| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск восьмой
Литературный фестиваль в Коктебеле
Писатель талантлив, если он умеет представить новое привычным, а привычное – новым.
Сэмюэл Джонсон
Мария Скрягина
ТАЙНА СПЯЩЕЙ ЦАРЕВНЫ
Скрягина Мария Александровна (Омск – Москва) – победитель шестого международного литературного волошинского конкурса в номинации «Я не просил иной судьбы у неба…» (проза). Родилась в 1977 году в г. Омске. Закончила факультет «Теологии и мировых культур» ОмГУ, училась и работала в сфере информационной и просветительской деятельности в Москве, Минске, Омске, Нюрнберге. Публиковалась в литературных журналах «Пилигрим», «Литературный Омск», «Коростель», «Евроклуб», «Крещатик», «Подъём», «День и Ночь». Автор сборника рассказов, удостоенного в 2005 году поощрительной премии на омском конкурсе имени Ф.М. Достоевского. Рассказ «Тайга» в 2005 году занял первое место на конкурсе Союза писателей России «Русская тема». Как критик сотрудничает с интернет-журналом «Органон», является автором интернет-рассылки «Рецензии на самые интересные книги».
Туманы, туманы, волглые травы… Их вкус она знала с детства, может, с самого рождения, вкус горьковатый, немного тревожный, осенний. Скотоводы нашли её тогда в траве. Маленький свёрток, укутанный в мех, неизвестно, сколько пролежавший на холодной земле. Травы и небо – огромное, глазастое, дрожащее, так и остались её жизнью, её настоящею жизнью.
Девочку
обнаружили на рассвете, и маленькое лицо было в каплях от тумана. Лошадь с
наездником, шедшая ровным шагом, уткнулась тёплым влажноватым носом во что-то
беззвучное, но живое. Лошадиный запах она тоже запомнит на всю жизнь. Запах
добрый и беззлобный. Лошадь облизала ей лицо, странное лицо – белое, с
нездешними чертами, заржала призывно, словно нашла жеребёнка. Наездник
спустился, взглянул – белолицый человечек с раскрытыми синими глазами.
Удивился. Брёл сквозь утреннюю пелену и наткнулся на ребёнка. Чужого, ребёнка
чужаков, это он сразу увидел, почуял. Но комочек беззащитный взял.
Тогда
же, на рассвете, в их дом пришла старуха-шаманка. Развернула свёрток, долго
рассматривала девочку, потом велела всем выйти и они сквозь шкуры слышали её
бормотание, причудливые звуки и пение. Шаманка сказала, что ребёнок – дар
духов, велела его беречь, потом усмехнулась сама себе: «Хотя, если до сих пор
не пропала, то и потом выживет». «Только знайте, это не ваш ребёнок. Это
ребенок духов», – повторила она строго, оставила на шее у девочки амулет из
бусин и ушла.
Приёмная
мать сначала боялась, что девочка немая, она не плакала, не издавала звуков,
лежала, вытаращив синие глаза. Потом захныкала, смешно, недовольно, и Кыдым
поспешила согреть молока, чтобы накормить ребёнка. Младший сын, едва
научившийся ходить, уцепился за её юбку. Старший смотрел со стороны, не совсем
понимая, что происходит, пока Кертек, положив руку ему на плечо, не сказал:
«Чего боишься? Это твоя сестра».
Девочка оказалась слабенькой, и
Кыдым старательно выхаживала её. Ничем она не отличалась от её собственных
детей, разве что белой кожей да синими глазами, также тянула к ней ручки, также
любила спать, уткнувшись матери в плечо, также забавно что-то бормотала
по-детски, также училась ходить. Шли дни, и Кыдым уже казалось, что это её
настоящая дочь, что не было никакого свёртка в тумане, что просто пришёл день,
и девочка родилась. «Как назовём её, Кертек?» «Назовем Алай».
Была осень. Алай жила с
пастухами уже восемь лет. Кертек и Кыдым были людьми тихими, добрыми, много
трудились. Отец мастерил ей игрушки, сочинял сказки, вместе они возились с
лошадьми. Почему он так любил эту синеглазую девочку, Кертек не знал. Он до сих
пор помнил то странное, смешанное чувство умиления, обретения и непонимания,
когда нашел её в траве. Что это было? Знак свыше, подарок богов, знак ему
оттуда, с небесных пастбищ, может, от сестры, маленькой девочкой упавшей с
обрыва, может, от матери, умершей при родах? Дар этих смертей, так поразивших
его в детстве. Всё бродил он, всё сидел у ночных поднебесных костров, всё
надеялся, что родные отзовутся с неба, дадут знак, не оставят его. Но время
шло, шла его жизнь, неспешная, неторопливая, однообразная, приходили и уходили
лошади, появилась молчаливая Кыдым, родившая ему двоих сыновей. Росли дети,
приходили и уходили лошади, зажигались и гасли костры, а Кертек ждал чего-то,
грызя соломинки и поглядывая наверх, пока однажды не нашёл Алай у себя под
ногами.
Он был уверен, что это ответ на
его ожидания, пускай странный, но знак. Он часто разглядывал её, наблюдал,
замечал всё необычное, думал, чем порадовать. Алай была тёплой, радостной,
иногда уходила в себя, подолгу молчала, но заключалось в этой тишине такое
спокойствие, такая доброта, что даже молчать приятно было рядом с ней.
Кертек иногда брал её с собой
на пастбища, и Алай это нравилось больше всего. Травы, небо и лошади. Алай
могла обнять кобылу за ноги и стоять так долго-долго, словно слушая безмолвный
лошадиный рассказ. А лошадь уткнётся ей носом в голову и лишь прядёт ушами.
Отец только умилялся, не зря прозвал её Жеребёнком ещё с того дня, как услышал
удивлённое ржание во мгле.
Однажды на пастбище под утро,
сквозь сон Кертек услышал навязчивый повторяющийся звук, звук лошадиной
тревоги. Лошади боялись, и он даже знал, кого. Где-то поблизости бродил злой и
опасный зверь. Кертек огляделся, а дочери не было. Выскочил из шалаша и
отпрянул – Алай стояла рядом с волками, пятеро серых, ощерившихся морд, десять
внимательных рубиновых глаз. А она стояла и будто не пускала их, Кертек
бросился к ней, и в ту же секунду волки развернулись и ушли. И он даже не понял
– на самом ли деле это были звери или ему почудились их зловещие тени в
утреннем, сизом тумане.
Потом он вспоминал, как однажды
свежевал овцу, как, сосредоточившись на работе, не услышал шагов за спиной, не
заметил, как подошла Алай и стала смотреть на кровавое месиво у него под
руками, где шкуры, кишки, мясо, недавно ещё живое, тихое, смирное создание. Он
оглянулся, с ножом в испачканной кровью руке и увидел, что Алай рвёт. Сердце
улетело куда-то вниз, так нехорошо ему стало, что он, как разъярённый зверь
стал звать Кыдым и ругать её последними словами: «Ты что, спишь? Чем
занимаешься? А ну, забери ребёнка!» Быстрым шагом пришла испуганная жена, увела
Алай. Уже уходя, дочь обернулась, и в её глазах Кертек увидел неподдельный
ужас. Она была маленькая, пяти лет и он не смог ей ничего объяснить, даже не
знал, как.
А ещё она была с ним на своей
первой охоте. Этого ни он, ни она не забудут никогда.
Пронзённое стрелой, существо
трепыхалось от боли, билось, кричало всем своим нутром, молило о жизни,
задыхаясь, захлёбываясь кровью. Всё это вдруг навалилось на Алай, накатило
внезапно, словно она сама вылетела вместе со стрелой, разорвала чужую плоть, а
потом слилась с ней. В глазах у Алай потемнело, она стала быстро проваливаться
куда-то, едва успев позвать, прошептать: «Папа!» Отец оглянулся, не зная, что
его зовут, и увидел, как дочь, выпустив поводья, заваливается набок и падает с
лошади. Он развернул коня и испуганный, помчался к ней.
Алай была без сознания, совсем
бледная, из носа текла тонкой струйкой кровь. «Девочка моя! Ты что? Что с
тобой!» Он стал отирать ей лицо холодным снегом, а она лежала, то ли живая, то
ли уходящая в мир иной, белая, тихая, хрупкая девочка его, жеребёночек из
тумана. Отец не знал, что делать, тряс её, звал и когда уже решил, что она
умерла, Алай открыла глаза, взглянула на него и заплакала взахлёб. Отец прижал
её к себе, стал укачивать, как маленького ребёнка, говорить что-то ласковое и
пытаться удержать своё сильно бьющееся, испуганное сердце. Алай плакала и
дрожала, перед глазами мелькали видения, яркие, чёткие, Алай-стрела,
Алай-птица, красные капли на белом, и Алай, получеловек-полуптица, в перьях, в
крови, скрючившись, на снегу. Тело дрожало, трепетало, звенело, тело пело
тетивой и пело оно от боли и страха, и Алай изо всех желала, чтобы оно
замолчало. Отец, крепко подхватив девочку, посадил её с собой на коня, позвал
лошадь Алай и отправился домой. Убитая птица так и осталась лежать на снегу.
Алай проспала весь день до
вечера. Потом сидела молча у костра, разглядывая что-то в его пламени. Отец
зашёл неслышно и наблюдал за ней. Его поразило, как осунулось у дочери лицо,
стало какое-то взрослое, сосредоточенное, с некрасивой морщиной между бровей.
Он всё бы отдал, чтобы эта морщина испарилась, разгладилась, чтобы синие глаза
засияли, как прежде, чтобы девочка улыбнулась. Сердце его сжалось при мысли о
словах шаманки, он вдруг ощутил всю тяжесть камня, что таскал на душе с того
дня. Рано или поздно Алай отберут у него, у девочки из тумана своя судьба,
неясно какая, но ему, он знал точно, придётся вернуться в туман уже одному.
Он присел рядом, обнял дочь.
«Жеребёночек, напугала ты меня. Что с тобой, миленькая? Что случилось?» Она
подняла на него свои синие глаза, и лицо её исказилось от боли: «Папа, я убила
живое…» Сказала и уткнулась ему в грудь. Он почувствовал, что она плачет.
«Ничего страшного, жеребёночек, ничего, это бывает. Так устроена жизнь, так
устроена. Если хочешь, больше не будешь ходить на охоту. Будешь дома, не плачь,
маленькая моя, только не плачь». Он уложил её спать и вышел наружу. «Надо же –
“убила живое”». Он догадывался, что утром был не просто случай на охоте, там
было что-то, чего он не мог понять. Белое лицо с красной извилистой ниточкой
всё ещё стояло у него перед глазами. Он отёр лицо снегом и ушёл в ночь, к
лошадям.
«Папа!» – она тихо позвала его.
«Папа, не ходи на охоту. Медведь убьёт тебя». Кертек остановился. Он не был
трусом и даже зная, что это правда, всё равно пошёл бы. Но он хотел понять,
наконец, что такое заключено в этой девочке, которая разговаривает с волками и
которая умирает вместе с убитой птицей. «Откуда тебе это известно, доченька?» –
спросил он мягко. «Я видела». Он всё же собрался уйти, как вдруг Алай мёртвой
хваткой вцепилась ему в руку: «Не ходи». Она посмотрела на него строго и зло, и
ему так захотелось спать, что подогнулись ноги. Кертек уснул у порога, а с
охоты не вернулся его соплеменник.
После он уже не ломал голову,
он всё понял. У него не будет дочери. Потому что у шаманов нет ни отцов, ни
матерей, ведь они сами – и отец, и мать своему племени. Оставалось только
смириться.
В тот день шаманка Янар сама
нашла Алай. Она была очень старой, на её веку родилось и умерло множество
людей, сменялись вожди, а к ней смерть всё не приходила. Она ещё держалась
благодаря необычайной внутренней силе, которую черпала будто из другого мира.
– Ты ведь хочешь спросить меня
о чём-то? – сказала она строго, и Алай смутилась.
– А я даже знаю, о чём. –
Старуха усмехнулась. – Ты была ещё очень маленькой, но я уже видела в тебе
зерно. И смотрю, это зерно прорастает и не даёт тебе покоя.
Чего же ты желаешь? Тебя манит
тайна? Сила? Но что ты понимаешь в этом? Ты чувствуешь в себе волшебство, и
думаешь, что владеть им легко, что оно будет на службе у тебя? Какое
заблуждение…
Ты только в начале пути, и ещё
можно отступить, поверь мне, можно. Ты считаешь себя неповторимой,
единственной, гордишься этим, но исключительность означает одиночество. Ты
одинока в своих видениях, ты одинока, когда лечишь, когда отправляешься в мир
духов, когда разговариваешь с ними и просишь помощи, ты одна на один со своим
даром. И то ли он тебе награда, то ли проклятие. Ты не можешь быть как все, у
тебя особое положение, нельзя быть слабой, трусливой и безответственной, нельзя
делать то, что хочешь, а лишь то, чего ждут от тебя. Днём ли, ночью – вставай,
иди по первому зову. Нравится тебе такая судьба?
Шаман – это душа племени, его
корень. И ты должна осознать себя не просто человеком, ты должна осознать себя
корнем племени, который держит его на этой земле, который связывает его с
небесами. Ты не есть просто Алай, ты больше, чем она. Нужно быть доброй –
будешь доброй, понадобится твоя жестокость – будешь жестока. Ты готова к этому?
Выдержишь?
Мне было столько же лет,
сколько тебе, когда я тяжело заболела. Все думали, что умру. Меня била
лихорадка, я не могла ни есть, ни спать, лежала в беспамятстве, в сплошной
черноте. Потом меня стали мучить видения. Кто-то настойчиво звал меня. Он
кричал то громко, казалось, лопнут барабанные перепонки, то шептал тихо, но от
этих звуков хотелось бежать на край света. Так однажды я очнулась в лесу, не
помню даже, как туда забрела. Увидела костер и пошла на его свет, хотя ноги
едва держали меня.
Возле костра сидели духи –
страшные, причудливые животные, которые уже ждали свою жертву. Они схватили
меня и стали рвать в клочья, содрали кожу, перебрали кости, вынули все
внутренности. Боль была жуткая, но они не останавливались… Потом духи дали мне
новое сердце, и я стала шаманкой.
– Ты рассказываешь ужасное...
– Подумай-подумай, – говорила
старуха, разглядывая белое лицо с глазами цвета весеннего неба. Она знала, что
всё уже решено, что не пройдёт и месяца, как у племени будет новая шаманка, но
ведь нужно было сказать о главном, о том, что духи не скажут никогда?
Почему она была такой, откуда
появился этот необъяснимый дар, то слабо мерцающий в ней, спокойный, изливающий
серебристое лунное сияние, иногда зеленоватое свечение или охватывающий её как
болезненный жар, как огонь, Алай не знала. Сколько она себя помнила, странное
ощущение незамкнутости собственного существа уже было. Были и странные вопросы,
едва научившись говорить, а, может быть, и мыслить, она спрашивала себя: «Кто
я? Откуда? Зачем я здесь?».
Мать и отец отвечали что-то, но
это было не то, глыба громадного звёздного неба скрывала иные ответы, и Алай
тянула вверх шею, чтобы заглянуть за неё, чтобы преодолеть этот порог
неизвестности, пока однажды ей это не удалось, и чернота не разверзлась, пока
не открылась Земля. Алай словно вспорола небесный шов и через небо увидела
землю. А Земля была огромна – Алай чувствовала это сквозь расстояния и
восхищалась. Стоило внутренне замереть, сосредоточиться, как начинали
проступать страны и племена, города и народы, и Алай захлёбывалась в восторге
от этих впечатлений. Ей, тоненькому подростку с плато, удалось видеть то, что
не мог видеть никто. Для этого не нужны были снадобья, зелья, духи и обряды, у
Алай был дар, он был заключён внутри неё и над ним никто не был властен.
Алай чувствовала болезни и
умела лечить руками, она знала всё о пропажах и ворах, она возвращала из страны
мёртвых и разрешала споры, она сочиняла песни о своих чудесных видениях, она
предсказывала погоду. И главное, она знала будущее. Народов, племени и любого человека.
Кроме девушки по имени Алай.
Что уготовано для неё, ей было
неведомо. Сколько времени отпущено, неясно. Что-то нужно было успеть сделать
для племени, возможно, спасти кому-то жизнь, что-то изобрести, изменить.
Неслучайно же она появилась в этом высокогорном уголке. Алай искала в своих
видениях ключ, смысл собственного существования, но не могла найти. Возможно,
она была ещё слишком далеко, а возможно, ей не дано было знать. Алай думала о
своей смерти, пыталась представить её, но всё было сокрыто тёмной тишиной,
только обрывок, что-то жёлтое, непонятное, расплывчатое, не пускающее взгляд
дальше, словно кто-то ладонью закрывает глаза, словно уберегает от того
нехорошего, что можно увидеть. Алай обречённо качала головой: «Не вижу, не
вижу», и внутри у неё холодело. Она боялась смерти.
– Госпожа Алай, у нас ягнёнок
должен родиться, – звали её, и она шла танцевать шаманскую пляску для
одного-единственного ягнёнка, танцевать, помогать вставать на слабенькие ещё
ножки, первый раз глотнуть материнского молока.
– Госпожа Алай, мы выводим овец
на новое пастбище, – и Алай пела и плясала для высокогорных трав, стелющихся
низким ковром, и травы внимали ей.
– Госпожа Алай, – говорил
кто-то сквозь слёзы, и она шла петь погребальные песни.
– Госпожа Алай, – она отзывалась
и думала: «Неужели настанет время, когда человек перестанет беречь всё это,
когда станет без надобности убивать тысячами животных, вырубать леса, иссушать
реки, вытаскивать мёртвых из их усыпальниц и могил, когда перестанет бояться
богов и духов, потому что просто перестанет верить в них?»
Её названный брат Улагаш был красив – грубые, мужественные черты лица и добрые, доверчивые глаза, похожие на глаза оленя, украшенные по-женски длинными ресницами. Он был высок, хорошо сложён. Ещё подросток, но уже мужчина. Ради Алай он был готов на любой подвиг, на любую жертву. Чуткий, искренний, заботливый, и удивительно тёплый. Это тепло, это мягкое свечение шло от него к Алай и согревало её, берегло от одиночества, окутывало нежным туманом. И Алай в свои четырнадцать не знала, что этот туман, на который так сладко отзывалось её сердце, это и есть любовь.
Тысячи зёрен невидимых вдруг всколыхнулись,
Дрогнули, как одно и начали во мне прорастать.
Ростки зелёные, такие нежные, множатся внутри,
Словно я степь, и вот уже травами, травами звенящими,
Окутана я, я шелест их, я зелень их, я шёлк их.
Травы заглушали всё, они
стелились в ней мягким зелёным ковром, и не было ничего, кроме бурлящих соков,
хрупкого шелеста, такого приятного, окутывающего, обволакивающего. Алай
поддавалась, купалась, нежилась в зелёной реке, пока вдруг не осознала, что
ослепла. Нет, глаза её не подводили, но то, другое, большое, сквозь время и
расстояния, того не было. Зелёная река баюкала её в своих травах, накрывая её с
головой, и вот уже нет Алай.
Алай лежала среди трав под
звёздным небом, звёзды смотрели ей прямо в глаза, вопрошающе, призывно, с
надеждой. Они не могли быть немыми, они хотели, чтобы их слышали. Шелестели
травы, едва слышно, укрывая свои тайны в корнях. Там, в долине, жили люди, с
которыми она была связана непонятным ей образом. Вокруг был мир, нити к
которому были у неё в руках. И там же, в долине, был человек,
один-единственный, который стоил всех нитей, всех путей, всех пространств. Она
прижала руки к груди. Что ты делаешь, Алай? Что делаешь?
Небо нависло над ней, почти
соприкасаясь с землей, Алай была словно чудесная жемчужина в раковине, сокрытая
от всех. Здесь и сейчас она должна родиться заново, единожды и навсегда.
Девушка закрыла глаза. Ей почудилась песня, такая тихая, что, казалось, звучит
в унисон стоявшей вокруг тишине. Голос был ласковый, слов не разобрать, они
просто сливались в напевные звуки. Алай почувствовала что-то родное в этом
голосе, в непонятных словах. Она любила этот голос, эту песню, она не хотела с ней
расставаться.
«Пой», – сказала она в неизвестность. Такой красивой песни не слышала она никогда, в ней сплетались падающие звезды, горные вершины и холодные ручьи, щебет птиц, шёпот травы, распускающиеся цветы по весне, хруст снега и кружева снежинки, ягнёнок, прижимающийся к матери, мяуканье рысят, эта песня обнимала собой весь мир, не забывая никакой мелочи. Алай напрягала слух, чтобы услышать хоть слово, ей так хотелось запомнить, о чём поётся, не забыть бы, не забыть. И вдруг до неё донеслось ясно:
Там, где нет мира, была соткана песня
И отпущена на свободу,
Она была ветром, она была птицей,
Она искала одну-единственную дорогу:
Она искала сердце, из которого литься.
Там, где мир спрятан горами,
Между травами и небесами,
Она нашла уста,
В которых стала словами.
Ты, моя песня, данная свыше,
Ты началась, когда меня не было.
Ты закончишься, когда меня не будет.
Ты звучишь из сердца моего,
Ты поводырь между землёй и небом,
Ты отводишь беды,
Ты спасаешь от смерти,
Ты зовёшь за собой и знаешь ответ,
Как рождаются звезды, травы и люди.
Ты оберег земли моей, людей моих.
Сердце будет оплакивать жертву мою,
Но я тебя слышу и отныне пою.
«Мой голос», – она улыбнулась.
«Мой голос и моя песня».
Как предать любимого человека,
как солгать и быть жестокой? Внезапно Алай пронзила сильная боль, от которой
хотелось согнуться, лечь на траву и лежать, не вставая. Страдания её брата, её
собственная тоска и отчаяние слились воедино. Что ж, Алай, пришло время
жертвоприношений. Вымолить бесчувствие, когда твоя способность – чувствовать.
«Я бы никогда не предала тебя, я бы любила тебя вечно, я…»
Но губы должны вымолвить иное,
то, что навсегда изменит их жизнь.
– Я хочу подарить тебе амулет,
– она протянула ему золотую фигурку оленя с головой грифона. – Где бы ты ни
был, он убережёт тебя в самые трудные минуты. – Улагаш шагнул к ней, хотел
обнять, но Алай сказала властно и холодно:
– Прежде выслушай меня. Сегодня
духи говорили со мной, тебе предстоит долгая дорога. Ты не можешь остаться с
племенем, ты должен уйти. Твой путь лежит на запад, в войска скифского князя.
– Что ты говоришь, Алай?
Любимая моя, почему ты отсылаешь меня?
– Это воля духов, я не в силах
что-либо изменить.
– Если так, пойдём со мною,
Алай. Мы не можем разлучиться. – Он ещё до конца не верил, что всё происходит всерьёз.
– Ты уйдешь один. А я останусь.
Я принадлежу духам и племени, моя судьба – служить им.
– Что за твари эти духи? Где
они? Я не вижу их!
– Прощай, Улагаш.
– Где они, скажи? Почему они
имеют такую власть над тобою?
– Духи повсюду. Они говорят
мне, чтобы ты уходил. Твоя жизнь не здесь. Не я – твоя жизнь. – В её руках был
холод, почти лёд. Она вложила ещё немного ненависти в его сердце и
почувствовала, что всё кончено. Он не простит. Никогда.
– Тогда оставайся с духами,
ведьма. – Он развернулся, чтобы уйти. И бросил в темноту:
– Я не думал, что ты предашь
меня. Лучше бы подарила мне смерть…
Когда Улагаш ушёл, она
заплакала. Одиночество отныне будет её вечной участью. Больше никто из людей не
подойдёт ближе, чем он. Никто. Алай плакала, размазывая синюю ритуальную краску
по щекам. Потом закричала в небо злые слова, но небо не отозвалось, духи
безмолвствовали. Люди грелись вокруг костров, с любимыми, с семьями,
разговаривали, смеялись и только Алай, молодая шаманка, сидела одна посреди
плато, раскачивалась и пела заклинания, заклинания о себе самой, которым не
суждено было подействовать. «Мы ещё будем вместе», – всхлипывала Алай, но это
не утешало её, знающую всё наперед. Такого будущего она не хотела, но лавина
жизни не спрашивала о её желаниях, всё для неё было предуготовлено, только Алай
не знала, кем и когда.
К двадцати годам она почиталась
как сильнейшая шаманка среди окружающих племён. Её авторитет был непререкаем –
она знала и умела то, что другим шаманам было не под силу. Вожди одаривали её
самыми красивыми одеждами и украшениями, ей жертвовали самых лучших ягнят и
лошадей, а весной двадцать первого года её жизни Алай была татуирована. Обе
руки, от плеч до кистей, украсили изображения удивительных животных.
Олень с клювом грифона, рогами
оленя и козерога – на левом плече. Ниже – баран с закинутой назад головой, у
его ног – пятнистый барс с длинным закрученным хвостом. Под барсом – зверь с
когтистыми лапами, хвостом тигра, туловищем оленя и головой грифона. Возможно,
то были именно духи, пришедшие когда-то за прежней шаманкой племени и
поменявшие ей обычное человеческое сердце на железное. Алай не знала – она
никогда не видела их, но сейчас таинственные существа из другого мира были
призваны ей в помощь. И это должен был видеть каждый.
И всё же, несмотря на оказанные
ей почести и уважение соплеменников, Алай понимала – она не всемогуща и не
всеведуща, её знаниям были положены пределы, и как ни стремилась она преступить
их, ничего не получалось.
«Человек так мал в размерах не
то, что Вселенной, он мелок для планеты, для её масштабов, её истории. Что
значит человеческая жизнь, в чём её суть? Для чего люди рождаются и умирают?
Песчинки, песчинки и ничего более, так кажется иногда. Чем уникален каждый из
нас, старуха Болган или младенец Уюль?»
Алай часто исподтишка
разглядывала людей своего племени, прогуливаясь, проходя мимо, сидя около
жилищ, она знала про них многое, но в то же время они были загадочны как ничто
иное в мире. Они родились в это время, в этом месте. У них была определённая
внешность и черты характера. Судьбы их переплетались самым странным образом –
если бы Кертек выбрал не Кыдым, не родился бы Улагаш, да и сама Алай, была бы
она найдена под копытами коня?
Или животные. Алай брала в руки
маленькое существо, которое послушно замирало в её руках, только сквозь шкурку
чувствовалось неистовое биение сердца. В этом сердечке, крохотном, дрожащем и
была самая большая тайна. «Кто завёл его? Для чего оно бьётся? Как осознаёт
себя это создание? Что у него за мысли и есть ли душа? Непонятно было и тяготение
животных к человеку, например, лошадей. Что им человек? Почему они живут рядом,
даже если люди бывают жестоки по отношению к ним? Приручены, но что это значит?
Почему любят эти руки? Жизнь, жизнь, она такая разная и такая хрупкая».
Их племя жило в красивом месте
– на высокогорном плато, в междуречье двух рек, в небольшой долине с прижатыми
к земле травами и кустарником. Странное сочетание – горы и степь. Словно земля
подняла ладонь к небу, чтобы оттуда кто-то мог лучше видеть своё творение.
Иногда Алай казалось, что она дышит здесь не воздухом, а вечностью, тем, что не
имеет ни начала, ни конца.
Быстрокрылые птицы небесные
поднимались ввысь, и Алай часто устремлялась за ними в бездонную синеву и сама
становилась птицей. Холодный ветер, чувство разрывающей на части свободы, и там
внизу – земля, её земля, белоснежная, изумрудная, цветущая, медно-золочёная,
увядающая, но всегда прекрасная. Тогда сердце Алай преисполнялось нежности, и
она давала клятву то ли себе, то ли небу:
– Никогда не предавай свою
землю. Что бы ни было – защищай, бейся, умирай, но не сдавайся, не оставляй то,
что дороже всего.
Какая-то весть летела издалека,
весть важная именно для неё, Алай. Он возвращается. Все эти годы Алай
хранила Улагаша от смерти, посылала ему вещие сны и добрые знаки. А ещё
поддерживала в нём огонек обиды, который тлел, жёг и не давал ему вернуться. Но
потом огонь погас. Человек умеет прощать. И в своём прощении может быть сильным
и великодушным, как никто. Алай уже не смогла пробиться к чужому сердцу,
заставить его обижаться или ненавидеть, потому что сердце стало твёрдым в своей
любви и доброте.
Там, за многие дни пути, у
спешащего человека билась в голове только одна мысль. Улагаш, несведущий в
предсказаниях, лучше её самой знал, что вернётся к ней, отберёт её у духов,
отнимет силой. Он не боится. Всё его существо было подчинено одной цели, как
когда-то сбежать от неё, так теперь во что бы то ни стало вернуться. К Алай, к
Жеребёночку из тумана. Он сжимал в руках амулет с щербинкой у оленя в
подбрюшье, и эта щербинка была ему дороже всего на свете.
Когда утром её позвали в
посёлок, она ничего не предчувствовала. Не уловила странного во взгляде
девушки, что пришла за ней. И только когда увидела знакомый дом, сердце
дрогнуло и покатилось вниз. Отец лежал на войлочной подкладке, укрытый мехом.
Мать стояла рядом, печальная и потерянная.
– Жеребёночек, отец умирает… –
Нет, ни за что. Этого не могло быть, потому что не могло быть. Это сон, дурной
сон, одно из её видений. Алай подошла к постели, перед ней лежал совсем седой, старый
человек. Сердце её сжалось на мгновение так сильно, как будто его и вовсе не
было.
– Ничего не случится, мама, –
она взяла Кертека за руку. Рука была холодная и слабая. Алай села на край
постели, пытаясь понять, что случилось, чем болен её отец, как она может помочь
ему. Она согревала его руки, она подгоняла кровь, уговаривая уставшее сердце
биться, не останавливаться, не предавать отца.
– Отпусти меня, Жеребёночек.
Просто моё время пришло. Ты сама это знаешь. Теперь моя дорога – туда. Не кори
себя, ведь не ты придумала старость.
– Папа, я смогу, я сумею. Тебе
только кажется, что ты умираешь. Надо прогнать болезнь и всё будет как раньше,
ты будешь сильным и молодым, будешь пасти лошадей и играть с внуками. У тебя
ещё много времени, не поддавайся.
– Моё время пришло, Алай. Будет
час, когда ты поймешь, как это бывает. А сейчас отпусти меня, не трать зря
силы. Прощай. – Кертек закрыл глаза, и Кыдым в слезах бросилась оплакивать его.
Алай встала с постели. Вот как
это бывает. Вот как это бывает. Одна фраза вертелась у неё в мозгу, как
веретено, закручивая всё её существо в воронку. Просто умер, ушёл. Вот как это
бывает. Боль о других бывала сильной, но сейчас ничто не могло сравниться с тем
горем, которое охватило Алай. Завыть, как бродячий, раненный пес, выть как
волчица, потерявшая волчат, и чтобы от плача рушились горы, небо падало вниз, а
звёзды уплывали по реке, сжигая всё вокруг. Завыть. Заплакать. Папа!
Всю ночь в долине бушевал
ураган. Ливень был злой и холодный. Алай сидела в своём убежище, смотря на
пламя костра, и тихие слёзы текли по её лицу. Она не понимала, кто и для чего
так устроил мир.
В ту ночь ей был сон, страшный
и правдивый. Будто вечером далёкий голос звал её, и она вышла на пустынное
плато. Серебристо-синий воздух неслышно висел вокруг. Далёкий голос умолк. И в
то же мгновение ветер сорвал сумерки с земли и унёс в небо, где они
заклубились, как в пыльной буре, невообразимый грохот, как будто горы
сталкивались между собой, заложил уши, ничто не стояло на месте, всё двигалось,
гудело, неслось, и лишь посреди плато стояла Алай, тоненькая, маленькая
фигурка. Ураган рвал её одежду на части, ураган пытался унести её, но не мог,
потому что Алай держала корень, уходивший глубоко в землю, и, что бы ни
случилось, земля держала её крепче крепкого, как мать дитя. Потом ветер стих, и
Алай услышала голос прямо у себя за спиной.
– Я здесь, – сказал голос, и от
него пошли мурашки по телу, и задрожали руки, но когда Алай собралась
повернуться и ответить, она проснулась. «Значит, вот как это будет». Неотвратимое
надвигалось, и оставалось совсем мало времени.
Человек выступил из тьмы
неслышно, появился из ниоткуда, словно вырос из границы между светом от костра
и окружающей ночью. Алай ждала его прихода, но всё же вздрогнула.
– Приветствую тебя, госпожа
Алай! Знаешь ли ты, зачем я здесь?
– Да, вождь.
– И что же ты мне ответишь?
– Это мой народ, и хочешь ли ты
того или нет, я не отдам его тебе. Там, откуда ты пришёл, всё можно решить
силой, не так ли? Вас взрастили как воинов, и вы не знаете другой жизни, кроме
войны. Но мой народ не таков, это племя жизни, для нас главное – жизнь, даже
умирая, мы просто переправляемся на небесные пастбища. И чего же ты хочешь?
Прийти, убить, подчинить? Лишить свободы?
– Ты очень высокомерна. Даже
для шаманки.
– Я знаю цену своему
высокомерию. Ты хочешь эту землю, но не знаешь, как подступиться. Твой злой
голос говорит тебе: «Убивай, грабь, хватай, властвуй!». Но другой голос, у тебя
в голове, шепчет: «Не трогай». Это мой голос. Я никогда не пущу тебя сюда, пока
ты не сменишь намерения, пока ты не поймёшь, что нам нужен только мир.
– Думаешь, что сильна? Слишком
дерзко говоришь. Я бывал в таких битвах, где оружие плавилось от ярости, я был
так изранен, что живого места не оставалось на теле, но видишь, я жив. А ты
хочешь напугать меня шаманскими россказнями! На всякое оружие найдётся другое
оружие. – Он поднял глаза, и в них засверкала тьма. – Берегись, ведьма!
– Убирайся прочь! – Сноп искр
взвился в воздух и окатил чужака. Тот даже не шевельнулся. Медленно встал, и,
уходя в черноту, бросил:
– Ещё не встанет солнце, а всё
здесь будет моим.
Вождь пришёл немедля. Он сел к
костру, суровый, сосредоточенный человек, старше Алай всего на несколько лет. В
его лице, озаряемом огнём, перед Алай промелькнули сотни лиц вождей племени,
прошлых и будущих. Потом они исчезли, и осталось только одно лицо, с упрямо
сомкнутыми губами.
Алай на мгновение залюбовалась.
Она восхищалась им, как воином, восхищалась тем, чего ей не было дано – ни
силы, ни мужественности, ни жестокости, ни умения владеть боевым мечом, ни
отчаянной храбрости при встрече с врагом. Перед ней же был мужчина, который
защитит свой народ ценою жизни.
– Эркат, сегодня ночью я должна
буду одолеть врага, с которым ещё никогда не сталкивалась. Он обладает
редкостной силой и очень жесток. Не знаю, сумею ли справиться. Но что бы ни
случилось, ты, Эркат, должен будешь убить вождя. Духи будут благоволить тебе.
Тогда его брат станет во главе чужеземцев. Он человек с холодным сердцем,
расчётливый, спокойный, он не станет воевать, вы сумеете договориться. Не жалей
золота во искупление смерти старшего. Ты понял меня?
– Зачем тебе сражаться с ним? Я
сам убью его.
– Так нужно, Эркат. – «Так
нужно, потому что если я не одолею его, он зальёт здесь всё кровью. И первым,
кого он убьёт, будешь ты, молодой вождь».
Алай проводила князя.
Приближалась середина ночи, и нужно было собираться в мир между небом и землёй,
мир, куда не дано попасть простому смертному, где живут духи и бродят шаманы.
Главным было не думать о предстоящем, иначе можно испугаться и всё сорвать.
Алай постояла несколько минут
под созвездиями, такими яркими и громадными ранней весной, вдохнула холодный
воздух. Она плохо видела будущее, всё было непонятными обрывками: мать держит в
руках жёлтую ткань, рассыпавшаяся синяя краска, бронзовое зеркало, ржание
лошадей, тихое пение. И запах сухой травы, приятный, горько-сладкий, родной.
«Всё будет хорошо!» – выкрикнула она в небо, улыбаясь кому-то далёкому. Алай
вернулась к себе, легла на кровать, укрытую мягкими шкурами, и погрузилась в
сон.
Проснувшись, она обнаружила
себя свернувшейся в клубок на пожухшей осенней листве. Это был чужой незнакомый
лес. Было тихо, пустынно и от того тревожно. Потом раздался рык зверя и звук
приближающегося большого животного, шуршали листья, трещали ветки, сжималось
сердце. «Почему духи не дали мне другого – железного, которое бы не боялось?» –
успела подумать Алай и схватила медведя за передние лапы. Медведь попытался
вырваться, но хватка Алай была сильна, в этом мире она могла побороть такого
зверя. Он был большим, но и она превратилась в великаншу. Медведь ревел и
обливался слюной, от него пахло густым животным запахом. Алай не давала ему
вырваться. Они так и стояли – громадный, почти чёрный медведь и высокая женская
фигура. «Прочь!» – закричала она ему и оттолкнула. Медведь отошёл назад, но тут
же напустился снова.
Он увеличился в размерах, и
рычанье его громыхало по всему лесу. Алай знала, что силы ещё есть и она тоже
может расти. Вновь схватка, вновь медвежьи лапы в замке девичьих рук с
надувшимися жилами. Вдруг медведь дёрнулся и опрокинул её на землю. Алай
почувствовала сильную боль во всём теле и, особенно, удар головой. Она
судорожно вдохнула воздух, пахнуло прелым листом. Медведь висел над ней чёрной
тушей, и ей казалось, что он усмехается. Слюна из его пасти капала ей на лоб.
Нужно было подрасти, ещё чуть-чуть, чтобы отбросить его. Алай собрала последние
силы, она уже едва могла двигаться и дышать. Потом сделала рывок, медведь
скатился с неё, Алай сжала руками его толстую шею. Раздался хруст. Девушка с плато
всё-таки победила медведя. В следующую секунду её охватила небывалая слабость,
она почувствовала, как сейчас внутри разорвётся сердце, переполненное кровью.
«Может, я просто хотела жить.
Но возможно ли это – просто жить? Даже обладая многими знаниями, имея в руках
бесчисленные нити, ведущие к разгадкам, я не сумела ничего понять. Я была
включена в мироздание, как бывает включена в него гора, я была чем-то, но не
знала, с какой целью. Я чувствовала что-то нездешнее, высшее, я бывала почти
рядом, но всегда какая-то грань не давала мне идти дальше. Вот и сейчас, не
знаю, что будет дальше. Конец ли это?»
«Не я тебя родила, но я тебя
хороню, я отправляю тебя на небесные пастбища, я обряжаю тебя как невесту, спи,
Жеребёночек, ты проснёшься уже там, на небе, и встретишь своего отца, которого
так любила», – Кыдым пришла к умершей дочери, когда тело уже было подготовлено
к погребению.
Следуя похоронному обряду, из
тела шаманки вынули внутренности и заполнили его сухой травой, корешками,
овечьей шерстью, лошадиным волосом и земляной смесью. Кожу покрыли снадобьем из
ртути. Теперь её тело могло сохраняться длительное время, и Алай была не
страшна долгая дорога до небесных пастбищ.
Эркат вспоминал, как рано утром
пришёл к ней в дом, чтобы сказать о смерти
вождя чужаков. Он смотрел на светлолицую спящую женщину, пока не понял,
что она умерла. Он всё ещё не верил, думал, что она очнётся, даже позвал её:
– Госпожа Алай! Госпожа Алай! –
потом дотронулся до ледяной руки и заплакал.
Он сам выбрал лошадей, с
которыми шаманке следовало отправиться в путешествие. Это были самые лучшие и
надёжные кони, и он знал – они не подведут. Шестеро коней были убиты и уложены
на дно могильной ямы. Туда же Кыдым поставила посуду с пищей и кувшины с водой.
В последний раз взглянула на Алай.
Вот она лежит тихая,
недвижимая, в нарядной жёлтой рубашке из шёлка, в красно-белой юбке из
тончайшей шерсти, в золотых серьгах и украшениях, в амулетах, одетая, словно на
праздник. На обритой голове – высокое, замысловатое украшение из её собственных
волос, конского волоса, войлока, шерсти и дерева, с фигурками золотых оленей и
золочёных птиц. Птицы, знающие тайные пути, скоро взмахнут крыльями и укажут
верное направление своей госпоже. «Доброй дороги тебе, Алай!»
Её останки были обнаружены в
деревянном срубе из лиственницы на дне могильной ямы, заполненной льдом.
Женщина лежала в позе спящей на правом боку, со слегка согнутыми в коленях
ногами и скрещенными на животе руками. Она была укрыта меховым покрывалом с
узорами из золотой фольги.
Археологи из Северо-Азиатской
экспедиции не могли поверить своим глазам – тело молодой женщины было в
прекрасном состоянии, хотя пролежало во льду две с половиной тысячи лет.
Возможно, могила женщины сохранилась благодаря тому, что над основным
погребением в деревянном гробу располагались останки мужчины.
В его могиле был найден боевой чекан и золотой амулет в виде оленя с головой грифона. Там же были захоронены три коня. Видимо, верхнее погребение было ограблено, а усыпальница женщины уцелела. Мумия «алтайской принцессы» была одной из важнейших находок экспедиции, проводившей в 1995 году исследования на высокогорном плато Укок, расположенном в пограничной зоне с Китаем, Монголией и Казахстаном. Долгое время тело спящей царевны выставлялось в разных музеях мира вместе с экспозицией, посвящённой истории и этнографии Сибири, после чего было отправлено в Новосибирск.
Моя одинокая песня,
Совсем одинокая,
Меня не было,
Когда она началась,
Меня не будет,
Когда она закончится.
Только один голос,
Знающий всё,
Такой нежный,
Такой грубый,
Такой ласковый,
Такой яростный,
Голос моей жизни…
|
|