| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
К 55-летию Никиты Данилова
Только истинные таланты зреют и мужают с летами...
Виссарион Григорьевич Белинский
Альберт Ковач
АПОКАЛИПСИС И АПОФЕОЗ ЖИЗНИ
Золото чистой поэзии Никиты Данилова – которое читатель получает, я сказал бы, даром, а, точнее, за два-три (дорогих для него, конечно) евро, покупая экземпляр книги, – в принципе, не требует особой рекомендации. Всё же скажу несколько слов, как читатель и критик, который, будучи редактором его сборника «Иной век», оказался благодаря этому первым человеком, одарённым этим золотом.
Вначале было ощущение красоты, правды и искренности. К этому, по ходу дела, прибавлялись ценности подлинной культуры, мудрости и чувство ответственности за судьбы мира – человека вообще – и человека русского, как представителя меньшинства – в Румынии и во всём мире.
Никита Данилов – поэт божьей милостью. Его дар столь же сложен, сколь и оригинален.
В авторском я на первом плане именно эта сложность как богатство мира чувствований и идей, это единство резко противоположных черт характера. Устремлённость к недосягаемому, к идеалу противопоставляет вчерашнему я поэта его сегодняшнее – и завтрашнее – я, и раздвоение – (вспомним «Чёрного человека» Сергея Есенина!) – становится частым гостем поэта Данилова. Этот мотив пронизывает уже заглавное стихотворение, «Иной век»: второе я говорит первому:
– В твоём возрасте я был другим /.../
у тебя словно нет крови в жилах, нет жизни,
нет демона
– и в памяти читателя возникает целый ряд ассоциаций – от платоновско-сократовского даймониона к даймону Гете, к Демону Лермонтова, даже к Лучафэру Эминеску – к душе, к духу, к гению. Знаменателен и ответ первого я: «Вторая моя половина осталась там ... унеси и меня туда, в иное время, в иной век ...» Эти «иное время» и «иной век» – не только отголоски романтического видения, они – составные неповторимого поэтического мира автора.
Размеры этого мира – поистине космические. Его основная онтологическая категория, время, определяет – вечностью – историю универсума, и – веками – тысячелетиями – историю человечества, чтобы дробиться затем на историю лирического я: дни – часы – мгновения – миги. Книга насыщена философскими размышлениями. Мир – универсум – космос – предстаёт в столкновении и борьбе всех своих элементов. Отсюда и напряженная динамика, и ложное равновесие мира, и – поиски точки опоры, стремление к равновесию подлинному, к «тишине» и внутренней свободе человека.
Заглавное стихотворение сборника, «Иной век», вместе с двумя другими: «Век» («Все стулья выброшены в море») и «ХХ век» (два последних из названных стихотворений, равно как и многие другие, в подборку «ГС», к сожалению, не вошли, – сост.), составляет триптих, образующий его инфраструктуру. В центральном из этих трёх стихотворений звучит мотив Апокалипсиса, судьбы человечества, в заключительном – судьба человека нашего времени. Судьба поэта, его ближних – любимых и врагов, судьба твоего, читатель, и моего я – воплощается в обширнейшем видении благодаря высшей концентрации значений в словах-образах, именах-словах, знаковых реалиях. Проследим, как поэт произносит, как бы «мимоходом», имена людей, определивших лицо ХХ века: «Я умер, когда Господь Бог / ещё не родился, / и родился, когда Бог / был уже мертв! / ХХ век был на исходе. / Маркес уже написал «Сто лет молчания», / Ницше – «Так говорил Заратустра», / Человек ступил на луну. / С неба падали мёртвые ангелы! // На горизонте предвещалась / третья мировая война. / Эйнштейн умер, / и Бог был уже мёртв! // Кончался конец целого века / и начиналось начало / человека, / в которого уже никто не верил. / Улицы подметал ветер, всё более чёрный, / по небу кружили орлы / всё беспокойнее // И звон колокольный всё траурнее / возвещал начало / нового начала». Судьба выступает как катализатор и в прекрасной большой поэме «Час рока». И здесь – характерное единство двух полярных значений мотива и главное – внутренняя структура реквиема с его масштабным, симфоническим звучанием. Трагическая доминанта судьбы определяется символом Рока – носителя жизни и смерти. Но это стоящее под вечной угрозой существование утверждается поэтом, укрепляется в любви, в красоте, в добре и правде.
Земля и небо стоят друг против друга – как у романтиков. Но и они уже изменили свой облик. Небо не просто наказывает человека, оно угрожает самому бытию человечества; земля по-новому ужасна и по-старому прекрасна. Один из центральных персонажей-мотивов поэтического мира Никиты Данилова – Чёрный ангел – не случайно даёт заглавие одноимённому стихотворению и первой русской книге автора.
На фоне событий космических, апокалипсических, возникают координаты семейного круга, фрагменты из истории старинной, благополучной в прошлом крестьянской семьи – матери, отца, деда – в воспоминаниях автора, в старинных преданиях и легендах. Но и трагическая судьба деревни – во времена коллективизации, в наше смутное время... Им противостоит мир вечно живой природы и образ любимой, воспетый с такой чудесной силой.
У поэта всё – по мерке человеческой, но и по мерке современного, а, значит, чаще всего абсурдного, мира. Абсурд в жестокости и преступлении людей, абсурд – в апокалипсической судьбе человечества. Такая психологическая и философская данность опирается в поэзии Данилова на искусно проведённый через весь сборник приём поставленных друг против друга странно-чудесных зеркал, многократно повторяющих, преобразующих негативы цветных изображений.
В сфере поэтического искусства роль первой скрипки играет фантастическое как соперник реального. Но это не просто художественный приём, это абсолютная свобода фантазии как второй психологической и художественной реальности, равноценный компонент поэтического мира. Источники фантастического везде – в мифах, в обыденном бытии, в фольклоре, в литературе, в самом слове... Фантастикой пронизан один из автопортретов, рисующий реально-воображаемый образ лирического героя. Стихотворение называется, с ссылкой на Джойса, «Портрет художника в молодости», а в мотивоносном рефрене возникает имя Борхеса. «Поэт Никита Данилов», важно следующий по улице «с сотенной банкнотой» на лбу – «только» двойник авторского я, но всё же автор узнаёт себя в этом двойнике и дополняет его «по человечески» – когда размышляет, вспоминает и зовёт – в иной мир и иной век. Потому что этот мир – этот «иной век», который он именует, с ноткой автоиронии, «запредельным, нездешним», составляет лучшую часть его собственного внутреннего мира:
Он снова идёт впереди, жестикулирует,
сам с собой говорит по-английски, цитирует.
Я иду за ним и шепчу ему на ухо, по-человечески,
какой-то стих древне-греческий.
... Он останавливается, прислушивается, сердешный
перенесённый в мир запредельный, нездешний.
Я иду за ним, размышляю,
Борхеса читаю.
Раздвоение оказывается здесь чисто условным приёмом, выражающе-впечатляющей поэтической формулой.
Художественный мир поэта органичен, синхроничен, поливалентен и многосторонен. Это мир личных чувств, осязаемых идей и говорящих вещей. Поэт приумножает в мире жизненную энергию, красоту, любовь, добро и правду. Может быть, прежде всего правду – о современном человеке, залогом подлинного существования которого может быть лишь избавление от иллюзий и осознание бытия в координатах реальности; реальности подчас жестокой, угрожающей, противостояние которой становится условием нашего сугубо личного бытия.
Магия мифа и фантастического овевает все картины, все образы, все слова и даже паузы. Здесь и идея-вещь, и безудержная фантазия. Это и сюрреализм, и постмодернизм – если этот термин понимать не как брань, а как определение некоторых важнейших сторон сегодняшней литературы. Это и вечная поэзия, преодолевающая границы литературных направлений и школ. Это – как уже сказано – чистое золото поэзии.
|
|