Голоса Сибири

Литературно-художественный альманах

Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.

"Слово к читателю" Выпуск первый, 2005г.

Выпуск девятый

Рецензии

Вправе ли критик судить об омлете, если сам не может снести яйца?

Клейтон Росон

Елена Зейферт

КУЛЬТУРНЫЕ СЛОИ ЛИТЕРАТУРЫ

Литературно-художественный диалог. – Алматы: Институт литературы и искусства им. М.О. Ауэзова Министерства образования и науки Республики Казахстан, 2008. – 214 с.

Постоянно рождаясь в отдельных своих текстах, литература живёт во времени как монолит, созданный различными культурными слоями. В каждом слое – свои артефакты, остатки литературных приёмов и конструкций, следы многогранной писательской деятельности.

Прожилки одних эпох в пластах других культурных слоёв – благодатная зона литературно-«археологического» исследования.

Археологом литературы по научной методологии можно по праву назвать Юрия Тынянова, важнейшее понятие в трудах которого «живой процесс». Современники видят живой процесс зарождения, формирования и роста литературных явлений и «оплотневания» живых явлений в сгустки, и потомкам нужно разглядеть этот ускользающий от них процесс.

Именно литературно-«археологической» является новая алматинская коллективная монография «Литературно-художественный диалог». Недаром, по наитию дизайнера, книга получила обложку, цветовая фактура которой напоминает красно-коричневую землю (или камень) с трещинами и изломами.

Авторы разделов монографии используют различные литературно-«археологические» инструменты. Бейбут Мамраев (Алматы), размышляя о романтизме и символизме в казахской литературе в контексте русской, – художественную систему. Казбек Султанов (Москва), постигая литературную рецепцию Кавказа, – тематические аспекты текста. Светлана Ананьева (Алматы), воссоздавая казахстанскую пушкиниану (Н. Раевский, К. Гайворонский и др.), – мемуары, письмо, дневник. Айнур Машакова (Алматы), изучая восприятие творческого наследия Абая за рубежом, – библиографический источник.

Учёным важно увидеть, как новый литературный процесс наследует достижения прежних эпох.

Главный объект изучения в книге – казахский литературный текст, живущий в вечном диалоге с русской и другими культурами. Одной из рождённых в процессе этого наследования ценностей стало евразийство, особое скрещённое мироощущение, новый взгляд на действительность.

Во вступлении к монографии директор Института литературы и искусства им. М.О. Ауэзова Министерства образования и науки Республики Казахстан Сеит Каскабасов находит общие для казахов и русских черты – толерантность и открытость, идущую от отмеченной ещё Н. Бердяевым широты, свойственной питомцам просторных земель. Сборник во многом вдохновлён 2006 годом – годом Абая в России и годом Пушкина в Казахстане.

Каждый из классиков – особая эпоха, самостоятельный мир, а зарубежный классик – к тому же мир, бытующий на другом берегу. Органично понять хотя бы частичку творчества инонационального гения – дело непростое.

Абай же, по словам Герольда Бельгера (Алматы), словно усыновлял «чужеродное» стихотворение, делал его родным, кровным для казахов. Постигая обращение Абая к пушкинским текстам, можно приблизиться к общему механизму взаимопроникновения инонациональных ценностей.

Абай жил в эпоху взлёта европейской цивилизации. Ученик медресе, воспитанный на творениях Низами, Навои, Фирдоуси, юный казах ощущал тягу не только к Востоку, но и, безусловно, к русской культуре. В своих «Словах назидания» под влиянием новых идей Абай очертил программу казахского Возрождения в наступающем XX веке.

Обращение Абая к пушкинскому роману в стихах «Евгений Онегин», по мнению Шериаздана Елеукенова (Алматы), не художественный перевод, а акт свободного творчества. Это история любви двух молодых людей, казахский эпистолярный роман, который, по мировой традиции, должен бы носить название «Онегин – Татьяна» (по аналогии – «Козы Корпеш – Баян Сулу», «Тристан и Изольда», «Ромео и Джульетта»). В казахском ауле стихотворная речь влюблённых – дело привычное. Онегин у Абая – образец для джигитов, он ловко справляется с соперниками, Абай исключает черты Онегина как светского повесы. Иные чем у Пушкина, здесь не только лексика, но и синтаксис, тональность – Абай не допускает в стихотворную ткань ничего снижающего высокий образ юноши. Создавая образы героев, Абай использует восточные метафоры.

Чем насыщеннее, богаче звук, тем слышнее, разнообразнее рождённый им отзвук. Порой звук уже исчезает, а отзвук живёт. Герольд Бельгер изучает в сборнике тонкие параллели «Шиллер – Лермонтов – Абай». Казахский поэт здесь постигает немецкого через русского.

Переход от историографии Кавказа в русской литературе к его историософии, истинному художественному открытию очерчен в статье Казбека Султанова (Москва). С одной стороны, автором отмечается неоспоримый экзотизм Кавказа, особенно эффектный у А. Бестужева (Марлинского) с его восхищением свободолюбивыми горцами и экзальтированностью при изображении батальных сцен («пули здесь столь же обыкновенная ягода, как миндаль», «пороховой дым служил горизонтом»). С другой – достоверность, практически документированность образов, показ вовлечённости человека в движение общей жизни, особая онтологическая глубина понимания инонационального мира, постигнутая Л. Толстым с его неутопичностью принципа «люди – братья». «Раскидывать на все стороны паутину любви: кто попадётся, того и брать» – Оленин в «Казаках» Толстого осознаёт счастье жить для других.

Появившись в контексте деятельных мыслителей – Киреевского, Хомякова, Чаадаева, Пушкин сам был мыслью, средоточием и предметом духовных исканий (Пётр Палиевский). Это ощущали уже современники. Н. Раевский в своих знаменитых трудах «Когда заговорят портреты» и «Портреты заговорили», созданных в Казахстане, опирался на мемуарную литературу (воспоминания А. Керн, Д. Фикельмон и др.), потому что жанровый центр мемуаров – автор, эволюционирующий во времени. Светлана Ананьева изучает психологию Н. Раевского, авторов мемуаров, а приближает нас к пониманию Пушкина.

«Непрерывность в срыве» на примере литературного тандема «Гоголь – Хлебников» рассматривает в сборнике румынский исследователь Ливия Которча. Н. Гоголь провозвестил и даже создал новую парадигму, «новую мистику», которой будет следовать XX век. Экзистенциализм, «абсурдность» прошлого столетия немыслимы без влияния гоголевского мировоззрения. Гоголя никто не относил к писателям, которых нужно «сбросить с парохода современности». Наоборот – футуристы считали Гоголя своим прародителем. Истинно футуристическими были признаны изображение русским классиком «мира навыворот», потеря человека в мире предметов («Тротуар нёсся под ним, кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз и будка валилась к нему навстречу»), деконструкция предмета изображения и его обновление, придание самостоятельной энергии через отстранение («Будто какой-то демон искрошил весь мир в тысячи комков и потом без смысла и без толку снова смешивал эти частицы»), метафизический страх («Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не подозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся»). С помощью Гоголя футуристы придали трагическую сущность игровому началу искусства.

Хлебников, «двойник Гоголя в XX веке», всю жизнь размышлял над судьбой русского классика как писателя и человека. Хлебникову принадлежит статья «Уравнение души Гоголя». Начиная с 1910 г., поэт бывал на Украине, в частности, в имении, управителем которого был отец братьев-футуристов Бурлюков. Хлебников впитывал своеобразие украинского фольклора, веря, что это искусство сохранило глубинные, причудливые отблески нерационального постижения мира.

У Гоголя и Хлебникова – сближение стихийное, архетипическое, иррациональное. Русалка, вурдалак, оборотень… Владение миром: Вели-Мир – Мир-город… «Записки сумасшедшего» Гоголя… «Перевертень» Хлебникова, написанный «в состоянии неразумья»… «Дать очи да тройку Гоголя / да замахнуться бичом сумасшествия».

И Гоголю, и Хлебникову было понятно – чтобы овладеть собой, человек должен сопротивляться «песням сирен» внутри и вне себя, но сопротивляться свободно, не привязывая себя к мачте корабля, как Одиссей.

Мирослава Метляева (Кишинёв), рассматривая ориентализм в творчестве поэтов и графиков Бессарабии, в обращении молдавских авторов к Востоку выявляет, с одной стороны, тягу к экзотике и обновление традиции, с другой – поиски созвучий в европейском и восточном искусстве. Если Бейбут Мамраев на интересном казахском и русском материале анализирует международные литературные общности – романтизм и символизм, то Алма Тусупова (Алматы) на примере двух рассказов – «Серый Лютый» М. Ауэзова и «Медведь» У. Фолкнера – сопоставляет художественные миры казахского и американского авторов.

Литературные контакты Мухтара Ауэзова, автора «энциклопедии казахского народа» романа-эпопеи «Путь Абая», изучены Маргаритой Мадановой (Алматы) в контексте мировой литературы. Здесь и личное общение Ауэзова с Луи Арагоном, Анной Зегерс, Артуром Миллером, и переводы произведений казахского классика, и публикации о нём в Чехии, Франции, Германии, Греции и других странах.

«Абай за рубежом» – такой макрокосм в библиографическом аспекте постигается Айнур Машаковой (Алматы). Зарубежные писатели и литературоведы сравнивают Абая с выдающимися личностями своих стран, ставят его в ряд с классиками мировой литературы. Иностранцы признают высокое общественное значение Абая. Так, в начале XXI века одну из улиц Берлина назвали в честь Абая. (Кстати, в Астане практически первая, привокзальная улица, открывающаяся взору приезжих, – это улица Гёте).

Прожилки прошлых эпох живут в новых текстах, обретая второе дыхание. И это дыхание важно уловить, почувствовав его ритм.