| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск девятый
Изящная словесность
Оригинальный писатель – не тот, который никому не подражает, а тот, которому никто не может подражать.
Франсуа Рене де Шатобриан
Мэри Кушникова
МАЛЕНЬКИЙ ДАЧНЫЙ РОМАН
Страница 2 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
Чертоверть. Дни шли за днями, репортажи с выставок, рецензии на
спектакли в газету, работа над сборником. Обычная чертоверть. От него – никаких
вестей. Несколько раз ОНА подходила к телефону; позвоню, а что особенного?
Как-то даже набрала номер, но вовремя опустила трубку. И в тот же вечер
затрезвонил межгород:
– Вы куда же пропали? – возмущался ОН.
– Завтра еду в командировку в Черноярск, от вас рукой подать – я смотрел по
карте, может, махнёте? Я бы вам из рук в руки передал беловой вариант очерка.
– А не слишком ли я шикарный курьер для
вас? – хохотнула ОНА. На том конце провода в привычном курлыканье прорезались
скрипучие нотки:
– Я полагал, для дела можно бы!
– Вот и приезжайте сюда, раз рукой
подать, – для дела же! – вскипела ОНА.
…Когда на следующий день заливался на
весь вестибюль межгород, ОНА нарочито медлила, трубку не поднимала. Почему-то
была уверена – Черноярск. Наконец, возможно холоднее, кинула в трубку свое
«Алло?»
– Вы так долго не брали трубку, я
думал, вы уже на пути в Черноярск. Так я вас жду? А то почтой когда ещё очерк
до вас дойдёт…
Она бросила трубку. Не сразу – успев
запомнить, и в какой ОН гостинице, и какой у него номер телефона. Только зачем,
спрашивается? – Это, лукавя, задавалась риторически вопросом одна половина её
души. Не самая лучшая. Другая же – торжествовала: ОН позвал, позвал, да ещё
как!..
В Черноярске самолёт приземлился после
двухчасового петляния в тумане – аэропорт не принимал. Конец октября в
Черноярске – не шутка. Морозец стоял злой, с ветрами. ОНА укуталась в меховой
капюшон, проклиная себя за эту поездку. Понимая притом, что если бы не поехала,
всё равно бы покоя не знала – «до Черноярска рукой подать…»
ОНА не стала ему звонить из аэропорта.
Насилу поймала такси. Доехала до гостиницы. Не стала звонить и из вестибюля –
поднялась к нему в номер. Постучала, почти уверенная, что его в номере нет,
мало ли куда ОН мог податься в непоздние командировочные сумерки, а главное –
оттого, что не могло же, на самом деле, так быть, что вот она откроет дверь и
его увидит…
«Открыто!» – курлыкнули из комнаты. ОНА
вошла. В растянутом старом свитере, который ОНА не только помнила, но даже
штопала на нём проеденные молью петли, в стоптанных кедах, которые верно
служили ещё на даче, ОН сидел у стола – писал.
Потом ОНА не раз пыталась вспомнить,
как всё произошло, и не могла. Помнила только, что как будто толчком их кинуло
друг к другу. ОН прижимал её голову к себе, заглядывая в глаза. ОН целовал её
неумелыми детскими поцелуями в щёки, лоб, подбородок, ОНА же куда попадала
губами. Целовала рукав свитера, плечо, обнимавшую её руку.
…Они лежали на узенькой гостиничной
кровати, его голова – на её плече, как в том дачном осязаемом сне. ОН снова и
снова тянулся к ней, и ОНА поняла в полной мере, что «овладеть» для него – не
просто слово. ОН именно владел ею, победно, даже зло. Словно мстил за
двухлетнее ожидание. За многолетнее своё одиночество до встречи с ней –
милашки-мордашки не в счёт. Потом ОН всхлипнул. Так неожиданно, так горько, что
ОНА принялась целовать его быстрыми, мелкими поцелуями: «Что, милый? Что?» –
спрашивала. И только тогда, познав её и успокоившись, ОН торопливо, шёпотом,
чуть заикаясь, принялся рассказывать об отчиме, о «пудовых его кулаках», о
матери, которая в подпитьи ударила его горячим утюгом – «вот, вот, на плече
шрам, чувствуешь?» – об изменах жены, о том, как напрочь не верит в себя, –
«раньше мне всё удавалось, а теперь – как погас, и всё-таки я не бездарь,
нет!», о постылой работе своей – «я от их многозначных улыбочек: мы, мол,
правила игры знаем – каменею, – а подлаживаюсь, иначе выпаду из обоймы, а я уже
всё перезабыл, только и умею, что строчить бумаги». Она не знала, как утешить
его, вспоминала, как говорила когда-то супругу: «Ты – великое чудо мира», и,
ощущая кощунственность содеянного, отдала ему эти слова, и ОН, по-детски срывая
голос, переспрашивал: «Ты веришь, веришь – я ведь ещё много могу?»
ОНА целовала его в плечо, там, где
шрам, рассказывала о репрессированном отце, которого оплакивал чуть не весь
город, о том, как до сих пор не простила матери отречения от отца, и как даже
после посмертной его реабилитации «эта статья биографии» висела на ней, так что
в аспирантуру её не приняли и искусствознание ушло на второй план, для души,
куда никто не сунется, а журналистика оказалась доступной, потому что, на
счастье, сменились времена и потому что супруг был надёжным тылом.
Так они долго шептались, перебивая друг
друга, и тянулись друг к другу, и с удивлением ощущали губами солоноватые следы
слёз на лицах. И ОНА покорно уступала его порывам, понимая, что для него
приручение в любви – синоним самой любви и, желая, чтобы ОН в полной мере
ощутил свою власть над ней – как бы в отместку за многие унижения и неудачи, о
которых ОН ей поведал сегодня. Так они уснули, прижавшись друг к другу и держась
за руки, как одинокие дети в темноте.
На рассвете ОНА поднялась – ОН спал
безмятежно, по-детски раскинувшись, так что ОНА с кровати чуть не свисала.
Поцеловала шрам на его плече – ОН не услышал.
Обратный билет у неё был на утренний
рейс, теперь задача – ублажить дежурную, чтобы та её «не заметила». Вчера
вечером ей повезло – проскользнула, как раз когда дежурной за столом не было. И
ещё такси поймать – не опоздать бы в аэропорт. Пока ОНА одевалась, ОН
проснулся: «Куда?» – спросил в изумлении, близоруко щурясь. Спросил
повелительно. Не «на ты», не «на вы» – а так, безлико! ОНА объяснила: сегодня у
неё на радио запись.
– Иди ко мне! – позвал ОН, не слушая,
ночным, горячечным голосом, в котором, однако, сквозила и чуточная уверенность:
раз ОН позвал, ОНА подойдёт. И ОНА в самом деле подошла бы, ОНА рвалась к нему,
– а, пропади всё пропадом, и билет, и сегодняшняя передача. Лишь бы ещё раз
ощутить силу его объятий, вкус его губ, его власть над ней, на грани насилия,
отчего заходилось сердце и мутнел рассудок…
Но что-то в его голосе неприятно её
царапнуло:
«Уже уверен – владеет!» – подумала, ещё
не понимая, радуется ли, или досадует на свою к нему привязанность.
«А, может, – повелевает?» – мелькнуло с
уже вполне определённым оттенком досады.
Продолжая одеваться, поторапливала его:
если хочет её проводить, самое время одеваться.
– Проводить? И не подумаю! – заявил ОН.
Пусть не рассчитывает. ОНА что же, полагает, что ОН её отпустит, сегодня,
сейчас?
ОН лежал, потягиваясь, сияющий, –
уверенный в своём господстве над ней, большой ребёнок. Ещё вчера – такой
обиженный…
ОН глядел на неё и думал: «Не пущу – и
не уедет». ОН ликовал. Её высокомерие, её проклятущая интеллигентская гордыня –
позади.
«Неужели я её люблю?» – всколыхнулось в
душе, и ОН подумал, что даже мысленно эти слова не допускал в свою жизнь чуть
не двадцать лет.
ОНА же, сидя в кресле, натягивала
сапожки, щёлкнула молния, – ОН не вставал.
«Значит, уверен – приручил! Повелитель!
– вскипела ОНА. – Всякий раз станет ломать заново. Не добрал уверенности,
ласки, удачи – теперь силой завоёвывает. Мной распоряжается, – не пустит он
меня, видите ли!»
– Как будто меня можно не отпустить! –
усмехнулась ОНА, – у меня сегодня запись на студии. Не приду – мне влепят
выговор!
ОН глядел на неё возмущённо, даже зло.
– Значит, – римская матрона и раб?
Захотела – приехала, захотела – уехала. Одарила этой ночью, а теперь у неё
запись? – теперь ОН почти кричал, его кухонная душа маячила где-то совсем
близко.
…Значит, с ним, с неудачником, это
можно? С ним – всё можно! – распалялся ОН. – ОН с ней, как на духу, а ОНА…
ОНА не понимала его возмущения, ОНА
боялась, что кухонная душа всё же возьмёт верх над тем, что приоткрылось ей
этой ночью. «Я с ней, как на духу, – а ОНА»… это было иное. Обиженный ребенок
со шрамом на плече, мальчик, который мечтал о салазках и так их никогда не
получил, вот что слышалось ей теперь, и ОНА кинулась к нему, хотела обнять. ОН
отстранил её локтем. ОНА упала на стул. Молча выбежала из номера, на ходу
подхватив дорожную сумку, которая с вечера так и валялась на полу у двери.
Похмелье. …На звонки межгорода ОНА не отвечала. Сидела у телефона,
окаменев, весь следующий вечер. Три раза так трубку и не подняла. Назло самой
себе представляла, во что обернулась бы эта связь, «если дать ей ход».
Переехать в Москву? Да ни в жисть. Оглядела просторные комнаты своей квартиры –
не его двадцатиметровке чета, со стен, манерно приподняв уголки рта, улыбались
красавицы былого века, простодушные и лукавые, расчётливые и щедрые на любовь.
Чуть насмешливо разглядывали её щеголи в пудренных париках – в их времена в
большой моде был романс «С любовью не шутят»…
…Перетащить его сюда? А вдруг в их
дуэте ОНА окажется «главнее»? Вот чего ОН не простил бы! Да и где его
пристроить, «особых поручений спеца»? Все места в культуре намертво забиты, и
все за эти места держатся, что называется, – зубами, хоть вовсе не на своих
местах с удобствами расположились.
На минуту всё же представила себе их
жизнь здесь, в её доме, как ОН будет писать за этим столом, в этом кабинете.
Его свитера и сорочки, брошенные на это кресло около дивана. Его голова на её
плече...
Со стен дамы и кавалеры иного века
снисходительно улыбались – пустые, мол, мечтания. И тогда – что? Вояжи друг к
другу? Доколе?
ОНА подошла к зеркалу. Усталые веки.
Элегантная седина «соль-перец» выглядела неряшливо – пора подкрасить.
«Хорошо, что ОН близорукий!» – подумала
с ехидцей. Впрочем, это – пока. ОНА-то хорошо знала, сколько именно лет
составляет разница между ними…
ОН больше не звонил. Потом уже из
Москвы сообщил, что выслал ей законченный очерк. Голос – холодный, скрипучий. И
никакого курлыканья – «я направил вам материал» – чинуша!
Сборник получился отменный – выход его
совпал с его отпуском. Он позвонил и назвал номер рейса. Да, ОН намерен
приехать. Забрать в Москву часть тиража. И, холодно: «Встречать не надо, сам
доберусь!»
Но ПОДРУЖКА настояла: как это не
встречать? Так что в назначенный час красный «жигулёнок» стоял под окном.
ПОДРУЖКА окинула её оценивающим взглядом. Всё было в порядке. В наилучшем виде.
И свежий цвет лица, и седина «соль-перец» во всём блеске.
По дороге в аэропорт ОНА вспоминала
ночь в Черноярске. Его неумелые поцелуи, его ликующее лицо над её лицом.
Особенно же – «чужие», принадлежащие её супругу слова, которые ОНА ему говорила
в ту ночь. Вспомнила супруга. Нет – сходства не было. Супруг аристократично
знал свою силу, противников чуть высокомерно осаживал, дома даже пародировал
такие действа «в лицах» – выходило очень смешно. Противников супруг презирал, в
себя – верил. А ЭТОТ – обиженное дитя, всего недобрал, и не противники у него –
обидчики. Ну и пусть… Пусть тиранствует. Пусть отыгрывается на ней за былые
свои поражения. Сейчас ОНА себя ненавидела – уехать в то утро, испортить ему
праздник! Ему, которому о себе говорила то, что даже супругу не поверяла – не те
масштабы мышления у него были, чтобы её пустячными маетами маяться. Ему, с
которым и ОНА тоже – «как на духу»…
Сейчас ОНА верила, что всё исправит,
воздаст, возместит. Лишь бы ОН захотел…
В предрассветной мгле, в аэропорту –
сутолока. Решили подождать у выхода. Ждали долго, а ОН всё не шёл. «Может,
пропустили, пойду погляжу», – предложила ПОДРУЖКА. И ушла. ОНА же стояла около
«жигулёнка», у выхода, – вдруг ОН пройдёт. В дальнем конце довольно давно
маячила некая фигура – но нет, не ОН. Хотя – пойти посмотреть…
ОНА подошла поближе, почувствовала, как
вскачь ринулось сердце, когда увидела его. ОН стоял в новеньком молодёжном и
потому ничуть не вязавшимся с ним костюме и в какой-то затейливой, молодёжной
же кепочке, – очень незнакомый.
– Я всё-таки ждал, вдруг встретите? –
чуть виновато улыбнулся, смущённо курлыкая.
…Значит, они не узнали друг друга.
Просто не узнали. Бывает.
Около «жигулёнка», переминаясь с ноги
на ногу, испереживалась ПОДРУЖКА, рукой им махала. Она спешила, на работу же
успеть собраться всё-таки!
Непринужденно болтая, как на светском
приеме, они пошли к машине. Начав счёт заново…
Явь.
Тут ОНА поставила точку, вернее, отточие, потому что какая же могла быть точка
– не рассказа, нет – только намётки, составленной по дневниковым записям (срам
сказать, – ОНА такие записки вела чуть не всю жизнь). Какая могла быть точка,
когда ей через два часа на поезд, чтобы попасть в Черноярск к утру, потому что
встреча с ним всего лишь предстояла. Встреча была оговорена, и ОН в самом деле
её звал, и пароль встречи действительно был всё тот же: очерк. Так что никаких
сюрпризов не могло быть. Что касается намеченного рассказа, то «прозу» ОНА
писала, что называется, для себя – у неё довольно много скопилось написанного,
публиковали её редко, – местный журнал средненький, страниц для всех не хватит,
так что, когда писала, на публикации не очень рассчитывала, и потому позволяла
себе приводить цельные куски дневников, перемежая с самыми смелыми вымыслами, в
которых откровенно и даже обнажённо просвечивали её тайные и неудовлетворенные
желания и мечты – стесняться было нечего, для себя же писано! – так ОНА
восполняла пробелы в своей судьбе. Нелёгкой, потому что «верная подруга
выдающегося учёного» – это звучит в романах. Но куда как неудобно оборачивается
в жизни, порою, этот многовеково излюбленный штамп…
А в Черноярске совсем неизвестно, как
получится встреча. В тайне души ОНА рассчитывала на «черноярский праздник» и с
тайной этой мыслью даже захватила с собой не только всё необходимое для его
любимого салата, который, конечно же, сумеет приготовить прямо в номере, но и
миниатюрный подарочный коньячный набор (не забыла, нет, оказывается, ту ночь на
даче, когда ОН отказался от коньяка, потому что – «если выпью хотя бы рюмочку,
так я вас, может, в объятиях задушу»)…
Сидя в поезде, ОНА поймала себя на том,
что не может уснуть, потому что считает не то что часы – минуты до встречи.
В гостинице он жил этажом выше. ОНА
оставила ему записку, что прибыла, ждёт. Вечером, после каких-то театральных
просмотров, для которых его контора и послала в Черноярск, ОН пришёл. С чуть
виноватой улыбкой. Смущенный её приездом, который уже как бы обозначал начало
нового витка в их отношениях. Оба прекрасно понимали, что каждый вполне
представляет ситуацию. Не очерк – влечение, в их не двадцатилетнюю пору даже
смешноватое, заставило его просить командировку в это преотдалённое место,
причём не вовсе по профилю его деятельности, а её – мчаться на встречу с ним.
ОН только что смотрел спектакль «Пришёл мужчина к женщине». О постановке
говорили, писали. ОН принялся сбивчиво, чуть сдавленным от волнения голосом
рассказывать: «одинокий, изголодавшийся мужчина приходит к такой же одинокой
женщине».., и вдруг, прерывая себя: «невероятно, ну – кино!» И оба понимали,
что это ОН вдруг уловил аналогию между спектаклем и «их случаем». Да,
существовал «их случай», который сводит судьбы двух ещё вчера совершенно
посторонних друг другу людей и заставляет их делать уйму необдуманных и даже
странных на чужой взгляд поступков.
…ОН уплетал традиционный салат, пили
«за перемещение в пространстве» (читай, «за встречи») и «за тех, кто издалека»
(читай, за новоприбывшую, её) и все слова их звучали многозначно, но они уже
научились читать подтексты, что зашифрованно таились за словами друг друга…
На следующий вечер почти «назвали кошку
кошкой». Буднично и в полушутку ОН предложил ей перебраться в родную столицу.
Трудности с пропиской? Ну – это устранимо.
– Фиктивный брак? – чуть брезгливо
вскинула ОНА брови.
– Зачем, – можно и настоящий! –
виновато улыбнулся ОН, смущённо вглядываясь в её лицо.
– Вы полагаете, найдётся такой
смельчак, который решится связать свою судьбу с моей, а главное – себя с моим
нравом? – привычно перевела ОНА на полушутку «опасный разговор».
– Отчего же, если хорошенько поискать…
– принял ОН игру. Волшебство было почти нарушено, но на следующий день ей надо
было уезжать и они долго намечали вехи будущих встреч – кидали друг другу
мостики – хотя «кошка кошкой» так и осталась названной только в подтексте…
Наутро ОН позвонил ей и как ни в чём не
бывало сообщил, что отправляется поработать в местную библиотеку, «где,
оказывается, дивные книги – настоящий клад, а у меня выдался свободный день»,
так что ОН прощается с ней до встречи, как договорились…
ОН так и не проводил её. Ну, не
встретил – был рабочий день, ОН торчал на своих просмотрах, – утешала ОНА себя.
К тому же это было до того вечернего разговора. Но после… Так что
ОНА тащила свою тяжеленную дорожную сумку, оледенев душой, – надо подумать, ОНА
на несчастные два дня вырвалась сюда, чтобы его увидеть, а ОН даже не проводил…
С этого дня что-то внутри у неё как бы
обуглилось. ОН несколько раз звонил. И ОНА звонила ему. Минутные общения. ОНА
часто думала об их романе – теперь ОНА так называла то, что их связывало, –
который развивался как бы в двух планах: вяло и расплывчато въяве и бурно, от
вехи к вехе, только в её снах. Так, во снах, чувство их и прошло все стадии, от
робкой нежности до кипучей страсти, потом переродилось в милое приятельство,
может, даже – дружбу. Хотя – в дружбу ли? «Что не развивается, то увядает» –
этот ставший для неё привычным лейтмотив их отношений, так и довлел над ними.
Сборник давно вышел, имел успех, ОН
пожинал похвалы, в конторе его начали особо замечать, с видами на возможное
продвижение, и теперь ОН уже отнюдь не ищет в ней опору, не жалуется на
одиночество и на творческий спад, а, напротив, написав свой действительно
нашумевший очерк после долгого молчания, расхрабрился, и теперь хамовато её
распекает за рациональность и сухость стиля, – словом, разительно как бы
поменялись их роли. Теперь ОН просто-таки учит её, как писать…
Прошёл ещё год. Они опять-таки не раз и
не два съезжались то «на его, то на её территории», – так ОНА называла их
встречи. И были телефонные разговоры, как прежде, – уже без паролей, но
всё-таки всегда начинались с какого-нибудь делового сообщения – мало ли какие
можно придумать деловые контакты. Иногда разговоры бывали светоносные, после
которых ей легко и радостно работалось, но бывали и «ватные», после которых
вновь, в который раз, ОНА задавала себе вопрос, – но уже не «доколе?», а
«зачем?»
Как-то ОНА позвонила ему в светлый
день. Только что вышла книга её повестей, одна из не очень многих, и ОНА
спросила: «Хотели бы почитать?»
– Меня и на классику-то не хватает,
сомневаюсь, что вы можете написать что-то уж очень выдающееся по нашим
временам! – схамил ОН.
Тем не менее, разговор закончился
пристойно. ОНА уже привыкла к его полухамству-полуподначиванию, к его, порой,
чисто детской жестокости, ОНА уже не могла без этого обойтись, и потому сейчас
тоже перевела рисковый разговор в полушутку, что-то вроде: «нелюбопытный же вы
человек!», и даже натужно рассказала какой-то анекдот про нелюбопытство и, сама
же себя презирая, смеялась, как бы угодничая, трепетно храня от разрыва
связывающую их паутинку, но потом всё-таки не выдержала и на какой-то уж очень
пронзившей её ноте прервала разговор. Зная, что это ничего не значит, что всё
равно кто-нибудь из них не выдержит – позвонит первый. Скорее, – ОНА.
Прошло несколько дней – ОН не звонил.
ОНА сидела у телефона, раздумывая, а, может, всё-таки – ей позвонить первой?
В окно заглядывали весенние сумерки,
небо казалось сиреневатым. Скоро отпуск. Они давно наметили совместную поездку
по Крыму: «Волошинские места, музей Айвазовского, чеховский дом!» – мечтал ОН.
ОНА представила себе их поездку. Не
испытывая былой радости при мысли о предстоящей встрече и о целом месяце, когда
ОН будет рядом. Отогнала от себя эту мысль – если чем и дорожила в эту пору
своей жизни, так тем уголком души, где гнездилось туманное, радужное, необъяснимое,
чему ОНА уже и не тщилась подобрать имя. Ей казалось, что по сравнению с ним
ОНА – Крез. Тепло и свет своего безмятежного чувства считала сокровищем, его же
– нищим, поскольку ОН явно таким уголком души не располагал.
Подумывая про всё про это, ОНА решила,
пока светло – где-то на небе ещё не совсем растаяли перламутровые закатные
облака – ОНА решила заняться хозяйством: вымыть хотя бы одно окно. Мытьё окон
всегда откладывала и откладывала, потому что от высоты у неё случалось
головокружение. Впрочем, это не сильно ей мешало, если бы сильно – давно бы
наладила контакты с какими-нибудь девочками из «Услуг на дому».
«В общем, хоть одно окно надо вымыть
сегодня!» – решила ОНА и, приготовив на подоконнике «Лотос» и «Секунду»,
принялась разбалтывать в горячей воде порошок. Взбивая радужную пену, вдруг
ощутила как бы леденящую руку, сжимающую сердце: «А, может, всё бессмысленно?»
– подумала и почувствовала огромную усталость от прошедших трёх лет.
Стоя на подоконнике и насухо вытирая
наружное стекло, ОНА сказала себе: «А если я его выдумала и ОН – просто фантом?
И тогда…»
Вечерние разговоры. …«И тогда меня как осенило!» – рассказывал ОН НАЧАЛЬНИЦЕ и
давешней приятельнице, с которой его связывали многолетние расплывчато-добрые
отношения, что временами то стягивались, то растекались, как бы бесформенно и
туманно. «Меня осенило, ОНА искала своей погибели! Иначе кто бы принялся мыть
окна, вечером, на девятом этаже, так вот, стоя на самой кромочке…»
НАЧАЛЬНИЦА слушала его, сочувственно
покачивая головкой (не воображает ли ОН, что ТА, НЕСЧАСТНАЯ, искала гибели
из-за него! – злорадно думала про себя). Но ОН именно это, похоже, себе и
воображал: если бы я её проводил тогда, если бы не нагрубил, может, ничего бы и
не случилось...
Благо, сидели они в сумеречном
сиреневатом свете торшера, намёк на улыбочку, тронувший нежно-розовые губы
НАЧАЛЬНИЦЫ, так и остался незамеченным. Его раскаянье, господи… – за столько
лет она его изучила. Просто ОН не создан для общежития. ТА, НЕСЧАСТНАЯ, просто
его не знала. Она, НАЧАЛЬНИЦА, и не подумала бы обидеться, скажите, не проводил
на поезд – в вагон не усадил. Хотел человек поработать в библиотеке, когда бы
ещё в те края попал, – с чего бы себя ограничивать. Она, НАЧАЛЬНИЦА, тоже бы
так поступила. Потому что, естественно, каждый прежде всего видит свою пользу и
своё удовольствие…
Пока ОН распинался и рассказывал о
переданных ему записках, НАЧАЛЬНИЦА вспомнила, как однажды, надев новое платье,
купленное с рук в кулуарах их конторы, натянув на довольно ещё стройные ноги
моднейшие чулки «с бабочкой» и положив в сумку нежнейшие из голубого гагачьего
пуха комнатные туфли, отправилась к нему домой, не впервой, правда, но с тайной
решимостью внести перелом в их затянувшуюся полудружбу-полуфлирт. Он принял её
радушно, заварил чай с мятой, почитал вслух очередную рецензию на очередное
клубное действо – ОН обожал читать вслух свои статьи. НАЧАЛЬНИЦА собиралась
уходить – вожделенный перелом даже не маячил, но ОН, обворожительно курлыкая, с
виноватой своей улыбкой попросил: «А вы мне не поможете привести в порядок моё
бесхозное жильё? – да вы же белоручка, и, конечно же, не захотите…»
И НАЧАЛЬНИЦА поддалась на это детское
«слабо». Два дня (выходных) провела у НЕГО (кто бы поверил, что никакого
перелома так и не воспоследовало), мыла, скребла, стирала и гладила. Голубые
нежнейшие комнатные туфли не пригодились. ОН выдал ей свои толстые шерстяные
носки. В них, поверх чулок «с бабочкой», она и орудовала.
С тех пор прошло чуть не десять лет. И
– ничего. Никакой обиды. Вот уйдёт на пенсию – его на своё место и протянет,
хоть земля на ребро – всё-таки свой человек. Понимать же надо – ОН так устроен.
И вообразила же ТА, НЕСЧАСТНАЯ, что ОН может ради неё чем-то поступиться, от
своего, хотя бы и мизерного, интереса отказаться. А, может, – любит её? Нет,
она, НАЧАЛЬНИЦА, не так наивна. Дочь, сделавшая её бабушкой уже к сорока пяти
годам, говорила про него, своего человека в доме, что его душа – одноместный
гостиничный номер. Точнее не скажешь. Поняв, что для неё, НАЧАЛЬНИЦЫ, койки в
этом номере не предусмотрено, она приняла создавшееся положение вещей как
должное. Впрочем, – какое такое положение вещей? Положение, «как у всех». Брак,
как институция, себя изжил – это аксиома. А связи, – право, куда удобнее по
утрам просыпаться не вместе, а порознь. Всё это она сейчас передумывала
довольно мстительно, потому что те два уборочные дня всё-таки, видно, ему
зачла.
– …ОНА любила меня. Я только сейчас
понял! – запальчиво утверждал ОН, как будто кто-то ему перечил. – Хоть одна
душа нашлась за всю мою жизнь – полюбила меня. Вы знаете, как ОНА мне писала?
«Ты – великое чудо мира» – вот как ОНА про меня думала. Хоть одна душа увидела
во мне божью искру, – распалялся ОН. – А как ОНА была добра, как внимательна!
– Сейчас всхлипнет! – подумала
НАЧАЛЬНИЦА (она хорошо его знала), – разжалобится сам о себе и всхлипнет.
Но ОН не всхлипнул. Напротив,
ожесточился и упрекал её.
– Когда ОНА звонила в последний раз, вы
сидели за моим столом, – каким тоном вы ей ответили, вспомните! – допекал ОН.
НАЧАЛЬНИЦА вспомнила. В самом деле,
как-то не так она сказала своё «пожалуйста» в ответ на просьбу позвать его к
телефону. Но НАЧАЛЬНИЦУ и правда раздражал чистый, высоковатый, почти детский
голос ТОЙ, НЕСЧАСТНОЙ. Однако же, если так обижаться на не ту интонацию, так
это, ей богу, жить не надо… Подумаешь, ОНА была добра к нему, ах, скажите!
Знаем, знаем, и про мигрень, и про приступ гастрита. И про знаменитые
свекольники тоже знаем. Приезжал после встреч – только и было разговору. Если
это у него была не влюблённость, – то что такое влюблённость у сорокапятилетнего
холостяка, который и думать забыл, как люди сосуществуют, притираясь друг к
другу, уступают, прощают? А она, НАЧАЛЬНИЦА, что ли, не добра к нему? Кто бы
стал за его продвижение голову класть, как она, зная, как мало был ОН популярен
все эти годы – вот только сборник выручил. Однако, никто ничего не забыл – ни
его срывы чуть не со стуканьем кулаком об стол, ни его обидные шутки – всегда
на грани хамства. Его курлыканье? Оно давно никого не обманывало – у каждого
своя «боевая окраска», курлыканье – его метод вкрадываться в доверие, искать
сочувствия и союзничества. А хлеб и кефир – кто ему покупает – всё она же,
НАЧАЛЬНИЦА. А книги? Если себе, то и ему. И, учитывая его зарплату, нередко
«забывая» получить с него за дорогой альбом. А что ТА, НЕСЧАСТНАЯ, «судьбу
испытывала»? Так чем, собственно? Что в гололёд по дурной дороге мчалась? Мало
ли что ему там наговорили, когда ОН ездил ЕЁ хоронить. Скажите, – в гололёд.
Журналист погоду не ждёт. И ОН считает теперь, – что в гололёд «это тоже гибель
искала». Как бы не так. Значит, светил ей очерк на сколько там у них платят по
максимальной ставке. Поди, не так, как здесь, в конторе, где сиди от звонка до
звонка. И ещё каждый шпыняет, сообразно с нынешней модой: ах, у вас были
спецполиклиники, ах, были спецпайки… Ну, окна ОНА мыла, ну, вывалилась, –
случай! Надо было вызвать из фирмы девчонок для мойки окон. Есть там, поди, у
них такая фирма. Так нет – наверное, прижимистая была. Мало, что ОН
рассказывает, будто так уж ОНА умела быть щедрой. Сэкономила, называется. А ОН
– «искала гибели». Подумаешь, роковой мужчина…
«Сейчас я его приземлю! –
позлорадствовала НАЧАЛЬНИЦА, и: – Между прочим, в нашем отделе сокращают две
ставки. Не знаю теперь, как ваш вопрос решится. Вот мою ставку и сократят,
глядишь!»
ОН не заводился на заданную тему,
НАЧАЛЬНИЦА вгляделась в него и поняла, что ОН хоть не всхлипнул, а слёзы – на
кончике ресниц. Так с ним бывало, она сама видела.
«…И я хоть узнал впервые за всю жизнь,
что такое настоящее чувство», – бередил ОН свою болячку. И НАЧАЛЬНИЦА поняла,
что ОН на самом деле, возможно, любил ТУ, НЕСЧАСТНУЮ, только сам вовремя о том
не догадался. И ей стало жгуче на душе, потому что она много лет считала, что
ОН «ничей» по своей природе, – безвольный человек, умеющий, однако, даже
сильных подминать под себя упрямым своим натиском, часто неразборчивым, а порой
– откровенной грубостью. Считая так, она не добивалась перемен в их отношениях,
принимала всё как есть.
«Просто у него нет души, – рассуждала
про себя, – так, пустые мечтания!» Это – когда хотела себя утешить, понимая,
что никогда не войдёт в его жизнь и в его дом. А тут – такой роман. С
периферийной отцветшей «интеллигенткой» – так ОН ТУ, НЕСЧАСТНУЮ, называл. И,
стало быть, что-то не понято, и, стало быть, что-то ею, НАЧАЛЬНИЦЕЙ, упущено?
Так они долго ещё сидели в сиреневой
тени абажура. Он пытался читать начальнице записки ТОЙ, НЕСЧАСТНОЙ, но
НАЧАЛЬНИЦА сухо отрезала: «В другой раз!» Потом у него разболелась голова и ОН
с изрядной аффектацией спросил: «У вас нет шерстяного шарфа, длинного шерстяного
шарфа, жемчужного цвета?» – и НАЧАЛЬНИЦА догадалась, что это ОН намекает на
некое известное ему чудодейственное исцеление мигрени, и отрезвляюще
предложила: «Хотите тройчатку? Могу дать анальгин». ОН отказался.
Вечер терзаний ему явно не удавался. Не
такая женщина была НАЧАЛЬНИЦА, чтобы при ней можно было ковырять болячки души.
Да и была ли душа у него? Полноте, они с ним – старые знакомые.
«Нет у него души, так – пар…» –
вскипала НАЧАЛЬНИЦА понемногу, но назавтра был его день рождения и по сложившейся
традиции она поздравляла его всегда накануне, и теперь тоже протянула пластинку
«Ростовские звоны», по которой ОН давно страдал.
– Если назавтра у вас внутри погода
изменится, приходите – торт гарантирую, – объявила НАЧАЛЬНИЦА у выхода.
– …И вы можете с такой издёвкой
говорить о моём состоянии, и, вообще, обо всём этом? – вспыхнул ОН и хлопнул
дверью. Это тоже было не ново. ОН нередко похамливал ей, но поскольку не только
ей, НАЧАЛЬНИЦА не обижалась. Назавтра ОН, похоже, всё забывал и отношения начинались
по новому счёту, на самом же деле ОН умел подолгу таить обиды, и нередко они
всплывали совсем неожиданно через месяц, два, три – как придётся.
НАЧАЛЬНИЦА вдруг сама для себя
заметила, что такие вспышки случались гораздо чаще за последние три года, пока
длились эти неопределённые, совершенно для неё загадочные контакты между ним и
ТОЙ, НЕСЧАСТНОЙ. Которая в ту пору, когда ОН к ней ездил по нескольку раз в
год, так что в их конторе по этому поводу уже начинались шепотки, – по его же
словам, была вполне благополучна, этакий реликтовый побег голубокровного рода,
в квартире, набитой «генеалогическими древностями». Так НАЧАЛЬНИЦА, чуть в
растяжку и с шуточным-салонным проносом говорила о старинных портретах,
которыми, по его рассказам, увешаны были стены той, чем-то волшебной для него
квартиры. НАЧАЛЬНИЦА знала его детскую восприимчивость, знала, что всё новое,
необычное пьянит его и ввергает в восторженность, часто длительную, которая
может неожиданно сникнуть, чаще всего из-за пустяка.
Убирая со стола чашки и остатки кекса,
который ОН, сластёна, особенно ценил, НАЧАЛЬНИЦА признавалась себе, что все эти
три года ждала, когда же приключится этот самый пустяк. Но он не приключался,
и, более того, гибель ТОЙ, НЕСЧАСТНОЙ, телеграфный вызов на похороны, переданные
ею записки и чуть не двадцать листов писанины, почти нигде не опубликованной, а
пуще всего – её письмо, заготовленное, судя по дате, задолго до «происшествия»,
в котором ОНА просит его сохранить её архив «в случае чего-нибудь», – всё это
как раз и была новая и не безопасная для его восприимчивости доза неожиданного,
необычного, таинственного…
НАЧАЛЬНИЦА вздохнула и решила, что надо
будет ещё крепко подумать, рекомендовать ли его на своё место – в более
скромных ролях ОН будет для неё, НАЧАЛЬНИЦЫ, пусть даже бывшей, куда доступнее
– не раз прибежит поплакать в жилетку, а то и попользоваться её связями.
Знала ОНА цену его обиженности на
судьбу, её, НАЧАЛЬНИЦУ, не проведёшь.
«Удобная, однако, позиция – с этаким
легким налётцем альфонсизма. В расчёте на дамское сочувствие куда как многого
можно достигнуть!» – так распаляла себя НАЧАЛЬНИЦА в этот поздний час,
подспудно ведя счёт былым неудовлетворенностям, связанным с ним. ОНА легла,
погасила сиреневый свет.
«Ничего, завтра как миленький будет
есть мой торт за этим столом», – подумала злорадно и на том почти тотчас
уснула.
Наедине с собой. Уходя от НАЧАЛЬНИЦЫ, ОН чуть не опоздал на метро и досада в
нём ещё усилилась. Когда пришёл домой, зажёг настольную лампу. Лампа тут же
привычно высветила «Пейзаж с закатом», ЕЁ подарок, очевидно, с намёком на тот
далёкий дачный закат, – теперь, прочитав ЕЁ записки, ОН это понял. Стало тошно.
Его окружили знакомые книги, и среди них взор намётанно выхватил ЕЮ подаренные.
В его фонотеке – пластинки, увезённые из ЕЁ дома – ОНА любила дарить. Как-то,
приехав по делам, ОНА завезла к нему чуть не чемодан «изопродукции» – так ОНА
сказала, – всегда чуточку подсмеиваясь над всем и вся. ОН нередко корил ЕЁ за
высокомерие, а теперь, прочитав ЕЁ записки, понял: это была ЕЁ защита. От мира,
от людей, далеких ЕЙ по духу, от него, в том числе. От него, перед которым ЕЙ,
вполне очевидно, как раз и не хотелось стоять в обороне…
…Три года бесплодной тягомотины,
поездок ЕГО и ЕЁ, телефонных разговоров одних, наверное, на многие сотни
наговорено, ссор, редких сокровенных бесед, после которых ОН как бы
возрождался, хотя и ненадолго. Теперь ОН чётко вспомнил и дачу, и то
безмятежное чаепитие, когда ОН сказал ЕЙ про «хрустальные глаза». ОН это чётко
помнил – не так часто ОН баловал ЕЁ комплиментами…
И ссора последняя ведь была не из-за
чего. Так – размолвка. Ну, что ОН такого сказал? «Я вообще не верю, что вы
можете написать что-нибудь интересное!» Ну и что? Можно было, кажется, понять,
что он ещё помнит, как они совместно составляли его очерк. Просто ОН был
уязвлён, что ОНА так лихо убирала его «стилистические фиоритуры» – нашла же
словечко! В отместку ОН придирчиво отмечал малейшие огрехи в ЕЁ публикациях,
которые ОНА иной раз посылала. В глубине души ОН немножко завидовал, злился: ей
бы посидеть на моём месте – с утра до вечера читать безрадостный репертуар
периферийных клубов и визировать, визировать, визировать…
Впрочем, визировал ОН туго. ЕГО
побаивались. Сам ОН понимал, что виной тому не авторитет, которым ОН мог бы
подавить, а едва уловимый налёт мстительности, который им руководил, когда он
расправлялся с незадачливыми авторами. Именно мстительность испытывал ОН за то,
что они вот пишут, а ОН – только правит. Очевидно, как тщательно бы ОН не
скрывал даже от самого себя такие неоправданные порывы, а авторы их всё-таки
угадывали…
…А ОНА холодноватым чистым голосом
ответила: «Вы вот уж который год убеждаете меня, что я – бездарь, знаете, вы
меня убедили!» Он примолк, не понимая. Очередная ли это её издевка, или что
стряслось – при ЕЁ-то норове такие слова…
Пока ОН решал, что ответить, ОНА
положила трубку. Это был их последний разговор.
Сейчас ОН вспомнил, что когда они
познакомились, не раз в откровениях своих, которые тогда случались, ОН
жаловался: «Выжат, пуст – мозги забиты трухой самотёка, ни строчки не могу
написать – стержня нет».
И ОНА, подбадривая, подшучивая,
«напросилась к нему в ученики». Втравила в совместную работу, в составление
сборника об этом подопечном художнике, в которого ОН, впрочем, тут же
«влюбился», как только с ним встретился впервые, – нравились «самобытность,
простота, строгость истинно народного таланта» (так ОН в своём очерке о
художнике и писал), – потому что как раз самая мода была на увлечение
самобытностью и русскостью. Так ОН нехорошо о себе сейчас подумал, скользнув
взором по брюлловской головке, которую любил больше всего в своём маленьком
собрании, и честно признавался себе, что Брюллова всё-таки ценит куда больше
всех самобытных самодеятельных художников, вместе взятых.
…Итак, ОНА «втравила» ЕГО, который в ту
пору уже несколько лет как ничего не писал, в работу о народном художнике.
Объявив, что вот, де, ОНА верит в него – а с верой, как известно, что
поделаешь, она, пусть и вопреки логике, а вот есть и всё тут. И ОН «втравился».
Понимал, что ОНА как раз на взлёте, ОН знал, что на ЕЁ счету несколько книг, то
ли о народном творчестве, то ли о культурных традициях того предальнего
региона, – ОН этих книг не читал. Но сейчас, вспоминая, не
преминул-позавидовал: это же надо, чуть не в год по книге!
Так что «идти к нему в ученики» ЕЙ не
было резону и ОН это знал. Но, вот, поди ж ты, – «втравился» и как уж
получилось (сейчас он пытался со всей честностью заглянуть в самого себя), что
по прошествии трёх лет состоялся тот злосчастный последний разговор. После
которого ОНА больше не звонила, видно, считала себя обиженной, а ОН почему-то
тоже не звонил – замотался…
Нет, – если честно, в своих записках
ОНА не так уж и ошибалась, ЕМУ действительно просто нравилось ЕЁ ломать.
«Подумаешь, – гордыня! – не раз за их знакомство думал ОН, – пусть помается,
первая пусть позвонит!» И нередко, стоило так подумать, – ОНА звонила, как
чувствовала. И тогда ОН ловил себя на том, что испытывает нечто близкое к тому,
что вскипало в душе, когда, не очень стесняясь в манерах, отсылал очередного
автора, вернув ему рукопись. А телефонный разговор вёл сухо, в стиле «словесных
отписок» – так ОНА это называла в своих дневниках. Метко – ничего не скажешь.
…«А теперь – погибла. Из-за меня. Из-за
любви ко мне. Из-за моего хамства!» – принялся ОН, было, мысленно «ковырять
болячку», и тут же сам себя оборвал. Занятие это без зрительского ока не
волновало, не приносило сладостного ощущения. И вдруг ОН сам себя одёрнул – в
памяти вспыхнул холодный безжалостный лучик и вмиг рассеялось сумеречное
блуждание в дебрях души: «Это ты ЕЁ убил. Тем разговором. Неверием. В жизни у
человека только и было, что творчество. А ты – оплевал».
И тут же годами нажитая броня надёжно
взяла под защиту взъерошенную душу: «Подумаешь, какие жалости. Работа есть
работа. У меня своё мнение, ну, не считал я ЕЁ таким уж талантом, ну и что.
НАЧАЛЬНИЦА, вон, не обижается, что ей ни скажи. А мне-то чего только за эти
годы ни говорили. Давно надо было в петлю лезть. А я ничего – живу. Не пишу –
зато других учу, как надо. Между прочим, тоже нелёгкое и уж какое неблагодарное
занятие!» – горьковато усмехнулся ОН.
Отсюда мысли переметнулись на
НАЧАЛЬНИЦУ. Сейчас, пожалуй, она и станет его поддерживать, ведь ЕЁ уже нет.
Что, ОН – не мужчина, не понял разве, что НАЧАЛЬНИЦА давно на него имеет виды,
а связь с НЕЙ только всё осложняла. Подумав – «связь», ОН вдруг представил
себе, какой могла быть эта связь, если бы была на самом деле. Представил себя в
том доме, который всякий раз как бы заново ЕГО завораживал. Представлял тот
банный вечер, когда чуть было не нарушил грань, которую ОНА как бы воздвигала
меж ними чрезмерной доверительностью, простотой отношений – без тени кокетства.
А считала, по запискам судя, что это ОН ограждал себя запретной чертой. Знала
бы, что ОН испытывал тогда на дачной веранде, каждую ночь, каждую ночь…
…Окажись ОНИ вместе, стал бы ОН вновь
писать? Вернулась бы к нему былая лёгкость пера, прозрачность и точность мысли,
за которые ЕГО, бывало, нарасхват печатали, до того, как ОН попал в свою
контору и сам стал определять, кого печатать, кого – нет…
...Вернулась бы та светлая пора
творческих взлётов, окажись они с НЕЙ вместе? На миг ОН даже закрыл глаза – до
того явственно ощутил запах ЕЁ духов, и как будто сидят ОНИ в ЕЁ комнате на
диване и держат друг друга за руки. И как будто бы…
…Тут вовсе пошло несусветное – ОН
ощутил ЕЁ в своих объятиях, ОН страстно желал ЕЁ…
«Как никогда никого, как никогда
никого!» – мысленно твердил ОН себе, вновь растравливая болячку.
И тут же себя взнуздал: «Нет, – просто
ОНА меня любила. А я – нет. Если бы я любил, так уж как-нибудь переступил бы
через ЕЁ защитную грань!» – И тут же включился в привычные расчёты. Значит,
так: для НАЧАЛЬНИЦЫ то, что случилось, – стимулирующий момент. За годы их с
НАЧАЛЬНИЦЕЙ отношения вошли в спокойное русло, слишком уж устоявшееся. Станет
ли она так уж ЕГО отстаивать при аттестации, если натолкнётся на почти общую,
хоть и чуточную, а всё-таки неприязнь к нему. А если ещё всплывёт его стычка с
неким довольно известным автором, который так прямо ЕМУ и сказал: «бездарь в
малом чине – опаснее чумы»…
«Так что “происшествие” должно
НАЧАЛЬНИЦУ подогреть: вот ведь как ИМ дорожить можно, оказывается, – прямо как
в жестоком романсе!» – кривенько усмехнулся ОН и почему-то стал сам себе
противен. На коротенькое мгновение – потом отпустило…
ОН решил, что завтра обязательно пойдёт
к НАЧАЛЬНИЦЕ есть торт. Хотя её торты были под стать ей – суховатые и не
манящие какие-то. Но – это частности. Аттестация же, вот она, родимая. Прямо у
порога.
ОН лёг – на пол, на тонкую циновку (в
последние годы увлекался йогой) и постарался уснуть. Во сне увидел пунцовое
солнце, просвечивающее сквозь сосны, увидел очень светлые «хрустальные глаза».
Проснулся, задыхаясь и вскрикивая, принялся кулаками молотить подушку, как
будто убивал её. Потом провалялся без сна до самого утра.
Часов в десять – звонок в дверь.
Высокий, бледноватый, как картофельный побег, юноша переминался с ноги на ногу,
стоя у двери.
– Это вам от вашей сибирской знакомой,
– протянул маленький свёрток. ОН опешил.
– Как – от сибирской знакомой? – ОН даже
присел на табуретке около телефонного столика – ноги стали ватными.
Подросток ЕГО растерянности не понимал.
Уточнил ЕГО и ЕЁ фамилию, имя и отчество. Смотрел на НЕГО в упор, с
недоумением.
– Ну, господи, что вы так удивляетесь?
Я у НЕЁ часто бываю, когда на каникулах. ОНА через меня передала вам пакет, –
втолковывал подросток, – я уже вторую неделю как приехал. Только ОНА наказала –
в какой день вам передать. Вы именинник, да?
Юноша явно не имел понятия о том, что с
НЕЙ приключилось. Две недели как ходил на занятия, бегал на свидания – свёрток
вылеживался у него где-нибудь в чемодане, ждал своего часа, когда ОНА там уже
давно…
Юноша, так ничего и не поняв, ушёл,
немножко обиженный. Гражданин с опухшим после ночи лицом, с взъерошенными
редковатыми волосами, облачённый в старый растянутый тренировочник, отпустил
его – даже спасибо не сказал. Такой чудак…
Гражданин с залысинами и мятым лицом
развернул пакет: выпростал маленький серебряный складень, с которого сурово
глянули неистовые очи преподобного Нифонта - прогонителя бесов, – складень ОН
давно облюбовал в один из своих к НЕЙ приездов. И записка: «Вы – великое чудо
мира. Да колдуют все добрые феи в этот день у вашего порога, суля вам всяческое
благополучие».
…Благополучие, значит. Так, значит, ОНА
ему пророчит. ОН быстренько подсчитал: складень ОНА передала юнцу чуть не сразу
после того последнего их разговора – «две недели как». Что это? Последняя, уже
потусторонняя издёвка? Как могла ОНА желать ЕМУ благополучия, ещё не остыв, что
называется, после того разговора? Нет, – ЕГО не проведёшь: «издёвка, издёвка
это, интеллигентская месть за обиду, нашла же способ!» – уже растравливаясь,
подумал ОН, и куда и подевалась давешняя горечь. Почему-то вспомнил, как на
даче бежал впереди, а ОНА, не прибавляя шага, отставала, и тем самым ставила
ЕГО в нелепое положение. Что-то тут было общего с этим пожеланием благополучия
теперь, после…
«Точно всё высчитала. Такая жестокость,
такая жестокость!» – твердил ОН, направляясь на кухню к соковыжималке. По
утрам, согласно выбранной системе, ЕМУ полагалось пить морковный сок. Пока
соковыжималка, дрожа и всхрапывая, перемалывала отборную нежно-оранжевую
морковь, которую ОН любовно выбирал для себя на рынке, ОН стоял в раздумье –
рассказать ли НАЧАЛЬНИЦЕ о полученном, как бы уже из потусторонности ЕЁ
«привете», ЕЁ издевке, – так он определил название этого последнего ЕЁ
напоминания.
Когда из горы перемолотой моркови
получилась поллитровая баночка сока, и он, стоя у окна, медленно этот сок
попивал, – решил: рассказывать не надо. Вчерашнего вечера «душещипания»
предостаточно, «касательно этого вопроса». Так ОН, – теперь, может, и навсегда,
– определил название тому, что в последние три года не мог для себя назвать
однозначно.
Потом ОН аккуратно
вымыл банку, собрал раздавленную морковную мякоть и выкинул в мусоропровод.
Взглянул на часы – самое время привести себя в порядок и звонить НАЧАЛЬНИЦЕ.
Чем раньше – тем лучше. А то вчера ОН уж очень разоткровенничался.
Нейтральность, и только она, – залог длительных добрых отношений. Нарушив этот
главный завет своей жизни и поплатившись за то великим дискомфортом души, –
«что я, бесчувственный что ли?» – ОН решил, что впредь – учёный. В отношениях с
НАЧАЛЬНИЦЕЙ – никаких дополнительных нюансов.
«Нейтральность, и
только она!» – сказал ОН себе ещё раз и включил электробритву.
1985-1988, 2009 гг.
Кемерово
|
|