| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
Цветы усопшим
Жизнь мертвых продолжается в памяти живых.
Марк Тулий Цицерон
МАРИЯ ЛОГИНОВСКАЯ (1906-1977)
Передо мной лежит «общая тетрадь» – предмет, всегда составлявший предел мечтаний и гордости любого члена нашей семьи, даже уже и в относительно «благополучные» годы моего студенчества, в начале 50-х...
Тетрадка ветхая, корочки едва держатся, листы рассыпаются, некоторые утеряны безвозвратно. Читаю на первой странице надпись, сделанную отцом при посылке тетради – вероятно, в больницу, молодой роженице: «Прими сей скромный дар <...> – даю последнее, что у меня есть из записных тетрадей». Слышу голос отца, узнаю его мягкую, ненавязчивую иронию, здесь – как часто – автоиронию: «Пиши дневник и вспоминай о моём самопожертвовании. В.Л. 11.Х.1937 – второй день жизни нашего маленького сынишки». И постигаю пророческий подтекст: самопожертвование ведь относится не только к его отказу от последней тетради, о нет, не только к нему! Пиши дневник, разрешает отец. А он ведь знает, что значит для мамы писать. Он знает, что она не сможет – да и никогда не захочет – писать не только неправду, но и полуправду. А правда её видения мира, правда её дневника не может не погубить – не только её, но и всю семью – окажись он обнаруженным кем-либо посторонним.
Ведь он помнит – даже дети и внуки помнят рассказы об этом – сколько раз ей приходилось сжигать всё написанное... Да и как же иначе? Вот недавние ещё для отца 30-е годы. Мы живём на втором этаже в «сороквартирке» – доме Инженерно-Технических Работников Нижнего Тагила, и месяцы, годы подряд родители каждый вечер – всю ночь – затаясь, прислушиваются у дверей: где остановятся шаги НКВД-истов – и с невольным вздохом облегчения констатируют: не дошли! или: поднимаются выше!
А до этого – ещё страшнее. Годы революции и гражданской войны на Украине, когда до юной моей мамы каждый день доносились слухи об аресте – и зверском уничтожении – её дядьев и братьев, блестящих – и таких молодых! – «белых» офицеров, когда она поседела в одну минуту – открыв дверь красноармейцам, пришедшим арестовать отца (отец, виноватый лишь в том, что родился и вырос в состоятельной интеллигентной семье – с которой сам же порвал уже в ранней юности! – к счастью, был в тот момент далеко – скрывался).
И даже Москва 20-х – великолепная последним взрывом новой, безрассудно смелой и яркой культуры, той самой культуры, которая сделала так много для уничтожения прошлого и оказалась столь бессильной в утверждении чаемого будущего! Москва маминого студенчества – с невиданными лишениями и столь же невиданными, яркими спектаклями и концертами, МХАТ и ВХУТЕМАС, великие учителя – Станиславский и Мейерхольд, Завадский, Берсенев, Журавлёв. Слава лучшей студийки, будущего русской сцены и – постоянная угроза ареста, не осуществившаяся лишь потому, что в момент разгрома Второго МХАТА она оказалась на Урале, куда её послали ставить дипломный спектакль. Это «везение» разбило навек её артистическую карьеру. Но здесь она встретила моего будущего отца, создала семью. Здесь она ставила спектакли, читала со сцены, писала...
Тетрадка потрёпанная, не хватает четырёх – или больше? – страниц, посвящённых описанию первых шагов выселенцев на новом месте, их каторжного труда на лесоповале. На тексте – явная печать обстоятельств, в которых он писался. Прежде всего это дневниковая форма целого, данная дискурсивным предисловием и послесловием – своеобразная попытка постичь непостижимое или – скорее! – объяснить его суть другому, тупому и злому.
Ясно, что рассказ вылился на одном дыхании. Отсюда следы спешки: иногда неотделанная фраза, изредка – тавтология или неловкий эпитет. При общей тщательности грамматической, синтаксической, иногда вдруг целые фразы – без знаков препинания. Ясно, что это даёт рассказу дополнительную художественную ценность, донося до нас задыхающийся голос автора – задыхающийся от опасений и предчувствий, от ужаса предпринятого, но и от ужаса самого описываемого факта. И – от решимости.
Спешка, порождённая страхом – быть уличённым, остановленным и – неукротимая решимость записать, донести – рассказать всё, до конца! Чтобы мы, сегодняшние, тоже справедливо недовольные своим настоящим, разочарованные во многих плодах новой революции, прочитав эту запись, знали о прошлом всё. Знали и – помнили.
Е.Л.
|
|