| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
VIII международный симпозиум «Европейская цивилизация: единство – своеобразие – открытость»
Рано или поздно любопытство становится грехом; вот почему дьявол всегда на стороне ученых.
Анатоль Франс
Луиза Думитру
МИФ О ПОЛИФЕМЕ
Игра манипуляций и взаимного неведения
Это сообщение – лишь малая часть более широкого исследования способов взаимодействия человека со Священностью в эллино-римском мире, а также в румынском фольклоре.
Ниже предлагается анализ конкретного выражения так называемого перелома почтения, роли взаимоигры манипуляций и неведения случайностей (термины принадлежат Р. Жирару, Жестокость и Священность [La Violence et le Sacre, Paris, 1972] пер. на рум. Моны Антохи, Бухарест, Немира, 1995) как способов взаимодействия со Священностями через ухищрения в эллинском мире. С этой целью мы выбрали хорошо известный архаический миф про циклопа Полифема, подробно описанный Гомером в Одиссее, песнь 9, ст. 105-566.
Так, после того, как Одиссей со своими спутниками очутились в стране забвения, принадлежащей лотофагам (людям, которые питались цветами лотоса, – символ забвения и небытия), им удалось освободиться и уйти оттуда, после чего они попадают в «Страну Циклопов». О племени Циклопов сказано, как о существах «надменных и беззаконных»: «Kyklopon d’eis gaian hyperphialon athemiston/ hikometh[a]» (Homer, Od., IX, vv. 106-107): «(мы прибыли) в страну Циклопов высокомерных и бесчинных».
Думается, что Циклопы описаны примерно как люди периода серебряного века, которых Гесиод (в «Трудах и днях» [Erga kai hemerai], ст. 134) представляет как подвластных «безумной безмерности» (hybrin atasthalon) как в отношениях друг к другу, так и по отношению к богам. Циклопы похожи также на развращённых Титанов, это настоящие божества Чрезмерности, которых Уранос обвиняет в «безумном тщеславии» (atasthalie), а Гесиод (в Theogonia, ст. 209 и 719, и в Erga kai hemerai, ст. 134) называет «слишком преисполненными гордыней» (hyperthymoi). Ещё более жестокий, чем все они, Циклоп Полифем объявил, что племя Циклопов не подвластно Зевсу и другим богам, поскольку они намного сильнее последних: «ou gar Kyklopes Dios aigiokhou alegousin/ oude theon makaron, epei e poly pherteri eimen» (Homer, Od., IX, vv. 275-276): «Потому что Циклопам нет дела до Зевса, властителя, ни до счастливых богов, ибо мы намного сильнее».
Эта adikia, это беззаконие, при котором отрицается всемогущество Зевса, переступает через Dike, через справедливость и через норму, встречается и у людей периода серебряного века, излишества которых посягали и на область религии. Такими же чертами наделены Циклопы и особенно Полифем, – как некие особи, олицетворяющие перелом почтения, состояние абсолютного непочтения, это специфика и внутренней природы чистой Священности. Ибо Священность проявляется в излишестве как в позитивном, так и негативном – hyperphialos («излишество, сверх меры») – ей неизвестны нормы, правила, то есть разница, продиктованная nomos, характерным человеческим установкам, эквивалент чего в универсальном понимании, является themis. Сюда вписывается и мир олимпийцев как чисто искусственный вымысел греков, построенный как подражание их человеческим установкам, но по своей сути лишённый понятия Священности. Циклопы (а, стало быть, и Полифем) олицетворяют хаотическую, ничем не ограниченную Священность, чудовищность жестокой и ужасающей Священности, которую человек ощущает и должен избежать любой ценой встречи с ней путём игры, манипуляций и неведения случайности. Как и люди золотого века, или как Титаны, Циклопы олицетворяют первобытные тёмные силы универсума, вне всяких теологических и религиозных ограничений. Полифем олицетворяет саму сущность природы, то, что не связано ни с каким социумом, изолировано и жестоко в своей чудовищности: «aner […] pelorios hos rha ta mela / oios poimainesken apoprosthen / […] all’apaneuthen eon athemistia ede» (Homer, Od., IX, vv. 187-189): «Человек свирепый, который пасёт свои стада на расстоянии от любого другого […] и, находясь далеко, замышляет беззакония».
Но Одиссей и его спутники относятся довольно неосторожно к этому распоясавшемуся жестокому Священству (Полифему); они непрошено проникают в его священную зону и беспечно угощаются его сырами, не предприняв никакого предварительного взаимодействия со Священством: «karpalimos d’eis antron aphikometh’, oude min endon / heuromen, all’enomeue nomon kata piona mela» (Homer, Od. IX, vv. 216-217): «Мы быстро проникли в пещеру, но никак его не нашли, потому что он ушёл пасти стада»; «entha de pyr keantes ethysamen ede kai autoi / tyron ainymenoi phagomen[…]» (Homer, Od., IX, v. 231): «Разожгли огонь, принесли жертву богам и принялись угощаться сырами». Тот факт, что были принесены жертвы богам известным (ethysamen), поскольку Полифем был для Одиссея и его спутников великий и устрашающий неизвестный, не означает, что произошло некое взаимодействие со Священством, направленное на то, чтобы получить защиту от жестоких действий последнего; все они всего лишь остаются в области почитаемых форм, в уже привычной культурной традиции, пестуя эти формы, этот искусственный созданный ими пантеон, не подозревая об истинном облике Священства, о его чудовищной сущности, не имеющей ничего общего с почитанием гуманности, чего человек должен опасаться и к чему должен приближаться с особой осторожностью, при помощи какой-нибудь жертвы. Это есть причина, по которой Одиссей и его спутники дорого заплатят за hybris, совершенное по неведению, то есть за то, что попробовали неподобающим образом приблизиться к этому устрашающему чудовищу, не войдя предварительно в соответствующую «игру». Угроза звучит в словах самого Полифема: «oud’an ego Dios ekhthos aleuamenos pephidoimen / Oute seu outh’hetaron, ei me thymos me keleuoi» (Homer, Od., IX, vv.277-278): «Только я мог бы не бояться гнева Зевса, изничтожив тебя или твоих спутников, но душа моя не подталкивает меня к тому».
Значит, Священство не может быть принуждено к действию на пользу человеку, но может быть настроено к установлению отношений с ним, однако только если человек понимает, что нужно прибегнуть к игре манипуляций, и взаимного неведения, к чему Священство его и провоцирует. Именно это и происходит в следующее мгновение, когда Полифем пытается подставить Одиссею ловушку, но он, поняв намёк, вступает в игру обманов, и в свою очередь обманывает Циклопа: «hos phato peirazon […] / alla min apsorron prosephen doliois epeesin» (Homer, Od., IX, vv. 281-282): «Так он сказал, пытаясь меня обмануть […] / и я ответил лицемерными словами».
Манипуляция Священства развивается постепенно, сперва с помощью опьяняющего напитка: «peri phrenas elythen oinos» (Homer, Od., IX, v. 362): «Вино ударило ему в голову», потом происходит подмена Одиссея Outis (Никто), подмена смешная, которая ведёт к полному отрицанию личности, к отрицанию формы и индивидуальных отличий, и кончается ослеплением Священства: «Outis emoi g’onoma […]»; «hoi men mokhlon helontes elainon, oxyn ep’akro, / ophthalmo enereisan» (Homer, Od., IX, vv. 366, 382-383): «Никто моё имя […]»; «И эти, подняв кол из масличного дерева, с заострённым концом, вонзили его ему в глаз».
Интересно, каким образом Одиссею удалось окончательно обмануть Циклопа, отвлекая его внимание от реальных жертв. Он придумывает имя, которое никто из смертных никогда не слышал, значение которого является абсолютным отрицанием: «Никто». Думается, что это имя действует вроде маски, выражающей состояние неотличимости, потери всяких признаков личности и всякой формы. Одиссей хочет, чтобы Циклоп поверил, что он уже смирился с этим состоянием абсолютной растерянности, и чтобы чудовище не потребовало то, что ему принадлежит по праву. Только когда Одиссей раскрывает своё настоящее имя, уже находясь далеко от острова Циклопа, кончается эта игра взаимных манипуляций, основанная на неведении обеих сторон. Лишь сейчас герой как бы вновь ощущает себя во времени и приходит в себя. А Полифем таким образом убедится, что исполнилось пророчество Телемоса о том, кто его ослепит, и что зовут того Одиссеем, а Полифем в свою очередь проклянёт злодея.
Посредником между Одиссеем и Полифемом (Священством) является животное-жертва. Так, чтобы Циклоп, стоящий на страже у выхода пещеры, – дабы могли выйти только его овцы, – его не заметил, Одиссей решает вместе со своими спутниками накрепко привязать себя к баранам, и таким образом избежать гибели. Этот эпизод, по сути, олицетворяет жертвенный ритуал, при котором между жестокой сакральностью и человеком необходимо внедрить жертвенное животное.
Таким образом, в финале Одиссей прибегает к двум способам, чтобы суметь взаимодействовать со Священством: игра взаимных манипуляций и животное-жертва, причём оба способа основаны на неведении случая.
Можно придти к выводу, что чудовище-людоед Полифем является орудием Священства, которое дозволяет hybris. Одиссей и его спутники виновны в том, что они неожиданно пытаются проникнуть в зону Священства. Орудие (Полифем) пытается соединиться с высшей точкой Священства, когда объявляет, что не считает олимпийцев верховными силами; кроме того, его пещера соседствует с подземным адским миром, а его жестокие повадки, выходящие за пределы всякого порядка, выказывают неограниченность самого Священства. Эпизод с Полифемом говорит, однако, не только о допущении некоей hybris, о нарушении принятых границ, но и об уроке «инициации» в то, что является фактически жертвенным актом: взаимная манипуляция и неведение случайностей по типу того, что мы назвали бы трансакциональной схемой.
Примечательным архетипом здесь является мастер посвящения (наказывающий или мстящий), коему соответствует схема типа взаимодействия, в которой орудие Священства (Полифем, в качестве мастера посвящения) сливается с пиковым мгновением, или с «отправителем» (неотличимым Священством) и с предлагающим (действующим лицом, которое предпринимает взаимодействие, чаще всего, однако, путём провокаций или какого-либо предложения); жертву представляют в одинаковой степени нечестные моряки и тот же Полифем; бенефициант в этом взаимодействии, до какого-то момента, это Полифем, но как только Одиссей осознаёт необходимость участвовать в игре взаимоманипуляций и неведения случайности, он сам превращается в бенефицианта. Выгода отношения взаимодействия состоит в том, что устанавливается равновесие со Священством и в том, что Одиссей предстаёт как примерный герой.
Сделаем вывод также, что человек не может непосредственно вступать во взаимодействие со Священством (Одиссей всякий раз обманывает Полифема). «Общность» манипулирует Священством, направляет его или обходит как препятствие. Но манипулирование, всяческие маневры или обход всё равно представляют собой взаимодействие, косвенную трансакцию со Священством. Затаённость Священства, как партнёра во взаимодействии, – это главное, чтобы сохранить неведение обеими сторонами, которые осуществляют «обмен» (Священство и «общность»), или хотя бы сохранить неведение «общности». Это неведение может проявиться по разному, от стадии растерянности, до схватки, перелома или стирания всяких отличий.
Таким образом, мы не можем согласиться с Р. Жираром (указ. соч., с. 13), что человек существует вне Священства, поскольку оно путём своей естественной амбивалентности воплощает как жестокость, так и милосердие. Можно только добавить, что особям необходимо манипулировать жестокостью Священства, умело отвлекая его внимание от реальных жертв к жертвам условным.
Бухарест, Румыния
Перевод с румынского Ж. Ребровой.
Библиография
1. Caillois, R., Omul si Sacrul (L’Homme et le Sacre, Paris, 1939), trad. rom. de Dan Petrescu, Bucuresti, Nemira,1997.
2. Eliade, M., Sacrul si Profanul (Le Sacre et le Profane, Paris, 1965), trad. rom. de Brandusa Prelipceanu, Bucuresti, Humanitas,1995.
3. Girard, R., Violenta si Sacrul (La Violence et le Sacre, Paris, 1972), trad. rom. de Mona Antohi, Bucuresti, Nemira, 1995.
4. Homer, Odiseea, vol. I, trad. rom. de Eugen Lovinescu, Bucuresti, Ed. Tineretului, 1966.
5. Homer, Odyseea, vol. I, Leipzig, B.G. Teubner, 1934.
|
|