| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск третий
Изящная словесность
Надо запретить абсолютно все слова. Исключить даже паузы.
Они слишком красноречивы. Молчание многозначительно.
Значит, следует запретить молчание…
Лешек Шаруга
Пётр Ореховский
БАЛЛАДЫ ОСЕНИ
1
Вот они – загорелые, отдохнувшие, радующиеся встрече со знакомыми лицами… и недовольные тем, что предстоит работать. Закончились отпуска, самые хитрые зарезервировали себе уход в бархатный сезон с отъездом на юг, чтобы продлить лето. Опять наступил он, этот вечный Август, победивший Антония с Клеопатрой… и пошли в ход придуманные за два летних месяца замыслы, уловки и интриги. Лавр Корнилов и ГКЧП с Беловежской Пущей, дефолт и Первая мировая война… да и вторая недалеко ушла. Не могут подождать до октября, эти Львы в пору звездопада.
Октябрь, а лучше ещё – ноябрь, вот время для победителей в России. Начало отопительного сезона – как много значит для русского сердца эта простая канцелярская фраза! «Водка в запотевшем хрустальном графине, ниточка укропа, прилипшая к солёному огурцу – нет, не надо снимать! – вот мой манифест, в этом смысле я октябрист…»[ 1 ] Тяжёлые дожди, первые снега – и что бы я пошёл защищать этот Белый дом/ Останкино/ Зимний дворец/ нужное подчеркнуть… да они что там, совсем сдурели, что ли? Другое дело, когда холодно в доме и на душе… пойти к народу, потолкаться, что ли.
Созревший урожай, созревшие тела, опустевшие мозги… книжные ярмарки, выставки, новые кинофильмы, начало театрального сезона. Депутаты падают в сессию, как покрасневшие листья: начинаются слушания по бюджету. Коты начинают свои свадьбы – кто сказал, что они делают это только в марте? Собаки становятся в стойку, высматривая поднимающихся на крыло уток, прозрачность в воздухе за городом… и горечь во рту.
Ты ещё не умер, ты ещё шевелишься… и тебя выкатывают в кресле на балкон. Семья и друзья собираются к вам в гости, и ты можешь посмотреть на них. Как тебе хочется, чтобы эта осень жизни длилась вечно… и ты не хочешь зимы, а ведь уже через два месяца их оживление спадёт, они все войдут в рабочую колею, и новый праздник будет уже только к Новому году… но это будет не твой праздник. Только сейчас, когда они собрались после отпускных разлук, все с особым вниманием, теплом и жалостью смотрят на тебя и ждут твоих слов, которые ты должен подобрать… и ты копишь их целый год. Это – твоё время, ты можешь научить их, предупредить их… осень, а не весна, время настоящих, непредсказуемых, страшных и счастливых перемен, когда кажется, что всё так ровно, стабильно и навсегда. Они отдохнули, они готовы слушать… а может, не слушать, а просто потерпеть твой маразм. И тебе становится вдруг жалко своих слов, и ты вдыхаешь горький запах астр и хризантем… никогда не мог научиться твёрдо различать эти цветы.
2
«Лето красное пропела, и зима катит в глаза…» Как ты мог увлечься этой дурочкой… Она всё ещё в лете вашей страсти и липнет к тебе каждую свободную минуту. Но деньги кончились, а делать твой бизнес в её городке невозможно, а тёплые моря, куда вы рванулись из весенней промозглой Москвы, теперь так далеко, что это кажется былой чужой жизнью. Она уже продемонстрировала тебя всем своим друзьям и подругам, таким же, как она сама: молодым, гибким и таким же безмозглым, и тебя тошнит от разговоров об автомобилях, тряпках, кто где был и кто куда едет. Все они устроились в этой жизни при помощи своих родителей… и живут за их счёт, за счёт маленького семейного дельца, позволяющего отнести стоимость поездки на Кипр на командировочные расходы. Так здесь будет всегда, и надо идти учиться торговать телевизорами и мебелью, знакомиться с местными таможенниками и будущими тёщей и тестем. Они сразу предложили тебе это, но ты гордо тратил деньги, которые забрал из семейной тумбочки, сказав, что оставляешь жене с малышом квартиру… и они без тебя не пропадут. Жена сказала, что вам нужно всё обсудить, но ты ничего не хотел обсуждать… ты считаешь, что она умнее тебя, будет хорошо и умно говорить, а ты только и сможешь что сидеть с надутым видом, поджатыми губами и злиться.
Это осеннее чувство горечи стыда переполняет тебя, когда ты смотришь на твою новую любовницу; ей двадцать три, тебе тридцать… и ты чувствуешь себя стариком, глядя на неё. Ты – журналист, а ещё ты издал книжку прозы и думаешь, что со временем можешь стать писателем… и тебя два раза показывали в последний год по центральному телевидению… куда же теперь тебя занесло. Надо возвращаться в Москву, к беготне по метро и автомобильным пробкам, стопроцентной концентрации внимания в скоротечных разговорах… холодному сарказму женщин вместо той жаркой обнажённой страсти, в которой вдруг расплавились твои мозги… и которая теперь, осенью, кажется такой душной, липкой и фальшивой. Ты уже почти не в силах сдерживаться, в тысяча первый раз слыша кокетливое: «конечно, у вас там во столицах…», но стыд возвращения першит в горле пеплом сгоревшей былой страсти.
…И когда деньги кончатся, и тебе уже не хватит пары тысяч на самолёт, так что придётся ехать через страну поездом, ты ещё успеешь заметить эти красоты тайги, степи, мостов и рек… и даже дождь на перроне какого-то полустанка покажется тебе твоим союзником. Это ты запомнишь навсегда, потому что в Москве ты долго не будешь замечать времени года, едва ориентируясь во времени суток… и в отношениях с твоей женой на десять лет наступит долгая осень, когда ты будешь называть её на «вы». Тебе будет сниться этот поезд, вёзший, как думалось, к катарсису очищения, но оставивший в конце только горечь сожалений. Память в очередной раз обманет тебя, и глупое далёкое красивое лицо останется навсегда только свежим и красивым, как те леса, которые пламенели по ходу твоего рокового поезда, прежде чем на всё это лёг холодный злой первый снег.
3
Осень… оказывается, сейчас осень. Ты похудел на пятнадцать килограмм после летних игр с алкоголем и анашой… когда кончились деньги, ты перешёл на обычную российскую коноплю, растущую повсюду, от которой потом долго болит голова и снятся кошмары. Дурь она и есть дурь. Как ни странно, ты ещё помнишь, как сдавал летнюю сессию, и даже помнишь начало работы в институтской лаборатории – ты устроился туда проходить практику, а потом ты влюбился… или решил, что влюбился? впрочем, какая разница… кстати, она бросила тебя, и ты начал пить, а потом налетел на колёса? или всё произошло наоборот? Наверное, кто-нибудь со временем расскажет.
Они не верят в то, что ты вернулся и сможешь стать прежним. Да и кто бы на твоём месте смог стать прежним, когда лицо напоминает череп Йорика, а сам ты по примеру принца датского периодически начинаешь размышлять вслух о преимуществах существования по ту и эту сторону реальности и дышишь, как загнанная лошадь, преодолев один пролёт вверх по университетской лестнице. Но в двадцать лет способности регенерации практически неограниченны… ты начинаешь регулярно ходить на занятия, оставаться опять в лаборатории… и поправляешься.
Ты разговариваешь с однокурсниками… и в силу обычной сосредоточенности молодых на себе никто не замечает, что ты не помнишь ваших с ними старых отношений. Тем более, что всё быстро возвращается в старую колею: враги, которых ты не помнил, говорят пошлости и становятся опять неприятны, приятели, которые стали тебе незнакомы, угощают тебя пивом и везут на футбол… и становятся друзьями. Ты даже начинаешь провожать домой девушек… хотя пока ещё отстраняешься, когда они пытаются при встрече поцеловать тебя в щёку, но твоя протянутая на прощание для пожатия рука выглядит гораздо более дурацким для них образом… и они и не думают её пожимать.
Нейтральная скорость – никуда не едешь, думаешь ты, когда вы небольшой компанией выезжаете в лес и лежите, выпив вина, на спине, глядя в небо… и ты держишь кого-то, кто оказался рядом, за руку. В Америке это – индейское лето, и ты почему-то не хочешь называть его бабьим; естественно, индейцы сейчас тебе гораздо ближе. Высокое синее небо и высокая щемящая грусть от того, что ты жив… ты наслаждаешься этим. Ты упустил этот шанс умереть и не сможешь объяснить, что от этого может быть грустно: ведь, как сейчас кажется тебе, ты готов был умереть тогда из-за любви… конечно же, из-за неё, а не из-за того, что в голову вернутся неприятные мысли и страх жизни… как же страшно и сложно жить с окружающими тебя такими разными и непонятными людьми в двадцать лет. Тогда ты просто был собой, а теперь нужно учитывать, что ты тоже можешь быть разным и непонятным, и нужно считаться с другими; теми, кто, оказывается, тоже может умереть.
Но она не умерла, она же просто уехала, уехала надолго в другую страну. Полгода – это в твоём возрасте навсегда; да, собственно, оно так и есть. Уже к Новому году ты поймёшь, что она была здесь совсем ни при чём, ты сам экспериментировал с реальностями… но сейчас, в конце сентября, ты алчешь высокого, ты понял, что секс и деньги, эти простые весенние страсти – это совсем не то… и ты грустишь и радуешься, предчувствуя, что будешь искать своё сияющее в осенней синеве счастье всю жизнь. Но твоих душевных сил оказывается больше, чем физических, ты думаешь, что ты сейчас говорил это ей, той, которую случай привёл лечь рядом на жесткую землю с глазами, устремленными вверх, но она ничего не слышала, потому что, как скажут тебе потом друзья, через минуту после общего глядения в небо и ленивого разговора ты, сморившись теплом, солнечным светом и выпитым стаканом сухого вина, уже заснул, держась за её руку.
4
Он объясняется тебе в любви… а ты не знаешь, смеяться или радоваться. Он очень красив, этот мальчик, хотя – какой он мальчик, взрослый и, наверное, опытный мужчина… но разница в возрасте между вами десять лет. Тебе уже сорок, и он уже – мальчик... раньше бы ты сказала: «ещё мальчик»… Он нравится тебе, но ты боишься не то что полюбить, даже привязаться к нему. С грустью ты думаешь, что пять лет назад ни минуты не сомневалась бы в необходимости такого романа, а теперь боишься открывать его первую страницу.
Осень… у тебя осень, а он ходит за тобой с блаженной улыбкой. Лицо его подсвечивается изнутри чувством, и от этого он кажется тебе ещё моложе, а разрыв в возрасте ещё больше. Ты вспоминаешь моэмовский «Театр» и улыбаешься – нет, пока ты ещё не сомневаешься в своей способности нравиться… и кокетничаешь сама с собой, думая о педофилии.
Он нравится твоему взрослому сыну-студенту, который, собственно, вас и познакомил. В его лице он нашёл и друга, и старшего брата, и едва ли не идеал, которому он хотел бы подражать. Твой взрослый сын немного ревнует его к тебе… у тебя было много мужчин, но мало кто из них ему нравился… а теперь ты думаешь, что вряд ли была ему хорошей матерью, но, по крайней мере, всегда любила его и восхищалась им, в отличие от его отца. Твой сын, похоже, совсем разорвал с ним отношения, несмотря на твои методичные напоминания о необходимости звонков и встреч… в глубине души ты рада этому, хотя понимаешь, что женское воспитание сделало его влюбчивым кавалером, а некоторые твои младшие подруги убедили его, что он может быть просто неотразим. Ты опять морщишься при мысли об этом, потому что не знаешь, как ему объяснить, что в жизни всё обстоит по-другому… может, обстоятельство, что твоему мальчику так легко с тридцатилетними женщинами, делает в его глазах естественным увлечение тридцатилетнего преподавателя философии тобой.
Бабье лето, думаешь ты, отдаваясь ему на старом одиноком диване в своей двухкомнатной квартире (комнаты изолированные/ третий этаж/ лоджия/ санузел раздельный). Улыбаясь, ты разглядываешь потолок… и он рассказывает тебе исторический анекдот про Людовика ХIV. Это сладкое чувство защищённости, которое дорогого стоит и возникает лишь с редким мужчиной… это его желание дарить тебе вещи, потому что деньги ты категорически отвергаешь… Всё это по-настоящему смешно: твои доходы раз в десять больше, чем его, но он об этом, похоже, и не догадывается.
Вот они, тяжёлые октябрьские дожди… и ты уже в его квартире, и он пытается согреть тебя своим теплом, а ты остро чувствуешь возраст своего тела и несправедливо злишься на него… ты будешь его колоть и мучить всю ночь.
…И опять осеннее солнце, листья осыпались в лесу, их тронула изморось, и, мокрые, они уже не шуршат под ногами; и опять эта нежная подсветка его лица…
Прекрасное время – осень, оно то удаляет, то приближает к неизбежным холодам. Ты её поняла, ты сама стала осенью и играешь с ним, поддерживая морок его страсти, отдаваясь ему и через раз отказывая в близости, думая, что рано или поздно это, конечно, закончится твоим одиночеством; старость ты будешь встречать без мужчины… это будет туристическая интересная старость, где тебе не нужен спутник; ты сама любишь определять ритм движения… но не сейчас… сейчас ты не отпустишь его. Твоя осень будет длинной и прекрасной; плод созрел, его надо есть медленно, ни в коем случае не перегружая желудок… ты сумеешь научить его и этому умению, просто из благодарности судьбе. И сколько молодых женщин, имя которым – весна, узнав счастье после знакомства с ним, но не в силах отдать взаимную тонкость чувств, проклянут тебя. А ты лишь улыбнешься издалека… их бессильные проклятья обернутся лишь против них самих преждевременными морщинами и ранним увяданием.
5
«Мы/ я/ строим новую Россию/, наши враги живут прошлым, народ/ партия/ свобода/ средний класс…» – ты уже не вздрагиваешь от этих слов, на которые поначалу не знала, как реагировать. Тебя спасло твоё чувство юмора, хотя и оно уже не помогает, когда ты слышишь осенние песни группы ДДТ в исполнении партийных активистов хором под гитару. Сейчас ты видишь, что всё это, оказывается, всерьёз: люди перестают друг с другом здороваться, в Интернете достаются какие-то неожиданные призраки из шкафов, где пылились биографии… а главное, вдруг появились те самые деньги, о которых было столько разговоров.
Тебя привёл работать в штаб твой начальник, которого «ушли» из областных властей. В это же время у тебя закончился длинный и мучительный бракоразводный процесс, во время которого вы делили ребёнка, квартиру, машину и недостроенную дачу; заодно устный делёж, который происходил за стенами суда, распространялся на электрические приборы, мебель и посуду, которую ты в конце концов перебила, чтобы не спорить. Долгое время ты не могла ни о чём думать, кроме как о своих юношеских ошибочных представлениях о мужчинах и семейной жизни. Поэтому, столкнувшись с экземплярами, которые явно были не прочь затащить тебя в постель и одновременно совершенно серьёзно говорили о том, что их дело – обустройство России и продолжение великих реформ, ты воспринимала их как безобидных и даже по-своему милых сумасшедших. В конце концов, у каждого свои слабости. Твой бывший, например, считал, что он давал счастье людям, будучи владельцем риелторской конторы. Ему столько раз об этом говорили благодарные клиенты, что он и сам в это поверил. А неблагодарных клиентов к нему не пускала охрана… которой ты была лишена. И ты много о нём и его сделках успела узнать… что помогло тебе в суде.
Тебе только двадцать пять лет… ты цинична во всём, что касается института семьи. Но страна… думала ли ты, что, оказывается, ты живёшь «в стране». Оказывается, «ты не можешь молчать». Да, ещё – ты живёшь всё лучше и лучше, поскольку ты и есть тот самый средний класс (ты – и класс; в твоей голове возникают весьма обидные для всех классов сравнения). Кроме того, ты свободна. С последним утверждением ты согласна полностью… ты знаешь, что значит быть несвободной, всё остальное кажется тебе сомнительным, но что же с ними об этом спорить. Для тебя это довольно скучные материи, а они злятся, повышают голос и смотрят на тебя, как на дуру, когда ты начинаешь над этим подшучивать. Вдобавок ты себя знаешь… никогда не могла вовремя остановиться. Нет, тебе с ними лучше не спорить.
Этой осенью выборы… и через ваше региональное отделение носят «коробки из-под ксерокса». Ты не можешь сполна оценить это выражение, используемое твоим начальником, но ты понимаешь, что, когда так говорят, речь идёт о хороших деньгах. И ты торчишь в штабе по четырнадцать часов в сутки, перебросив дочь на бабушку, отправляешь факсы и e-mail, набираешь тексты, постоянно кого-то с кем-то соединяешь и раскладываешь множество бумажек по множеству папочек. Кроме того, ты постоянно варишь кофе… потому что у других он получается невкусный и убегает.
Кофе, кофе, кофе… ты его пьёшь с вашими штабными людьми. Они любят посидеть с тобой, рассуждая о судьбах России, объясняя, почему высокие/ низкие цены на нефть – это хорошо/ плохо, сколько рублей должен стоить доллар, как реорганизовать сельское хозяйство и какой должна быть российская армия. Они говорят ещё о многом, но ты уже научилась понимать эти блестящие взоры, устремлённые на твой выдающийся бюст… и пристальные переглядки, которые возникают между вами за кофе, когда очередной оратор произносит свою речь.
Тебя отвозят домой по очереди… и заезжают утром. Ты купаешься в мужском внимании, которое, как ты думаешь, тебе сейчас совсем не нужно. Ещё с двумя такими же, как ты, вы образуете негласное братство во время кампании. Но твои сёстры по этому братству тебя немного смущают. Иногда вы разговариваете о том, что происходит на выборах… и ты понимаешь, что они всерьёз считают себя историческими личностями.
Осень… работа… мужчины… В конце концов ты настраиваешься на серьёзный лад. Если Родина избирает тебя своим орудием для строительства демократии, то… почему бы и нет? Где-то далеко, внутри себя, ты по-прежнему понимаешь, что свобода выбора – это дело твоей личной жизни, куда ты не собираешься никого пускать… но если кто-то хочет, чтобы ему построили капитализм, и платит за это деньги, ты согласна этим заняться.
Это случается уже на исходе осени, когда ты была на организованном вашей партией концерте московской поп-звезды. В конце концов, после развода прошёл почти год, а этот молодой пропагандист, который столько раз отвозил тебя домой, так хорош… полбутылки шампанского на голодный желудок тоже не прошли даром. Ты едешь к нему домой…
После этого тянет поговорить. Ты почти готова рассказать ему некоторые детали о своей ушедшей семейной жизни, но он не даёт тебе этого сделать. Он делится с тобой своим восхищением своим партийным кумиром… он доверяет ему безгранично. Он будет таким же. Он рассказывает тебе множество деталей о том, кто стоит за чьей спиной, откуда и как приходят эти, те, «а ещё и другие, о которых никто не догадывается», суммы денег. Он откровенен с тобой и отдаёт тебе самое дорогое, что он может отдать: своё приобретённое тяжким трудом знание политики и связей между людьми, обладающими властью. Ты ждёшь продолжения ночи, в конце концов, не может же молодой парень, твой ровесник, состоять из лозунгов, карьеры и денег. Но он продолжает говорить, делая большие паузы… и ты понимаешь, что это его исповедь, и больше у него внутри ничего нет. Женщина, которая спрятана глубоко у тебя внутри, взбешена, ты долго её сдерживаешь, пытаясь уговорить саму себя потерпеть… в конце концов тебе становится очень смешно. Но ты ещё не теряешь надежды и говоришь, что, наверное, надо бы тебе собираться домой… из твоего прошлого опыта ты знаешь, что такие фразы действуют на мужчин прямо противоположно их буквальному смыслу. Ты заворачиваешься в простыню и идёшь в ванную, а возвратившись, застаёшь его полностью одетым… и что тебя до конца добивает, ещё и в аккуратно повязанном галстуке. Это уже и не смешно, а обидно. Ты молча и деловито одеваешься и хочешь вызвать такси, но он говорит, что проводит тебя. Тебе как-то уже всё равно, и вы идёте стылой ноябрьской ночью несколько кварталов до твоего дома. Ветер несёт тебе навстречу городской мусор, деревья машут ветками, которые напоминают кости, с которых облезло мясо… «Неужели эта осень никогда не кончится?» – бормочешь ты; он слышит твой вопрос, не может понять, что ты имеешь в виду… ноябрь – это уже зима… но он должен тебя развлекать, и он говорит, говорит, что-то говорит всю дорогу… К моменту вашего прощания ты его уже ненавидишь.
6
Поп ведёт вас вокруг аналоя, а ты думаешь, что должна быть чертовски хороша в своём подвенечном платье. Вы зарегистрировались ещё в августе, но венчание происходит сейчас, десятого сентября, когда все однокурсники уже приехали и стоят, вытягивая шеи, фотографируя ваш проход по этому церковному подиуму. Для того, чтобы тебя сюда пустили, тебе пришлось неделю назад ещё и креститься, но оно стоило того. Венчаться – это стильно, это, пожалуй, даже круче, чем прыгнуть с парашютом, чего тебе долго хотелось… и что ты реализовала этим летом наряду с катанием на водных мотоциклах и полётах на параплане. Правда, ты хотела чёрное подвенечное платье… в загсе ты регистрировалась в нём, но в церкви сказали, что нельзя, и это тоже оказалось к лучшему. Прозрачное белое пышное платье, которое подчёркивает твой загар… и дорогое бельё.
За церковной оградой курят твои подруги и приятели. Они громко обсуждают происходящее, ты слышишь смех и проскальзывающие во фразах матерные связующие частицы. На какой-то момент тебе становится неприятно: как-никак, это должно быть торжественно… ради такого момента даже забыли свои ссоры твои родители. Вон они стоят рядом: отец со своей третьей женой и мать со своим вторым мужем. У твоего супруга – как это забавно, с-с-упруг! – присутствует только его бабка, у которой он и живёт… видно, как она молится, не глядя на вас, шепча шевелящимися губами и кланяясь церкви… ты даже обернулась на неё.
Вы уезжаете на высокий берег над древней русской рекой. Кружатся листья, подружка угощает тебя шампанским. Ты какой-то миг размышляешь – не повредит ли это твоему будущему ребёнку… и решаешь, что не повредит. Ещё в августе ты сделала тесты после вашей поездки на юг и выяснила, что беременна. Какое-то время ты думала, не сделать ли аборт, но потом, наслушавшись рассказов о вторичном бесплодии своих замужних подруг, решила, что первого необходимо обязательно родить. Ты долго определялась, какого из твоих троих поклонников осчастливить сообщением, что это именно он – отец ребёнка, и кто из них ради этого согласится зарегистрировать с тобой свои интимные отношения… ты всё рассчитала правильно. Он несколько старомоден и часто может показаться занудой; зато уже сейчас работает и живёт на свои деньги… если он не захочет тебя потерять, ему придётся работать больше, твои родители ему помогут в этом.
Жёлтые, зелёные, красные кленовые листья кружатся в медленном танце над водой: их несёт слабый ветерок. Тебе становится вдруг жалко себя: несмотря на все свои расчёты и красивый последний проход, неужели всё же нужно было всё это делать сейчас, когда ты так молода и красива? неужели нельзя было подождать ещё год-два-три… ведь есть же где-то принцы на белых конях… и амазонки на чёрных… Ты предчувствуешь холод осени: твоя подружка говорит, что тебе предстоит исполнять свой супружеский долг… «Супружеский долг!» это ж надо придумать… Начинает щемить сердце, и ты зовёшь всех в машину; вы едете в заказанный малый зал пригородного ресторанчика, где ты будешь танцевать до упаду со всеми своими поклонниками, и они начнут шептать тебе на ухо гадости… и ты ближе к концу вечера начнёшь плакать, но у тебя хватит ума и выдержки не сказать своему молодому мужу, отчего ты плачешь… и вы рано уедете с твоего праздника, о чём ты будешь тихо грустить каждый год на десятое сентября.
7
Нет, ты ещё не умер, раз ты ещё шевелишься. Ты ещё не отдаёшься полностью течению времени, уносящему тебя всё дальше от дней, когда ты был счастлив, заслоняя их неделями, месяцами и годами твоей, но уже давно не желающей тебе подчиняться жизни. Ты притворяешься, что отдался убаюкивающему рабочему ритму этой осени, ты идёшь на работу вместе с другими, но вечером, выпив дежурную кружку с друзьями, ты уходишь первым, ты бежишь с работы домой; а через день вечерами ты ходишь преподавать… а по выходным, вместо того чтобы поехать семьями на шашлыки, ты лазишь по Интернету, рассылая резюме в австралийские фирмы. Душа твоя, похоже, уже оторвалась от земли и, поднимаемая вверх осенним ветром, уходит за облака… скоро и тело твоё, загруженное ещё не до конца сломленной волей в самолёт, последует за ней. Ты не отказываешься ни от чего, копя деньги, как в детстве на любимую игрушку… тебе нужно много денег для того, чтобы сделать задуманное. Но ты чувствуешь, что это – твоя последняя осень, отчаяние уже настигает тебя, и семья и знакомые смотрят на тебя с удивлением… ты всё больше отдаляешься от них, будучи всё время у них на виду. Они не смогут это объяснить, но это нельзя не чувствовать… и однажды ты исчезаешь на несколько лет, оставив после себя загадку, которую ты надеешься потом всем объяснить, если удастся вернуться. Если удастся вернуться… весной. В Австралии тогда настанет осень…
Уходить надо осенью, это показывает пример перелётных птиц, зверей, ложащихся в спячку… ты не представляешь себе, как ты бы мог, по примеру волков, постоянно бежать по снегу да ещё и в стае… Зверьё это расплодилось на российских просторах… а охотники всё бьют лосей да медведей – наверное, в них легче попасть. Когда-то же надо увидеть мир… а ты уже заплатил все долги этой земле.
Кто знает, может, ты и прав.
Сентябрь 2003г.
Обнинск
|
|