| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
К 150-летию венчания Ф.М. Достоевского в Сибири
Великие умы доходят равным образом и до великих пороков, и до великих добродетелей.
Клод Адриан Гельвеций
Светлана Ананьева
ВРЕМЯ – ПРОСТРАНСТВО – АВТОР
Страница 2 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
ПРОБЛЕМА АВТОРА И ПРИЕМ АВТОБИОГРАФИЗМА В МЕМУАРНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ О ПУШКИНЕ
М. Бахтин выделял в особую группу жанров исповедь, дневник, описание путешествий, биографию, письмо и некоторые другие. Наряду с тем, отмечал литературовед, что они могут определять форму романа как целого (например, роман-исповедь, роман-дневник, роман в письмах и т.д.), «каждый из этих жанров обладает своими словесно-смысловыми формами овладения различными сторонами действительности» [59, с.134].
Как известно, М.М. Бахтин чаще всего в своем литературно-критическом наследии теоретические положения объяснял и обосновывал диалогической природой слова, которое «хочет быть услышанным» [46, с.306]. Следуя его концепции, «характер адресованности» – один из существенных составляющих специфики жанра. Мемуарная литература, как ни один другой жанр, конкретно адресована читателям. Дневники и письма, воспоминания и очерки содержат сведения автобиографического характера, передают колорит эпохи, их страницы насыщены реальными историческими событиями, в них описаны реальные исторические личности.
Мемуарная литература о Пушкине была бы неполной и обедненной без воспоминаний о великом поэте Анны Петровны Керн (Марковой-Виноградской). Фактически, кроме «Воспоминаний о Пушкине», написанных в конце 1850-х годов, облик поэта предстает и со страниц «Воспоминаний о Пушкине, Дельвиге, Глинке» и «Дельвиг и Пушкин». В мемуарах в форме записок повествуется от лица автора о реальных событиях, очевидцем или участником которых он был. Непосредственные впечатления от встреч с Пушкиным, Дельвигом, Мицкевичем, Глинкой воспроизведены А.П. Керн.
Бесценны и письма А.П. Керн к Пушкину и Пушкина к Керн. Заслуживает внимания высказывание А.И. Герцена, который примерно в то же время, а точнее, в 1857 году в обозрении «Западные книги» утверждал, что современная литература – это «исповедь современного человека под прозрачной маской романа или просто в форме воспоминаний, переписки».
Итак, «Воспоминания» А.П. Керн – это ее исповедь, обращенная к потомкам. Искренность автора, чувство такта не вызывают сомнений. И в этом их ценность. Автор, безусловно, личность неординарная, на долю которой выпало немало испытаний. Как человек, много переживший, она сострадательно относится к тем, о ком вспоминает. Интересны мысли и чувства самой А.П. Керн, ее отношение к тому, свидетелем чего она была. Не следует упускать из виду и следующий факт: подлинность и достоверность содержания, хроникальность и фактографичность изложения, ведь, как отмечают современные исследователи, в XIXв. центральным персонажем «литературного процесса стало не произведение, подчиненное канону, а его создатель, центральной категорией поэтики – не стиль, или жанр, а автор» [60, с.33].
С первых страниц «Воспоминаний» мы узнаем о литературной и общественной жизни России описываемого периода. Во время первой встречи с Пушкиным в январе-начале февраля 1819 года в доме Олениных, хозяин которого ценил науки и искусство, А.П. Керн не заметила Пушкина, поскольку в тот вечер блистал Крылов, читающий по просьбе публики басни. «И я никогда не забуду, – пишет А.П. Керн, – как он был хорош, читая своего Осла! И теперь еще мне слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнес: ”Осел был самых честных правил!“» [61, с.28]. Вновь они встретились через 6 лет, в июне 1825 года. Уже написаны «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Разбойники» и первая глава «Онегина».
Для «Воспоминаний» А.П. Керн характерна последовательность, стремление воспроизвести события в хронологическом порядке, так, как они происходили на самом деле, в действительности. По избранному материалу, его достоверности и отсутствию вымысла мемуары близки исторической прозе, научным биографиям, документально-историческим очеркам. Не следует забывать, что на первом плане – личность автора, его точка зрения на происходящее. Не могла А.П. Керн с первой минуты встречи по прошествии шести лет так полно охарактеризовать речь поэта, смену его настроения, непостоянство характера. Так в ткань повествования вплетаются обобщения более позднего времени, ретроспекция. Разумеется, это плод многолетних размышлений о Пушкине, о его блестящем литературном окружении.
Следует сразу заметить, что точность воспроизводимых событий важна для автора «Воспоминаний», и она сама не раз подчеркивает это: «...дальше не помню, а неверно цитировать не хочу». Таким образом, «Воспоминания» приобретают ценность подлинного исторического документа, выполняют функцию источника информации, бесценной информации, поскольку принадлежат перу современницы Пушкина, его «спутнице», по образному выражению А. Гордина, оставившей заметный след в жизни поэта.
Трудность быстрого сближения с Пушкиным крылась в особенностях его характера: «Он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, – и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту». И далее: «он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописуемо хорош, когда что-нибудь приятное волновало его...» Речь поэта была увлекательна, остра и блестяща.
Невольно сопоставляются эти две встречи. На первой читал свои басни И.А. Крылов, на второй – Пушкин читает поэму «Цыгане». И как читает! Первая встреча прошла в чаду поэтического очарования Крыловым. И именно это помешало обратить внимание на Пушкина. Все внимание собравшихся было приковано к Крылову, «виновнику поэтического наслаждения». Теперь, шесть лет спустя, в центре внимания – Пушкин. Предоставим слово самой А.П. Керн: «Я была в упоении как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения: он имел голос певучий, мелодический и, как он говорит про Овидия в своих ”Цыганах“: ”И голос шуму вод подобный“».
Примечателен стиль как «Воспоминаний», так и писем А.П. Керн.
Применительно к ее книге можно говорить и о стиле всей эпохи, о стиле классической литературы XIX века. Но нам в данный момент интереснее стиль самого автора, поскольку он позволяет охарактеризовать госпожу Керн как человека с четко сформированными литературными пристрастиями, обладающего несомненным литературным вкусом. Стиль «Воспоминаний» в некоторых местах далек от документализма. Вот один из примеров – описание поездки в Михайловское. «Погода была чудесная, лунная июльская ночь дышала прохладой и ароматом полей. Мы ехали в двух экипажах: тетушка с сыном в одном: сестра, Пушкин и я в другом. Ни прежде, ни после я не видала его так добродушно веселым и любезным...» Описание сада: «Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад. ”Приют задумчивых дриад“, с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника вздрагивать».
Еще одна характерная черта «Воспоминаний» – цитирование пушкинских строк. В данном конкретном случае – это указывает на прямую связь между пейзажем «Онегина» и окружающей Пушкина природой в Михайловском. Это точка зрения А. Гордина. А шире, на наш взгляд, свидетельствует о том, что современники поэта жили в атмосфере его удивительной поэзии. На следующее утро в принесенном Пушкиным экземпляре 2-ой главы «Евгения Онегина» А.П. Керн обнаружила вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами: «Я помню чудное мгновение…» Так родился один из шедевров любовной лирики поэта.
Сохранилось свидетельство самого поэта об этих двух встречах: «Ваш приезд в Тригорское произвел на меня впечатление гораздо живее и тягостнее, чем некогда наша встреча у Олениных». Письма Пушкина остроумны, блестящи, шутливы, ироничны, что «не позволяет, – считает А. Гордин, – определить меру серьезности любовных признаний поэта. Можно предполагать, что увлечение его не было особенно глубоким. Однако вне зависимости от этого совершенно несомненно, что и для Пушкина, и для его корреспондентки было приятно, интересно, весело поддерживать эту переписку» [62, с.115].
Поэт сам пытается разобраться в чувствах: «Каждую ночь я гуляю в своем саду и говорю себе: ”Здесь была она... камень, о который она споткнулась, лежит на моем столе подле увядшего гелиотропа. Наконец я много пишу стихов. Все это, если хотите, крепко похоже на любовь, но божусь вам, что о ней и помину нет. Будь я влюблен, – я бы, кажется, умер в воскресенье от бешеной ревности, – а между тем мне просто было досадно“…». Еще пример: «Я снова берусь за перо, потому что умираю от скуки и могу заниматься только вами» (25 июля). «Я снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, а подчас ненавижу, что третьего дня я рассказывал о вас ужасные вещи, что я целую ваши прекрасные ручки, и снова целую их, в ожидании больших благ, – что положение мое невыносимо, что вы божественны и пр. и пр. и пр.» (8 декабря).
Следующая встреча с поэтом произошла в Петербурге в 1827 году, в доме его родителей. Пушкин изменился. Он вернулся из своей ссылки, прожив в Москве несколько месяцев. А.П. Керн пишет осторожно: «Он как будто не был так доволен собою и другими, как в Тригорском и Михайловском». И далее она размышляет о роли Михайловского в судьбе поэта, считая, что «император Александр I, заставляя его жить долго в Михайловском, много содействовал к развитию его гения. Там, в тиши уединения, созрела его поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась».
И самый главный итог, по мнению автора воспоминаний, в том, что он приехал в Петербург с богатым запасом выработанных мыслей. Пушкин много работает. Но посещения его всегда наполняют дом детским смехом, игривой веселостью, шутками и поэтическими разговорами.
Пушкина невозможно представить без его окружения, без его верных друзей. А.П. Керн пишет о Пушкине и Дельвиге, подчеркивая обаятельную прелесть их встреч и расставаний. О Пушкине и Мицкевиче, любезном и приятном, благодушном и занимательном для всех. Гением добра показался поэт автору «Воспоминаний», когда нашел ее в трудный момент жизни – после потери матери. Был трогательно внимателен, чуток и красноречив. Так завершаются «Воспоминания», но облик Пушкина предстает со страниц «Воспоминаний о Пушкине, Дельвиге, Глинке».
Именно Пушкина считает А.П. Керн высшим образцом неистощимого остроумия, а душою кружка даровитых писателей, носившего «на себе характер беспечного, любящего пображничать русского барина», был Дельвиг, любезный и радушный хозяин, симпатичный и великодушный. Сравнение Пушкина с Дельвигом не в пользу великого поэта, беспокойное расположение духа которого чаще всего превращало его шутки в сарказм. А Дельвиг, гостеприимный и деликатный, чаще напоминал Керн Вальтера Скотта.
Ценны свидетельства госпожи Керн о Пушкине в решающий момент его жизни – перед женитьбой. В этот период он казался совсем другим человеком – серьезным, важным, молчаливым. Размышляя о причинах этого, А.П. Керн предполагает, что «его постоянно проникало сознание великой обязанности счастливить любимое существо, с которым он готовился соединить свою судьбу, и, может быть, предчувствие тех неотвратимых обстоятельств, которые могли родиться в будущем от серьезного и нового его шага в жизни и самой перемены его положения в обществе». Так сложно переплетаются в мемуарах временные пласты настоящего и будущего. И после женитьбы он был серьезным, в характере его произошла глубокая, разительная перемена.
Своеобразный «роман в письмах» представляет собой переписка А.С. Пушкина и А.П. Керн. «Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы – легкомыслие или кокетство позволить мне это». Эпистолярный стиль был близок А.П. Керн, поскольку писать письма она любила с детства. Легкий стиль писем, изящество слога, неукротимый характер поэтического гения пронизывают каждую строку этой небольшой по объему переписки. Обращения к А.П. Керн непредсказуемы, не мотивированы. В одном из писем она милая и прелесть, божественная, тут же мерзкая и вновь – прекрасная и нежная. Что скрыто за иронией поэта? Он заботится о ней, советует наладить отношения с мужем. И тут же зовет в Михайловское, просит писать: «Но только пишите мне, да побольше, и вдоль, и поперек, и по диагонали... Не правда ли по почте я гораздо любезнее, чем при личном свидании: так вот, если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности – в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем угодно, и всю неделю – у ваших ног» (28 августа 1825г.).
Невольно возникает параллель с лирическим героем поэмы В. Маяковского «Облако в штанах»:
Хотите –
буду от мяса бешеный
– и, как небо, меняя тона – хотите –
буду безукоризненно нежный
не мужчина, а – облако в штанах!
Реальный, живой Пушкин, со своими мыслями, мечтами, сомнениями, в окружении друзей предстает со страниц «Воспоминаний» А.П. Керн. Несомненно, она понимала поэта, хорошо знала его, сочувствовала ему, не теряла его из виду до последних дней жизни. Поэтому так легко и увлекательно читаются «Воспоминания» и переписка, которые, в свою очередь, характеризуют самого автора как человека, обладающего литературными способностями, обаятельного, образованного, живо интересующегося происходящим, самостоятельного в суждениях, с сформированными литературными вкусами. И здесь немалую роль сыграли Пушкин, Дельвиг и их литературное окружение.
Таким образом, в мировом литературоведении, рассматривающем проблему автора как одно из ключевых понятий науки о литературе, выделяются две основные тенденции. Согласно первой, автор биографический – творческая личность во внехудожественной реальности, а согласно второй – автор рассматривается во внутритекстовом, художественном воплощении. «Отношения автора, – отмечает В.В. Прозоров в статье ”Автор“, – находящегося вне текста, и автора, запечатленного в тексте, отражаются в трудно поддающихся исчерпывающему описанию представлениях о субъективной и всеведущей авторской роли, авторском замысле, авторской концепции (идее, воле), обнаруживаемых в каждой ”клеточке“ повествования, в каждой сюжетно-композиционной единице произведения, в каждой составляющей текста и в художественном целом произведения» [63, с.14]. Позиция автора «Воспоминаний. Дневников. Переписки» Анны Петровны Керн ясна и прозрачна.
Своеобразен жанр книг Н. Раевского «Когда заговорят портреты» и «Портреты заговорили», посвященных исследованию новых материалов о жизни и творчестве А.С. Пушкина. Это не воспоминания современника, но, по свидетельству супруги Раевской Н., «он был духовно связан с этой средой. А прабабушка его бывала на одних балах с Пушкиным. Рассказывая про то маленькому Коленьке, она говорила: ”Вот когда вырастешь...“» [64, с.74]. За каждое слово писатель нес ответственность перед историей. Стиль книг казахстанского писателя ближе к стилю научных исследований, хотя на страницах отдельных очерков мы обнаруживаем литературные портреты Пушкина, Долли Фикельмон, Н.Н. Гончаровой. Личность автора определяет выбор дневниковых записей, комментарии к ним.
Обе книги относятся к документалистике. Появлению их на свет предшествовала кропотливая работа в архивах, за границей. А началось все в 1928 году, когда в руки Николая Алексеевича попал двухтомник пушкинских писем. «Внутри зреет решение все бросить и отдаться постигшей меня страсти. Что и говорить, симптомы тяжелого заболевания налицо, и название ему – Пушкин!» В «Портретах заговорили» множество документов вводилось в научный оборот впервые, что обуславливало научную ценность книги и внимание к ней широкой читательской аудитории.
Композиционно в книге выделены очерки «В замке Бродяны», «Фикельмоны», «Переписка друзей», «Д.Ф. Фикельмон в жизни и творчестве Пушкина», «Особняк на Дворцовой набережной», «Д.Ф. Фикельмон о дуэли и смерти Пушкина». Книга снабжена комментариями.
В начале декабря 1829 года Пушкин, скорее всего, уже знаком с Фикельмон. Проницательность Фикельмон проявляется в характеристике, которую она дает Геккерну: «...лицо хитрое, фальшивое, мало симпатичное». О близком знакомстве и дружбе Пушкина с Д. Фикельмон свидетельствует следующая цитата из письма: «Позволите ли Вы сказать Вам, графиня, что Ваши упреки так же несправедливы, как Ваше письмо прелестно. Поверьте, что я всегда останусь самым искренним поклонником Вашей любезности, столь непринужденной, Вашей беседы, такой приветливой и увлекательной, хотя Вы имеете несчастье быть самой блестящей из наших знатных дам». Очень ценен и прямой отзыв о Д. Фикельмон как о самой блестящей из дам ее круга. Н.А. Раевский считает, и мы разделяем его точку зрения, что в письмах к современницам Пушкин всегда необычайно любезен (эту черту его стиля ярко демонстрирует и переписка с А.П. Керн – С.А.). Но данное письмо к Д. Фикельмон «выделяется особой изысканностью выражений» [65, с.228].
В Долли Пушкин ценит прежде всего достойную собеседницу, всегда приветливую и внимательную, заинтересованно участвующую в беседах. Точно также и графиня ценит в поэте умение вести беседу, блестящее остроумие, ум и способность говорить просто и занимательно. Они нашли друг друга, им было интересно вместе проводить время в светских беседах. Отсюда – пристальное внимание Долли Фикельмон к окружению поэта, а тем более – к красавице невесте. Но и салоны Фикельмон и ее матери Хитрово играли большое значение в жизни Пушкина, они были главным источником сведений о западно-европейской жизни. Граф Фикельмон подарил поэту два тома стихотворений запрещенного в России Генриха Гейне.
В очерке «Д.Ф. Фикельмон в жизни и творчестве Пушкина» Н.А. Раевский мастерски объединяет в повествовании письма поэта и графини, а также друзей и знакомых Пушкина, цитирует дневниковые записи героини. Дневник сам по себе представляет ценность, поскольку в нем описаны события текущей жизни. В нем нет той ретроспекции, которая характерна для мемуаров.
Н.А. Раевский сам анализирует стиль писем, сравнивая французский подлинник и русский перевод, подчеркивая при этом, что русский перевод подчас выглядит бледнее, не передает всю гамму чувств и оттенков. Особо автор книги пытается осмыслить и представить жену поэта Наталью Николаевну Гончарову. Он приводит прелестную словесную акварель, считает это описание едва ли не лучшим литературным портретом Натальи Николаевны, особенно ценным потому, что здесь она запечатлена через несколько месяцев после замужества. Большинство портретов, как известно, относится ко времени ее вдовства или второго замужества. И автор этой зарисовки – Долли Фикельмон.
21 мая она записывает в дневнике: «...это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая – лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, взгляд не то чтобы косящий, но неопределенный, тонкие черты, красивые черные волосы. Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему не достает, чтобы быть красивым, – он так хорошо говорит, его разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства».
Что касается Пушкина, то Долли описывает его как счастливого влюбленного. В этом она расходится с ранее цитировавшимися «Воспоминаниями» А.П. Керн, отмечавшей грусть и озабоченность поэта. Но через четыре дня графиня Фикельмон в письме к Вяземскому от 25 мая обнаруживает свой дар предвидения: «Жена его прекрасное создание: но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие… несчастия у такой молодой особы. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем».
12 ноября 1831 года она записывает в дневнике после бала у председателя Государственного Совета Кочубея: «Поэтическая красота г-жи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике – эта женщина не будет счастлива, я в этом уверена! Она носит на челе печать страдания!..» 12 декабря опять-таки Вяземскому: «Пушкин у вас в Москве, жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение ее лба заставляет меня трепетать за ее будущность».
Задумавшись об облике Натальи Николаевны, о ее роли в судьбе поэта, Н.А. Раевский основательно прочитывает и анализирует всю литературу о ней, отмечая атмосферу напряженного и не всегда благожелательного внимания к супруге Пушкина. Он обращает внимание на чисто внешние черты, о которых пишет в своих «Воспоминаниях» Еропкина: необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении. Он изучает источники и письма сестер Гончаровых к брату Дмитрию и приходит к выводу, что сестры были мало подготовлены к вступлению в большой петербургский свет.
Н.А. Раевский не соглашается с трактовкой характера Н.Н. Гончаровой как обычной представительницы своего круга, развенчивает «ложные представления о скудости ее ума и духовного облика». К работам, без предвзятости рисующим духовный облик супруги поэта, он относит исследования М. Яшина, И. Ободовской и М. Дементьева. Мы с полным правом можем включить в этот список книгу самого Н. Раевского «Портреты заговорили», сочетающую черты документально-исторического очерка с превосходным анализом дневниковых записей, писем и воспоминаний современников поэта.
Чувство такта, интеллигентность не позволяют автору книги вступать в полемику с Анной Ахматовой, но он и не может не прореагировать на некоторые ее соображения. Отдавая ей дань как тонкому ценителю слова, отмечая ряд глубоких мыслей (в частности, Анной Ахматовой впервые был поставлен вопрос о том, почему «злосчастный диплом был разослан друзьям Пушкина, а не его врагам, что было бы более логичным»), писатель находит много спорных и необоснованных предположений, отвергая категорически как ничем необоснованное чрезвычайно необъективное (по его выражению даже враждебное) отношение к Н.Н. Гончаровой. Сопоставляя многочисленные источники, разрозненные факты из свидетельств современников, писем Пушкина к жене, писем самой Натальи Николаевны к брату Дмитрию, Н.А. Раевский с уверенностью утверждает, что эфемерный образ Пушкиной, «блистательной и легкомысленной красавицы, сущность которой проявлялась единственно в ее страсти к светским развлечениям», распадается.
В то же время автор книги категорически против идеализации Н.Н. Гончаровой. Она была живым человеком, со своими достоинствами и недостатками. Но Раевский не прощает трагическую ошибку – согласие на роковое свидание с Дантесом. «Не могла она не понимать, скажем, вернее – не имела права не понимать, к каким последствиям может привести это свидание при столь крайне напряженных и непримиримых отношениях ее мужа и ее поклонника», – звучит взволнованный голос писателя.
Н.А. Раевский размышляет о роли графини Фикельмон в судьбе Пушкина, высказывает предположение о ее близком знакомстве с поэтом, считает, что черты ее характера воплощены в облике замужней Татьяны в «Евгении Онегине» и в героине незаконченного произведения «Египетские ночи». «Пиковая дама» тоже имеет к ней отношение. Предположения эти читаются с интересом. И неизменно одно – Дарья Федоровна Фикельмон сыграла в жизни Пушкина гораздо более важную роль, чем было известно ранее.
И символичным нам кажется следующий факт: о дуэли и смерти Пушкина мы узнаем из ее дневника, передал который Раевскому дальний потомок Кутузова Альфонс Кляри-и-Альдринген. Очерк так и называется «Д.Ф. Фикельмон о дуэли и смерти Пушкина». Они были знакомы семь лет.
Запись Фикельмон состоит из трех частей, написанных в разное время, разных по объему. Н.А. Раевский отмечает общий чрезвычайно сдержанный тон, как всегда, ровный и четкий почерк. О самой дуэли и кончине поэта Фикельмон пишет, – считает писатель-исследователь, – «со слов Жуковского», но ее искреннее сочувствие ощущается на протяжении всей записи. Ее записи о поэте и его жене «умны, достоверны и ценны».
Заслуживает внимания личность самой Д.Ф. Фикельмон, обладающей силой ума и широтой интересов, литературной культурой и владеющей пером. Свидетельством чему являются ее дневник и письма, умело включенные Раевским в ткань повествования книги «Портреты заговорили». Не случайно, Н.М. Карамзин писал о том, что «творец всегда изображается в творении и часто против воли своей» [66, с.60].
Таким образом, жизнь, личность, поэзия Пушкина продолжают волновать исследователей. Гений поэта озарил мировую литературу, далеко шагнул за границы его исторической родины. И один из примеров – жизнь и судьба казахстанского писателя Н. Раевского. Жизнь его делает неожиданный поворот. И доктор естественных наук Карлова университета в Праге увлекается серьезно и надолго Пушкиным, становится автором ряда исследований, интересных открытий. Мы попытались подчеркнуть своеобразие его последней книги «Портреты заговорили», выявить ее отличительные черты по сравнению с мемуарной литературой («Воспоминания» А.П. Керн). Исследования Раевского позволяют полнее воссоздать облик Н.Н. Гончаровой, живую картину жизни семьи Гончаровых, Д.Ф. Фикельмон, П. Вяземского, и, конечно же, самого Пушкина.
Ценность книги, обогатившей мировую пушкиниану и в том, что большое количество иноязычных документов, в том числе выдержки из писем Александра I к юной графине внучке Кутузова Д.Ф. Фикельмон и ее матери Е.М. Хитрово, переведены писателем и опубликованы впервые. Таким образом, благодаря истинно подвижнической деятельности Н.А. Раевского, новые материалы вводятся в научный оборот, становятся достоянием широкой научной и читательской аудиторий. А проблема автора, как бы он ни был завуалирован и как бы ни были скрыты его взгляды и отношения к изображаемым событиям, остается центральной в литературоведении, так как без образа автора художественный текст становится, по образному выражению В.Н. Топорова, «насквозь механическим» или низводится до «игры случайностей» [67, с.28].
|
|