| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск третий
Изящная словесность
Надо запретить абсолютно все слова. Исключить даже паузы.
Они слишком красноречивы. Молчание многозначительно.
Значит, следует запретить молчание…
Лешек Шаруга
Георгий Петрович
ПОД ФИГОВЫМ ЛИСТКОМ ЛАОКООНА
Рассказ
Страница 1 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
В однокомнатной полутёмной квартирке с облезлыми обоями - выцветшие васильки по полю, стоит перед овальным зеркальцем стройная женщина.
«С тех пор, как я катастрофически подурнела, - обращается она к зеркальцу, как к внимательному собеседнику, - раздражает всё. Совершенно идиотская реклама или призыв, чёрт их там, в телевизоре, разберёт: «Россия – щедрая душа!». Щедрая на что? Щедрая к кому? Чего это там у неё так много? Доброты? Сообщите, к кому? Нет, вы скажите, к кому конкретно, пока я не разбила к такой матери телевизор вместе с его вреднейшим враньём в телепрограмме «Окна». Он - Дмитрий - за кого меня держит? Он, что? Думает, что я поверю, что истории эти не придуманы? Что их исполняют реально существующие персонажи? Симпатичный Дима! Ты кого хочешь обмануть? Да я столько уже оставила в унитазе, сколько ты ещё не съел за всю жизнь, плейбой! Беспардонное, развращающее и, повторяю, вреднейшее враньё потому, что в твоих окнах: зловонный дух нравственных нечистот, всё разрушающая алчность, умышленное выпячивание самых гадких сторон человеческой натуры, гнусное предательство на каждом шугу, циничная демонстрация самых низменных страстей, всевозможных извращений и конкретный стриптиз души, в худшем его проявлении. Почему в худшем? А потому что в хорошем обнажается красота, а в плохом – уродство. Что я сказала? Конкретный? Вот, милый Дима, и результат. Ненавижу все эти: «чисто отдохнуть», «реально выпить», «конкретно побазарить», «типа – поговорить». Ненавижу, но благодаря таким, как ты, против воли, говорю. Ты сам излагаешь правильно, но твои подставные утки?! Ненавижу, когда вместо «довольно-таки мало» говорят бессмысленное и взаимно исключающее друг друга: «достаточно мало». Нет, вы скажите мне, дебилы с высшим образованием: «достаточно» вам или вам всё-таки «мало»? Я что-то не въехала в проблему, не врубилась и «как бы» не догнала. А за это идиотское «как бы», вообще, нужно морду бить. Она мне как бы жена! А жена стоит рядом и у нее вертится на языке: «а, ты, павиан, мне как бы муж, и дети у меня как бы от тебя. И заметь, сохатый, не конкретно твои, а «как бы» от тебя».
А этот певец – профессор? Как он мне надоел? Я так и говорю, когда меня сильно достают: «ты мне надоел, как…». Не скажу фамилию. И что интересно? Прекрасный голос, типа вокал, и потом реальные заслуги - «не думай о секундах свысока, настанет время, сам поймешь, наверное» - это, вообще, святое, светлое и ностальгическое, как утраченная невинность, но ведь не трогает меня, конкретно, больше голос, ну, ни капельки, не берет за душу потому, как объелась, и душа, как бы это поконкретнее выразить? А вот как: когда пермяк наелся пельменей, а ему щедрая душа предлагает ещё, он говорит: «спасибо, на пельменях сижу». Здорово, правда? Но не говорить же: «на народном певце сижу». Это было бы невежливо. Знаю, что невежливо, знаю, что не права, но ничего с собой поделать не могу. Ну, не трогает меня больше твой голос, хоть запойся, и потом зачем нормально ориентированному мужику стесняться лысины? Не понимаю. Ею – плешью - гордиться надо потому, что: чем гуще волос на тыкве у хорошо созревшей особи, тем меньше гормонов в самце. И соответственно – наоборот: лысый, значит, половых гормонов полный комплект. Вон Саша Розенбаум, ему она даже идёт. Ни одного кучерявого и рядом не поставлю.
Разумеется, я не права: у профессора совершенно не стареет голос, - пой, пока поется, но безумно хочется кого-нибудь уесть?! Совершенно очевидно, что эта моя вредная сварливость спровоцирована моим вынужденным бездельем. Меня не веселят больше юмористы, и не потому, что они плохие, а потому, что я сама стала скучная, как лекция по научному атеизму. Нет, не так: я стала занудная, как нотация. Я обожралась песнями, юмором и последними известиями. Я торчу у телевизора целыми днями, и в результате у меня развилась к нему наркотическая зависимость. Я боюсь, что, когда я отойду, там, в ящике, покажут что-то очень важное, но там одни только катастрофы, катаклизмы и конкретный криминал. Скажу больше: мне стыдно признаться, но когда в последних известиях никого не ограбили, не убили, не изнасиловали в подъезде, не удушили в лифте, не подожгли в собственной квартире, не разоблачили и не посадили, - я чувствую некоторое разочарование и не потому, что я стала кровожадной, а потому, что с происшествиями жить реально веселей.
Сколько раз я употребила слова-паразиты: «реальный» и «конкретный?». Страшно сказать, а ведь я образованная женщина. Вот до чего ты меня довёл, милейший Дима. Ты, думаешь, что я в твоих окнах на этих бездарей смотрю? Это из-за тебя я глазею на этот дрянной спектакль потому, что я люблю элегантных и хорошо сложенных мужчин. – Женщина пытается рассмотреть себя в профиль. Она поворачивается к зеркалу боком, и говорит с отвращением к себе:
- Пора делать перетяжку, пока я совсем не озверела и не перебила все зеркала. Сказка-то про «свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду расскажи» вовсе и не сказка, а быль потому, что в ванной, где чуть потемнее, я выгляжу ещё терпимо, в зале – уже пострашней, а в зеркальце на окне, там, где безжалостный дневной свет, нет, это не выразить словами, это такое страхуёбище, что будь я на месте самого завалящего мужика, разве совратилась бы на такую, как я? Ну, а телепрограмма Отарика, не скажу фамилию, забыла название его передачи, лучше, что ли? Однако я брюзга! Брюзга и старушенция, раз память типа склероз. Телепередачи молодежь испортили? А что сказал Экклезиаст? Он, мудрейший из мудрейших, изрёк: «И не говори, отчего это прежние времена были лучше нынешних, ибо не от мудрости спрашиваешь ты об этом».
Нет, просто мне не везёт. Страшны не беды, а победки. Как это верно. Сначала пьяный водитель сбивает отца, и его не довозят живым до Склифосовского. Потом сгорает мамин дом со всеми её сбережениями, а через день мама умирает от огорчения. Собственно конкретных сбережений никогда и не было, но зато было одно из лучших в России собрание авторов авантюрного и детективного жанра. Скажите, рукописи не горят? Это у Булгакова в романе не горят, а у нас в Мытищево так полыхают – не затушишь. Сорок лет мама, работая в крупном книжном магазине, собирала личную библиотеку.
«Только дремучие слои обывателей, - говорила мама, - прячут деньги в чулок. А просвещённая часть общества вкладывает средства в книги».
И вот, что осталось, - женщина окидывает взглядом слишком большую для современных столов скульптурную композицию «Лаокоон и двое его сыновей» с остроумно вмонтированной мастером художественного литья в ногах у отца замысловатой чернильницей и стопку книг, чудом спасшихся от огня. Она вдыхает пахнущий дымом воздух в квартире, - вздрогнули тонкие ноздри и подчеркнули тем самым благородство профиля хозяйки квартиры, - а теперь из-за вас, - она снова укоризненно смотрит на книги, - пропах тревожным запахом костра весь мой нехитрый гардероб. - Женщина подходит к вешалке и старательно обнюхивает одежду. – Ну, конечно, эта мымра из отдела народного образования учуяла запашок и решила сократить именно меня, чтобы мною в школе и не пахло. Может быть, меня бы и оставили, если бы не этот болван Клепиков. Я дала каждому из сорока учеников по одному сонету. Их ровно сорок во второй главе Евгения Онегина. Хотела блеснуть перед проверяющими. Клепикову достался сонет номер тридцать три. Ну, это всем известное: «Бывало, писывала кровью она в альбомы нежных дев, звала Полиною Прасковью и говорила нараспев».
И вот он встаёт: «Бывало, писывал я кровью» - и онемел. Ему подсказывают – он в глубоком ступоре. Его ущипнули за седалище – он очнулся и очень громко с выражением: «Бывало, писывал я кровью» и этот снова замолк. До конца урока замолк кровописающий мальчик.
Если бы он вместо «Ядра – чистый изумруд» честно признался: «Я – дрочистый изумруд», я бы, конечно, заподозрила его в саботаже, но не обиделась, и даже похвалила бы его про себя, ведь эту прелесть он сподобился прочесть у одарённого; в моём же случае, он по тупости своей зарезал меня без ножа, вот что досадно.
«Ваши ученики, - поддела меня потом на педсовете желчная дамочка из комиссии, - не в состоянии выучить всего четырнадцать бессмертных Пушкинских строк». В результате я теряю работу и сижу теперь на мели потому, что денег у меня «достаточно мало». Вот такие дела, Димочки и Отарики. А за окном дожди, а на носу очки, а под очками морщины, «а в душе осень». И ничего, кроме одинокой и нищей старости мне не светит, ничего. Я не открою своё дело, а могла бы – я неплохо шью и крою, и, кроме того, у меня врождённое чутье на стиль и на фасон; чутьё есть, а рубликов на малюсенькое ателье – нет, и ссуду мне – безработной - никто не даст, и никто мне не займёт, а без толчковой суммы ничего не организуешь. А если бы даже и нашлась «щедрая душа» и одолжила мне деньги, то ничего путевого из этого бы не вышло, потому как с последних денег даже гуси не ведутся.
Женщина присела перед стопкой книг и стала протирать их от копоти. Популярнейшую среди «дремучих обывателей» детективного склада ума дамочку с её асимметричным, и оттого жутковатым оскалом, - она швырнула под кровать. Туда же полетел, изгнанный из порядочного общества за профнепригодность, неизлечимо травмированный от ежедневного общения с взбесившимся бандюганом, известный среди определённой группы читателей, писатель. Максимально тактично, но неумолимо, в ту же компанию была отправлена, несомненно, талантливая пышнотелая красавица. Женщина на минуточку задумалась, прежде чем дать писательнице определение, и обосновать причину её изгнания:
«У вас, роскошная вы наша Татьяна (не скажу фамилию, а то вас перестанут по телевизору показывать), всё очень забавно и мило, но у вас, на фоне неоправданно ярких постельных сцен, совершенно закономерно блекнет интрига. И потом, зачем дразнить малообеспеченных граждан этим вымышленным и вожделенным мирком, когда не просто ужин, а Лукуллов пир, когда не просто совокупление, а звериный рык и до упора, а если вещь, то непременно от Версаче, и все при этом взаимно пересношались, и все после безумного коитуса напрочь позабыли: кто, кого и когда, должен был замочить? Это какая-то Камасутра с пистолетом»
Хотела женщина указать автору на то обстоятельство, что у неё любовная линия напрочь забивает детективную, но вспомнила, что она об этом уже сказала вначале, подумала ещё немного и со словами: «детективный Декамерон!» отправила всю продукцию под кровать.
Равномерным слоем, как пеплом, покрыли кучку отверженных все тома плодовитейшей и горячо любимой народными массами детективщицы: «Пусть вас, уважаемая, и, я не побоюсь этого слова, горячо читаемая, Александра, - с ядовитой вежливостью оправдывалась хозяйка, - листают в автобусах, троллейбусах, трамваях, в метро, на яхтах, на вахтах, на пароходах, на производственных совещаниях, во время заседаний государственной Думы, в аэропланах, в дирижаблях, и даже на борту космического корабля; и я, поверьте, против вас ничего не имею, но другого места у меня для вас нет. Вы уж не обессудьте».
Карточным веером легли на пыльный пол перед кроватью: Агаев Самид Сахитович «Ночь волка», Левин Леонид «Только демон ночью», Руденко Елена «Новая Жюли», Кондратенко Евгений «Участковый Брыкин взяток не берёт». Их протёрли и поставили рядом с постелью. Их предстояло ещё прочитать. Из соотечественников первыми удостоились почетного места на книжной полке: Борис Акунин – весь. Сраженная невероятным для нашего хамского времени благородством, доверчиво и почти интимно прижалась к «Любовнику смерти» Эрасту Фандорину теплым бочком Кленкина Мария «Не горячись или из Жизни Хладнокровных». Женщина одобрила выбор Марии и даже погладила ее рукой: «Умная, вы девочка Маруся! Тонкая у вас интрига и необыкновенно сложная. Но должна вас предупредить, чтоб вы не обольщались насчёт любовников. Перу Гриши Чхартишвили подвластно всё, кроме описания любовных сцен и вообще он не сечёт в сложных взаимоотношениях полов. Одно из двух: либо у него нет соответствующего опыта, во что трудно поверить (все-таки южная кровь), либо он патологически застенчив и целомудрен. Но каков язык? Конфетка! Его можно читать с любой страницы, не вникая в сюжет. Читай и тащись. Я бы съела его за язык».
Ещё спаслась от забвения под кроватью Вера Воронцова с её «Будь моей смертью». И её тоже погладила и похвалила хозяйка за остроту сюжета, за простоту и изящества стиля, за блеск композиции и за тонкую романтику детектива. А потом стройными рядами пошли на полки: Эдгар По – «Золотой жук», Дик Френсис – весь, Агата Кристи – «Пять поросят», «Десять негритят», «Убийство в Восточном экспрессе». Дороти Сайерс «Чей труп?». Раймонд Чандлер – «Дева в озере». Гильберт Кит Честертон с его «Отцом Брауном», Дешил Хемпет – «Красная жатва». Ричард Остин Фримэн – «Красный отпечаток пальца». С.С. Ван Дайл – «Чему учил Ницше?». Рональд Нокс – «Убийство у виадука». Раймонд Чандле – «Дева в озере». Морис Леблан – «Одна женщина». Клод Авелин – «Кошачий глаз». Рекс Стаут с его Ниро Вульфом и Арчи Гудвином.
Отдельно, очень благосклонно, на почётное место рядом с подушкой было позволено прилечь томику этого писателя с собачьим именем Рекс исключительно из-за его безумного предположения о том, что доктор Ватсон был женщиной. - Тут какая-то анормальность, непременно надо вникнуть.
Компактно поселился на полке Жорж Сименон – корешки его томов красиво разделили собратьев по перу на две равные части.
На нижней полке разместились: Ален Робеспьер Грийе «Резники» и «Ступени наслаждения». За ним Дидро Дени – «Монахиня», потом Мишель Бютор – «Миланский проезд», рядом аргентинец Хорхе Луис Борхес – «Форма сабли». Замкнул стройный ряд книг старый добрый Даниель Дефо с его «Молль Флендерс». Бедняга обгорел по углам, но текст сохранил, а главное – он спас корешок. Так что со спины и не догадаешься, что он - инвалид.
Хозяйка пробежала глазами по спинам томов и снова остановила взгляд на опалённом дедушке Дефо: «А вас, Молли, я бы вообще освободила от уголовной ответственности. Вы же сами признались, что даже после накопления суммы, достаточной для покупки ренты и законного существования с этой ренты, вам всё равно хочется заниматься воровством. Вам, милочка, нужно обязательно проконсультироваться у солидного психиатра потому, что я подозреваю у вас, дорогая Молли, наличие пренеприятнейшей болезни. Клептомания у вас, милейшая Молли, кле-пто-ма-ни-я! Что вам теперь делать? Ах, Молли, не разочаровывайте меня! Не мне же вас учить. Объявляете доктору, что желание тиснуть то, что плохо лежит, совершенно непреодолимо – «сама у себя, доктор, даже ворую, прячу, а потом забываю, куда». Ну, полежите немного в доме скорби, зато выпишитесь с замечательным и заветным диагнозом. И воруйте потом себе в удовольствие – вам даже штраф по инструкции не положен. Что касается меня, то посчастливься мне хоть однажды заполучить необходимое количество дензнаков для более или менее комфортного существования, и я никогда больше не вступила бы в конфликт с законом».
* * *
Промозглое начало марта. Вечер. В комнате с едва уловимым «тревожным запахом костра» на смятой постели лежит женщина. Скука, граничащая с безутешным отчаянием. Сумерки сгущают синь и заполняют комнату. Пора включить свет, но лень встать. Были бы деньги, надо бы купить торшер и поставить его рядом за головой. Удобно, щёлкнул выключателем и читай себе дальше. Но денег нет. И зачем читать без толку?
Ни одного подходящего рецепта. Ни одного. У этих – взгляд на полку с иноземными авторами, - всё так сложно, запутанно, неосуществимо, а главное – абсолютно оторвано от нынешних реалий, а у этих – презрительный кивок под кровать: кровь, насилие, чернуха. Надо сломать стереотип. Ни один волос не должен упасть с будущих жертв этой аферы - это раз. Наказан должен быть жулик, но никак не честный человек – это два. Сценарий должен быть упрощён до минимума. До минимума!
Разговаривая с собой (она давно уже привыкла разговаривать сама с собой), женщина встаёт и идёт к зеркалу. Она всегда сначала идет к зеркалу, а уже потом – ко всему остальному. Она внимательно рассматривает себя, с кошачьей грацией поднимает руки, кончиками пальцев осторожно натягивает кожу на висках. Всё в ней необыкновенно изящно и овально - ни одного угла, ни в облике, ни в движениях.
Вот, если так натянуть, то исчезают мелкие морщинки за глазницами. Но немного, совсем немного, пусть глаза станут, как у игривой киски, а если перетянуть – станешь похожей на пожилую гейшу. Господи! О чём это я? Какая перетяжка, когда торшер купить не на что. А всё мечтается о море: «на вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко». Интересно, Осип эти слова, уже, будучи в тюрьме, написал или ещё на свободе их сочинил? Неужели такое может быть? Волшебная ночь, где-нибудь в Ливадии. Загорелись звёзды! Запах водорослей и море, волнительно пахнущее мужским извержением? Серебристый свет и не песок, ни в коем случае не загаженный потными телами отдыхающих песок. Только большие теплые валуны в зелёных шарфиках из пушистеньких водорослей, похожих на обыкновенный мох. Та часть, что выступает над водой – серо-стального цвета, а там, где волны лижут бока – зелёный шарфик. Валуны нагрелись за день и теперь щедро отдают тепло. Я обнаженная, мой новый знакомый – тоже. Мы сидим у костра и пьём сухое вино. А потом мы купаемся, и он овладевает мной прямо в ласковой воде. Нет, не надо мной овладевать, я сама любезно позволю ему войти ко мне. Я не жеманная, я – гостеприимная. Он – мой новый партнёр - мне еще не надоел, как этот майор милиции. Этот мент достал меня, как поющий профессор, не скажу фамилию: «я не ем после шести», а я ем, если есть что поесть, я бы и сейчас с удовольствием съела бы что-нибудь, а он сует мне грушу, а меня с них дует, груша с шампанским – это такая газогенераторная установка, и только одна мысль: «Как бы не оконфузиться, прямо под кавалером».
И зачем так бить лобком? Понятно зачем. Он думает, что таким образом создаётся иллюзия увеличения размера его естества. Какая глупость. Впрочем, будь он искусен в любви, как Казанова, и тогда он был бы мне противен. А эти расспросы во время того: «тебе хорошо со мной?». Все время хочется ответить ему вопросом на вопрос: «Товарищ майор, это половой акт ваще или пресс- конференция в натуре?». А это ликование после благополучного завершения процесса? Каждый раз он страшно волнуется до того и радуется после, как будто он чудом сдал трудный экзамен. Не уверен в собственных силах офицер. Не уверен! Отчего это? Потому, что: «от чёрного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены?». Но он не женат и черный хлеб не ест из принципиальных соображений: «пусть черняшку жрет черная кость». Противно это тщательно скрываемое и с трудом преодолеваемое бессилие.
А ведь это так легко и так радостно, если ты настоящий мужик без комплексов и без условных лжеморальных тормозов. И зачем продолжать трогать меня после? Он, видите ли, где-то прочитал, что женщинам просто необходимы ласки после этого. Какой дурак это придумал? Я содрогаюсь, как от наждака, мне после этого, как минимум, полчаса ничего не надо, мне неприятно даже лёгкое прикосновение там, а он всё норовит ухватить за самое чувствительное. И всё обнюхивает меня и этот дубовый юмор: «А я люблю, когда мясо с дымком». Мясо – это я после маминого пожара. Нюх у него действительно, как у легавой: «Твоя мышка сегодня пахнет мышкой». Еще один образец казарменного юмора.
А я что, виновата, что у меня мыши развелись и ходят безбоязненно, как члены семьи, пешком по квартире. Вывели мышат под комодом. И теперь все бельё в комоде отдает мышатиной. Жрать самой нечего, а мыши завелись. Стыдно, конечно. Стыдно и ужасно. Нет, я не так выразилась, надо говорить: «ужасно стыдно». Моя Мышка не должна пахнуть мышкой. А чем она должна пахнуть? Моя Мышка должна источать чудесное амбре, состоящее из тёплых восточных благовоний и… Нет, нет, саму Её ни в коем случае нельзя искусственно ароматизировать: «не надо душить фиалку». Только вокруг её на животе и на бёдрах должно присутствовать лёгкое дыхание классного парфюма, а в Ней самой, в самой моей серединочке, ненавязчиво, должен присутствовать источаемый с самого донышка, едва ощутимый, натуральнейший, провоцирующий на немедленную и желанную близость запах благороднейшего белого гриба. Сушёного, заметьте, господа мужчины, всенепременно сушёного! Островок, так сказать, природного, среди моря изобретённого.
Но о чём это я? Я же говорила об этом борце с организованной преступностью.
А эта пена в углах рта? Он не замечает, и всё пытается проникнуть обложенным языком мне в рот. Я сблюю когда-нибудь прямо на золото его погон. Одно утешение, что больше ты мне не понадобишься, товарищ майор. Корми грушами другую дурочку, и пусть её с них вздувает, а я уже надавила твоим ключом на пластилин.
Но не будем думать о гадком. Продолжим мечтать о возвышенном, о празднике жизни в Ливадии, о золотых бликах заката, о таинственных сумерках, о розах, о пахнущих дорогим французским лосьоном мужских волевых и ненасытных губах, о тепле его рук в предутренней свежести ночи, о страсти, об одновременном стоне на гребне девятого вала любви, о нежности, об экстазе.
А на следующий вечер мы пойдём с моим спутником в приморский ресторанчик. Закажем вкусного и необыкновенно изысканного. Негромко звучит маленький оркестр. Ни одного духового инструмента. Нет, пусть играет труба, я разрешаю, и пусть ее подбадривает аккордеон, а сам аккордеон пусть возьмёт себе в помощники что-нибудь щипковое. И скрипка, обязательно скрипка пусть нежно поёт о любви. Мой спутник щеголеват и импозантен и мне завидуют дамы за соседними столиками, а я специально говорю с ним еле слышно, и он напрягает слух и весь внимание, и чуточку подается ко мне, и это расценивается дамами как необыкновенная в меня влюблённость, и они просто истлевают от зависти.
За окном темнеет, музыка усиливается, мужчина встаёт в щедром сиянии ресторанных светильников (он непременно должен быть в белом) и приглашает меня на танец; обязательно медленный танец: танго или вальс-бостон, он ведёт меня легко и профессионально, и когда его нога попадает мне между колен, я совершенно отчётливо ощущаю низом живота затвердевший знак его вдохновения. Танец окончен, но я не хочу утратить чудесное ощущение его желания низом моего чуткого живота, и маэстро выручает меня – он взмахивает палочкой и оркестр теперь уже полнозвучно, пригоршнями синкоп, щедро бросает нам под ноги развратное аргентинское танго.
Когда я училась в седьмом или в восьмом классе, я прочитала тайком от мамы рассказ великого пролетарского писателя «Несколько испорченных минут». Там приятный баритон, ночью, где-то в темных кустах утешает совращённую им замужнюю женщину, а она восклицает в муках раскаяния: «Мои милые детки! Ваша мамка грязная». Если бы мне посчастливилось тогда подсмотреть то, что неразумные называют грязью, то и тогда я бы не испытала столь ярко пережитый мной предвестник физического восторга, но вот это с магдалиновским выражением лица: «детки, ваша мамка грязная», совершенно непонятным образом передало мне - девочке - такое сладкое телесное ощущение греха, что подойди ко мне в тот момент любой урод мужского пола, и я, не в силах побороть это сладкое томление внизу живота, отдалась бы ему, не задумываясь.
Женщина отходит от зеркала, включает свет, слабенькая лампочка окрашивает убогое убранство комнаты чем-то неприятно жёлтым и неуютным. – А потом мы поедем кататься на прогулочном теплоходе, - женщина пытается продолжить игру воображения, но этот всё обедняющий желтый свет убивает фантазию и, как бы очнувшись, она говорит обречённо:
«Нет, никогда я не сяду в комфортабельную каюту белоснежного парохода, да о чём это я? Я даже дикарем не поеду в Крым – нет денег на билет. Мне не на что сделать химку, а про перетяжку я уже и не думаю. Вот тут я вру, именно, о ней я всё время и думаю. Все, у кого есть бабки, уже перетянулись, кого-то натянули лучше, кого-то хуже, все они стали чем-то неуловимо похожи друг на друга, как даунята, но есть и совершенно потрясные результаты. Конечно, риск, вот эта актриса, не скажу фамилию, носик ей не нравился, а сейчас, что? Бабизм-Ягизм и углы рта тянет к ушам, как удилами. А я бы согласилась, я бы рискнула, но там такие цены! Теоретически я могла бы накопить, если не есть, не пить, а откладывать всё пособие, то лет примерно через пятьдесят, нет – это поздно. Надо сейчас, непременно, сейчас нужно подмолодиться и вырвать у судьбы хотя бы лет десять нормальной жизни. Серёжа такой душка, хоть и возится со своими червями, ах, если бы чуточку подсвежиться, да куда бы он делся? У Серёжи тоже нет денег. У него есть старенький «Жигулёнок»- «шестерка», - отцовское наследство, но не на что купить бензин. Он деликатный, обаятельный, у него интеллект, он посещает драматический кружок, а денег у него нет.
А, может быть, в данном случае работает вот это Евангельское: «Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что имеет». Но ведь там Христос наградил предприимчивого раба ещё одним талантом [ 1 ] за то, что тот удвоил первоначальный капитал, не воруя. А теперь таких почти нет.
Я начинаю склоняться к мнению, что ни у кого из честных денежек нет. Они есть у тех, кто выносит грины из Кремля в коробках из-под ксерокса. Но это же несправедливо. Они же не умнее моего любимого биолога Серёжи? Или умнее, если ориентироваться вот на это хамское: «А, если ты умный, то почему у тебя денег нет?». Вот этот, интересующий меня директор? Я навела справки. Он бывший гопстопник, потом беспредельный и беспощадный рэкетир, потом чей-то спонсор, потом помощник депутата, а вот теперь он директор, не скажу пока чего. Он умней Серёжи или подлей? Ну, конечно, он не умней. Просто он лучше Серёжи приспособлен к существованию в период становления сумасшедшего капитализма. Такие, как этот жлоб, червями пролезают через дырки в законе и ужом проскальзывают через прорехи в правовом поле. Не про таких ли, как он, сказал сын Давидов, царь в Иерусалиме:
«И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достаётся успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их».
Вот так прямо и объявляют в священном писании, что не у разумных богатство, а у тех, кто воспользовался случаем, иными словами – неразберихой и временным ослаблением власти. Обрати внимание, Сержик, как я тебя реабилитирую, а директора этого предаю дальнейшему остракизму. Такие, как он, бандиты организуют сейчас фирмы, участвуют в выборах, покупают дипломы, берут уроки риторики в перерывах между перестрелками. Да разве только он – директор один такой? Он затребован временем, как был затребован временем Гитлер, он продукт объективной реальности, когда мизерные или вообще отсутствующие, как у большинства бюджетников, доходы, когда вокруг низкие душой злые и грубые люди, а если и не злые, то смертельно уставшие от холода и бытовых проблем, когда отношения с работодателем – полный беспредел, когда при приёме на работу пишешь сразу два заявления: одно о приёме, а другое – об увольнении с открытой датой, когда рад чёрной зарплате и согласен работать без отпусков.
Да я согласна, я согласна, я на всё согласная, но ведь не берут, берут молодых, привлекательных, здоровых, стройных и потенциально пригодных для постели. Я не подхожу работодателю ни по одному из вышеперечисленных параметров».
Женщина снова, уже наощупь, осторожно потянула кончиками пальцев кожу на висках; пальцы длинные, но не худые, и как только кончики пальцев вдавились в виски, ногтевые фаланги, удерживающие кожу, податливо, как у маленьких детей, грациозно изогнулись вверх, как реснички. Теперь она положила ладонь под подбородок. Чуть вдавила подушечки большого и указательного пальцев под углом нижней челюсти, и сразу же исчезло то, что предательски выдает количество прожитых лет. Исчезла едва наметившаяся обвислость щёк, линия подбородка послушно выровнялась и тут же украла у возраста лет эдак восемь. Легкий вздох - и женщина идет к Лаокоону. Женщина поднимает тяжеленного эллина вместе со змеями, пустой чернильницей в ногах и с двумя его сыновьями. Тот, младший, который справа, уже задушен, а левый ещё жив и просит помощи у отца. Сам отец сопротивляется из последних сил, но его уже кусает змея за незащищенный левый бок, и он тоже обречён, хотя с точки зрения герпетологии – эта сцена с укусом противоречит логике. Ведь если змея ядовитая – она никого не душит, ей достаточно ужалить жертву, а если змея типа - удав, то она не ядовитая и не кусачая. Женщина ставит, гибко прогнувшись спиной, скульптурную композицию на широкий подоконник, на столе ему не место – можно поцарапать чугунякой лак столешницы, находит старый дырявый носок и начинает протирать металл.
– Ты у меня антиквариат, ты помнишь ещё маминого прадедушку, а, может быть, и прапрадедушку – откуда я знаю? А он тебя откуда-то из под Нижнего Тагила привез. Он у самого Демидова в заводе управлял. Ты понял теперь, чем заканчиваются пророчества. Понял? Жрец ты Троянский бога Аполлона? Это ты просил глупых граждан не затаскивать деревянного коня в город. И кто тебя послушал, и кто тебе помог, когда тебя с сыновьями душили эти гадины? Никто не помог, вот так-то. А ты, сам-то, знаешь, что ты уникум? Охотно объясняю. Когда тебя откопал итальянский крестьянин Феличе де Федис, то у тебя не было никакого фигового листка. Торчало нечто непропорционально маленькое по сравнению с твоим мускулистым телом, и, видимо, тот мастер, который отливал тебя из чугуна, стыдливо прикрыл по своей инициативе то, что прикрывать, по мнению Родосских скульпторов Агесандра, Полидора и Афинодора, было не положено. Так что можешь гордиться: ты у меня единственный и неповторимый. А ты, змей Горыныч, - женщина старательно протирает голову кусачей змеи, - тоже уникум, - у тебя глаза выцвели, как у алкаша, и большие, как у лошади. Уважающие себя разъяренные гады не имеют таких выпуклых стеклянных глаз.
Стихи на тему тебя, Лаокооныч, я так и не сочинила, ты уж меня извини. Это мама, пытаясь развить во мне поэтическое начало, безуспешно хотела усадить меня на Пегаса.
Она задала мне совершенно не выполнимое, по моему разумению, задание - написать четверостишье, которое начиналось бы словами: «Под фиговым листком Лаокоона».
И не надо понимающе ухмыляться. Все было в рамках приличий. Мама имела в виду не ваше мужское достоинство, а массивную чернильницу прямо под причинным местом. Ничего себе задание?! Зарифмовать что-либо с твоим именем – это было для меня всё равно, как попытаться продолжить стихами библейское: «Время разбрасывать камни и время собирать камни». Что только я не придумывала:
Под фиговым листком Лаокоона
Чернильницы пустой массивный бок.
Вот этот бок меня и приводил в тупик, и почему я решила, что нужно написать «бок», а не всю чернильницу – непонятно. А с именем твоим вообще катастрофа. Лаокоон – одеколон – граммофон – охламон, всё это так не вяжется с драматизмом происходящего. А когда я, совершенно отчаявшись, пришла к выводу, что с твоим именем прекрасно рифмуется только одно - аббревиатура организации объединенных наций ООН - и прочитала вслух «Лаокоон вступил в ООН» - я осознала полную свою бездарность и прекратила бесплодные творческие потуги. И как это часто бывает, я злилась не на себя за своё поэтическое убожество, а на тебя, и мстительным шепотом, так, чтобы не слышала мама, я дразнила тебя подслушанным на улице:
На мосту стоит статуя,
Дует ветерок.
У статуя вместо ..я
Липовый листок.
А вот сейчас, мне кажется, я бы без проблем родила что-нибудь короткое и в меру фривольное, ну, например:
Под фиговым листком Лаокоона,
Куда не смог проникнуть этот змей,
Гораздо толще, чем у Аполлона,
И смотрится значительно длинней!
Ну, чем тебе не комплимент? У, гадюка! – женщина щёлкает розовым ногтем по черной змеиной голове, усаживается за стол, берет шариковую авторучку, раскрывает чистую тетрадь и задумывается.
– Нет, сначала надо узнать самое главное, иначе интрига утрачивает смысл.
Она подходит к телефону.
- Добрый день, это магазин «Рубин?». Секретарь генерала Григорьева беспокоит. Вы получили письмо из управления. Ещё не получили? Да какой там допрос? Успокойтесь. Никого не вызывают на допрос. Думаете, если ювелирный, так обязательно уже и на допрос? Просто в последнее время участились случаи нападения на инкассаторов. Рекомендуют усилить охрану при передаче денег. Как часто вы общаетесь с ними? Один раз в конце недели? К концу рабочего дня? Ну, в общем, письмо получите, там все инструкции. До свиданья.
Удовлетворённая полученной информацией, женщина делит лист горизонтальными линиями на шесть частей, задумывается ненадолго и пишет:
1) Имя человека – самый сладостный звук на земле.
2) Воспользоваться методом Сократа: сформулировать первые три вопроса так, чтобы он непременно ответил на них утвердительно. Тогда на последующую за вопросами просьбу он, вероятней всего, ответит положительно.
3) Чего хочет каждый? Прославиться! Сознания своего превосходства. На этом нужно сыграть. Ключевое слово – «чемпион».
4) Не просто похвалить, а сердечно выразить признательность.
5) Заставить принять участие в деле разоблачения. Это воодушевит и заставит утратить бдительность даже закоренелого преступника.
6) Не дать времени на анализ ситуации.
Женщина перечитывает текст, дописывает: «Купить дорогие и броские перчатки, шило и мыло» и идёт к телефону.
Она снимает трубку, тут же кладёт её на место, снова снимает, снова кладёт, долго стоит, напряжённо, о чём-то размышляя, и, наконец, решительно набирает номер.
- Это охранное предприятие «Трезор»? Могу я поговорить с Зонтовым?
- Виталий Павлович занят, перезвоните через пять минут.
- Зонтик? Привет! Узнал?
- Старуха! Агатик! Ну, ты даёшь. Ты где пропала? Как поживаете, Агата Георгиевна? Сколько тысяч детективных романов у маман? Растёт коллекция? Как папа Жора?
- Нет больше папы и мамы нет. И уникального собрания авантюрных романов тоже нет. И работы нет. Ничего, старик, больше нет.
- Так! Спокуха! Встречаемся в Ротонде.
- Не встречаемся.
- Не понял! Проясни.
- Виталик! Мне не в чем идти в ресторан.
- Я счас проявлюсь.
- Мне нечем тебя накормить.
- Обижаешь! Я как всегда: «Omnea mea mecum porto» – что в переводе с латинского означает: «Все моё ношу с собой».
- Давай лучше у тебя в машине?
- А что? Это романтично.
Женщина мечется по квартире. – Господи, как надоела эта нищета, в моей одежде только на паперть с протянутой рукой, а ведь он любил меня в институте, и я его - тоже. И что интересно? Влюблённость была, а романа не было. Взаимная симпатия переросла во влюблённость, но влюблённость, минуя роман, плавно перетекла в дружбу. Оба были невинны и побоялись прыгнуть в постель. Ах, если бы сейчас мой опыт, да к той моей весенней свежести: «Ах, если б молодость знала, ах, если б старость могла». А, может быть, это и хорошо, что у нас ничего не было? Я бы, наверное, ему изменяла, когда он сидел в тюрьме. А он верный, он надёжный, и он может всё.
Звук сигнала автомашины за окном. Женщина выбегает из подъезда, садится в машину.
- У твоей машины солидный голос. Не включай в салоне свет. Я такая страшная.
- И тебе не стыдно? – мужчина целует ей руку.
- Не стыдно. Ты называл меня в институте старухой в шутку, а вот теперь это стало реальностью. А почему, собственно, Трезор? Это что – имя любимого собакиша?
- Несчастная двоечница. «Der Tresor» или «Schatzkammer» или «Geldschrank» переводятся, с немецкого, как сейф.
- Но я же не училась, как некоторые, на инязе. А здорово было бы, если бы твоя фирма называлась не просто «Трезор», а «дер Трезор». Это, как сейчас принято говорить, было бы прикольно. Давай, заколбась такую вывеску.
- Что случилось, Агатик?
- Долго рассказывать. В двух словах: папу убил пьяный водитель, потом сгорел мамин дом, и через день умерла мама. И всё это в течение одной недели. А потом я потеряла работу.
- Давай-ка по грамульке, - Зонтик достает из бардачка коньяк и бутерброды. – Пусть будет им земля пухом.
- Пусть.
- Денег занять не могу. Не обижайся. Во-первых, они у меня все в обороте, во-вторых, я не хочу, чтобы эти вонючие бумажки изговняли нашу дружбу. Я недавно прочитал в монологе Полония: «В долг не давай и взаймы не бери, легко и ссуду потерять и друга, а займы тупят лезвие хозяйства». Ты видела, какой я был в больнице?
- Да уж.
- А ведь я выяснил, кто меня заказал. Мой должник. Видишь, как людишки устроены? Они пять минут радуются, что им денежки одолжили, а потом начинают мечтать, чтобы кредитор умер, сгорел, утонул, погиб в авиационной катастрофе, повесился, отравился, в общем, чтобы исчез. Об этом мечтают все, а наиболее отвязанные пытаются мечту превратить в жизнь. Поэтому я после больницы исповедую принцип Конфуция: «Не надо давать нуждающемуся рыбу. Нужно подарить ему удочку и научить его рыбачить».
Зонтик протягивает бумажник.
- Возьми, Агатик, - это тебе подарок на восьмое марта. Там немного, но на первое время хватит, и я тебе ничего не давал.
- Не надо, Виталик, денег. Конфуций прав. Меня они не спасут. Мне нужно удостоверение майора милиции. Фамилию сказать?
- Не надо. – Зонтик делает предупреждающий жест. - Чем меньше знаешь, тем спокойней спишь. И ты хороша, а вдруг я мент?
- Ты не можешь быть ментом. Ты сидел, а все, кто сидел – по другую сторону баррикад.
Мужчина пристально смотрит на институтскую подругу.
- Агатик! Эти игры не для тебя.
- А сидеть в провонявшейся дымом и мышами каморке для меня? А ходить в стоптанных сапогах для меня? Та игра, из-за которой ты пошёл на нары, тоже была не для тебя, но ведь ты выстоял и, в конечном счете, избавил себя от необходимости существования на жалкую зарплату учителя немецкого языка.
- Я сведу тебя с людьми, - мужчина наливает коньяк в пластмассовый стаканчик, - но не нравится мне всё это, очень не нравится. Тебе не пойдёт тюремная роба.
- Не пей, Виталик, за рулем.
- Я грамульку. За тебя, Агатик! За успех твоего предприятия.
- Спасибо, Виталик. Я рада, что ты не осатанел в твоей охранной фирме. Там же у тебя в подчинении, мягко выражаясь, сложный контингент?
- За одного битого двух небитых дают.
- Сколько это будет стоить?
- Для тебя – нисколько. Эти свободные художники – мои должники.
- А говоришь, что больше не занимаешь.
- А я им и не занимал, я их должников подлечил от забывчивости.
- А знаешь, я вчера думала о тебе и пришла к ошеломляющему выводу. На всём белом свете, во всем мире, на всей планете у меня остался только один человек, к которому я могу обратиться за помощью. Знаешь, как зовут этого человека?
- Не надо! Не произноси имя. Заверения в дружбе неизбежно ведут к комплиментарной зависимости, а любая зависимость вредит отношениям.
|
|