| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Изящная словесность
В наши дни спрос на слова на мировом рынке падает.
Лех Валенса
Евгений Асташкин
КОЛОВРАЩЕНИЕ
1
Ступенчатый раздольный подъезд краснокирпичной четырёхэтажной общаги притягивает их к себе, как секта. Этот подъезд для тинэйджеров почти дом: сверху козырёк, что особенно удобно в дождь, по бокам – бетонные бордюры, на которых можно сидеть, как на скамейке. Между двойными стрельчатыми опорами козырька образовались футуристические окна-амбразуры. В эти проёмы с возвышения хорошо просматривается сквозь верхушки акаций весь дворовый пятачок с приглядевшимся видом: пивнушка и магазин в одном здании с отдельными входами, чуть дальше у вечно шумящей дороги пара продолговатых крашеных тумб, на которых пенсионеры с утра располагаются со своими семечками.
Угловатая, как бы вся стесанная отроковица Батура в джинсах-резинках на реечных ножках, не доходя до подъезда, нашла его непривычно пустым. Обычно в выходные дни здесь к одиннадцати собираются сверстники – «чёртова дюжина», как их окрестила вахтёрша и не пускает, злюка, чужих внутрь. Настоящим именем – Зоя Батурина – девочку называют лишь учителя. А среди своих – одни клички. Девочка досадливо съёжила лицо, столь щедро одаренное веснушками, даже на веках, что её анфас кажется подпорченным сплошной коричневой кляксой, сквозь которую сразу и не различишь отдельных черт. Кто первый раз сподобится увидеть такую аномалию, принимается неостановимо помаргивать, давая взгляду ужиться с экзотикой. Батура уже привыкла к такой реакции, которая зимой сходит на нет вместе с веснушками.
Конопатая отшагнула к правому углу общаги, нацеливаясь пытливым взглядом на верхнее крайнее окно. На разбойничий свист никто и не подумал отозваться. Тогда девочка крикнула:
– Алка-скалка!..
И сама удивилась: «Ба! Что же голос стал таким грубым? Уже меняется...»
– Да, Алка-скалка!.. – опять голос как будто не родной.
В форточке на саржевом фоне откадрировалось матовое личико девочки лет тринадцати с жестковатыми каштановыми волосами, челка как бы на отлёте от лобика – проденется палец. Заметно было, что шампунь для девочки – непозволительная роскошь.
– Долго спишь. Жду на ступеньках...
Батура примостилась в междуопорном проёме на бетонной плите, достала из кармана линялой спортивной курточки бычок и стала набираться дымом, маскируя окурок в рукаве. Спустя минуты три из двери выпорхнула на парадное крыльцо подружка, получившая своё двойное прозвище за то, что однажды на перемене после домоведения хватила по лбу скалкой старшеклассника, шаловливые ручки которого сделали неуклюжую попытку обследовать её анатомию. Алка-скалка была в похожей курточке стиля «унисекс» и черных брюках, она тоже никогда не носила платьев, предпочитая мальчишечью одежду. На её броском личике желтели кошачьи глаза, параметры фигурки уже давали обещание со временем не уступать эталонным.
– Не оставила мне! – тут же надула губки обладательница кошачьих глаз, заметив, как подруга отстрельнула пальцем окурок в непролазность акаций.
– У меня даже на пачку «Примы» не хватает, – оправдание Батуры выглядело неуклюже. – Давай шкулять.
Так подростки называли свой промысел: клянчить мелочь у прохожих.
Вскоре на улицу вывалился заспанный Артём, десятилетний двоюродный брат Батуриной. У Артёма сгорел дом, и он вместе с матерью нашёл здесь временный приют. Артёму дали кличку Пастух за то, что он иногда умудрялся надаивать кружку молока у пасущихся в ближней лесополосе бурёнок.
Втроём стали окликать всех проходивших мимо шапочных знакомых. Лучше всего удавалось хоть что-нибудь «стрельнуть», когда перегораживаешь дорогу с извинительно-настырной улыбочкой, и от тебя спешат побыстрее отделаться.
– Не могу, у меня живот сводит, – согнулась в три погибели Батура, присев возле своей «бойницы» и изломав собой световой клин, ножки в обтягивающих джинсах сложились циркулем, почти без складок, острые коленки беззвучно «чокнулись» с подбородком. – Два дня ничего не ела. Пройдусь по Чередовой, попрошу хлеба.
– Я тоже прошвырнусь – в сторону девятиэтажек, – подхватила идею подруга. – А ты, Пастух, паси лохов, мы принесём хавчик...
Как ни странно, самыми «лохатыми» подростки считали именно тех, кто чаще всех жертвовал в их копилку без дна.
2
Батура намеренно пошла мимо остановки – прибыльное место, обязательно что-нибудь найдёшь. Но выуживать бутылки из урны, как раньше, она уже стеснялась. Она делала так. Становилась в толпе ожидающих автобуса и, опустив долу веснушки, водила одними глазами: не проблеснёт ли на притоптанной земле? Обязательно где-нибудь в пыли покоится мелкая монетка. Взрослые брезгуют наклоняться за ней. Батура тогда вынимала из кармана свою мелочь и «нечаянно» роняла её, чтобы потом подобрать и чужую монетку. Вот и на этот раз к её руке прилип бесхозный гривенник.
Два частных дома затрапезного вида не обманули интуицию юной побирушки – Батуру просто прогнали. В третьем доме нервно сказали, что ничего нет, хотя умопомрачительно пахло печеным. От этого ванильного духа у Батуры во всю полноту души, заклубилась досада на мать: снова в алкогольной прострации, а дома ничего, кроме «аш два о», нет. Мамаша больше месяца не держится ни на одной работе. У неё веские основания: «В наше время только пить и остаётся...» Девочке слабо верилось в рассказы матери, что до перестройки все жили, «как при коммунизме». Как ни послушай, вечно всё раньше было лучше...
Батура стала выбирать дом позатейливей – с узорами на кирпичной кладке, с излишествами в виде балкончиков на фронтоне. Набрела на такой – с непроглядным забором, украшенным сварными завитушками. Нажала кнопку на завидной калитке, не калитка, а вход в бомбоубежище. Во дворе заблефовала намеренно сердитым голоском шавка, вспомнившая о своих обязанностях, лишь когда зашуршали по двору хозяйские шаги. Позвонив, Батура всегда на всякий случай удалялась чуть в сторону, словно дистанция могла сгладить фонетику чьей-то неприветливости. Так и сейчас побирушка, словно ища союзника, встала рядом с тополем-перестарком разросшейся вдоль улицы аллеи. На некоторых тополях кое-кто из породы хитроумных снял снизу кору, чтобы деревья засохли и их с полным правом можно было спилить на дрова – браконьерство от нужды. Машина дров уже зашкаливает за тысячу.
Едва раскрылась калитка, Батура сразу узнала в проёме свою одноклассницу Раю Гуменную. «Влетела в косяк!» – жужукнуло в голове, но вышколенная под указкой улицы находчивость уже действовала на уровне автоматизма. Батура моментально спрятала своё «кляксовое», не хуже любой визитки, лицо в воротник куртки, словно кутая простывшее горло. Первым порывом было ретироваться, но тогда бы она явно выглядела «не по-русски» и этим выдала бы себя. А так легко поставить человека в тупичок: мало ли что может показаться. В меру буратиня голос, Батура прощебетала:
– У вас нет чего-нибудь покушать?
Одноклассница, сбитая с толку этим обращением на «вы» (так знакомый человек говорить не будет), удалилась и через некоторое время подала Батуре добрых полковриги домашней выпечки, не сказав ни слова и не погасив в зрачках стожаров недоумения...
3
Алка-скалка тем временем «окучивала» частный сектор, продвигаясь на окраину города, которую венчали три девятиэтажки. Пакет оттягивала тройка мясистых помидоров, но это был слабый улов.
С десяти лет девочка стала перекати-полем. Мать свою, судя по сохранившейся фотографии, не без цыганских кровей, она не помнила – та всё «по тюрьмам, да по ссылкам». Когда отец привёл в дом новую «невесту» – мумиевидную бабульку, на щедрый четвертак старше его самого, Алла демонстративно ушла жить к подруге. Потом ей подсказали, что в общежитии освободилась комнатка. За неё надо платить сто тридцать рублей в месяц, но кредитоспособных здесь мало. У Аллы уже около двух тысяч долга, у Пастуха с матерью и того больше. Когда набирается десять тысяч, просто выселяют из общежития.
Отец Аллы живёт недалеко – пять домов по прямой. Предоставив ей самой добывать себе пропитание, он, однако, не упускает случая «повоспитывать» её. Заметив, что она поздно слоняется по улице, он вырывает её из круга ровесников окриком:
– А ну иди домой!
«Домой!» От этого перевёрнутого слова Аллу коробит – отец имеет в виду её общагу. Потом он находит её в комнате и начинает совершенствоваться в рукоприкладстве. Если у неё высыпается из кармана мелочь, может отобрать. Сам он живёт на пенсию жены-бабульки. Иногда сдаёт частным скупщикам цветной металл, который летом находит на свалках, а зимой приворовывает из чужих сараев. По его милости во всей округе в частных баньках поисчезали алюминиевые тазики.
Не доходя квартал до девятиэтажек, Алка-скалка укоротила шаг: она не узнала угловой частный дом. Раньше его окна были заколочены, а теперь всюду явные следы обитаемости. Надо постучаться. Дощатую калитку открыл темнолицый усач в тюбетейке и потерявшем свою стать клетчатом пиджаке с оторванной верхней пуговицей, на месте которой сухим типчаком кустился пук ниток. На дежурный вопрос голодной отроковицы он едва ли не обрадовано прочертил руками кривулину в сторону веранды:
– Маладес, захади, будешь покушать...
В центре полутёмного зала за круглым низким достарханом сидела женщина в вельветовой жилетке с нашитыми на ней продырявленными монетами вперемешку с приколотыми случайными значками комсомольско-пионерской поры, черные волосы закрыты чрезмерно цветастым платком. На длинном платье то же состязание в несочетаемости контрастных ярких красок, впечатление, словно ручку цветности на телевизоре закрутили до предела. Женщина, явно жена усатого, пригласила девочку за стол.
Алка-скалка села на сосновую отполированную жирными руками скамеечку. Отыскав на столе единственную вилку, она собралась было зацепить самый большой кусок мяса на таком же цветном подносе и вдруг по непривычно длинному туловищу запеченной зверушки сообразила, что она кого-то жутко напоминает. Вилка словно застряла в бесплотном воздухе. На подносе лежала приготовленная к употреблению кошка, – если не она, то явно ничто другое.
– Кушай, кушай! – подбодрила хозяйка.
Гостья отдёрнула вилку и стала ковыряться в остатках салата. Она слышала, что едят собак, но чтобы кошек... Салат тоже не лез в горло от вида, с каким аппетитом усатый стал снимать крепкими зубами мясцо с подозрительной мускулистой конечности, на которой скоро забелели невиданные косточки.
Алка-скалка вспомнила, как нынешней зимой она воскресной ранью на автобусной остановке за углом отсюда увидела нечто неосознаваемое. На снежной синьке, свешиваясь из усеченно-пирамидальной, переворачивающейся на оси урны, застыли прихваченные утренником перламутровые кишки, среди которых виднелся крупный желудок. Рядом лежал на боку, поблескивая изморозью, завязанный мешок с проступившей во многих местах кровью. Видно было, что всё это хозяйство подбросили сюда ночью. Алка-скалка диву давалась: если это от забитой хрюшки, то какой рачительный хозяин выбросит за ненадобностью желудок? Такого не бывает. Требуха, это понятно, хотя в такую разруху и она пошла бы в дело, любой бы взял её за милую душу, только предложи. А чем тогда набит мешок?.. Пыталась она в тот день привлечь внимание остановочных истуканов. Именно истуканы, – уткнули носы в воротники и делают вид, что это их не касается. А вдруг это не свиные внутренности?.. Алле нужно было съездить к подруге-отличнице, чтобы та помогла разделаться с сочинением. Решила на обратном пути позвонить из уличного автомата в милицию или зайти в опорный пункт, что притулился в подвальном помещении с обратной стороны их общежития. Когда спустя три часа она вернулась от подруги, на этой остановке всё было убрано – не осталось и следа...
Видя, что девочка жуёт лишь хлеб, хозяйка вдруг повела себя совсем уж неадекватно. Она открыла в полу зала крышку погреба и стала, как глупенькую, подманивать к черному квадратному провалу гостью:
– Мине есть два-один интересный места...
Апайка говорила не более чисто.
– Да ты посмотри, сколько банка! – не унималась хозяйка. – Давай, залезаем в погреб и ты всё будешь сама посмотреть...
Почувствовав неладное, Алка-скалка схватила с пола свой пакет:
– Мне пора.
Но усатый преградил ей путь:
– Зачем домой? Совсем ничего не покушал...
Видя, что её чуть ли не силой хотят удержать, Алка-скалка нашлась:
– Меня мама на улице ждёт.
– Какой мамка? – смешался на мгновение старообразный приставала. – Обман делаешь...
Гостья воспользовалась этой заминкой и проскользнула мимо рук навязчиво хлебосольного хозяина. На улице она стала дёргать запор на калитке, но он тоже вздумал вытворять фокусы подстать хозяину. За спиной загрохотали по деревянной приступке торопливые шаги. Оглянувшись, девочка увидела, что к ней спешит на всех парусах хозяин с таким выражением глаз, словно он претерпел ущерб от её преждевременного ухода. Девочка из последних сил рванула запор и выскочила за калитку...
4
Сойдясь на своих ступеньках, троица расправилась с добытым съестным, запивая водой, которую набрали в тетрапак из колонки. Чувство голода было обмануто. Но не надолго. Поэтому Пастух предложил:
– Сходим на дачи.
На заброшенных дачах можно было найти недоклёванные вездесущими птицами терпкие плоды ирги, птицы как бы выдавливали сок из этих черных бусинок, хотя какой там сок – если не запивать, всё скоро свяжет во рту. Дачи начинались за длинной вереницей прилепившихся друг к другу стандартных кирпичных пенальчиков – гаражей. Обогнёшь в несколько кварталов длиной гаражный посёлок, и сразу окунаешься в безмолвие тополино-кленовой лесополосы, заглушенной юной порослью.
Троица стала забирать вправо, огибая гаражи – в другой стороне ещё оставались незаброшенные дачки, на которых всегда кто-то маячил. Месяц назад Пастух горько пожалел, что прогуливался там. Возле одного участка, замысловато огороженного прямо-таки «гремучей смесью» из обрезков жести, жердинок, проволоки, старых труб, сетки и даже камыша, ему ни с того ни с сего скрутили руки великовозрастные детины и стали сдабривать правомерные вопросы такими же правомерными тычками-оплеухами:
– Это ты лазал за клубникой? Нельзя отойти за сигаретами, тут же успеют!.. Признавайся по-хорошему, шкет!..
Двойное дуло ружья чиркало ему по носу, его постёгивали крапивой по ступням сквозь прорези плетёнок – носков у него вечно не было. Два часа не развязывали рук Пастуху, видно, хотели наглядно показать, каково зариться на чужое. Чревато!
Направо путь длиннее, зато целее будешь. В этой стороне из-за плохого полива и поголовного воровства все побросали свои участки. Миновав гаражи, троица ступила на широченную, с ювелирным тщанием заасфальтированную площадку, обнесенную бетонными панелями – здесь собирались делать машдвор, но и эта «стройка века», далеко не единственная в городе, была благополучно заморожена. Зато как вольготно здесь кататься на велосипеде, если удаётся его выцыганить у кого-нибудь хоть на немного.
Одна из панелей повалилась, и через этот проём все теперь ходят: кому надо перейти через железнодорожные пути, кому набрать хвороста для баньки, кому сымпровизировать пикничок, если не бояться кампании клещей, которые стараются забраться на ветки, чтобы упасть оттуда прямо на вас.
Лесополоса пронизана тропинками. Подростки двинулись по главной, внимая докучливому шуршанию нависающих веток о плечи. Солнечная крошка мерцала среди разреженных теней от древесных куп. Но вот свет больней ударил в глаза – показалась полянка, полоненная разнотравьем в рост человека. С краю какой-то мужичок сидел на корточках, присматривая за пасущейся козочкой. На горожан всё чаще стала нападать эпидемия – разводить живность чуть ли не на балконах.
Неразлучная троица с разгону зарылась в травяные дебри, застившие видимость не хуже деревьев. Продирались наугад, проваливаясь ногами в канавки и цепляя на брюки бесчисленные колючки. Травы загрубели, словно подёрнулись седоватой дымчатостью. Рассыпчато потрескивало под ногами сквозь контрапункт сухого прерывистого шуршания.
Средь густоты показалась двойной дугой примятость от автомобильных колёс, заканчивающаяся рыхлой пирамидкой: кто-то свалил в траву кузовок мусора. Среди битых кирпичей валялась жестяная банка, ещё не схваченная неизбежным колером ржавчины. Пастух выпростал её и потряс на пробу:
– Там ещё что-то есть. Не совсем пустая...
Он нашел в куче старый гвоздь и поддел им крышку. Ноздри тут же атаковал резкий ацетоновый запах.
– Смотри, клей! – с заправским видом определил тщедушный «эксперт». – Ещё не весь высох...
– Можно загнать его сапожнику Самвелу, – деловито прикинула Батура. – На десятку, небось, расщедрится...
– Лучше давай чуфанить, – Пастух явно взял напрокат где-то услышанные слова. – Надо найти пакеты.
Не успели девочки возразить, как он бойко зашагал дальше сквозь разнотравье с банкой наперевес. Спутницам ничего не оставалось делать, как догонять его. Вскоре даже не преградили путь, а лишь сделали жалкое поползновение на это остатки проволочного ограждения крайнего дачного участка, навеки заглушенного пыреем. Среди сорняков квадратно зевала яма бывшего погреба, с которого сняли деревянный верх. Пастух спрыгнул внутрь на желтое глинистое дно и среди сора в этой копилке беспутного ветра, собиравшего здесь всё летучее, нашел измятые полиэтиленовые пакеты. Потом на какую-то картонку налил клею, надел на голову пакет и поднёс под прозрачный купол безобидное вещество, ставшее зельем.
Подружки откинулись на теплую стену ямы напротив Пастуха и, недоверчиво выпятив губки, наблюдали за «кайфующим». Он начинал наполняться беспричинным весельем, делал угловатые движения, подливая новую порцию клея поверх застывшего. Вдоволь надышавшись гадостью, малец плохо скоординированным движением смахнул с лица запотевший пакет. Наклонился в угол ямы, уцепил за уголок, подтянул к себе какой-то замызганный детский журнальчик без обложки и стал рассматривать рисунок во всю страницу. На рисунке был изображен румяный дедок в картузе рядом со стилизованными ёлочками на пригорке. В небе летела ворона. Рисунок обрамлял толстой каймой затейливый орнамент.
– Ха! – Пастух стал тыкать пальцем в жизнерадостного деда, выкашливая неудержимый смех.
Девочки посмотрели на рисунок, но ничего смешного в нём не заметили. Пастух, на миг опомнившись, кивнул на пакеты:
– Попробуйте!
Девчата собрали на носиках гармошку морщинок – очень нужно!..
– Нюхните немного, не растаете!..
Пастух неверными руками снова накапал клея на картонку и кинул пакеты на колени подружкам. Те эксперимента ради с озорным переглядом напялили их на голову и по очереди стали наклоняться над прозрачно-янтарными потёками.
Пастух уткнулся в свою картинку, мелко конвульсируя от смеха. Девочки, пропитавшись испарениями, тоже уставились на столь развеселую картинку, ожидая увидеть в ней что-то новое. Теперь до них дошло: картинка стала живой! Дедок делал разные ужимки. Пастух в изнеможении держался за живот от не проходившего приступа смеха и с торжествующим видом сообщника поглядывал на девчат: дошло? Лубочный дедок одновременно по-разному для троих гримасничал. Алке-скалке он подмигивал, Батуре показывал язык, в глазах обдышавшегося Пастуха лицо дедка вытягивалось жевательной резинкой, которую хотят разорвать напополам: между половинками тоненькие жгутики. Но лицо снова съезжалось, вбирая в себя резиновую нитевидность.
Орнамент вокруг рисунка стал воспалённо ярким, извивался змеиной чешуёй, детали резко меняли цвета, как в калейдоскопе.
Пастух стал водить головой над картинкой, участились сталкивания лбов. Девочки попятились назад, а малец взял в руки журнал и стал относить его то влево, то вправо. Было заметно, что он удерживает свой взгляд на одной точке – на вороне. А что же вытворяет ворона?..
Батура не выдержала этой зацикленности движений Пастуха, выхватила журнал и стала передвигать перед собой рисунок, зафиксировав взгляд на птице. Страсти-мордасти! Ворона напряженно следила за девочкой своим налившимся зрачком, который поворачивался в её сторону как на шарнире, сколь далеко бы в сторону ни отводили её изображение. Птица не моргала, были видны даже реснички на её грубых веках. Мурашки прогалопировали по всей спине. Алка-скалка, озадаченная внезапной зажмуренностью подруги, взяла из её рук журнал и стала проделывать то же самое. Но и она не выдержала – хлопнула по нарисованной вороне рукой:
– Следит, зараза!..
Выбравшись из ямы и не найдя нигде ирги, троица на прощанье подожгла остатки плетня чужой заброшенной дачки. Было забавно наблюдать, как бледный огонь перебегал с одной сухой жердинки на другую, оставляя за собой лишь проволоку с обугленными тычками.
5
Снова вернулись на ступеньки клянчить мелочь. Часам к пяти Пастух стал выворачивать свои карманы:
– Давайте подсчитаем, сколько нашкуляли.
Девочки на ладони тоже попередвигали пальчиком металлические кругляшки. Сквозь верхушки акаций нарисовались подвыпившие мужики, вышедшие с кружками пива на террасу пивнушки, и от них к подросткам прочертилась невидимая параллель.
– Не хватает пять рублей на полторашку пива, – выдал своеобразную трансформацию увиденного у пивнушки Пастух.
– Зажала заначку! – покосилась Алка-скалка на Батуру. – Я же видела, что у тебя было больше денег. Добавь.
– Мне нужно сдать в школе пять рублей за лекцию, – стала отбояриваться конопатая. – Тебе хорошо, ты не ходишь в школу. А мне классуха сказала, что поставит пару за четверть, если не принесу деньги за лекцию. Нужны мне эти лекции! Вечно приходят доценты-шабашники, потреплются о каких-нибудь немецких шванках, как в прошлый раз, а потом плати. Эти вечные сборы! То за одно, то за другое... Я уже и так должна тридцать рублей, хоть бы за долбанную лекцию рассчитаться...
– Ещё бы стрельнуть на сигарету полтинничек, – помечтала вслух Алка-скалка и съехидничала в адрес подруги: – Всё равно придётся справлять поминки по твоей заначке...
Пастух вдруг сорвался с места и прошелся мимо пивнушки. На ходу он наклонился и ловко подобрал что-то с асфальта. Вернувшись, он подбросил на ладони новенькую монетку:
– Я же говорил, когда не хватает полтинника, надо получше посмотреть между ног...
Батуру всё-таки «раскрутили» на пятёрку, и взяли в киоске тяжелый, потный от холода тетрапак пива «Росар» – по пол-литра на брата. У бабуси, томившейся с семечками за тумбой, купили сигаретку, они всегда покупали поштучно.
Чтобы не смущать прохожих, пошли пить пиво на скамейку за общежитием, где была спортивная площадка в обрамлении живой изгороди. По очереди отхлёбывали из горлышка. Какой-то прохожий, увидев, как десятилетний карапуз тянет тёмную жидкость из пластиковой бутыли, укоризненно обронил:
– Пьёте?
Пастух на миг оторвался от винтового горлышка:
– Я не пью, я за уши лью...
За ним ответ никогда «не ржавел».
Конопатая, отвалившись на спинку скамьи, закинула тощую ногу на ногу и критически поболтала в воздухе башмачком, который уже скоро будет «просить каши»:
– Обтрепались, одна бахрома... Самвел второй раз не зашьёт…
– А ты пошире расставляй ноги, когда ходишь на двор? – ввернул Пастух.
– Дурак!
– Особенно после пива, – невозмутимо дополнил «полезный» совет остряк.
Снова вернулись на ненаглядные ступеньки. Не таясь, пустили эстафетой единственную сигарету. Прохожие уносили на своих плечах неподъёмные словечки разошедшихся тинэйджеров, – из тех, что в книгах обычно заменяют точками. Градусы подогревали красноречие.
– Хоть бы постеснялись! – не выдержали две женщины, возвращавшиеся из магазина с авоськами. – Курят, ругаются... Такие молодые...
Алка-скалка задрала вверх симпатичный подбородок, венчающий пухлые, почти ещё молочные щечки и с безоглядной бравадой выдохнула в сторону женщин дымок:
– Мы не только курим и пьём. Мы ещё и сношаемся...
Женщины чуть не выронили свои авоськи и поспешили прочь, покачивая головой.
Тут к троице, тяжело ступая, подошла полная женщина в демисезонном плаще. Девочки узнали Захарову, врача-гинеколога из местной поликлиники. У женщины был вид человека, наконец-то нашедшего запропастившуюся вещь.
– Я вам говорила, чтобы вы отстали от моей Ани? Что вам от неё надо? – Захарова упёрлась руками в бока. – Я запретила ей с вами знаться. Нечего вызывать её из квартиры. И эти ваши звоночки... Она и так уже скатилась на тройки, как связалась с вами. А была отличницей...
– Ну и держите её на замке! – огрызнулась конопатая.
– Не ваше дело! Накинулись вчера на Андрея, как будто он вас испугается...
– А что он грозится накостылять нам? – предъявила встречный счет дружная команда.
– Он теперь и в школе будет следить за Аней, чтобы вы даже не подходили к ней. А то вы её научите...
Конопатая вдруг сбежала со ступенек и, отвесно размахивая рукой, словно что-то взвешивала на ладони, стала напирать на женщину, едва не попадая ей в лицо пальцами:
– Вы непр-р-равильно воспитываете своего сына. Непр-р-равильно! Он не умеет себя вести...
Женщина попятилась, хотя Батура выглядела по сравнению с ней воробышком. Кто бы мог ожидать, что после слов-отбросов уста бродяжки столь резво перестроятся на высокие материи?..
– Вам только и говорить о воспитании!.. Гляди-ка, воспитатель!..
Захарова, мучимая одышкой, пошла прочь, пробормотав возле тумб – скорее для «семечных» старушек, с обычным преувеличением в таких случаях:
– Я думала, она накинется на меня...
Троица сменила свою «дислокацию» – зашла за угол общежития и спряталась между выступами открыток межэтажной лестницы, устроенной в торце здания. Эта лестница бездействовала, но под её нижним маршем тоже было уютно кучковаться.
– А, вот вы где! – на схоронившихся от посторонних глаз смотрела девочка лет одиннадцати с могучим торсом и ширококостными ногами, хотя сама была коротышкой.
– Ничего себе видон! – процедила Батура, имея в виду фиолетовую чёлку коротышки, напоминающую кусок тряпки среди свежей соломы.
– Подкрасила марганцовкой, – потеребила свою вызывающую челку новоприбывшая.
– Ты лучше скажи, Катька, что ты про нас наплела на дискотеке пацанам? И чего ты шатаешься в нашем краю? Ты уже не здесь живёшь...
– Где хочу, там и хожу, не вам указывать. Я здесь прожила десять лет, – вместо оправданий девочка выпятила грудь и стала напоминать бойцовского петуха.
– Вали отсюда!
– Сначала отдайте мою кофту! Брали на день, а уже прошла неделя.
Слово за слово, и через пять минут прохожие могли лицезреть, что непрошенная гостья уже распластана на земле лицом вниз, и её не по годам мощный торс содрогается от рыданий – звук, как из бочки. Если кто из взрослых интересовался, в чем, собственно, дело, Батура невозмутимо отвечала, холодно щуря глаза:
– Она пьяная.
Лежащая возражала, не поднимая лица:
– Я не пьяная!
И грозила рассказать в инспекции по делам несовершеннолетних, что Алка-скалка бросила школу. В ответ затронутая угрозой лила на неё сверху воду из тетрапака.
В самую лунность Батура возвращалась домой из общежития. Проходя мимо зарослей акации, она в желтой изогелии ночи, искажающей до неузнаваемости градации предметов, разглядела чьи-то карикатурные ноги под кустиком – туда занесло обросшего мужика, всё лицо в свалявшейся многомесячной поросли, словно мох на круглой кочке. Не вздохнёт, не шевельнётся, словно разбит параличом. Жив ли – не будешь же тормошить...
Неожиданно мужик легко поднялся и побрел следом за конопатой:
– Девочка, подожди!..
Батура припустила со всех ног по своему подслеповатому переулку, отбивая ноги о сплошные выбоины на грунтовке. Преследователь умудрялся держать ту же скорость. Батура захлопнула калитку перед самым носом полуночного придурка...
6
Одноклассники удивились неожиданному возвращению в родные пенаты Алки-скалки. Это событие не осталось без комментария – «не в бровь, а в пятку», как переиначили тинэйджеры поговорку:
– Явилась! Как только вызвали в инспекцию и пригрозили отправить в спецшколу, сразу стала паинькой...
– Кто вам это сказал? – вместо ожидаемого смущения прогульщица принялась на полном серьёзе выяснять виновника «утечки информации». – Опять Катька подметала языком? Мы ей ещё не то сделаем...
У Алки-скалки аж сузились до щелочек глаза от накапливаемой критической массы ярости – приставь только детонатор...
А Батура заметила, что Рая Гуменная все перемены пристально разглядывает ее. «Надоест – перестанет!» – утешала она сама себя. Но одноклассница всё-таки не выдержала и подошла к Батуре. Помявшись, она выдавила из себя:
– Знаешь, два дня назад к нам домой приходила девочка, очень похожая на тебя... Она попросила хлеба. Это случайно не ты была?
– Ты дура, что ли! – Батуру трудно было застать врасплох, а тем более смутить.
После занятий, когда семиклассники собирали свои портфели, их задержала школьная медсестра. Она обратилась к девочкам:
– Минуточку внимания, небольшое объявление! Всем девочкам завтра необходимо пройти осмотр у гинеколога, в десять часов. При себе иметь медицинскую книжку и быть чистыми.
Уходя, она добавила в дверях:
– Кто не явится на осмотр, придётся потом брать талон.
Две полные подружки-хохотушки на задней парте посмотрели друг на дружку и одна из них озвучила то, что наверняка подумала другая:
– Мы лучше возьмём талон...
И снова обменявшись взглядом, прыснули в кулачок...
* * *
На следующий день неразлучные Батура и Алка-скалка толпились в сумрачном, пропахшем хлоркой коридоре своей поликлиники – у кабинета гинеколога. Они зашли туда самыми последними.
– А, старые знакомые! – Захарова в белом неохватном халате грузно сидела за столом возле гинекологического кресла, способного вызвать священный трепет. Она чувствовала себя хозяином положения, уж здесь-то подружки прижмут язычки.
И действительно – подружки мялись у двери.
– Что это мы сразу стали такие стеснительные? – не без намёка пропела Захарова не совсем в унисон с текстом клятвы Гиппократа. Записав что-то в своём журнале, она с милой улыбкой кивнула ближней к ней Батуре на жуткое металлическое кресло:
– Вперёд на мины, как говорится!..
Когда девочки после осмотра ушли, Захарова с постным видом посидела молча за столом, потом стала снимать уже ненужный халат, проговорив самой себе:
– Ничего не понимаю... Оказывается, ещё девственницы...
|
|