупреждаю, что, если ты придешь не одна, - ты её не получишь. Уж можешь мне поверить. Ты всё хорошо поняла?
- Да, - прошелестела Она и отключилась.
План на вечер у меня был продуман до мелочей. Девочка сидела бы в машине вместе с шофёром, если Она принесёт деньги, я звоню по телефону, и шофёр приводит девочку в кафе. Без моего звонка через десять минут он уезжает.
Кто же мог подумать, что Она, над которой до сих пор висит условный срок, посмеет обратиться в милицию!!! Она пришла туда с безумными опухшими от слёз глазами и написала заявление о краже ребёнка. Как только мы подъехали к месту встречи, мою машину окружили бравые парни в камуфляже с автоматами наизготовку.
- Выходите из машины! На землю, лицом вниз! Руки за голову!!! - всё происходящее казалось нелепым сериалом, которые в последнее время так любят показывать по телевизору. Этот кошмар ещё долго снился мне ночами: детский крик, направленное прямо мне в лицо оружие, удар приклада и холодный асфальт перед глазами. Но самым нелепым была единственная мысль: «За что???», как будто в этой ситуации это имело какое-то значение, Её судорожные руки, прижимающие к себе ребёнка, и огромные безумные глаза, в которых тогда плескалось настоящее сумасшествие...
Мне дали всего пять лет, благодаря моим адвокатам, деньгам и связям. Доказать, что деньги из сейфа украла Она, не смогли. За всё это время мы виделись с Ней два раза - на очной ставке и в зале суда. Она отказывалась от своих показаний, говорила, что дочь никто не похищал, что у Неё помутился рассудок. Но экспертиза признала её вменяемой, Москве как раз нужен был показательный процесс: пропажи детей обеспеченных родителей участились. Объект для битья был удачно найден, так что мне ещё повезло: прокурор на процессе требовал дать мне все десять. Вспоминать место, в котором прошли эти пять лет, не хочется. Если вся остальная жизнь уложилась у меня в полчаса, то эти пять лет пусть будут секундой, которая была и растаяла, как снежинка на тёплой руке. Она приходила несколько раз на свидания, но видеть Её, разговаривать с Ней было выше моих сил...
Меня выпустили полгода назад. За время моего отсутствия компаньоны делали своё дело, оказавшись на удивление честными людьми. Моё состояние увеличилось почти в пять раз. Теперь я - состоятельный человек. Я могу купить маленький особнячок где-нибудь в тихом местечке на Западе, забрать свою дочь, правда, это тоже будет стоить сил и времени, (но деньги - великая вещь, они экономят и то, и другое), и спокойно поселиться там. Цветы разводить, например. Я улыбаюсь своим мыслям: разводить цветы - это не для моей деятельной натуры. В моей голове уже сейчас оформился план увеличения капитала втрое. И это не предел. Но сейчас я сижу в этом кафе, и до Её прихода остается ровно пять минут. Старый читатель, не содрогайся в ужасе! Мне совсем не хочется мстить, мне просто хочется посмотреть Ей в глаза и понять... Мне хочется понять Её душу, мне хочется вывернуть Её наизнанку, как набитый тряпьём мешок старьёвщика, тщательно покопаться в этом тряпье и найти... Господи, помоги мне!!!
Я вижу Её через стекло. За окном уже совсем темно, но я вижу, как перед кафе останавливается шикарная машина, я вижу, как Она, всё такая же стройная и тонкая, ставит на асфальт изящную ножку, затянутую в высокий сапог на шпильке, я вижу, как Она что-то бросает водителю и направляется к дверям кафе. Я опрокидываю в себя остатки коньяка и поднимаюсь Ей навстречу, краем глаза замечая, как встаёт в охотничью стойку официант, как у всех сидящих в зале мужчин одновременно поворачиваются головы. Она замирает в полутьме на несколько секунд, но всегдашняя чертовская интуиция, - через пару мгновений Она останавливается напротив меня.
Запах её - моих любимых духов щекочет мне ноздри, Её огромные, сияющие глаза впиваются в мои, и я вижу в них свет все той же ярости, того же бешенства, того же безумия, но только помноженного на бесконечную нежность. Она стала прекрасной женщиной, сильной и уверенной в себе, это чувствуется с первого взгляда, и я смотрю, смотрю, смотрю на Неё и никак не могу насмотреться... Все философские игры в вопросы и ответы разом вылетают у меня из головы.
- Я люблю тебя, - шепчет Она, и от звука её голоса все внутри меня начинает дрожать. - Ты когда-нибудь простишь меня, любимая? Я безумно соскучилась по тебе...
Наверное, официант никогда не видел, как яростно могут целоваться две женщины, иначе из его рук не упал бы поднос. Впрочем, для нас обеих этот грохот прозвучал, как свадебный марш...
2004 г.
|
|