| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
Свет рампы
Величайший автор тот, кто как можно меньше оставляет воображению актёра.
Дени Дидро
Валентина Кизило
НОЧНЫЕ СКАЗКИ
Страница 3 из 3
Сказка третья. СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА
Действующие лица:
Зина, 43 года.
Габи.
Раннее утро. Звонок в дверь. Зина спит, в ногах у неё черный пудель Габи весело отзывается на звонок.
Зина (сонно). Спи, девочка, спи... Маме нужно выспаться после вчера... Тихо! Тихо! Затаись! Не надо так остро реагировать на жизнь. Мы спим... Мы ещё не проснулись... Я тоже слышу, что звонят, и пусть. Постоят и уйдут. Потому что никто долго не ждёт у запертых дверей. Все постоят и все уходят. Даже кому очень нужно, уходят. Они потом вернутся, если мы нужны. Когда нужны, они всегда нас находят. А сегодня нас нет, мы спим, поняла?.. Да я знаю, кто там. Это Серёжа пришёл, глупая. Серёжу мы не можем принять в таком безобразии, это нельзя, запрещено. Запрет у нас на Серёжу утренний. И не надо так смотреть. Мы проснемся и очень серьёзно с тобой будем беседовать, а пока спать!
Некоторое время молча слушают звонок, наконец, Габи не выдерживает и тихонько скулит.
Ты пойми: мы обязаны поспать подольше, чтобы утро было поздним. Чтобы доброе утро. Доброе позднее утро. Потому что у мамы кончились деньги и нечем кормить. А мама не может подняться после вчера. Мама упала и сломала руку, видишь? Ногу подвернула, видишь? Не смогла удержать равновесие, от страха подкосило, как травинку, и упала... И ты знаешь, кто виноват. (Габи скулит.) Правильно, умница. И теперь мы без работы в гипсе. Без денег загипсованные. Зачем ты полезла к тому страшному медведю? Зачем?.. Девочка моя, ты не осознаёшь масштабов, от чего я тебя спасла. У гибели неизбежной ты вырвана. Мама выдернула тебя из лап этого кровожадного зверя, этого злобного чудовища! А сама вот поскользнулась и – шмяк! Руки-ноги переломала...
Если бы не я, он тебя растерзал бы, да. В клочочки бы тебя разодрал этот зверюка!.. Глупышка Габуля, ты думала, он добрый? Все дети так думают. И некоторые неосознанные взрослые. А он добрый только на сцене, рядом с Галей! И когда я случайно повернулась и увидела, как ты доверчиво стоишь совсем параллельно рядом с той горой... Всё во мне разладилось-сорвалось. Чуть не задрал тебя этот жестокий медведь! И мало того, что вся теперь переломанная... Внутри до сих пор мелкой дрожит дрожью такой противной, липкой... Не подняться!
Нет, и пытаться не будем. Мы целый день будем лежать, как барыни, да, девочка? Будто у нас выходной и можно позволить полежать-понежиться... видеть сны... смотреть телевизор.
Сейчас включу и будем смотреть мультик про «Синюю Бороду». Много разных мультиков. Будем лежать и смотреть. Так сложилось, и мы невыходные сегодня из дома. И долго выйти не сможем. И пусть. Отдохнём. Вчера медведь так нас испугал, что мы даже денег забыли взять за выступление!.. А зато мама вовремя увидела и предотвратила!.. А сама равновесие потеряла и рухнула. Не надо было. Я что-то часто стала рухать, ты заметила? Все уже заметили. На ровном месте. Такой позор. Это потому, что меня защитить некому. Я беззащитна, потому и падаю. Тебя спасаю, а сама ранюсь... Если б не это чудовище, мы бы сейчас вышли, купили бы тебе витаминов. Не хватает витамина солнца... Вчера как раз было ослепительное солнце, оно сияло, я расслабилась, выпрямилась, подняла поближе лицо, а по лицу слёзы, слёзы... От радости солнца, неостановимо... Очнулась, а ты в опасной близости к медведю... Слёзы высохли, мир померк...
Купили бы тебе витаминов, да. Ты нуждаешься, и без врача знаю. Я сама тебе врач... Ты нервная, девочка, потому что вокруг тебя все кипит-беснуется, все кричат, и мама кричит, и у тебя стало пошаливать сердце. Больное сердечко, болит. Курить нельзя. При тебе курить нельзя! Всем запрещается курить при Габуле! Бедная девочка, так твоё сердечко дрожало от страха... И мяса. Я купила бы тебе огромный кусок парной телятины... Хотя, Габи! Мама должна честно сказать тебе: вчера ты не заслужила! Да! Я ещё разберусь с тобой, когда совсем проснусь, но уже сейчас знай: ты вчера провалила номер, провалила! Ну что ты вытворяла? Халтурщица! А?..
Не надо трогать моё концертное платье, мы не идём сегодня на работу! Я в гипс закованная. Просто вчера была не в состоянии убрать. Упала и отключилась. Потому что мы пережили шок. Настоящий ужас мы с тобой пережили! Такой огромный медведище, и мы такие маленькие, и сердце рвётся, и ноги подкашиваются!.. Если б не гипс, мы бы сегодня с тобой опять работали, мы им понравились... Галя нас вчера похвалила и даже обнадежила. Сказала: «Миленький, Зинуш, у тебя номерок с собачкой, и принимают хорошо!» Да! Галя похвалила тебя и маму. Приятно... Но Галя не понимает тонкостей, а я знаю, и ты знаешь! Мы обе знаем, что провалили свой выход!..
Ладно, пусть у меня ноги тяжёлые и всё болит давно и прочно. Но ты-то! Де-ми-плие! Батман танзю! Что за выкрутасы на сцене ты позволяешь? А? Негодная девочка, нехорошая! Боишься? Хвост поджала? О, мама с тобой не так ещё разберётся, когда совсем проснётся! Я тебе такие слова скажу!.. Правильно боишься. Я тоже боялась, с несмышлёного детства. Хореографическое училище и вечный страх быть выгнанной... И чего вот я так боялась? Ну и выгнали бы... Целей была б... Так нет! Я старалась! В отличие от тебя мама не позволяла себе фокусов на сцене! Мама старалась! И на выпускном Спящую Красавицу танцевала, да! Ножки лёгкие-лёгкие... Вот эти натруженные ноги, уродливые ноги, которые от страха подкосились и сломались... Мне очень жаль, Габи...
Габи... Славик говорил, что Габи звучит как гибель. Будто я стою одна во всём мире и накликаю на себя гибель: Габи! Габи! Габи!.. Он глупый, Славик, правда?.. Мы его кормили, а он – гибель, гибель... Стилист! Ты не гибель, ты – кормилица. Я понимаю. Но почему ты вчера так плохо работала? Мама любит тебя. Но мама сердита. Не за медведя, а за работу. Мы должны работать, чтобы жить, понимаешь? И всегда чтобы в форме, в здоровом теле. А ты захандрила! Я от солнца расплакалась, потому что оно тёплое, как мама, и захотелось нежности, ласки, детства, а ты? Разве можно на сцене хандрить? И не слушаться маму?
Габи танцует.
И не надо, не надо сейчас передо мной! Ты должна на сцене, перед публикой соответствовать, понимаешь? Никому же не важно, что у тебя спина болит, или нога, или рука! Или душа разбита! Или лицо. Васечка был муж десять лет, и бил меня по лицу. Я артистка балета, а он именно по лицу норовил. И я после его побоев носила тёмные очки, и гримировалась дорогущим французским кремом, и шла на работу с улыбкой, и танцевала, как положено!..
Так уж сложилось, что моё лицо – мой хлеб. А он разбивал моё рабочее лицо! И тело моё – мой хлеб, и душа... Их нельзя бить и топтать, а он бил. А я улыбалась! Мы с тобой должны быть улыбчивы, сияющи, легки. Для радости публики. Иначе, зачем они приходят? Не на наши же синяки и слёзы смотреть? У них свои синяки есть, и вообще все синяки всегда одинаково болят... Молодец, девочка! Молодец!
Сейчас мама встанет и сварит тебе яйцо. Денег нет, а зато есть яичко для Габульки, которая так хорошо танцует и прикрывает маму. Яичко большое, ты не думай. Гладкое, и большое, и радостное, как зелёный остров в океане. Главное, не огорчаться и не смотреть мрачно. Даже если сломана рука и не двигается нога. Главное – спокойная душа. А ломаться физически мама привыкла. С двенадцати лет началось: спина, руки, ноги. Хореографическое училище, Зинка-балеринка... Всю жизнь ломалась и вкалывала. Вкалывала и ломалась. Времени на жизнь не оставалось... Теперь ты помогаешь, поддерживаешь... Галя даже нас похвалила вчера: миленький у тебя номерочек, Зинуша! И костюмчик наш похвалила, как хорошо мы придумали: блёстки-отвороты, звезды-разводы, сколько я над ними слёз пролила... Ювелирная работа... А зато красота... И корона на голове. Так и надо шагать по жизни – в короне на голове.
А, ждёшь. Знаю, чего ты ждёшь. Огромного яйца на завтрак. Ладно. Раз уж мы проснулись. Раз нас кто-то безжалостно разбудил... Или мы ещё спим? Нет, вижу: проснулись... Габуля, я хочу тебя научить. Когда просыпаешься… ну, вот только откроешь глаза... Нужно хоть пару минут понежиться, мультики посмотреть... Тем более у нас вынужденный выходной... И уж тогда завтракать... Сейчас пойду на кухню и сварю тебе яйцо… (Пытается встать, стонет, опять ложится.) Оказалось хуже, чем казалось... Погоди, попробую... Спина моя... Невралгия... Ноги... Не знаю что... Всё сразу бьёт... Но я соберусь и встану... Я привыкла к боли... Искры из глаз, а я работаю! И улыбаюсь. Улыбаюсь, улыбаюсь. Работаю. Кормлю своих мужиков. А они всё поедают. Людоеды. Молодость, силы, душу – и все ненасытные, всё им мало...
Я придумала. Сварим тебе яйцо, не выходя на кухню. Вкусненькое такое яичко от курочки Рябы. Я предпочитаю белые. Желтые какие-то неаппетитные, неэстетичные, правда? Не понимаешь, о чём я? О, я теперь знаю много слов. Ну, у каждого ведь свой запас слов, от начитанности зависит, от круга общения. И я стала вводить новые слова в свой убогий лексикон. Да, убогий! Это тебе я кажусь умной и складной, Габи, когда даю команды. А Славик мне говорил: у тебя убогий лексикон, ты дура, Зина!.. Конечно, дура. Но ты послушай, что дура тебе скажет! Потому что я не умею молчать никогда. Всегда скажу своё слово, вот так, и извольте выслушать!..
Конечно, Славику хорошо, у него безразмерный словарный запас. Он, наверное, всю большую советскую энциклопедию ещё в детстве прочитал, умный. Слов у него много, и все острые, режут, как бритвой, по живому, в землю втаптывают... Просто распластанная лежала от него. А всё равно не втоптал! Выжила... А когда мне было читать?.. Сплошные уроки, уроки, фуэте-батманы, и вечный страх. Как лошадь на арене в страхе за неправильный порыв, движение, бежим и бежим, быстрей, ещё быстрее, теперь в табуне, ногу выше, спина прямая, спину извольте держать! А спина сломана...
Ну, позже, конечно, сломана, не с десяти же лет. Просто жизнь без детства и страх в костях. До того страх, что когда умерла мама и директор училища вызвал меня в кабинет, а мне одиннадцать лет, прямая испуганная спина, а я ничего ещё не знала, что у меня мама умерла... Шла по лестнице, и ноги ватные, шла и дрожала: выгонят, отчислят, не так ногу поставила, не держала спину, перепутала позицию на уроке... И когда вошла, и он подошёл, и незлым сочувственным голосом сказал, что у меня умерла мама, и я должна ехать домой... я заплакала! Они-то все думали, что от горя, а я ведь заплакала от облегчения, что нет, не гонят, а наоборот, жалеют... Понимаешь, какая я? Страх – самое страшное чувство, до сих пор стыжусь, какая подлая... Мама умерла, а я...
Мама молодая была, сорок семь лет, от рака умерла, и брат от рака умер, и я так умру, я знаю... Теперь моя очередь, осталась я одна в семье, нам не перейти за черту сорокасемилетия, мы умираем. Мне осталось четыре года, Габи, и мне до сих пор каждое мгновение стыдно, как я тогда обрадовалась в кабинете директора... Я маму любила. И горевала очень. Но не плакала. Брат сказал: «Нельзя это, Зинуш... Не огорчай маму... Слёзы – в подушку!» И с тех пор я не плачу, разве что от ласки солнечного луча… Не плачу, потому что верю, что всё не напрасно, всё не случайно, всё зачем-то даётся. И эта жизнь, и эта смерть, и страх быть выброшенной из училища, из театра, из балета, из жизни... Спасибо, Галя похвалила, а то я сейчас замирала бы от отчаяния, что мы не понравились... Я стала такая неуверенная, что больше не позовут, не пригласят... Но мама на тебя зла! Очень зла! Ты у меня ещё получишь сегодня! И не надо скулить!.. Подумаешь, поругалась немного. Так за дело же!
Как Славик на меня ругался! Какие слова находил обидные и острые ножевые! А я не скулила, не плакала! Говорил, что у меня неразвитость души, что я тупое быдло. Славик вообще запрещал мне разговаривать! У него руки дрожали, когда я рот открывала, чтобы сказать. И страшно кричал! Как вчерашний медведь на нас!
А я считаю, люди должны разговаривать. Это душевный хлеб. И сам насытишься, и другим подашь... (Поднимается, с трудом передвигается.) Ты, конечно, многотерпеливая умница, но пора и покормить. Хотя ты и виновата, да. Хочешь кушать? Хочет Габулечка, роднулечка моя, кушать... Смотри, вот твоё яйцо. Видишь, какое свеженькое. Беленькое! Как рождественский снежок на дворе! Как подвенечное платье! А внутри трепетное жёлтенькое сердечко, как у ромашки... (Включает кипятильник.) Через десять минут мама тебя покормит. Габи! Ждать! Десять минут! Ты что, не понимаешь – на все нужно время! На мысль, на чувство, на яйцо... Оно свариться должно, а мы пока полежим. Нам сегодня можно... Пойми, завтрак – это не просто так. Пока завтрак готовится, человек приводит себя в порядок, душу свою настраивает, охорашивается...
Я вообще думаю, Габи, что любовь – это когда люди хотят вместе завтракать, когда им это приятно. Понимаешь? Когда приятно вместе завтракать, тогда это любовь. И мне никто не говорил, я сама догадалась, что вот когда так, то это оно самое и есть. Не ночь вместе, не страсти в клочья, не слова, а именно проснуться утром и хотеть вместе позавтракать... Вот это мгновение всё определяет, вот именно тогда все становится ясно, Габуля. И чтоб непременно скатерть, и красиво расставить приборы, и нож, и вилка зубцами вниз, и подставка для яиц, не для праздников и гостей, а на каждый Божий день... И крепкий свежий чай со сгущёнкой, и чашки с блюдцами, и тихий покой от того, что вот мы сидим и завтракаем вместе, и нам хорошо от этого, и ничего не нужно, и спина не болит, и не надо напрягаться и придумывать, что бы такое произнести, чтоб не показаться ни навязчивой, ни глупой...
Что? Ты спрашиваешь, было ли у меня так? Нет, Габи, со мной так не было. Откуда я знаю, что так должно быть? Ну как же непонятно: если людям приятно вместе завтракать, это и есть любовь! (Кричит.) Когда приятно! Вместе! Завтракать!.. А если не любят, то избегают! Торопятся уйти по срочным неотложным делам!.. Да не пугайся ты, я не кричу на тебя! Я просто кричу, чтоб быть услышанной! И меня удивляет и потрясает, что ты не понимаешь таких очевидных, таких прозрачных вещей! Обыкновенных и ясных! Что любовь – это хотеть завтракать вместе!
Ох, прости. Не дрожи так, не надо. Прости маму. Нервы так и горят день за днем. Мама нервная сделалась, после этого вчерашнего шока... Но мы с тобой умеем зализывать раны, да? Зацеловывать наши раны... Вот, смотри, я встаю! И иду... Не могу разогнуться... Но иду. Потому что яичко наше сварилось, наконец, не простое, золотое, и мы не будем ссориться, а будем завтракать... Терпение, Габи. Сейчас будет настоящий пир! Я очищу его, мелко порублю... Я выносливая... Когда не смогла больше классику, ушла в мюзик-холл, в кордебалет... Пусть не в первом ряду, но смогла ведь. Конкурс выдержала, меня взяли. Я талантливая была... (Чистит яйцо, рубит.)
Нет, девочка, не готово. Яичко горячее, и надо потерпеть, подождать. Всегда нужно терпеть и ждать. Даже если знаешь, что это вот яйцо, этот мир, эта жизнь с блёстками – всё для тебя приготовлено, только приди и возьми, они твои по праву... А какое право? И кто нас обнадежил, что всё это предназначено нам? Что всё это для нас? Если ты зачем-то пришёл в мир, значит, всё тебе обязаны подать на блюдечке? И ждёшь, ждёшь в своём праве, а не подают и не подают!.. Мне не подали, Габуля. А я зато тебе подам. Левой рукой, потому что правая сломана и болит... Кормилица моя, радость моя. Мы с тобой великие труженицы. Мама вчера тебя чуть не потеряла и очень испугалась. А теперь подаю тебе, стою, будто перед зрителями в поясном поклоне, и они аплодируют, а мама улыбается и кланяется, и море цветов, и блюдце с лакомствами для тебя... Такие вот мне снятся сны... А тебе снятся сны, девочка? Радость моя, Габулечка! Что я без тебя? Мама не может одна, мама всю жизнь хотела дом и семью, всю жизнь хотела спать и видеть сны, как Спящая Красавица... Что тебе снится, Габи, когда ты спишь? Самое правильное и надёжное в жизни – спать. Потом разгадывать сны. Может, тебе снится королевский пудель соседский? Принц?
Как-то так заведено, понимаешь, что в молодости танцуешь классику и ждёшь принца. Королевского пуделя. Который сладко поцелует тебя, и ты проснёшься, оживлённая поцелуем тем, на всю оставшуюся жизнь вдвоём... Так заведено, что вначале принц, потом дом, чтоб вместе... Без принца дома не выстроишь...
Принц не пришёл, а появился зато Васечка-муж на десять лет... Я тогда уже в мюзик-холле работала, блондинкой. Мы там все блондинки, во втором ряду, по контракту, каждый день голову мыла, нам положено выглядеть!.. Всё, остыло яичко. Можешь завтракать, девочка. Ешь! Ты у меня благодарная девочка, умная девочка... Нет, это всё тебе, мама не будет, мама не хочет, у мамы гипс, мама даже кофе не хочет, не хочет ничего... Это нервы после вчера... И мне даже полезно не поесть – надо же форму держать. Конечно, я вся исхудала... Галя сказала, что я в этом костюмчике, в юбочке этой короткой – вылитая Шапокляк... Я обиделась, когда она это сказала. Вначале. Шапокляк! Кляк!.. Когда не можешь понять, всегда обижаешься. А теперь вижу: ноги худые, колени выпирают, как у подростка, ключицы торчат, и ещё эта шляпка...
Делали мы с тобой корону, а вышла шляпка-шапокляпка... Из-за шляпки такое сходство. Действительно, похожа на старуху, правда? Ты ешь, ешь... И ничего обидного. Особенно если посмотреть на нас глазами Гали. Она ж вон какая могучая. Как гора. С медведями работает, ей силы нужны. Она просто обречена быть горой необъятной, иначе как с медведем справиться? Зато Галя ничего не боится! А я была красавица – стала Шапокляк... Но жалеть нельзя ни о чём. Значит, так должно быть. И тем более обижаться... Васечка был муж десять лет, я за ним ухаживала, свитера вязала между репетициями и на гастролях. Десять лет – десять свитеров. Длинных, тягучих. Как слёзы ручьем. Только Васечке этого было не нужно. Я не знаю, в чём он нуждался. Но дать ему, чего он хотел, не могла. Потому что если в тебе этого нет, ты же не можешь этим поделиться, правда?..
Позавтракала? Вкусно? Ещё хочешь? Мама понимает, но больше ничего нет, кроме костяной руки и ноги... И ведь он бил меня, Габи, да. Бил! И, конечно же, я не хотела с ним завтракать, не хотела спать, ничего не хотела. Я его кормила и боялась. А он бил по лицу. Вот ты обижаешься на маму, когда мама ругается? Хвост поджимаешь? А мама боялась и была битая вся, и ушла поэтому в варьете, там проще с внешностью, хотя тоже нельзя с синяками... Но я его не бросала, Васечку. Нет. Возвращалась поздней ночью. А он меня ждал. Не встречал у метро, хотя страшно одной по тёмным улицам ночью... Это с тобой мне не страшно, а тогда одна, юная, во тьме. А он сидит и ждёт меня дома, всюду свет, лампы горят, телевизор орёт о чём-то главном... Ты считаешь, это хорошо?
Из тьмы в свет, и муж ждёт. Ох, Габи! Когда я приходила, он меня всю... обнюхивал, да!.. Вот как ты... Спрашиваешь – зачем? А вот представь себе! Всю! Меня! Обнюхивал!.. Он ревновал меня, Васечка, не верил мне, считал, что если я работаю в варьете... А нам, между прочим, запрещено подсаживаться к публике, мы только на сцене люди, это всем известно! А после спектакля надо же домой, пока метро, успеть, промчаться по тёмной улице, войти в ночной зловещий подъезд, нажать кнопку лифта – и всё это на одном дыхании...
И вот я летела домой... Летела, Габи! Сейчас у меня костяная неподвижная нога, а тогда себя не помнила – домой, домой, к свету, к теплу, к живому существу, – а он не понимал, как мне никто не нужен кроме тёплого дома и как я боюсь его подозрительных глаз и его рук, которые бьют меня по лицу... Шла домой заранее виноватая, замороженная, зажатая! Виноватая даже в том, что не я его, а он ждёт меня с работы! Перед телевизором! А он кричал, что я холодная, как лёд, как Спящая Красавица, что в моей дурацкой голове сплошные кавалеры-любовники, что я ему противна, омерзительна, потому что приношу в дом чужие запахи!.. Ну что ты обнюхиваешь маму, Габи? Ты ведь не сомневаешься во мне, нет?..
С тобой я открыта, а с ним нет, с ним я боялась сказать. А потом полгода сидела с радикулитом, работать не могла, кормить не могла. И тогда он встал и ушёл. К другим, неизломанным. А зато у него теперь дочь. Он ведь хотел детей, а у меня не было. Бог не послал. В чём-то я провинилась, наверное. Или потому, что умру, как мои мама и брат, рано... А может, потому что некрещёная? Сейчас все крестятся. А мне никак не дойти до храма... Костяная нога, куда ты идёшь?.. Я иду к дивану! А куда идти?
Ты меня не жалей. Мне и самой не очень чтобы и жалко. Потому что синяки быстро заживают и забываются, и существует французский крем утоляющий... А зато больше меня никто не бил. Никто! Славик три года меня пальцем не тронул. Но зато не разрешал мне разговаривать, Славик. Он просто слышать не мог, как я говорю, речь мою. Сразу кричал: «Дура! Замолчи!» Страшно так кричал: «Замолчи!!!» Ну, вот как я иногда на тебя кричу, ты же пугаешься? Обижаешься?.. И я вздрагивала, теряла мысль, путалась, не могла объяснить... Он кричал, а я продолжала говорить, хотя не умела выразить! Потому что люди должны говорить, должны объяснять, иначе как понять друг друга? И я должна была объяснить, иначе лопнуть можно и задохнуться! Вот ты же со мной разговариваешь, да? Слушаешь меня? Ну-ка, скажи, ты всё поняла?
Габи лает.
Вот. Видишь, я тебя не перебивала! И ты меня не перебиваешь. А Славик, наконец, ушёл, но оставил мне страх в наследство. Славиково наследство – рефлекс страха, что заткнут рот! Не дадут сказать! Перебьют! Не дослушают!.. А это очень важно, Габи, когда тебя слушают. Ах, это Славиково наследство в крови! Я вот до сих пор начинаю говорить и сама же себя сокращаю, одёргиваю, ты заметила? Ты заметила, что я сразу всё хочу высказать, и тороплюсь успеть, и сама себя перебиваю, одергиваю, перескакиваю – и в итоге никто ничего не понимает, что же я хочу сказать! Меня никто, никто не понимает, Габуля! Славиково наследство оказалось пострашней синяков на лице...
Пауза.
Славика я тоже кормила. И теперь знаю, что именно потому, что испуганно себя перебивала и захлёбывалась словами, Славик устал со мной. Устал меня понимать. Он просто уже совсем не мог меня выдержать последний год. Надрывался. И он прав. Я теперь знаю, потому что если ты сама всё время себя перебиваешь и боишься, никто ведь не поймет, не услышит, не захочет... И тут я как раз руку сломала, упала неосторожно и сломала, хрупкие кости, каких-то жизненных витаминов во мне нет... Нет, это сейчас я правую, а тогда левую, но это неважно, а важно то, что дома сидела на больничном три недели. И тогда-то и довела до смертельной усталости Славика своими разговорами, попытками объяснить, достичь понимания. И Славик встал и ушёл. Понимаешь. Габи, соколы всегда от нас улетают. Славик был настоящий сокол. Настоящий! И улетел, об меня изранившись...
Звонок в дверь. Габи лает.
Тихо! Нас нет дома! Мы спим, Габи. Мы уснули навек... Это Серёжа опять, я знаю, он всегда приходит на следующий день после нашего с тобой концерта... И сегодня именно такой день, правда? Следующий день после концерта. Но мы не можем ему открыть. Мы не можем открыться Серёже, какие мы отработанные, какие мы усталые. Какие мы в гипсе...
Серёжа приходит из другой жизни, и ему наша с тобой жизнь кажется в короне и блёстках, в сиянии, как праздник, как Новый год и загадочная, сказочная ёлка. И ему нравится побыть с нами и прикоснуться к празднику... И мы перед ним притворяемся, будто и впрямь живём в сиянии и блеске. И ему хорошо, и нам, и никто не в обиде. Пусть отдыхает, нам не жалко...
Но сегодня нельзя. Нельзя открыть дверь Серёже. Потому что нет праздника. Мы без грима. Мы в гипсе. У нас нет воли к жизни. Нам хочется спать...
Включает магнитофон и начинает неуверенно, потом всё свободнее, танцевать. Габи, глядя на Зину, начинает работать, как на сцене.
Пусть себе ходит и смотрит с восхищением, не жалко... Умница, так! Оф! Ещё разок!.. Мы готовим обед, а Серёжа приходит и съедает. И уходит в свою будничную, привычную жизнь. А мы остаёмся блистать здесь. Вот так! Теперь поворот!.. Ещё!.. Всё правильно. У всех семья. И семью надо беречь, у Серёжи дочь в английской школе и нужны деньги на учёбу... Молодец!.. Серёжа позволяет нам разговаривать... Вокруг левой ноги поворот, Габи! Сюда!.. Я не знаю, вслушивается ли он в то, что я хочу ему рассказать? Понимает ли? Может, он просто съедает свой обед и уходит, меня не слыша? В свою другую жизнь? Может, так и нужно? Потому что если стол накрыт, еда приготовлена – её нужно съесть, правда? Поблагодарить хозяйку за праздник и уйти... Принеси колечко, девочка... Так! Теперь музыку слушай... Меня... Ап! Давай, девочка! (Габи прыгает через кольцо.) Мама поворот – Габи поворот... Умница! А! Видишь! Получается! Миленький номерочек, новый номерочек! Сейчас закончим репетицию и позвоним Гале, чтобы включила нас завтра в программу. Мы можем! Мы будем работать, Габуля! И будем называться «Дама – костяная рука, Дама – костяная нога... Костяная дама с собачкой» Вот так! Вот так! Оф, Габи!
Конец
Январь 1997г.
От редакционной коллегии. 3 ноября 2007г. опубликованная выше пьеса Валентины Кизило «Медной горы хозяйка» была передана в записи по радио «Россия» в Санкт-Петербурге, а напечатанная в предыдущем номере «Голосов» пьеса этого же автора «Люся, или путешествие из Москвы в Петербург и обратно», недавно была включена в Лонг-лист премии «Действующие лица». Поздравляем!
|
|