| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Божьи люди
Сущность всякой веры состоит в том, что она придаёт жизни такой смысл, который не уничтожается смертью.
Лев Николаевич Толстой
Татьяна Таянова
ЧУДО – СИМВОЛ, ЧУДО – РЕАЛЬНОСТЬ И ЧУДО –ХАРАКТЕР:
житийные чудеса сквозь призму «старой» веры протопопа Аввакума
Таянова Татьяна Александровна – кандидат филологических наук, доцент кафедры русской литературы ХХ века Магнитогорского государственного университета.
Не секрет, что жанр жития предполагает обязательное присутствие в нём категории чуда. В сознании верующих святой без чудес не существует. Уже в начале любого жития присутствует чудо, как правило, предшествующее рождению святого; чудом житие и заканчивается – знаменитые чудеса возле гроба святого. Вспомним хотя бы одни из самых любимых на Руси житий – жития Сергия Радонежского и Николая Мирликийского. Житие Сергия начинается с описания следующего чуда: он, будучи ещё во чреве своей матери, трижды «возгласил» в церкви во время божественной литургии, заявив этими возгласами, что со временем станет истинным служителем Святой Троицы. В Житии Николая, как и в Житии Сергия, святой сразу после рождения начинает вести себя сверхъестественно. Например, в среду и пятницу не принимает молока матери, отказываясь от него и тогда, когда случалось матери «вкушать» мясную пищу. Возможно, «прототипом» всех этих «детских» чудес была евангельская история о том, как во чреве матери Елизаветы «взыграл младенец радостно». Речь идёт об Иоанне Крестителе и его поведении в тот момент, когда Елизавету посетила дева Мария (Лук, 1, 41-44). Этот вариант «благовещения» – чудесного предсказания славной будущности ещё не родившемуся ребенку – стал общим местом многих житий.
В «Житии» Аввакума мы сталкиваемся с тем, что его автор намеренно отходит от традиционной схемы-перечня чудес. В его книге не только отсутствует чудо рождения, но и рождение героя представляется читателю обычным, описывается простыми, будничными словами: «Рождение же мое в нижегородских пределах, за Кудмою рекою, в селе Григорове. Отец ми бысть священник Петр, мати Мария, инока Марфа. Отец мой прилежаше пития хмельнова, мати же моя постница и молитвеница бысть, всегда учаше мя страху Божию» (1, с. 32).
Итак, чудо рождения здесь отсутствует, присутствует реальная жизненная ситуация, причем противоречивая. Именно с живого противоречия – обычной семейной драмы – начинается жизненный путь Аввакума. Рождение героя не воспринимается как начало исключительно Богом заданного существования. Жизнь берёт верх над чудом, герой изображается в реальной (семейно-бытовой), а не чудесной (мистической, вечной, бытийной) ситуации.
Всё сказанное не означает, что в «Житии» Аввакума отсутствуют традиционные чудеса, хотя они в большинстве случаев близки житийной традиции лишь формально. Содержание же традиционных чудес переосмысливается Аввакумом часто со здешней, земной точки зрения, причём, иногда до такой степени, что чудо превращается в жизнь, неземное – в быт, мистически-эфемерное – в зримо-конкретную ситуацию, а ангел – в человека. Оригинальность понимания чудесного Аввакумом состоит ещё и в том, что автор «Жития» иногда пишет о простом, вполне реальном и обычном происшествии как о чуде.
«Житие» протопопа Аввакума богато чудесами. Мы рискнули разделить их на несколько разновидностей, которые условно можно обозначить так: чудо – символ, чудо – реальность и чудо –характер.
1) Чудеса формально традиционные, но переосмысленные (либо прочувствованные) как реальная ситуация, изображенные в реалистическом ключе – не «овеществлённые», а именно «реальные» чудеса.
2) Чудеса символы, которые в основном связаны с исцелением бесноватых.
3) Чудеса, обусловленные способностью Аввакума видеть в земной жизни, в любых даже самых малых её проявлениях чудесное. Это мировоззрение, это характер, это выстраданный и глубоко личный взгляд на чудо реальности. Он в какой-то мере «пантеистичен» – преисполнен любовью к Богу во всём – в каждой мелочи земного Бытия.
Рассмотрим перечисленные разновидности чудес подробнее. Первое чудо, с которым мы сталкиваемся на страницах «Жития» протопопа Аввакума, вроде бы вполне традиционно, даже стереотипно. Без «сонных видений» не обходится ни одно житие. Главное, что обращает на себя внимание в «тонком сне» Аввакума, – это цвет первых двух кораблей – золотой – явная аллегория сияния божества, святости. Находятся же на этих кораблях отнюдь не причисленные к лику святых, а всего лишь духовные дети Аввакума – простые смертные Лука и Лаврентий. Однако в глазах Аввакума они приобщились к святости, так как приняли мученическую смерть: «Пловут стройно два корабля златы, и весла на них златы, и шесты златы, и все злато…» (1, с. 33). Учетверённое сияние исходит от простых людей. Аввакум соединяет человеческое с ангельским, то есть бесплотным, невещественным, тем самым преодолевая оппозицию вещественного и духовного, характерную для религиозно-философской парадигмы Средневековья.
На третьем корабле – Аввакума – находится «юноша светел»: «Юноша светел на корме сидя, правит, бежит ко мне из-за Волги…». Автор не указывает, кто перед нами: ангел или человек. Есть одна примета надмирности – «светел». Но ведь и духовные дети протопопа представлены читателю сияющими (четыре раза повторен эпитет «золотой» в их небольшой характеристике). Поведение юноши, правящего третьим кораблем, описано как обычное человеческое, а не ангельское: «…на корме сидя», «правит»… Ангела – существо духовное, бесплотное, одаренное могуществом – трудно представить сидящим на корме, ведущим корабль. На наш взгляд, данная характеристика юноши-ангела способствует тому, что чудо (видение, «тонкий сон») теряет часть своей чрезвычайности, приобретает оттенок возможности, простоты.
Следующее не совсем сверхъестественное чудо – явление то ли ангела, то ли человека в темницу к Аввакуму. «И сидел три дня, ни ел, ни пил; во тьме сидя, кланялся на чепи, не знаю – на восток, не знаю – на запад. Никто ко мне не приходил, токмо мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно… во исходе третьих суток захотелось есть мне, после вечерни ста передо мною, не вем – человек, не вем – ангел, и по се время не знаю. Токмо в потемках сотворя молитву и взяв меня за плечо с чепью к лавке привел и посадил, и лошку в руки дал, и хлебца немношко, и штец дал похлебать, – зело прекусны, хороши… И не стало ево. Двери не отворялись, а ево не стало» (1, с. 37). Мы не можем согласиться с исследователем В.В. Кусковым, который считает, что это чудо, как и «все чудеса», описываемые Аввакумом, не выходят за пределы реального бытового плана (2, с. 262). По нашему мнению, реальный бытовой план постоянно сталкивается в восприятии автора «Жития» с духовным, невещественным. В чуде (как его изображает Аввакум) оба эти плана присутствуют почти всегда. В приведённом фрагменте бытовые подробности описания темницы (мыши, тараканы, блохи, лавка, ложка, «хлебец», «исти») явно перевешивают детали и подробности нематериальные («двери не отворялись, а ево не стало»). Однако чудо было: «чюдно только – человек, а что ж ангелу – ино везде не загорожено». Показательны следующие слова: «ста передо мною, не вем – человек, не вем – ангел, и по се время не знаю». В этих словах содержится очень нетрадиционное для XVII века и характерное для Аввакума стремление к преодолению противостояния вещественного и духовного, «тварного» и «нетварного». Возможно даже, что для протопопа не так уж важно, ангел ему являлся или человек: главное – помог, то есть совершил акт любви и сострадания, «по-ангельски» поступил. Основные оппозиции Средневековья, выступающие как абсолютные границы, разделяющие божественное и человеческое, смертное и бессмертное, Аввакумом в какой-то мере примирялись. Такова была его мировоззренческая установка – глубоко религиозная по своей природе – везде и всегда видеть мир цельным, единым, какие бы исторические, социальные, политические катаклизмы не проносились над взбудораженной расколом страной.
Во всех традиционных житиях является общим местом такое чудо, как «знамение» – явление святых самым достойным из живущих в «тонком сне» (в основном тем, которые этого святого при жизни не видели). Есть несколько подобных чудес и в произведениях Аввакума. Правда, от своего стремления к правдолюбию и правдоподобию он не отходит и «является» только к тем людям, которые его знают. Эти явления изображены так реалистично, что почти ничем не отличаются от простого свидания наяву. Вот пример, когда Аввакум является мучителю своему – келарю Никодиму: «“А ты де сам, приходя и покидая, меня пожаловал, поднял; что де запираесся! Ризы – де на тебе светлоблещущия и зело красны были!”. А келейник ево (Никодима – Т.Т.) говорит: “Я, батюшко-государь, тебя под руку вел ис кельи проводя, и поклонился тебе”» (1, с. 57). Итак, чудо налицо; но у читателя не возникает ощущения сверхординарности происходящего, потому что, кроме светлых риз, ни внешность Аввакума, ни его поведение не отмечены ничем сверхъестественным. Аввакум не является келарю, а приходит к нему; не исчезает, а уходит, провожаемый келейником Никодима, который ведёт его «под руку». Естественное и сверхъестественное в данном чуде опять примиряются.
Вторая разновидность чудес в «Житии» Аввакума носит, на наш взгляд, тоже довольно нетрадиционный характер – символический. Чудеса-символы – это прежде всего исцеления бесноватых. Они всегда лишены праздничности чуда, насыщены приметами будничности, рутинности трудной работы. Исцеляя, Аввакум чаще ощущает себя не чудотворцем, а врачом. Писатель много раз употребляет слово «пользую» при характеристике своего труда: «А я их словом Божиим пользую и учю». Безусловно, данная группа чудес тесно соприкасается с группой чудес «реальных». Например: «Да и в темницу ко мне бешаной зашел, Кирилушком звали, московский стрелец, караульщик мой. Остриг ево аз и платье переменил: зело вшей было много… Он, миленький, бывало сцыт под себя и серет, а я ево очищаю… У правила стоять не захочет… и я чотками постегаю, так и молитву творить станет и кланяется за мною стоя… Дьявол, мне досаждая, блудить заставляет. Я закричу, так и сядет… Перед обедом “отче наш”проговорю и ястие благословлю, так тово брашна и не ест – неблагословеннова просит. И я ему напехаю силою в рот, так и плачет, и глотает… Бес в нем вздивиячится, а сам из нево говорит: “Ты же-де меня ослабил!”… Жил со мною месяц и больши. Перед смертью образумился» (1, с. 68).
Этот отрывок прежде всего интересен тем, что чудо в нём ничем не отличается от тяжелого ежедневного труда целителя или сиделки. Чтобы бес ушёл и человек исцелился, чудотворцу Аввакуму уже недостаточно просто прочитать молитву и осенить крестом бесноватого, нужно ещё и стричь его, менять ему платье, очищать от вшей и нечистот, кормить (иногда силою), поить, «стегать чотками» за ослушание, учить и воспитывать. Однако в «Библейской энциклопедии» мы находим совершенно противоположное описание чудес – это «суть дела, которые могут быть сделаны ни силою, ни искусством человеческим, но только всемогущею силою Бога» (3, с. 789). Аввакум же делает чудо своими руками, по крайней мере, описывает его как процесс именно такого делания-деяния: «Остриг его аз и платье переменил: зело вшей было много». Таким образом, традиционное чудо – исцеление бесноватого (которое действительно произошло) – выходит за рамки традиции и становится «несверхъестественным» чудом. Теперь попытаемся объяснить, почему мы склонны причислять чудеса-исцеления к особой группе чудес-символов.
Для агиографов давно не секрет, что самой распространённой разновидностью чуда в житиях является чудо-исцеление. Эта традиция восходит к Евангелию. Господь Иисус совершил свыше тридцати чудес, причём главные из них – исцеления (двадцать чудес). Вслед за Христом все святые творят подобные чудеса. Главное, что нас интересует, это то, что большинство исцелений в данном случае – исцеления физических недугов. Иисус Христос лечит прокаженных (Марк, 1, 4-45), расслабленных (Мф, 9, 1-8), слепых (Мф, 20, 3—34), глухих (Мф, 9, 32-33), сухоруких (Мф, 12, 10-13), глухонемых (Марк, 17, 31-37), страдающих водяною болезнью (Лук, 14, 1-4). Таких чудес в Евангелии насчитывается около двадцати, и всего пять – чудес исцелений бесноватых.
Исцеления именно физически больных преобладают и во всех житиях. Например, в «Житии Петра и Февронии Муромских» (XVI век) говорится, что князь Петр был тяжело болен («имея болезнь тяжку и язвы. Острупленну бо бывшу ему о крови неприазниваго летящего змия…»), но его исцелила девица праведная, Феврония. В «Житии» Аввакума ситуация резко меняется. Основное количество чудес, сотворенных Аввакумом, – это исцеления бесноватых. Беснуются в «Житии» и старые, и молодые; и богатые, и бедные; и женщины, и мужчины. Их так много, что иногда складывается ощущение, будто весь окружающий протопопа Аввакума мир «взбесился», сошёл с ума. Иногда автор будто нарочно располагает сцены-исцеления друг за другом, ещё более нагнетая и без того тяжелую атмосферу умирания духа в «Житии». Буквально на двух страницах произведения он умудряется рассказать по порядку о «бешаных» Кириллушке-стрельце, о Филиппе московском, о Фёдоре из Тобольска («жесток же был бес в нем»), о молодой вдове Евфимии, о двух Василиях, об Анне, на которую бес «наведе печаль о Елизаре».
Такое сгущение красок, на наш взгляд, довольно символично. До аввакумовского вряд ли было житие, которое знало бы подобное количество бесноватых. Всё дело, безусловно, заключается в восприятии писателем окружающего. Мир, принявший никонианскую веру, по Аввакуму, – мир взбесившийся, бешеный, бесноватый. Действительность, другими словами, стала одержима бесами – Злом; люди, соответственно, тоже в большинстве своём оказались под властью нечистых духов. Символичность исцелений в «Житии» мы трактуем следующим образом: лишь представитель «старой» веры не запятнан злом, не одержим, потому способен изгнать зло из других, приобщая их к своей вере. Именно приобщение к «старой» вере – основа «целительной практики» Аввакума-чудотворца. Например, бесноватая Анна после ряда ошибочных шагов всё-таки приходит к правде: «Аз же простил и крестом ея благословил, и бысть здрава душею и телом. Потом на Русь я вывед ея, имя ей по иноцех Агафья. Страдала много веры ради, з детьми моими на Москве, с Ываном и Прокопьем» (1, с. 73).
Итак, символичность чудес-исцелений бесноватых в том, что Аввакум-старовер ощущает себя, творя эти чудеса, целителем душ людей, отравленных новой верой, заражённых ею, целителем «взбесившегося», одержимого бесами, неистового мира. В отличие от церковной трактовки причин недуга беснующихся, причина, по Аввакуму, лежит в мире, а не только вне мира.
Третья разновидность чудес, выделенная нами в произведениях протопопа Аввакума, возможно, вызовет сомнения. Однако мы рискнем предположить, что в «Житии» протопопа присутствуют чудеса, имеющие языческую, пантеистическую основу. Утверждение с христианской точки зрения нелепое. В православной «Библейской энциклопедии» читаем: «Отрицает чудо пантеизм: для него немыслимы явления, причина которых лежала бы вне мира, так как пантеизм, подобно материализму, кроме этого мира ничего не знает и не признаёт» (3, с. 789).
Но Аввакум изображает чудеса, причина которых, на первый взгляд, таится только в мире земном, здешнем. Писателю присуща удивительная способность творчески, «детски» смотреть на мир и видеть в обычном – необычное, в «тварном» – прекрасное и чудесное. Эта способность обусловлена почти интуитивным, глубоким и искренним убеждением в том, что любое проявление материальной жизни имеет божественный характер (будь то дерево, сверчок или собачка). Аввакум очень любит природу, зверей, птиц, постоянно любуется и восхищается ими. Внимание к животным в житиях (правда, не в такой степени) наблюдалось и до Аввакума. Достаточно вспомнить «общение» Сергия Радонежского с медведем. Автору этого жития было важно показать настоящее чудо, имеющее внеземную природу: сильный и агрессивный зверь не причинил зла святому. Аввакум вводит в своё произведение образы зверей не для этой цели. Например: «…кинули в студеную тюрьму, соломки дали немношко… Что собачка, в соломе лежу на брюхе, … караульщики по пяти человек одоль стоят. Щелка на стене была, собачка ко мне по вся дни приходила, да поглядит на меня. Яко Лазаря во гною у вратех богатого, пси облизаху гной его, отраду ему чинили, тако и я со своею собачкою поговаривал, человецы далече окрест меня ходят и поглядеть на тюрьму не смеют…» (1, с. 43). Перед нами настоящее чудо – чудо жизни, сопричастности, умиления, которое Аввакум смог разглядеть «сердечными очами» и передать читателю. Наверное, потому, что писатель верит в такие чудеса, «Житие» нельзя назвать пессимистичным произведением. Чудо в данном случае состоит в том, что покинутому всеми человеку, страдающему от одиночества и отверженности, помогает божья тварь – собачка, которая – и в этом всё чудо – просто приходит посмотреть на него. Способность одного живого существа поддерживать другое живое существо, по Аввакуму, чудесна. Он с восхищением и благоговением об этом пишет, а, сравнивая себя с собачкой, он приобщается к ней. Это приобщение-сопричастность – тоже чудо.
Аввакум способен искренно привязаться к «низшему» существу. В своей черной курочке он, полюбив её, увидел чудо жизни: «Курочка у нас была черненька, по два яичка на всяк день приносила… Ни курочка, ништо чюдо была. А не просто нам досталась…». А досталась она семье протопопа чудом, молитвой и любовью (Аввакум излечил кур боярыни). Потеря курочки вызывает у Аввакума сожаление, наверное, не меньшее, чем вызвала бы потеря человека. Способность привязаться к живому существу, пожалеть его проявилась ещё в детстве. Как-то, будучи ребенком, он пожалел о смерти соседской скотины и долго, плача, не мог успокоиться.
Чудом, по Аввакуму, является весь мир природы, Богом задуманный и исполненный: «Около его (берега – Т.Т.) горы высокия, утесы каменныя, и зело высоки, двадцеть тысящ верст и больши волочился, а не видал нигде таких гор… Чеснок на них и лук растет больше романовского и слаток добре. Там же ростут и конопли богорасленные,… травы красны и цветны, и благовонны зело. Птиц зело много – гусей и лебедей, – по морю, яко снег, плавает… А все то у Христа наделано человека ради, чтоб успокояся хвалу Богу воздавал…» (1, с. 63). Перед нами мир природы Сибири во всей своей полноте, пестроте, многообразии. Вызывает интерес то, что Аввакум помещает описание таких мелочей, как «чеснок» и «лук», рядом с описанием «акиана», «гор высоких», «утесов каменных». Дело тут, конечно, не в игре с масштабами, не в неупорядоченности восприятия и хаотичности визуального ряда. Дело в том, что, по Аввакуму, в каждой живой подробности мира заложено божественное произволение; в этом – её чудесность, в этом же – её равноправие с другими приметами мира. Вспомним, что когда Аввакум пишет о собачке, он и себя (два раза) называет собачкой, подчеркивая этим – всё едино, во всём Бог. В таком провозглашении чуда жизни заложен несвойственный житиям пафос: пафос не святости чудотворца, а святости, «обоженности» мира. Из этого «обоженного» мира, следуя системе ценностей Аввакума, исключены только никониане и всё, что их окружает (даже Церкви).
Итак, если большинство житийных произведений содержат чудеса удивительные, «невозможные», величественные и поучительные, то в «Житии протопопа Аввакума» чаще всего получается так, что именно чудеса становятся доказательством подлинности всего описываемого, они правдивы, подчас лишены нравоучительного пафоса, откровенны и человечны. Аввакума в чуде меньше всего интересует удивительность и чрезвычайность. Он к жизни подходит как к чуду, к чуду – как к жизни. В аввакумовском понимании чуда содержится преодоление средневекового противостояния вещественного и духовного, тварного и нетварного. Аввакум, даже когда творит чудеса, постоянно подчёркивает свою «тварную» сущность, а творя чудо, – и свою приобщённость к Богу, «нетварному началу». Чудеса протопопа Аввакума лежат не только в «том» мире (или вне мира), но и в мире «этом», который он со всей присущей ему страстностью и горячностью так жалел и любил.
Литература
1. Житие протопопа Аввакума и другие его сочинения. – М.: Сов. Россия, 1991.
2. Кусков В.В. История древнерусской литературы. – М.: Наука, 1982.
3. Библейская энциклопедия. – М.: ТЕРРА, 1990.
|
|