|
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск третий
От межи, от сохи, от покоса...
Сегодня уже неизвестно, как было на самом деле. Однако известно,
что все было не так, как надо. А совершенно иначе…
Лешек Шаруга
Михаил Шмулёв
ПОБЕГ ИЗ КОЛХОЗА
Человек совершает иногда поступки, не вписывающиеся в общепринятые рамки поведения – зачастую его ведет по жизни страсть, увлеченность опасными идеями. В детстве, которое выпало на суровое предвоенное время, я почувствовал непреодолимую тягу к бродяжничеству, искал землю обетованную, где живут легко и приятно, а, главное – по справедливости.
Сейчас, когда мне перевалило уже за восемьдесят, понимаю: предрасположенность к побегам была как бы наследственной: предки мои, крепостные крестьяне, частенько убегали от господ, то и дело меняя места обитания – Дон, Украина, Сибирь.
К четырнадцати годам я перечитал всю школьную библиотеку, особенно нравились книги о путешествиях, новых землях, и о беспризорниках. Передо мною открылся чарующий мир, населенный бродягами, пиратами, первооткрывателями – не чета советскому опостылевшему полуголодному прозябанию.
И я отважился на побег.
Сплошная коллективизация, которую сам ее творец и организатор – Сталин – назвал «головокружением от успехов», привела к разрухе и полному обнищанию крестьян. Осенью «красные обозы» вывозили почти весь урожай. После так называемых «хлебопоставок государству» в деревне оставалось зерно лишь на семена. Наша семья – это мать и пять детей, все работали в колхозе, получая мизерную оплату: на трудодни можно было прожить от силы один-два месяца в году.
Знаете ли вы, что такое отруби из размолотого овса? Муку давали телятам, а оболочки от крупиц зерна – выбрасывали, потому что от них даже лошади отказывались. Из этих отбросов мы делали оладушки, обманывая свои желудки.
А семена специально травили формалином, чтобы их не воровали. Но все равно – тащили, мололи, и поедали, мешая с картофелем, тело опухало, животы раздувались.
Мне не терпелось поскорее вырваться из жестоких тисков голодомора, приключенческие романы манили в призрачную страну пытливых героев – исследователей, путешественников. В 1933-35гг. «осчастливленные» Сталиным колхозники потянулись в Казахстан, на «стройки века». Уехала и моя старшая сестра Лиза. И я решился – весной, как только появилась первая зелень, собрался в дорогу.
Из одежды – только зипун и холщовая рубаха. В фуражке, в подкладке – рубль, а в сумке два десятка огурцов. Босой – как ходили в те годы дети летом. Отпросился у матери навестить бабушку из соседней деревни – и пошел, куда глаза глядят. По пути попалась подвода, парная бричка. Возница остановился:
– Куда тебе?
– На станцию Алейск, до нее семьдесят километров!
– Что ж, садись, мне туда же!
К вечеру – привал. Дядя Вася, – так звали моего спутника, – попросил напоить лошадей в ближайшем озерке. Взобравшись на одну из них, я потрусил к воде.
Вот тут-то и случилось происшествие, чуть не ставшее трагическим. Мы попали в болото!
Я попытался криком, понукая несчастных животных, вызволить их из трясины.
Прибежал, ругаясь на ходу, дядя Вася:
– Мать твою так! Почему сразу не повернул обратно?
Лошади все больше погружались в жижу. Мы тянули за уздечки, но ничего не получалось!
Дядька совсем упал духом:
– Теперь не миновать мне лагерей! За потерю колхозного добра засудят и дадут не меньше десяти лет!
Наконец, выбиваясь из последних сил, одна лошадь сумела выпрыгнуть на твердое место – зато вторая увязла по самое брюхо.
И тут меня осенило – не вытащить ли бедолагу с помощью той, которая уже выбралась?
Схватив вожжи, дядя Вася засунул их под хвост утопающей, а другими концами привязал к хомуту спасенной. Нам повезло – сделав рывок, лошадь выскочила, считай, из своей могилы, избавив испуганного дядю Васю от тюрьмы, а меня – на всю жизнь – от укоров совести. А у него семья, трое детей!
– Ты, конечно, смышленый парень: ловко придумал, как лошадей спасти! Но почему не повернул назад, как только они проваливаться начали?
– У нас в деревне нет болот с такой глубокой трясиной. Думал – к воде быстро проскочу…
Добравшись до станции, распрощались. Я соврал дяде Васе, будто направляюсь к сестре Лизе в Бурлю-Тюбе:
– Это недалеко!
На самом деле Лиза, которая ранее действительно там работала, оттуда уехала на строительство Балхашского медеплавильного завода.
И начались мои скитания по поездам, тормозным площадкам, с ночевками, где придется. Питался тем, что Бог пошлет – еду приходилось выпрашивать или красть. Курсировал по Турксибу: Алма-Ата – Новосибирск.
Рыбак рыбака видит издалека – так и беспризорники сразу узнают своего: непричесанные, грязные, оборванные.
На базаре в городе Барнауле меня отозвал в сторону юркий шпанец:
– Тут поблизости мои корешата, присоединяйся!
Он и его товарищи ютились в заброшенной «хате». Устроили экзамен на знание их правил и жаргона: кто я и откуда, «ботаю ли по фене», умею ли воровать. Один поинтересовался, знакома ли мне песенка:
Гоп со смыком, это буду я.
Граждане, послушайте меня.
Ремесло я выбрал – кражу.
Из тюрьмы я не вылажу.
И тюрьма скучает обо мне.
Я сразу же получил кличку – «колхозник». Несколько дней провел с ними, шляясь по базару – исполнял роль «притырчика»: нужно втереться в толпу, прижимаясь к человеку, у которого мои партнеры вырезают карман остро отточенной монетой, зажатой между пальцами. Если повезет – быстро сматываемся, собираясь возле условленного места. Покупается всякая снедь, курево, а то и четвертинка водки. Среди нас были уже опытные воришки, поэтому никто не голодал. Подчинялись все старшему, но «гонорар» делился поровну.
Скоро я улизнул от них, заскочив на тормозную площадку уходящего «товарняка»: не терпелось добраться до крупного города и попытаться как-то устроиться – хотел честно трудиться и учиться.
Однажды меня цепко схватил за руку верзила уголовной наружности и потащил к себе домой. Обещал хорошую жизнь, заботу и охрану от милиции, если я буду воровать для него. Очень разочаровался, узнав, что я недавно из деревни и ничего не умею. Посочувствовал:
– Эх, нету у меня времени учить тебя нашей науке!
По сути, я был больше попрошайкой, чем воришкой, зачастую даже помогал на базарах: отнести, поднести, поддержать, почистить вещи, перебрать овощи. Люди, в основном, относились ко мне с недоверием, но работа всегда находилась. А много ли надо пацану, чтобы не умереть с голоду? Кусок хлеба, ломтик колбаски. Удивительно: жизнь бродяги оказалась сытнее, чем колхозная. Но главное, конечно, это свобода и право распоряжаться самим собой.
Перед самым побегом довелось прочитать повесть Л. Пантелеева «Часы» – знал ее почти на зубок и пересказывал друзьям, восторгаясь приключениями беспризорника Леньки. Жизнь оказалась сложнее и жестче, чем в книжках, но о своем поступке я не жалел.
Приятели у меня были очень разные – в основном, товарищи на неделю. В то время по железной дороге блуждало огромное количество разного люда, в том числе детей. Крестьяне, правдами и неправдами, покидали насиженные места – хотя паспортная система держала их цепко, но все равно находились способы вырваться из колхозов. Мужики устремлялись на новостройки Урала, Казахстана, Сибири. Вербовщики имели возможности защищать записавшихся к ним «беглых» людей.
К осени, когда стало подмораживать, возникли трудности с ночевками. То ли дело дето! Помню, в Алма-Ате, в парке Горького, как-то сорвал несколько огромных афиш, завернулся, и сладко спал, пока меня не разбудил такой же бродяжка.
Газеты, как всегда, писали о достижениях, победах и заботе Партии и Правительства. А вдруг власть сподобится помочь мне? И отправился я прямиком на улицу Дзержинского в штаб НКВД. Рассказал дежурному, будто отстал от родителей, которые ехали на Урал завербованными – разыскивать их, мол, бесполезно, так нельзя ли остаться в городе трудиться и учиться?
Думал: должны поверить, поскольку – сам же пришел, а не милиция привела. Офицер, поговорив с кем-то по телефону, сразу же написал мне направление в «Казстройтрест»:
– Там тебя устроят и накормят!
Прихожу по указанному адресу и вижу: такие же, как я, таскают раствор каменщикам, а те кладут стены. Спрашиваю у ребят, как и что. Говорят: «Есть общежитие, дадут аванс, но работа тяжелая. Какая тут учеба, если нужно месить бетон!».
И я опять сбежал.
В Семипалатинске меня внезапно посетила мысль: а не попроситься ли в детский дом? Пришел в ГорОНО с той же байкой: отстал от родителей. Дали направление. До сих пор помню адрес учреждения, которое, как и многие ему подобные, было сродни тюрьмам для несовершеннолетних – ул. Белагачская, 74. Еще с улицы слышу гвалт, крики и плач. Захожу – в самом разгаре драка и яростная разборка: кто виноват. Ошеломленный, выскакиваю обратно за дверь.
Прочитанная еще в колхозе книжка Макаренко «Педагогическая поэма» привораживала, создавала ореол романтики вокруг детских «коммун». Не в последнюю очередь меня подвиг к побегу деревни ярко выраженный пропагандистский флер таких сочинений. Уж больно красиво складывалось в «поэмах», повествующих о дружной спаянности ребят, о великих целях перевоспитания бывших правонарушителей – превосходно, романтично! А на самом деле – полутюремный режим, жизнь «по понятиям», жестокий мордобой, строгая иерархия – кто-то главенствует, остальные подчиняются – об этом мне рассказывали в ту пору знакомые сорванцы, во множестве бежавшие из детдомов от воровских законов, суровости и безразличия начальства.
Советская школа педагогики ориентировалась на трудовое воспитание, во главу угла ставилось известное изречение: «Кто не работает, тот не ест», что особой новизной не блистало – выдающиеся деятели науки Каптеров, Песталоцци тоже рассматривали труд, как основное воздействие на юных оборванцев, вроде меня. Но то – в теории, а в практике тридцатых все было иначе: «костоломное» время не щадило ни взрослых, ни детей…
|