|
На правах рекламы: |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск четвёртый
Сибирь - Казахстан
Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности.
Владимир Сергеевич Соловьев
Мэри Кушникова
ПЕСНИ ПЕСКОВ
СВАДЬБА
Страница 2 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
На следующее утро в ауле нашивали узоры из кошмы на свадебную юрту. Потом позвали одну из женщин, которая, как объяснил Гастон со слов Жумахана, была очень счастлива в браке, а потому именно ей полагалось поднять завесу юрты, чтобы в ней счастье прочно вило свое гнездо. Во время этой процедуры Жумахан невесело усмехнулся и Робер понял, что счастье недолго в этой юрте погостит.
Затем последовало угощение. Закололи подаренных Туленды барана и жеребенка. После пира одна из женщин подала Туленды обглоданную косточку бараньего шейного позвонка. Косточка была обвязана белым лоскутом шелка. Тут Жумахан встал из-за низенького круглого столика «достархана» и обратился к гостю. Гастон переводил:
- Ваше сиятельство, он говорит, что поскольку здесь присутствует знатный гость-чужеземец, то не вспомнить ли о древнейшем обычае, который сейчас уже не в ходу, но наверняка никак не повредит молодым. Сейчас, ваше сиятельство, они принесут все, что для этого требуется.
И тут же принесли три тонких курительных свечки, кусочек масла и кусочек сала. Позвонок жеребенка смазали маслом и салом и поставили в него свечки. Затем Жумахан взял в руку позвонок и негромко, но очень четко произнося слова, не то пел, не то рассказывал. Робер вновь почувствовал то странное оцепенение, которое охватило его при первой встрече со стариком, и пока Гастон переводил странные его слова, все время видел дымящийся костер, а позвонок казался ему оправленным в серебро.
- Из северной страны прибыл позвонок, - переводил Гастон, - золотом, серебром украшенный позвонок и маслом смазанный позвонок, пришедший из южной стороны! Там, где ожидается, да родится бурый теленок. Где был убит бык, да родится пестрый теленок. То, что изрублено топором, пусть станет стадом. Хозяин дома да будет белым как молоко!
Затем Жумахан передал позвонок Туленды и тот неловко бросил его через верхнее отверстие юрты, именуемое чанарек, чтобы дым всегда исправно выходил через это отверстие и воздух в юрте был чистым. Косточка стукнулась о свод потолка и упала на средину стола. Все засмеялись, а Туленды что-то учтиво сказал соседям по столу и вышел из юрты.
За ним следом вышли две молодые женщины. Роберу померещилось, что, дойдя до выхода, одна резко свернула в сторону, а вместо нее второй оказалась откуда-то, словно с небес слетевшая, Рабига.
- Красная лисица седлает зловещего синего коня, догоняй, догоняй, борзая! – вздохнул Жумахан, а Гастон добавил еще от себя, что, видимо, у старика все-таки что-то путается в мыслях. Может, от старости, а, может, слишком много кумыса выпил.
Вскоре все вышли из юрты и Робер увидел, что те две женщины, которые поднялись из-за стола вместе с Туленды, нарядились в богатые и причудливые наряды и обе сели на коней. Одна из них одела свадебный наряд невесты, и села на свадебного коня.
Свадебный наряд невесты поразил Робера великолепием. Опушенный выдрой и крытый красным сукном конусообразный головной убор «саукеле», к тому же расшит был золотыми и серебряными блестками, жемчугом и кораллом. На лицо спускались жемчужные нити в виде плетенки. Плетенка плотно скрывала лицо – не разглядеть. На верхушке переливался пучок павлиньих перьев, с него свисали нити жемчуга и кораллов, на кончике колыхались маленькие пучки филиновых перьев «уке» – на счастье. Свадебный камзол из китайского шелкового манлыка, затканного серебром и золотом, отороченный по краям соболем, туго обтягивал чем-то очень знакомый Роберу тонкий стан…
Седло свадебного коня расшито было шелками. Попона из красного сукна, обшитая золотой бахромой и одетая поверх головы, на уши лошади, спускалась на лоб углом между глаз. Над ушами – опять-таки пучки филиновых перьев. Конь повиновался наезднице на диво, - «настоящая всадница!» – подумал Робер и ему почудилось, что девушку на коне, вот эту саму девушку, он уже как-то видел, и что она поразила его своей хваткой прирожденной наездницы. Но ничего этого не могло быть и Робер лишь глядел вслед женщинам, что проехали по всему аулу, приглашая на свадьбу, а потом поскакали в соседний аул.
- Поедем и мы, - сказал Жумахан, - каждый год наступает пора равноденствия, в каждом событии есть миг равновесия, на мгновение борзая чует красную лисицу у самых своих ноздрей.
Поехали. Жумахан свернул куда-то вбок от дороги и Робер с Гастоном последовали за ним.
Вспоминая через много лет то, что случилось потом, Робер так и не мог бы сказать, привиделся ли ему сон, или в самом деле перед ними вдруг появились те женщины. Видимо, они уже возвращались из соседнего аула, успев и там тоже пригласить всех на свадьбу.
На одном из коней, приподняв жемчужную плетенку, спускающуюся на лицо, сидела великолепная темно-рыжая лиса. Робер вздрогнул и протер глаза, онемев от ужаса. И вдруг увидел, что под увенчанным павлиньими перьями саукеле, в расшитом серебром и золотом парчовом камзоле вовсе не незнакомая ему, Роберу, женщина, а сама Рабига. Только лицо ее было чересчур светлое, словно с голубизной, а глаза мутны и без блеска.
- Красная лисица! O, ce maudit renard rouge![ 34 ] – воскликнул Робер и покачнулся в седле. Гастон его поддержал и заволновался:
- Вот, видите, ваше сиятельство, и вовсе это не барское занятие шастать по татарским свадьбам! Да еще при вашем здоровьи! Представляю, что бы сказала madame votre mere[ 35 ], если бы увидела вас здесь!
И тут, откуда-то появился Туленды, который при виде Робера и его спутников поспешно юркнул в свой шатер на берегу реки, благо, повстречались они именно на этом месте. Впрочем, почему-то именно здесь, чуть не у шатра повстречались и те женщины, одна из коих - можно поклясться! - была Рабига. Невидимое, паутинное, волшебство тянулось от того голубовато-бледного лица под жемчужной плетенкой к смущенному, запыхавшемуся Туленды, словно досадно опаздывавшему на самое желанное свидание. Так, во всяком случае, почудилось Роберу.
- Что с тобой, сын мой? - сказал Жумахан. И хотя Гастон ничего уже не переводил, Робер отлично понял, что старик пояснил ему: «Красная лисица спешила туда, где обильный корм. А борзая опоздала. Равновесие минуло. Но женщины быстро справились с задачей, не правда ли?»
… Итак, свадьба отгремела. Туленды сделал родителям Жумагуль почтительный поклон «таджим» и получил в подарок роскошный чапан.
Показали приданное Жумагуль, состоящее из традиционных «девяток»: девять коров, девять камзолов, девять стеганых шуб на лисьем меху, девять парчовых платьев. Но не по девяти, а по девяносто штук перечисленного, и еще многое другое входило в истинно ханские «девятки» Жумагуль. Отец Туленды, старый бий Орынбай, мог испытывать полное удовлетворение.
Перед юртой ждал оседланный свадебный конь, тот самый, которого видел вчера Робер. За ушами его чуть колыхались под легчайшим утренним ветерком филиновы перья и Робер подумал, что, видимо, не зря такие перья считаются «счастливыми». Филин – птица мудрая, прозорливая, глаза ее велики, так что видит она много больше, чем дано другим птицам. Видно, филин – признанный птичий советчик, а потому перья его считаются здесь верным талисманом от всякого зла, сглаза и наветов врага.
Принесут ли они счастье Жумагуль, чей свадебный наряд, похоже, примеряла на себя вчера красная лисица, лишь ожидая, чтобы желанная борзая ее нагнала. Борзая, которая слишком замешкалась… - подумал Робер.
А между тем, на верблюдов погрузили приданное Жумагуль и новую юрту, где предстояло поселиться Туленды, его жене, а также счастью, заранее заказанному у рока мудрыми родителями обоих.
Жумагуль в последний раз обняла родителей, над ее головой провели кусочком мяса, завернутым в шелковый лоскут, и внесли его обратно в юрту.
- Чтобы с ней вместе не ушло счастье из этого дома, - перевел Гастон, - и чтобы у них всегда было благосостояние и мясо для гостей не переводилось.
Менестрели. – В ожидании выхода Жумагуль из отчего дома молодежь веселилась на свой лад. Снова звучали стихи и мадригалы, которые, как потом оценил Робер, не посрамили бы менестрелей европейского средневековья.
В юрте сидели девушки. Молодые удальцы подъезжали на конях к самым стенкам юрты и заводили песни. Каждый точно знал, что там, за кошмами, находится его «бийкем», что означает княжна, и для нее слагал свои стихи. Девушки узнавали голос возлюбленных и отвечали им не менее поэтично. Робер тщательнейшим образом записал со слов Жумахана и с помощью неутомимого Гастона романтический дуэт, веками звучавший в казахской степи:
Золотит небо рассвет, моя бийкем,
Иссохло от тоски мое сердце, бийкем!
Не бойся покинуть отца своего,
В новом доме будет у тебя добрый свекор, жар-жар!
Не сокрушайся, что останется здесь мать,
Там будет у тебя свекровь, жар-жар! –
поёт-уговаривает влюбленный.
Разве сравнится лучший мой свекр
С вскормившим меня отцом!
Нет, не сравнится, жар-жар!
И разве заменит ласковая свекровь
Вскормившую меня любимую мать?
Нет, не заменит, жар-жар! –
отвечает девушка.
Как в ноге есть чашка и бабка,
Так у царя в голове не один ум – а сорок.
Не сокрушайся о старшем брате, бийкем,
В новой семье будет деверь, жар-жар!
И младшего брата заменит твой деверь, жар-жар! –
звучит голос парня.
Хоть и добрым будет мой деверь,
Но разве ласков, как старший мой брат, жар-жар?
Хоть и ласков будет мой деверь,
Но младший мой брат – как крылатый конек, жар-жар! –
вторит девушка.
Хорошая золовка заменит тебе младшую сестру, жар-жар!
Не тоскуй о невестке, там ждет тебя милая сноха, жар-жар! –
не сдается парень.
Хороша золовка, слов нет,
Но разве лучше она сестренки моей?
Хороша и сноха, но нет откровеннее и ближе
Родной невестки моей, жар-жар! –
почти всхлипывает девушка.
Ждет тебя белый конь, бийкем, шубка алая ждет тебя!
И отец твой был молод, и дед, не нами выдуман обычай.
Конь Ай-Каска ждет тебя, взнуздай своего коня,
Ты в мой дом все равно войдешь,
Таково веление судьбы.
Серый конь ждет тебя, бийкем, верблюдица пойдет за тобой,
Утешься, моя княжна, услышь мой голос,
Уйдем со мной, –
молит парень.
В ауле Туленды невесту встретили хорошо. Она вошла в новую семью и «увидела очаг в доме свекра». Орынбай принял ее как нельзя ласковее. Такая сноха как Жумагуль достается не каждому! Говоря ей традиционное «твори добро, дочь моя», Орынбай, несомненно, подумал, что при доставшемся ей состоянии, приумножившем состояние Туленды, творить добро в самом прямом смысле никак необременительно.
Хотя женщины здесь не закрывали лица, но обычай требовал, чтобы, войдя в дом свекра, невестка хотя бы символически прикрывала лицо. Иначе невыполнимым оказался бы премилый, по мнению Робера, обычай – получение выкупа «керюмдык» за «первый взгляд на лицо красавицы». Услышав это поэтическое название, Робер про себя ухмыльнулся, вспомнив скуластое лицо Жумагуль с недобрыми узенькими глазами. Однако, традиция есть традиция, мать Жумагуль вручила одному из пареньков – сородичей Туленды, длинную палку, к которой привязала белый платок. Паренек прошелся среди гостей, импровизируя на ходу озорные стишки и тут же сочиняя для них мелодию:
Приехала сноха, давайте керюмдык!
Кто что дает, давайте не хитрить!
Давайте белого верблюда –
Счастливый будет здесь приплод.
Давайте серого коня, чтоб иноходец был,
И чтоб хорош собою!
Коров давайте черных – минуют язвы их.
Баранов дайте пестрых – да пожирней давайте.
Чтоб сторожить скотину, собаку не забудьте –
И чтоб была позлей!
Ну, а ты, сноха, ты держи коня.
Осторожней будь сороки и белей яйца.
Носик ты не вздергивай, губки не криви,
Зелеными сапожками зря траву не топчи,
А главное, - сплетен не води!
Любишь курт? Ешь вволю! Мешок им набит.
Не воруй украдкой, от нас не таись.
Мужа почитай, по утрам вставай, -
Его сон стереги, рано не буди.
После того, как из аула уехала мать Жумагуль, получив от родни Туленды весьма щедрые подарки и сопровождаемая женщинами и девушками до черты аула, Жумахан сказал Роберу:
- Вот мой подопечный и определился. Когда достигает мужчина полной зрелости и занимает в общине достойное место? Когда женится и ставит в своем ауле новую юрту, говорят наши аксакалы. Возможно, это и так. Только я думаю, никто никогда не достигает полной зрелости. Даже когда покидает свой аул навсегда. Я имею в виду, когда на мазаре ставят шест с черепом верного коня. А что касается Туленды… Имя его – «заплачено сполна», а это очень обязывающее имя. Впрочем, поживем – увидим!
Вскоре после этого Робер подумал, было, уехать. Но Жумахан спросил его, как он себя чувствует, и Робер по совести ответил, что очень, очень недурно. Жумахан загадочно улыбнулся и сказал Роберу:
- За всеми этими свадебными делами, мы с тобой вовсе забыли о тюльпанах. Я думаю, ты можешь вернуться в Оренбург. Но не забудь, пожалуйста, что исцеление твое еще не наступило, и что весной – ранней весной – я вновь за тобой приеду в Оренбург, чтобы привезти тебя сюда и показать тебе тюльпаны. А пока уезжай. Близится зима, словно палач, обнажая меч.
На том Робер, сопровождаемый Гастоном, и уехал.
Сидя всю зиму в Оренбурге и отчаянно скучая в этом медвежьем углу, он писал и писал про то, что довелось ему увидеть «dans cette mervelleuse Tartarie»[ 36 ], - и сам ловил себя на том, что теперь называл этот край даже про себя «прекрасным», а не «диковинным», как год назад.
В суждениях своих, однако, он был часто несправедлив, ибо, исцелив больные легкие, еще не обрел живой души, которая отличает человека вообще от парижанина, венца, берлинца или любого другого «порхателя» и завсегдатая гостиных любой другой столицы. Он остался парижанином прежде всего, притом не просто парижанином, а воспитанником салонов, и обо всем судил как таковой. Во время пребывания в степи он видел немало знаменательных вещей и, будучи человеком наблюдательным, сообщал в письмах обо всем, что видел, а сидя в Оренбурге, нередко заносил в тетрадь, именуемую «Дневник больного», многие свои наблюдения о самых разных вещах.
Глазами парижанина. – О погоде: «Киргизкайсацкие степи подвержены страшным морозам и изнуряющей жаре. Зима приносит киргизам многие бедствия, она сопровождается ураганами: в степи неистовствует смертоносный буран. Это снежный вихрь, который сносит юрты, вырывает с корнем деревья, убивает людей и животных. Иногда он уносит баранов из стада на расстояние в 20-25 лье, и они погибают, занесенные горами снега.
За морозами без перехода следует не менее невыносимая жара. Песчаные и глиняные пустыни, без рек и без лесов, превращаются в огнедышащие жерла. Недаром все путешественники древности уверяли, что звери и птицы как будто вымирают, прячась в норы и подземные гнезда. Травы желтеют в степи уже ранней весной. Ни деревьев, ни кустов в степи не найдешь.
На берегу Жаксарта и в песках Кара-Кума сильная жара наступает уже в конце апреля, ночью жара не спадает, росы не бывает. На берегу реки Урал летом бывает 50° жары на солнце и 34° в тени по Реамюру, железо накаляется на солнце, в песке можно испечь яйца. И как не странно, все-таки это здоровый климат, потому что местные жители обычно доживают до преклонного возраста, а иноземцы, которые здесь обосновались, исцеляются от многих болезней и набираются сил.
Между прочим, мне пришлось самому наблюдать то, о чем писал господин Левшин в 1820 году. Помните, он сообщал, что 20 октября, находясь около холмов Илик, испытывал невыносимую жару, а 28 числа того же месяца он катался на санях».
О растениях: «Итак, я сам видел «манну небесную». Не верите? Напрасно. Я сам купил фунт этой небесной крупы за русскую монетку, равную по стоимости семи французских су. Как она выглядит? Просто белая пыльца, которую собирают с растения «тикан»; его можно найти в пустыне вокруг Карчи. Чтобы собрать манну, растение накрывают белым платком и трясут. Пыльца осыпается, ее вытряхивают из платка и употребляют в пищу. Из нее варят даже варенье. Говорят, манна пользуется большим успехом у кулинаров Бухары.
В степи растут самые разнообразные травы и кустарники. В качестве топлива здесь используют кусты «айялыш», много растет полыни, которую скот поедает с жадностью. Даже мясо, баранье и конское, приобретает запах полыни, что кажется мне очень приятным. Кочевники особенно ценят траву «ит-сангик», что значит «собачья моча» – я заранее прошу прощения у дам за то, что вынужден употребить столь непотребное слово, но что поделаешь, за счет экзотики приходится делать известные скидки. Интересно, что название этого растения вполне заслужено, потому что по рассказам местных жителей собаки никогда не пропустят его, не почтив своим вниманием. Это очень кислое растение, и скот его не ест, но после зимних холодов вкус его меняется и овечьи стада, а также козы едят его очень охотно. Из этого же растения киргизы приготовляют мыло. Они сжигают стволы и из золы получают вязкое вещество, которое считается целебным. Сам способ приготовления этого лекарства мне кажется интересным. Итак, роют в земле яму, разводят в ней костер, который горит ярким пламенем, а затем набрасывают туда стволики собачьего растения и закрывают яму кусками кошмы (что-то, вроде нашего фетра). Через 2-3 недели яму открывают с самыми большими предосторожностями, потому что оттуда валит удушливый едкий дым, который вызывает слепоту. Сожженые стволики растения кипятят в воде и получают вещество, похожее на деготь. Его очень осторожно используют в качестве лекарства. Очень осторожно и только для наружного употребления! Оно ядовитое, но им успешно лечат чесотку у животных и краснуху у человека. Еще здесь растет «саксаул», по-моему, ботаники называют это удивительное растение «салсола». Я не зря называю его удивительным, ибо не знаю даже как его определить: как куст или как дерево. В песках растет он очень низким, а к югу страны образует заросли довольно высоких деревьев. В Бухаре из него делают хороший уголь. Саксаул – удивительно твердая порода. Колоть его может далеко не каждый. Причудливые изгибы его ветвей вызывают неопределенное чувство. Я назвал бы это изумлением, которое испытываешь при виде уродливой красоты, или красивого уродства – и сам не знаю, что правильнее!
Не менее удивительно дерево «тагурак». Оно растет в песчаной степи целыми лесами. Для топлива оно не годится, из корней тагурака сочится вещество, на вид похожее на резиновую смолу. Она затвердевает и напоминает желтый янтарь. В это же время кора дерева покрывается белым налетом. Оказывается, это особое вещество, напоминающее свинцовые белила.
Здесь растет особый вид лука, величиной с яйцо. Он похож на обычный, но его перья внутри не полые. Местные жители называют его песчаным луком и говорят, что так его называют по-турецки».
О животных: «Я узнал с удивлением, что в этих краях водится дивная птица «каркучкач», о которой, кажется, упоминал в письмах кузен Жорж, будто бы ее видел путешественник Тимковский. Мы еще не верили, что на свете могут быть такие чудеса. Так вот же, есть такая птица! Говорят, это разновидность скворца, хотя, по-моему, она похожа на перепелку, только с красным клювом и лапками. Она обитает на горных ледниках и несется прямо на льду. В лютые морозы яйца сами по себе открываются и птенцы сразу же взлетают. Похоже, что господин Тимковский писал об этой птице совершенно такие же вещи.
И еще есть здесь птица – салоноска. Я сам ее не видел, потому что она обитает ближе к китайской границе. Но мне очень подробно о ней рассказывал сказитель Жумахан. Величина салоноски почти что с курицу. Перьев на ней нет, но она невероятно жирная. Иногда она прилетает в селения и усаживается на крышу какого-нибудь жилища, поднимая несусветный крик и писк. Тогда ее можно очень легко поймать, так как она дается в руки почти без всякого сопротивления, а также быстро привыкает к человеку и охотно сидит у хозяина на плече или на руке, как сокол. Нужно сжать ей гузку и тогда из нее выделяется нечто вроде сала, которое местные жители заботливо собирают и используют для самых разнообразных нужд. Получив это сало, птицу отпускают на волю.
Мне кажется, что господин Тимковский тоже писал что-то об этой птице, но, возможно, ее просто выдумали? Хотя то же самое мы думали и о птице «каракучкач», а по словам местных жителей она представляет собой самую реальнейшую реальность».
О людях: «Киргиз-кайсаки очень ленивы. Возможно, лень передается у них наследственно из поколения в поколение, но, может быть, этому способствует и климат, вечные чередования морозов и зноя. Заботятся они только о своем скоте и чуть ли не обожествляют его!
Поскольку киргизы-кайсаки большую часть своего времени проводят в безделье, то они чрезвычайно охочи до всяких россказней. Стоит появиться в селении новому человеку, будь то старец или малый ребенок, его тотчас же окружают и дотошно выспрашивают, сперва кто он, откуда родом, кто его ближайшие родственники. Потом – обо всем, что он видел в пути, какие новости в ближайших селениях. Все рассказанное, буквально каждое слово, тут же передается в соседние аулы со специальными гонцами, и оттуда присылают ответы по поводу услышанного. Такая информация называется «хабар», а мой друг, сказитель Жумахан, назвал мне даже пословицу «Казах хабармен», что означает «казах живет слухами».
Мне кажется, эта жажда услышать степные новости имеет более глубокую причину, нежели бездеятельный образ жизни. Ведь здесь живет кочевой народ, который прежде всего должен обеспечить свой скот пастбищем. Потому для каждого аула насущно важно знать, кто в данную минуту находится по соседству, куда собирается откочевывать, окажется ли он рядом с врагом или с другом. Видно, этот обычай сохранился из очень древних времен. Что поделаешь, ведь в степи нет газет и журналов. Надо же как-то знакомиться с общественными событиями и создавать общественное мнение!
Киргизы очень мечтательны и склонны к меланхолии. Они охотно уединяются и проводят в степи по несколько часов, размышляя, или же тихонько напевая протяжные и не очень благозвучные песни. Может быть, сама монотонная степь и неприветный пейзаж так действует на их настроение? Они очень доверчивы, но и сами тоже легко обещают невыполнимые вещи и также легко забывают о своих обещаниях. Они помнят добро, почитают старость, и право же, есть в этом народе какое-то странное обаяние!
Я только не понимаю, как могут киргизы испытывать привязанность к унылому краю, в котором они обитают и ведут столь жалкую жизнь. А тем не менее, они и не замечают своих неудобств и ни за что бы не согласились расстаться со своим уединением и изменить образ жизни. Некоторые из них, попав в бедственное положение и вынужденные нищетой, уехали в Россию. Но едва им удалось хоть немного денег заработать на чужбине, как они тотчас же вернулись снова в свои степи. По-моему, это самые подлинные патриоты, каких мне когда-либо довелось встретить!»
Суждения Робера во многом походили на бесстрастные путевые реляции барона Жоржа, но во многом мнения парижанина расходились с известными записками известного Жоржа де Мейендорфа, что немало удивило родственников и знакомых молодого путешественника, оказавшегося в Оренбурге волею петербургского лекаря.
Незаметно наступила ранняя весна и старик Жумахан, как и обещал, приехал за Робером. Старик был печален. Он несколько загадочно сообщил Роберу, что немного опоздал, надо спешить, тюльпаны на холме могут отцвести.
Как только они прибыли в аул, старик увел Робера и Гастона на холм, к обрыву. Холм был как холм, обрыв как обрыв, Робер знал здесь каждую кочку еще с прошлого своего приезда. Но что это? Весь склон полыхал. Алое поле волновалось у их ног. Гастон застыл в изумлении, а Робер воскликнул:
- Что это? Господи, что это?
- Это кызгалдах, огненные цветы любви и ревности, или любви и верности, это уж как кто представляет себе суть вещей. Теперь в нашем ауле стало одной прекрасной девушкой меньше. Увы! Я знал это наперед и ждал со дня на день, ибо невозможно предотвратить созревание плода, коль появилась завязь.
– Простите, ваше сиятельство, - добавил от себя Гастон, - по-моему, он что-то путает. Уж очень непонятно говорит!
Живое кольцо. – Садись. Слушай, - велел Жумахан, и оказалось, что в руках у него кобыз. Робер только что в своих Оренбургских записках отметил, что кобыз – инструмент, не способный издавать сколько-нибудь приятные звуки, но что есть виртуозы игры на кобызе, и что на таких людей можно смотреть с тем же интересом, что и на фокусника, ибо они умудряются во время игры выделывать всякие занятные штуки. Потому Робер и приготовился к фокусам, так как знал, что старый сказитель считается виртуозом и слышал его игру на свадьбе.
Однако никаких фокусов сейчас не получилось, а произошло иное. Если бы парижанин Робер верил в чудеса, он сказал бы, что произошло чудо.
Старик пел. Нет, он не пел. Он рыдал. Робер не знал, где кончался голос старика, а где вплетался в его песнь человеческий голос кобыза! Да и неважно было это. А важно и удивительно, и сладостной жутью было проникнуто некое марево, которое возникало перед парижанином Робером, пока рыдал кобыз. Он не только слышал звуки, он видел то, о чем пел Жумахан.
…Итак, отгремела свадьба. О чем думала Рабига? Что тревожило ее гордое сердце? Многим в ауле не давали покоя догадки, - не одному Роберу померещилась красная лисица на свадебном коне, - но светлое лицо девушки по-прежнему было безмятежно, влекуще, радостно-беспечно. Всему свое время, и она ждала своего часа. Не прошло и года, когда Туленды встретил Рабигу на празднике и попросил прийти вечером к реке. В тот шатер. Да, он - на месте. Стоит и стоит. Она отказалась. Через неделю он встретил ее вновь и предложил стать токал (второй женой). Она не сказала ни слова, стремительно повернулась на каблучках малюсеньких красных кебис и пошла прочь. Он шел за ней следом и толковал о том, что в его предложении нет ничего постыдного, или порочащего ее, что если она пожелает, то, невзирая на обычай, наденет самое дорогое саукеле, какое когда-либо носили невесты в этих краях, на что она ответила, что свадебное саукеле она уже надевала, - хоть и дочь пришлого человека, и что этой подачкой ее не удивишь! Туленды посмотрел на нее с удивлением и подумал, что все-таки она очень странная девушка и бесполезно вникать в причудливый смысл ее слов, хотя сразу же вспомнил, как накануне свадьбы мчался к шатру на берегу реки, потому что кто-то шепнул ему, что там ждет его Рабига, притом в подвенечном платье, такая чушь. Но он все-таки в шатер устремился, и, конечно же, никто его там не ждал, - может, он опоздал?
- И еще я вот что скажу тебе, ровесник мой, - объявила меж тем Рабига, - ты забыл, что само слово токал оскорбительно, потому что, произнося «токал», то есть «куцая», человеку так и хочется добавить «ешки» – коза. И все вместе оскорбительно, потому что означает «безрогая коза». И никакие чужие рога мне не нужны, никакое саукеле, высотой хоть до самого неба, не сделает из меня твоей жены.
Туленды не отставал от девушки и все твердил ей, что даже луна согласилась быть токал у всемогущего неба при блистательной первой жене – солнце. И что, как известно всякому, самые красивые рожки на свете как раз и можно увидеть у молодой, только что народившейся луны. И еще говорил он, что при желании токал и байбише могут всю жизнь не видеться и не мешать друг другу. Если Рабига захочет, он, Туленды, поставит ей юрту в любом месте, какое она сама выберет, и всю жизнь проведет в этой ее юрте. Ну же, пусть она хорошенько подумает, ведь опять-таки луна и солнце сумели поделить «сферы влияния» – одна сияет ночью, другая сверкает днем.
Тогда Рабига остановилась, ноздри ее тонкого носа трепетали от гнева.
- Ты забываешь, неверный друг мой, - сказала она, - что небесная токал почти всегда закрывает половину своего лица от людских взоров, не только оттого, что щеки ее оцарапаны ревнивой байбише-солнце, но и оттого, что стыдится своей слабости. Как может любящая делить любимого? - На что Туленды ответил, что сердце Рабиги тверже черного камня и что, видно, ему суждено умереть, так и не услышав от сватов доброй вести о том, что она согласилась войти в его дом, как некогда ему обещала. И что сердце ее загадочнее таинственной книги юдеев, скрытой за семью покровами, ибо во время оно Рабига не называла его своим другом, но не раз говорила, - пусть в шутку! – что никогда не выйдет замуж ни за кого, кроме Туленды, самого ловкого джигита их рода и сына самого высокомерного бия этой округи. Говорила она, или не говорила эти слова? Так что, по его разумению, не гордиться своей непреклонностью должна она, а стыдиться своего жестокосердия и непостоянства.
Рабига вздрогнула, как от удара, и сказала:
- Хорошо! Засылай сватов в дом моего отца и готовь подарки для суюнши, ибо ты услышишь добрую весть о моем согласии и убедишься, что слово мое крепко.
Свадьбу решили сыграть на жайляу – летних пастбищах. Родители Рабиги радовались ее счастью и своей удаче. Они заранее представляли, какими цепкими ветвями обовьется их род вокруг могучего ствола Орынбаева рода.
В день свадьбы Рабига сказала, что хочет проститься с девичеством по-своему и еще раз вихрем промчаться по соседним холмам на любимом своем коньке Керкиике, который снискал ей славу несравненной наездницы в игре Кыз-Куу. Никто не удивился такому ее желанию, многие помнили тот странный случай, когда лихой Туленды догонял Рабигу, а догнав, поцеловал, и она велела ему стать на колени и наградила вторым поцелуем за добровольно принятый удар камчей по лицу.
Как того и хотела Рабига, вихрем мчался Керкиик, и пламенем полыхало и вилось на холмах свадебное платье из алого индийского кашмира.
Что было потом? Ничего. Не было свадьбы, и не вошла юная Рабига младшей женой в дом Туленды. Долго лежала она среди камней в обрыве, и алыми были камни, обагренные кровью девушки. Она все сделала, как сказала. Она дала согласие на свадьбу, она не стала ничьей женой, она ни с кем не делила своего возлюбленного.
Что говорили в ауле? Почти то, что предвидела Рабига. Не раз и не два довелось Жумахану услышать жестокую пословицу «Токал ешки муиз сураймын деп, кулагынан айрылды», что означает «Безрогая коза, надумав обзавестись рогами, уши потеряла». Некоторые говорили иное: «Богатому свет, а бедному – тьма». Но так говорили очень немногие.
- Я думаю, теперь этот склон всегда будет славен своими тюльпанами. Я думаю, в них след свадебного наряда Рабиги, которой не нужны были чужие рога, и которая никогда не догнала красную лисицу счастья, впрочем, как и Туленды в преддверии своей свадьбы, когда на свиданье со счастьем опоздал, - заключил старик свой скорбный сказ, - а теперь, сын мой, пойдем в аул. Погляди на бескрылую птицу Жумагуль и на раненого сокола Туленды. Взгляни на них очами твоей души, и подумай: что есть жизнь, и что есть смерть, и что есть бессмертие. Равно подумай о том, как обязует человека имя. Особенно, если оно означает «заплачено сполна». Я думаю, если тебе удастся решить, что перетягивает чашу весов – блистательное безрассудство мудрого сердца, или надежный покой запорошенной пеплом души, неистовство пламени или тление вчерашней головешки, я думаю, ты исцелишься вполне. Я думаю, в этом случае кумыс действительно окажет целительное действие, предсказанное тебе петербургским лекарем.
Переводя слова старика, в конце Гастон вовсе запутался и сказал, что не совсем уверен, все ли он точно перевел про надежный покой и про безрассудство мудрости, но про лекаря он все точно передал, в этом он уверен.
На прощанье старик благословил Робера, сложив перед собой руки треугольником, ладонями внутрь, что означало, как потом узнал Робер, истинное благословение с пожеланием вернуться с победой и счастьем. И еще на прощанье Гастон перевел Роберу одно четверостишие, которое Жумахан попросил его запомнить, ссылаясь на то, что написал его давнишний его, Жумахана, друг, ученый и лекарь Хайям, так что Робер записал все слово в слово, не переставая удивляться, - неужели речь идет о том самом средневековом Омаре Хайяме, о котором в последнее время стали поговаривать в Париже, как о выдающемся поэте, и если да, - то как мог он быть другом этого странного старца. Слова же звучали:
Ты живым окружен кольцом.
Люди смерть называют концом!
Нет у жизни живой конца.
Разве есть конец у кольца?
Робер де Риэнэль уехал в Оренбург и встретился там с Лалевичем, который всю зиму где-то таинственно скитался.
Он отправился в Петербург и не встретился там с Вереницким. Он не показался столичному светочу медицины, ибо чувствовал себя совершенно здоровым. Он не навестил барона Жоржа, а лишь послал ему коротенькую записку с благодарностью за совет поехать в Оренбург. Затем он отбыл в Париж. Он написал там путевые заметки, не вошедшие в историю, подобно трудам барона Жоржа де Мейендорфа.
Возможно, Робер и не решил задачу, заданную ему Жумаханом. И это тоже было вполне закономерно, ибо во все века и у всех народов были свои мудрецы, и все они предлагали своим современникам соответствующие обстоятельствам задачи, решение которых всегда откладывалось на после.
Известно, что, встретив на водах некоего Жоржа де Геккерна, Робер не подал ему руки.
Известно, что вместе с Лалевичем он побывал в Польше в такие времена…
Впрочем, возможно, ничего и не было! Непреложно лишь то, что некий молодой человек из Парижа начисто исцелился от чахотки с помощью кумыса и восторженно рассказывал своим друзьям о встрече с одним занятным стариком-сказителем и о романтической истории, каких «знаете ли, у нас, в свете, не случается!»
И еще он очень удивлялся, как это кузен Жорж, который вдоль и поперек исколесил загадочную Tartarie, не записал ни одной необыкновенной истории, которая очень, очень бы оживила его книгу!
И нередко, рассказывая о своем путешествии, он добавлял: «Jl faut avoir des yeux pour voir, que Diable!», что означает «Нет слепее того, кто не желает видеть!»
|
|