|
На правах рекламы: • Самые интересные и необычные авторские туры traveler.market. |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск восьмой
Памятки истории
Желание нравиться своему веку часто бывает поводом к тому, чтобы не нравиться потомству.
Пьер Мариво
Михаил Шмулёв
БАЛХАШ
(Из книги «Эпистолы в прошлое и настоящее»)
Мой двоюродный брат Василий Иванович
проживал где-то около станции Лепсы, он работал в подхозе от Балхашского
завода. В местном совете объяснили, что это на берегу озера Балхаш в
Я отправился в путь, не думая, каким
он станет для меня тяжким. У меня была обувь, но всё равно шагал я босиком.
Если бы дорога шла в наших краях, где селения через каждые десять километров,
то проблем бы не было – сегодня или завтра, через день или два, а, может, и
три, я бы легко преодолел эту дистанцию. Но на моём новом пути не оказалось ни
одного села, посёлка или аула.
Безрассудства в то время у меня было
больше, чем нужно. Казахстан – почти пустыня. Днём жара невыносимая, а ночью
прохладно. Сколько километров прошагал – не знаю, но к вечеру меня догнала
подвода, как раз направляющаяся к подхозу. Возница предложил:
– Садись да рассказывай, куда это ты
идёшь?
Очевидно, подумал – паренёк по
незнанию, а, может, по слабости ума собрался в такой путь. Всего-то я отмахал
километров 20, а впереди ещё 40, как быть с ночёвкой? Что бы я делал один в
поле? А волки! Безумный, не иначе...
Вскоре мы свернули с дороги и
остановились на ночёвку в пустующем домике, специально построенном на средине
пути для проезжающих. Где-то недалеко выли волки. Мне приходилось раньше
слушать волчий вой, но такого ещё – ни разу. Это какая-то дикая симфония.
Голоса были разные – выла целая стая. Лошади в загоне пугливо жались к домику,
надеясь на защиту людей. Слава Богу – волки находились на другом берегу Лепсы.
– Что было бы с тобой, окажись ты
один в поле? Они бы загрызли, растерзали бы тебя, – обратился ко мне мой
спаситель.
На следующий день вечером мы
подъехали к подсобному хозяйству. Тут выращивали овощи, а затем отправляли их
баржами на стройку в посёлок Балхаш.
Дядя Николай – так звали возчика –
сдал меня моему брату. Оказалось, они знали друг друга – он работал продавцом в
магазинчике, торгующем продуктами.
Василий Иванович, конечно, страшно
удивился, увидев меня, да ещё в таком виде. Грязный, немытый, в обносках, худой
и сильно выросший за два года – с того времени, когда он меня видел последний
раз. Сразу же дал конфет, печенья и отправил к себе домой. В обеденный перерыв
всё подробно расспросил и тут же принял решение: вечером отходит очередная
баржа с овощами в Балхаш, и он договорится с водоливом (так называли на баржах
капитана), чтобы взял меня с собой.
Я пробыл у брата несколько часов. И
сразу понял, что для жены Василия Ивановича, Марии, я был нежелательным гостем.
Она боялась нахлебников. У них когда-то жила моя сестра Лиза, а потом уехала в
Балхаш с партией коров. Лиза работала дояркой. Получалось, что освободились от
одной обузы – свалилась новая. Так, видимо, думала Мария.
Василий Иванович снарядил меня
кой-какой одеждой и продуктами, и положил в карман 17 рублей. Другой брат отца,
Алексей, проводил меня до баржи, попрощался, поручив попечение надо мной
капитану.
На барже я познакомился с
двенадцатилетней девочкой, которая отправлялась к своей сестре в Балхаш.
Отплытие состоялось ранним утром.
Маленький, пыхтящий катерок вывел огромную баржу, полностью нагруженную свежими
овощами, на простор озера. И мы поплыли.
Из моего нерадостного детства это
плавание было самым ярким, светлым воспоминанием. Море – а размеры озера
позволяли называть его морем, оно представлялось таковым особенно для меня,
ранее плававшего только по книжным морям и океанам – было тихим, спокойным
почти на всём пути. Лишь под конец путешествия нас захватил шторм. А так
плавание было счастливым и радостным. Нас кормили из общего котла. Кок (повар)
готовил такие обеды, которые я никогда ещё не пробовал. Особенно понравился
борщ – такой, что его вкус запомнился на всю жизнь. Свежие овощи, молодая
баранина, атмосфера доброжелательности делали своё доброе дело. Я охотно
рассказывал о своих приключениях, и они казались яркими, живописными. Это
сейчас всё потускнело, забылось, а тогда всё виделось, как на картине.
С девочкой я очень подружился, и мы
даже условились в Балхаше встретиться. И действительно встретились – через
четыре года. Но, увы, тёплой и доброй доверительности уже не было. Ей
исполнилось 16, а мне 18, и я собирался служить в армии. Но и эта случайная
дружба стала одним из самых светлых эпизодов моей юности...
Когда пристали к причалу, я,
поблагодарив всех и попрощавшись, отправился в посёлок Коунрад, где жила
сестра. К тому времени она вышла замуж за хорошего человека – Геннадия.
Восемнадцать километров были для меня
пустейшим делом – и вот я в семье моей сестры. Понятное дело, были слёзы, охи и
ахи. Как же это я сумел преодолеть такое пространство с одним рублём в картузе?
Геннадий Терентьевич принял меня хорошо. Он работал на руднике десятником и
зарабатывал неплохо. У них родился сын – Михаил.
Геннадий был в отпуске, и через
день-другой решил, что поедет на родину – в Сибирь (тогда наши места назывались
Западной Сибирью) и там всё расскажет про меня. Ведь никто из домашних и
односельчан не знал, куда я исчез. Хотя, конечно, догадывались, что я укатил в
Казахстан, где развернулись большие стройки. Многие уезжали, убегали из
«колхозного рая» туда на заработки – навсегда и без всякого сожаления.
Я написал домой письмо, в котором всё
объяснил и обещал никогда не забывать своих родных. Дома оставались мать и два
брата – Григорий и Александр.
Таким образом, мой очередной «причал»
оказался далёким от Сибири, манил к новым берегам и иной жизни.
В те годы подростки моего возраста
работали и учились в школах, иногда в вечерних. Мне надо было закончить
семилетку, поэтому я записался в вечернюю школу – в соседний посёлок за четыре
километра. Одновременно поступил учеником в маркшейдерское бюро, с обязанностью
носить треногу, нивелир и другие геодезические приборы.
Конечно, маркшейдером я не стал, не
стал и чертёжником – почерк у меня никудышний, таким, между прочим, он и
остался на всю жизнь. Говорят, есть графологи, определяющие судьбу человека по
его почерку. Может, это и так. Почерк у меня – изломанный, не аккуратный,
небрежный. Такова и судьба моя – изломанная: подъёмы и спады, виражи и
закрутки, сжатие до упора, как у стальной пружины, и мгновенная «отдача»,
возвращение на исходные рубежи.
Прошёл год спокойной жизни, а потом
мой зять Геннадий Терентьевич решил сменить место работы и переехать на другой
рудник, где, как говорили, заработки побольше – около города Талды-Курган, в
Текели. Это очень далеко от Балхаша. И всё оказалось наоборот. Низкие
заработки, неустроенное жильё, отсутствие элементарных удобств. Но главное,
начались проблемы – я постоянно чувствовал себя нахлебником! А у меня в
характере – желание быть самостоятельным и независимым. Плюс тяга к перемене. Я
заявил сестре, что уезжаю от них в Алма-Ату, где можно одновременно работать и
учиться, причём старался быть очень деликатным.
Сестра отговаривала меня, со слезами,
убеждая, что в делах семейных, каких-то разногласиях не я причина. Но что делать,
я принял решение и упорствовал в желании уехать. В общем, она проводила меня, и
это был очередной побег в неизвестность.
И снова шпалы, колея железной дороги,
тормозные площадки, базары и толчея людская.
Должен сказать, я никогда не был
грешен в чём-то большом. Бог свидетель, я не крал кошельки, никогда не лазал по
карманам. Одно дело – булка хлеба, кусок колбасы, арбуз или огурцы и совсем
другое – кошелёк, деньги. Да, я просто был «колхозником», не умеющим ничего из
воровского – того, чем обычно занимается мелкая шпана.
Мне уже исполнилось 15 лет, и я был
крепким, нормально одетым парнем, внушающим доверие у работяг…
Алма-Ата…
По утрам у колхозного базара
скапливались подводы с овощами и прочими товарами. Их нужно разгрузить и
перенести к прилавкам, тут всегда находилась работа. Плата – всякая снедь, а то
и небольшие деньги, которых хватало, чтобы хорошо пообедать.
Ночевал в парке, в пустующих киосках,
а то и в сараях, если они были вне хозяйского глаза. Старался не попадаться в
поле зрения милиции, работу искал по объявлениям. Раза два нанимался за
мизерную мзду в сад – копать, полоть, убирать мусор.
Так прошло месяца два. Хорошей работы
с общежитием, постелью и перспективой учёбы всё не попадалось. И такая жизнь,
после побывки в семье сестры, меня уже не могла устраивать. Появилась мысль – а
почему бы не вернуться в Балхаш? На тамошних стройках существовали общежития и
спрос на любую работу был всегда.
Задумано – сделано. Проблем с
передвижением по железной дороге не было. Всё те же площадки, товарняки и станции.
На пристани Бурлю-Тюбе я смело подошёл к капитану, рассказал придуманную
историю и попросил за любую работу на пароходе перевезти меня в Балхаш. Капитан
кивнул головой и предложил подгребать лопатой уголь поближе к кочегару, который
бросал его в топку. Кормёжка – за счёт пароходной кухни. На пароходе «Фомин» я
доплыл до пристани, называемой бухтой Бертыс.
Разыскал сестру. Они уже вернулись в
Балхаш. Зять работал на строительстве обогатительной фабрики и получил комнату
в бараке. Приняли меня без нареканий и упрёков. Однако я заявил, что буду жить
отдельно. Так и получилось. Я устроился учеником газорезчика и поселился в
общежитии. Плата, конечно, маленькая, ученическая, но и то хорошо.
Что представлял из себя, вначале
посёлок, а затем – город Балхаш? Бараки, бараки – ни одного дома. Даже
поселковый совет – средоточие советской власти – тоже в бараке. Они были
семейные и холостяцкие, с одной кухонькой, похожей на тамбур, в которой
размещалась уборщица со своим небогатым инвентарём. Койки впритык друг к другу,
с небольшим проходом между ними. На стенах – тарелки (радио) и непременные
плакаты, типа: «Выполним – перевыполним…», «Добьёмся…», «Будем бдительными…»,
«Ответим…»
Посёлки назывались: Социалистический,
Метро, Аварийный и Новый город. Социалистический – сотни две бараков, несколько
общественных уборных, кубовых и барачного типа дом культуры, один на все
посёлки. И нигде ни одного деревца, никакой зелени. Бараки и песок.
Удивительное дело! Название
Социалистический ни у кого не вызывало возражения. А надо бы спросить, если он
называется «социалистический», то зачем менять капитализм на социализм? Неужели
и там, впереди, в социалистическом «раю» будут такие же бараки? К чему тогда
революция, гражданская война, миллионы погибших, репрессированных? Правда,
потом, через несколько лет, нашлась-таки умная голова из первых секретарей,
которая определила такое название как профанацию, опошление социдеи, посёлок
переименовали в Набережный.
А Новый город! Построили несколько
четырёхэтажных домов и сразу же – Новый Город!
Посёлок Метро – это сотня бараков,
обнесённых тремя рядами колючей проволоки, с вышками по углам, лаем собак и
криками конвойных. Там находилась колония заключённых, одно из многочисленных
отделений Карагандинских лагерей – Карлага. Карлаг располагался на территории
нескольких областей, охватывая огромную площадь. Одно время я жил рядом и видел
утром и вечером разводы заключённых, подконвойных. Было много зеков, работавших
в цехах наравне с вольнонаёмными. Они имели право на свободное передвижение, но
приходили и уходили только в общей колонне, работали без всякой оплаты, за
скудную лагерную кормёжку. Тогда я не думал – не гадал, что через десять лет и
сам попаду в такой лагерь, только сельскохозяйственный, но с теми же порядками
и в том же качестве – зек. Воистину, справедливо изречение: «От сумы и от
тюрьмы не зарекайся».
На строительстве Нового города
работали вольные и заключённые. С начала так называемого «стахановского
движения» на кладке домов ставились рекорды: кто больше уложит кирпичей. Работы
не прекращались и в сильные морозы, а с наступлением весны произошёл конфуз:
четырёхэтажный дом, ещё не подведённый под крышу – рухнул. Да и как ему не
разрушиться, если работали зимой на замерзающем растворе и в немыслимых темпах,
на быстроту кладки, на рекорд. Ясное дело, всё свалили на вредительство, врагов
народа, инженеров многих пересадили, а заключённым дали по второму сроку.
Жизнь в бараках была однообразной,
расцвеченной лишь пьянками и драками. Выходные – дни сплошной пьянки. Мало кто
мог удержаться от всеобщего стремления «повеселиться». Годы жизни в таком
бараке становились опасными – как бы не спиться. Я это понимал, но как можно
воздержаться от «рабочего содружества», стать белой вороной?
Сестра и зять Геннадий предложили
переселиться к ним. Они получили комнату в единственном двухэтажном доме возле
лагеря заключённых и я, недолго думая, согласился. К тому времени я работал уже
самостоятельно и получал зарплату большую, чем раньше. Комната, примерно
Тогда в моде были рабфаки, то есть
вечерние или заочные школы, так называемые рабочие факультеты. Рабфак я
закончил с горем пополам, ради «корочек». И поэтому всю жизнь чувствовал
ущербность в образовании, которую старался компенсировать большой, огромной
начитанностью. Читал запоем всё, что попадалось под руку, это была одержимость.
Раскрою иногда книгу в 11 часов вечера и заканчиваю чтение в 6 утра. А через
час нужно собираться на работу. В библиотеке центрального рабочего клуба я
перечитал всё, что там было. И меня знали, как самого прилежного читателя, даже
однажды на каком-то семинаре привели в пример.
То, что чтение не всегда приносит
пользу, я определил намного позднее. Пустая, никчёмная книжка прочитана, но
толку от неё – никакого. Первое поколение писателей соцреализма, вроде
Панферова, Гладкова, Мариэтты Шагинян, поэтов Маяковского, Безыменского,
Долматовского, Демьяна Бедного и им подобных больше всего повинно в засорении
молодых голов. Сегодня я смог бы их читать только по приговору суда. А о
сочинениях Ленина, Маркса и Энгельса и говорить нечего; в интерпретации
советских идеологов ничего, кроме вреда, они не приносили.
Я убеждён: самообразованием можно
добиться очень многого. Но если наставник агрессивно гнёт в свою сторону –
религиозную или идеологическую – то молодому, незрелому уму трудно устоять,
сознание часто начинает делать виражи в нежелательном направлении к абсурдному,
нелепому, неразумному. Так появляются камикадзе, фанатики,
коммунисты-догматики…
Кто-то из поэтов сказал: «сороковые –
роковые» или «сороковые – штормовые». Я бы назвал их тревожными. Но какими были
тридцатые? Наверное, «тридцатые – проклятые». Голод – да такой, что умирали
миллионами… Сплошная коллективизация, раскулачивание, массовые репрессии,
«присоединение» Западной Украины, Белоруссии, Прибалтики... Кровавая полоса
прошла и на Балхаше. Советская власть, нет, какая там советская –
коммунистическая, сталинская власть – огнём и мечом выжигала всё вокруг, всего
опасаясь, всего остерегаясь, всюду находя врагов своих. Везде призывали к
бдительности, к беспощадной борьбе с классовым врагом, причём «врагов» находили
и внутри самой партии. А как было? Проголосовал против какой-нибудь резолюции
на съезде, и всё – попал в списки «несогласных», а потом и в списки «врагов».
За эти кровавые годы в Балхаше
верхушка власти менялась несколько раз. Первейший лозунг тех лет: «Дадим стране
медь в сжатые сроки». Но назначенные даты проходили, а меди всё не было и не
было. И тогда начинались поиски виновных.
Помню, чтобы ускорить получение первой меди, предлагался «ускоренный цикл» – брать руду только из богатых пластов, бедную же оставлять в завалах; трубы заводские строить не все, а лишь основные; теплоэлектростанцию пока не строить, можно обойтись ВЭС, то есть временной. А потом, когда начались процессы так называемых «троцкистов-бухаринцев», эти «времянки» новоявленным «врагам народа» в вину и поставили. «Малотрубная» идея приравнивалась к попыткам отравить население города дымом, газом, а ускорение пуска завода – как сознательное расходование денежных средств на временные сооружения, которые потом всё равно нужно менять на постоянные.
Страна жила под лозунгом: «Догнать и перегнать». Сталин призывал: «За 10-15 лет надо догнать передовые капиталистические страны, иначе нас сомнут». Отсюда рабфак – вместо высшего образования, а вместо «городов-садов» – города-бараки…
Продолжение следует…
|
|