| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Глава четвертая. СОВРЕМЕННИКИ
Страница 2 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
«Скоро они поняли друг друга и сошлись…»
П. Семёнов не скупится на похвалы Марье Дмитриевне. Что вполне понятно: Достоевский – человек известный и сообщать о нём или о его жене что-либо компрометирующее не подобает – общественное мнение не велит. Впрочем, возможно, Семёнов был прав, считая Исаеву самой образованной и интеллигентной дамой Семипалатинска: «Молодая ещё женщина (ей не было и тридцати лет), Исаева была женой человека достаточно образованного, имевшего хорошее служебное положение в Семипалатинске и скоро, по водворении Ф.М. Достоевского, ставшего к нему в приятельские отношения и гостеприимно принимавшего его в своём доме. Молодая жена Исаева, на которой он женился ещё во время своей службы в Астрахани, была астраханская уроженка, окончившая свой курс учения с успехом в Астраханской женской гимназии, вследствие чего она оказалась самой образованной и интеллигентной из дам семипалатинского общества. Но независимо от того, как отзывался о ней Ф.М. Достоевский, она была «хороший человек» в самом высоком значении этого слова. Сошлись они очень скоро. В своём браке она была несчастлива. Муж её был недурной человек, но неисправимый алкоголик, с самыми грубыми инстинктами и проявлениями во время своей невменяемости. Поднять его нравственное состояние ей не удалось, и только заботы о своём ребёнке, которого она должна была ежедневно охранять от невменяемости отца, поддерживали её. И вдруг явился на её горизонте человек с такими высокими качествами души и с такими тонкими чувствами, как Ф.М. Достоевский. Понятно, как скоро они поняли друг друга и сошлись, какое тёплое участие она приняла в нём и какую отраду, какую новую жизнь, какой духовный подъём она нашла в ежедневных с ним беседах и каким и она в свою очередь служила для него ресурсом во время его безотрадного пребывания в не представлявшем никаких духовных интересов городе Семипалатинске».[ 15 ]
«Я познакомился с ней только из рассказов Достоевского…»
О «высоких качествах души» Достоевского мы еще не раз вспомним. В отношениях с Исаевой и даже с Вергуновым он именно такие качества, бывало, и проявлял, но – воплощались ли они в адекватных поступках?
Суждениям П. Семёнова о браке Достоевского с Исаевой придавать исключительное значение не приходится уже потому, что М.Д. он не знал лично до побывки четы Достоевских в Барнауле, по пути в Семипалатинск. Столь же неубедительны его сведения о первом муже Исаевой. Так, он сообщает, что Александра Ивановича перевели в Кузнецк за «служебную непригодность», тогда как на самом деле всё обстояло иначе: уверившись в его раскаянии, власти предоставили ему должность, - как награду за «исправление».
Говорим мы это лишь затем, чтобы подчеркнуть: если П. Семёнов неточен в частностях, не мог ли он ошибиться в главном, и супружество Достоевского с М.Д. несколько идеализировать?
Читаем дальше: «Во время моего первого проезда через Семипалатинск в августе 1856 года Исаевой уже там не было, и я познакомился с ней только из рассказов Достоевского. Она переехала на жительство в Кузнецк (Томской губернии), куда перевели её мужа за непригодность к исполнению служебных обязанностей в Семипалатинске. Между нею и Ф.М. Достоевским завязалась живая переписка, очень поддерживавшая настроение обоих. Но во время моего проезда через Семипалатинск осенью обстоятельства в отношениях обоих изменились. Исаева овдовела и хотя не в состоянии была вернуться в Семипалатинск, но Ф.М. Достоевский задумал о вступлении с ней в брак. Главным препятствием к тому была полная материальная необеспеченность их обоих, близкая к нищете».[ 16 ]
«Не вполне уверовал в силу своего могучего таланта…»
П. Семёнов сообщает, что они с Достоевским условились: писатель приедет к нему «гостить», а если венчание состоится, то Достоевский навестит его вместе с женой.
Возможно, и была такая договорённость, однако – не осуществилась, хотя Семёнов убеждает читателя в обратном: целых две недели, де, Достоевский готовился к свадьбе в его доме, и потом, после кузнецкого бракосочетания, еще две недели новобрачные опять-таки проводят у него в гостях.
Сказанное Семёновым не нашло подтверждения. Но если он искажает действительность в нескольких местах своих воспоминаний, можно ли вполне доверять восторженной тональности в описании романа Достоевского с незнакомой Семёнову женщиной?
Читаем: «Ф.М. Достоевский имел, конечно, перед собой свои литературные труды, но ещё далеко не вполне уверовал в силу своего могучего таланта, а она по смерти мужа была совершенно подавлена нищетой. Во всяком случае, Ф.М. Достоевский сообщил мне все свои планы. Мы условились, что в самом начале зимы, после моего водворения в Барнауле, он приедет погостить ко мне и тут же решит свою участь окончательно, а в случае если переписка с ней будет иметь желаемый результат и средства позволят, то он поедет к ней в Кузнецк, вступит с ней в брак, приедет ко мне уже с ней и её ребенком в Барнаул, и, погостив у меня, вернётся на водворение в Семипалатинск, где и пробудет до своей полной амнистии».[ 17 ]
«Пробыл у меня недели две…»
Как уже сказано, всё, написанное П. Семёновым относительно бытования у него Достоевского до и после свадьбы (что в сумме составляло якобы месяц), неверно.
Но – зачем понадобилось такое искажение фактов? Конечно же, не для того, чтобы подчеркнуть особую близость с известным в будущем писателем. Самому Семёнову впоследствии «славы хватало». Возможно, ему хотелось немного «облагообразить» для потомков «непрозрачность» некоторых моментов, касающихся венчания Достоевского.
Связь Марии Дмитриевны с Вергуновым и прочими мнимыми «женихами» на слуху не только в Кузнецке. Следовательно, её браку с Достоевским сопутствовал несколько скандальный «привкус».
Смягчить же мнение провинциалов о союзе, никак не вписывающемся в понятие благопристойности, к чему вскоре добавится ещё более «неблаговидное» событие – поспешный переезд Вергунова в Семипалатинск вслед за четой Достоевских, - нейтрализовать все это, хоть некоторым образом, можно было не просто положительными, но даже восхищенными отзывами о Марии Дмитриевне и ненавязчивым подчёркиванием авторитетности и весомости круга общения не только Достоевского, но и его жены.
И если уж сам Семёнов-Тян-Шанский, имя коего знала вся Россия, предоставил кров новобрачным на целый месяц, являясь гарантом благопристойности этой четы, то сомнения насчет приличий отпадают сами собой…
Таким образом, Семёнов, возможно, служит опорой памяти Достоевского – причём, заметим, как бы жертвует собственным авторитетом. Ибо искажение фактов в его воспоминаниях легко «вычисляется».
Читаем дальше: «Этими предположениями и закончилось моё свидание с Фёдором Михайловичем и путешествие 1856 года, и я вернулся на зимовку в Барнаул в начале ноября 1856 года. В январе 1857 года я был обрадован приездом ко мне Ф.М. Достоевского. Списавшись заранее с той, которая окончательно решилась соединить навсегда свою судьбу с его судьбой, он ехал в Кузнецк с тем, чтобы устроить там свою свадьбу до наступления Великого поста. Достоевский пробыл у меня недели две в необходимых приготовлениях к своей свадьбе. По несколько часов в день мы проводили в интересных разговорах и в чтении, глава за главой, его в то время не оконченных «Записок из Мёртвого дома», дополняемых устными рассказами».[ 18 ]
«Он должен был готовиться на всякие лишения…»
Но факты – лишь верхушка айсберга. Ради укрепления репутации Достоевского Семёнов мог поступиться некоторыми условностями и даже собственным реноме весьма точного фиксатора событий (ведь он - известный учёный). А «подправлять» имидж Достоевского, изрядно омраченный, не только критическими отзывами многих современников о его произведениях, а также, порой, довольно сомнительным образом жизни, действительно, было нелишне…
Но, оказав дружескую услугу Достоевскому, П. Семенов, увы, лишь ещё больше запутал историю «венца», которая и без того окутана туманом…
Раздел воспоминаний, посвященных собственно Достоевскому, Семёнов заканчивает так: «Болезненность осталась у него на всю жизнь. Тяжело было видеть его в припадках падучей болезни, повторяющихся в то время не только периодически, но даже довольно часто. Да и материальное положение его было самое тяжёлое, и, вступая в семейную жизнь, он должен был готовиться на всякие лишения и, можно сказать, на тяжёлую борьбу за существование. Я был счастлив тем, что мне первому привелось путём живого слова ободрить его своим глубоким убеждением, что в «Записках из Мёртвого дома» он уже имеет такой капитал, который обеспечит его от тяжкой нужды, а что всё остальное придёт скоро само собой. Оживлённый надеждой на лучшее будущее, Достоевский поехал в Кузнецк и через неделю возвратился ко мне с молодой женой и пасынком в самом лучшем настроении духа и, прогостив у меня ещё две недели, уехал в Семипалатинск».[ 19 ]
Воспоминания З.А. Сытиной
Воспоминания, которые пишутся «спустя жизнь», всегда несколько подлакированы. Если же они касаются поры ранней юности – и подавно. Ныне широко известен мемуарный очерк З.А. Сытиной, которая рассказывает о чете Достоевских в Семипалатинске, основываясь именно на детских впечатлениях.
Читаем: «Известный наш писатель Фёдор Михайлович Достоевский, отбыв установленный срок в Омском крепостном остроге, был определен на службу рядовым в 7-й линейный батальон, расположенный в городе Семипалатинске. Получив вскоре первый чин прапорщика, он женился на вдове, Марье Дмитриевне Исаевой. Я в первый раз увидела Фёдора Михайловича, когда он с молодой женой приехал с визитом к моему отцу, Артемию Ивановичу Гейбовичу, который был его ротным командиром; мне было тогда десять лет».[ 20 ]
«Часто вели с ним задушевные беседы…»
З.А. Сытина считала, что у сибирских знакомцев Достоевского должны были остаться о нём самые приятные воспоминания. Она полагала, что он в их памяти всегда выглядел «добрейшим высоконравственным человеком, хорошим семьянином и добрым, верным другом».
Разумеется, десятилетняя девочка не могла знать «до донышка» о перипетиях, связанных с «кузнецким венцом», а посему нарисованный ею образ получился безупречным: «Глубоко сожалею, что нет давно в живых моих отца и матери, которые были очень дружны с Фёдором Михайловичем и Марией Дмитриевной и могли бы много рассказать о нём, так как знали его коротко и часто вели с ним задушевные беседы. Знакомство их продолжалось три года, и они расстались друзьями. Печатаемое ниже письмо Достоевского, посланное из Твери к моему отцу в город Аягуз, ныне Сергиополь, достаточно выясняет их тёплые, дружеские отношения. Сибирские друзья Достоевского и его сослуживцы большею частью умерли, оставшиеся же в живых, прочтя сообщаемое мною…, наверное, вспомнят своего бывшего товарища и сослуживца, этого добрейшего высоконравственного человека, хорошего семьянина и доброго, верного друга. По крайней мере, таким был Достоевский в Сибири и таким мы все его помним».[ 21 ]
«Очень уважал и любил всё наше семейство…»
Вероятно, З.А. Сытина не знала о будущих изменах «хорошего семьянина» с А.П. Сусловой. Да её, возможно, это и не особенно волновало бы. Ведь мемуары пишутся, исходя из разных стимулов. Скромный обыватель, конечно, может оставить след в истории, подчеркнув близость с известной личностью.
О гениях плохо не говорят. О них принято рассказывать, в основном, в «некроложном» стиле: aut bene, aut nihil, что многие и делают. Тем более, если к вашему семейству такой необыкновенный человек был добр и ласков:
«Фёдор Михайлович, - сообщает Сытина, - очень уважал и любил всё наше семейство; особенным же вниманием и расположением его пользовались я и моя сестра, Лиза. Достоевские часто нас приглашали к себе, и мы бывали у них с отцом или матерью; иногда случалось, что заедут к нам Фёдор Михайлович или Марья Дмитриевна и увезут нас к себе. Мы очень любили бывать у Достоевских потому, что они были всегда очень добры и ласковы к нам, кормили нас всевозможными сластями и дарили нам разные вещицы».[ 22 ]
«Нас одолела страшная скука…»
С годами в общественное сознание как-то «вжилось» мнение, будто Исаева творчеству Достоевского лишь мешала, и от литературного «застоя» его спасла, наконец, Анна Григорьевна. Выходило, что Исаева произведения Достоевского не понимала, а, может, и «ревновала» к ним, чувствуя, что это мир, куда ей путь заказан.
А вот З.А. Сытина упоминает об эпизоде, из коего следовало, что М.Д., если и не ценила профессиональную высоту Достоевского, то, во всяком случае, его писательское достоинство щадила.
Сытина вспоминает, что Достоевский как-то подсунул девочкам своих «Бедных людей» для прочтения, несомненно, рассчитывая на похвалы. Тщеславием Достоевский был наделен сполна и, очевидно, лестные отзывы даже от детей были ему небезразличны.
Но сестрам прочитанное не понравилось. З.А. Сытина: «Придя домой, мы тотчас раскрыли книгу, и одна из нас начала читать вслух, а другая со вниманием слушать. Первой в этой книге была повесть «Бедные люди». Мы прочли страницу, другую, и нас одолела страшная скука! Бросив скучное занятие, мы заглянули в конец книги и, о радость! Там были стихи… Через несколько дней… Фёдор Михайлович и Марья Дмитриевна приехали за нами и увезли нас за город смотреть медведя. Когда мы возвращались оттуда, в самом хорошем настроении духа, Фёдор Михайлович спросил нас:
- Читали вы книгу, которую я дал вам?
- Как же, Фёдор Михайлович. Читали.
- Понравились вам «Бедные люди»? Расскажите мне, какое произвели на вас впечатление, когда читали их?
- Мы их вовсе не читали, Фёдор Михайлович, - отвечали мы на его вопрос, - начали было, да уж очень скучно показалось, так и бросили читать…
Всё это мы рассказывали с большим увлечением, перебивая одна другую, как вдруг заметили, что лицо у него сделалось бледное, печальное…
А Марья Дмитриевна засмеялась и говорит:
- Не огорчайся, Федечка, - они ещё дети, и понятно, что им больше нравятся стихи».[ 23 ]
«Личность в высшей степени честная, светлая…»
Таким образом, вовсе не исключено, что Исаева литературным трудом Достоевского интересовалась. Но, воспитанная на французских романах, писанных лёгким изящным пером, она вряд ли могла увлечься грустной чувствительностью «Бедных людей», так что, возможно, девочек вполне понимала. Конечно, она не придавала творчеству такое же значение, как сам Ф.М., которого выводит из себя даже детский нелестный отзыв. И поскольку М.Д. не умела высказывать нарочитые восторги в его адрес и гипертрофированно превозносить каждую его строку, то, похоже, ужиться с ним ей непросто.
Но понимала она его превосходно: поскольку Достоевский весьма охоч до похвал и так расстроился отзывом подростков, - сумела сгладить недоразумение, попытавшись объяснить их откровенность непониманием его произведения по молодости лет.
Наверное, с женщиной, вроде З.А. Сытиной, Достоевскому было бы легче. Она на восхищения не скупится: «Вообще для нас, сибиряков, Достоевский личность в высшей степени честная, светлая; таким я его помню, так я о нём слышала от моих отца и матери, и, наверно, таким же его помнят все, знавшие его в Сибири».[ 24 ]
«Долго содержал… слепого старика-татарина…»
Достоевский, впрочем, как и все люди, - весьма «многоякий». Но – «честная личность» как-то плохо вяжется с «бесчестным каторжником», как во время вспышек гнева называла Ф.М. Мария Дмитриевна, грозя кулаком в сторону его портрета. И это не удивительно: розовые впечатления детства окутывают события и людей той поры волшебной дымкой добра и красоты.
Но ведь девочкам Сытиным «подспудный бес» - наследие, увезённое Достоевским из «Мёртвого Дома», - никогда не являл своего чудовищного лика. Тогда как Исаевой этот, возможно, ненавистный и самому Ф.М. «жилец» «подполья души» являл себя столь зримо, что она, по словам Анны Григорьевны, даже «чертей выгоняла»…
Сытина обо всём этом и ведать не ведает. Что не лишает её воспоминания исключительной значимости. Например, она сообщает, что Достоевскому и Марии Дмитриевне свойственна благотворительность: в Семипалатинске они содержали старика-татарина и помогали семейству нищего солдата Нововейского. Заметим, однако, что их «доброта» - как бы за чужой счёт. Ибо сам Достоевский с женою во многом «на содержании», то у брата, то у дяди, и почти постоянно – у Врангеля.
Причём, как мы помним, такие «вспомоществования» Ф.М. настойчиво умел просить у близких людей. Тому доказательство его многочисленные письма к разным лицам, в коих просьбам о деньгах уделено преимущественное внимание и место…
З.А. Сытина: «Я очень хорошо знаю, что Достоевский долго содержал в Семипалатинске слепого старика татарина с семейством, и я сама несколько раз ездила с Марьей Дмитриевной, когда она отвозила месячную провизию и деньги этому бедному слепому старику… Фёдор Михайлович и Марья Дмитриевна были очень любезны к обоим Нововейским, и я слыхала от моей покойной матери, что Фёдор Михайлович много помогал им в материальном отношении».[ 25 ]
«Она произвела на меня очень приятное впечатление…»
Потребность благотворительствовать и помогать слабым и нищим, судя по сказанному З.А. Сытиной, – возможно, это-то Исаеву и Достоевского объединяло. Ведь они, каждый в своем роде – «униженные и оскорбленные». Хотя порою кажется, что общего в них меньше, чем остро разнящего.
Два сильных человека редко уживаются друг с другом. А у Исаевой, также как у Достоевского – характер активный и наступательный. Исаева в болезни тяжела, но и Достоевский, если верить Н. Страхову, сразу после приступов эпилепсии - невменяем и даже невыносим. В обоих таилось нечто роковое, что их роднило и вместе с тем отталкивало, как не может быть притяжения между полюсами с одинаковым зарядом.
Именно поэтому, наверное, их отношения трудно поддаются (если – вообще поддаются!) расшифровке, особенно сегодня, когда у всех нас так изменилось восприятие и оценка жизненных реалий и связей между людьми…
Н. Страхов: «Наружность его (Достоевского, - авт.) я живо помню; он носил тогда одни усы и, несмотря на огромный лоб и прекрасные глаза, имел вид совершенно солдатский, то есть простонародные черты лица. Помню также, как я в первый раз увидел, почти мельком, его первую жену, Марью Дмитриевну; она произвела на меня очень приятное впечатление бледностию и нежными чертами своего лица. Хотя эти черты были неправильны и мелки; видно было и расположение к болезни, которая свела её в могилу… Когда с Фёдором Михайловичем случился припадок падучей, он, опомнившись, находился сперва в невыносимо тяжелом настроении. Всё его раздражало и пугало, и он тяготился присутствием самых близких людей. Тогда брат его или жена посылали за мной – со мной ему было легко, и он понемножку оправлялся».[ 26 ]
«В высшей степени болезненная и нервно-расстроенная женщина…»
Думается, что первый брак Достоевского походил более всего на союз существ, исковерканных обстоятельствами, недугами и нищетой. Все это – тяжёлое нравственное испытание, чем-то сродни каторге. Оба подверглись ярко выраженному многолетнему психическому «сдвигу». Может быть, поэтому чета Достоевских не всегда производила на окружающих благоприятное впечатление.
Из воспоминаний Н.Фон-Фохта: «Он (то есть Достоевский, - авт.) в то время жил на углу Столярного переулка и Средней Мещанской, вместе с своим пасынком П.Исаевым, на матери которого, вдове Исаевой, Фёдор Михайлович женился ещё в бытность свою в Сибири, но которая уже умерла незадолго до моего знакомства с Достоевским. Эту первую супругу нашего знаменитого писателя я видел только один раз в Москве, у Ивановых, и она на меня произвела впечатление в высшей степени болезненной и нервно-расстроенной женщины».[ 27 ]
В довольстве и счастье некоторая экзальтированность красит любую женщину, и тогда это считается восторженностью. В болезни и беде – то же самое аттестуется как нервное расстройство…
«Женщина души самой возвышенной и восторженной…»
В отношении к памяти первой жены Достоевский как бы раздваивается. С одной стороны, передаёт Анне Григорьевне сомнительные и, возможно, никакой основы под собой не имеющие сведения об изменах Исаевой с Вергуновым. С другой – ставит Исаеву в пример как возвышенную и восторженную натуру, стремящуюся к чистоте и идеалу. Нечто более разительное и контрастное вообразить трудно.
Заметим: разноречивость суждений возникает уже после смерти М.Д. Допустима, конечно, такая трактовка: «на публике» он Исаеву хвалит, а в интимных разговорах, в семейном кругу, сообщает о её мнимых пороках, пытаясь утишить неприязненное чувство А.Г. к усопшей. Так что в Достоевском как бы уживались одновременно две «подноготные». Которой из них верить?
Из воспоминаний В.В. Тимофеевой черпаем рассказ, из коего явствует, что Достоевский первой женой явно гордился и восхищался. Воистину, - так изощрённо запутывать и современников, и потомков мог лишь настоящий Сочинитель, который придумывает художественные коллизии не только для книг, но и насыщает ими реальные жизненные ситуации, преображая их до неузнаваемости.
Читаем:
«- А знаете, какой я вам (то есть Достоевский – Тимофеевой, - авт.) сейчас скажу комплимент? Уж наверное вы такого ни от кого не слыхали. – И, помолчав, он прибавил: - Вы мне чрезвычайно напоминаете мою первую жену. Я ведь женат вторично, и от второй жены у меня уже двое детей. А впервые я женился ещё в Сибири. И первая жена – вы и лицом, и фигурой удивительно на неё похожи, - она, бедная, умерла от чахотки.
(Об этом сходстве он уже говорил при мне как-то Страхову: «Не правда ли, она ужасно похожа на Марью Дмитриевну?». Я не поняла тогда, кто это Марья Дмитриевна, но и Страхов тогда подтвердил: «Да. Пожалуй… несколько напоминает»).
- Комплимент вам тут, конечно, не потому, что это была жена моя, - продолжал Фёдор Михайлович, - что же это за комплимент! – а потому, что была это женщина души самой возвышенной и восторженной. Сгорала, можно сказать, в огне этой восторженности, в стремлении к идеалу. Идеалистка была в полном смысле слова – да! – и чиста, и наивна притом была совсем как ребёнок Хотя, когда я женился на ней, у неё был уже сын. Я женился уже на вдове. Ну, что же, вы довольны моим комплиментом? - закончил он тоном шутки.
- Очень довольна, Фёдор Михайлович, только боюсь...
- Чего вы боитесь?
- Что вы во мне ошибаетесь, и я недостойна такого сравнения. Я не всегда такая.
- А вы будьте всегда, - внушительно, строго сказал он. – стремитесь всегда к самому высшему идеалу! Разжигайте это стремление в себе, как костёр! Чтобы всегда пылал душевный огонь, никогда чтобы не погасал! Никогда!»[ 28 ]
Но разве не именно вечно пылающий «душевный огонь» в конце концов отторгает Достоевского от Исаевой и очень невдолге уже аттестуется как «фантастический характер», а отсюда до «психического расстройства» - один шаг…
«Многоречивый» комплимент
Итак, по определению Достоевского, Исаева была возвышенной натурой, причём «сгорала в огне своей восторженности». И всё бы ничего, кабы это ее изумительное свойство не отразилась в его творчестве весьма жестоким для Исаевой образом. Как мы уже упоминали, Достоевский по крайней мере в двух романах писал о «восторженной чахоточной идиотке», - её оспаривают сразу два соперника. «Идиотка» - очевидно, намёк на экзальтированность Исаевой, которой она была одержима отнюдь не только в последние годы жизни и чем некогда так восхищался Ф.М…
Но в подаче для Анны Григорьевны – экзальтация трансформируется в безумие, а отсюда – «идиотка». Причём уместно вспомнить, что «идиот» в лексиконе Достоевского отнюдь не обозначает глупца или безумную личность. Ведь Князь Мышкин, Князь Христос, - «идиот». Он – «не как все», и потому странен, но автор любит своего героя.
Не могло ли статься, что «идиотки», во многом списанные с Исаевой, на поверку – праведницы, достойные почитания. А для не обладавшей слишком утончённым складом души Нюточки Сниткиной «идиотка» - ругательное слово, и это ее вполне успокаивает.
Таким образом, перед нами – красноречивое доказательство, почерпнутое в воспоминаниях Тимофеевой, из коего следует, что «чахоточная восторженная идиотка» - это завуалированное определение, относящееся в романах Достоевского именно к Исаевой.
И тогда один из претендентов на руку «идиотки» - сам Достоевский? Похоже, что так.
О, если б знала В.В. Тимофеева, какой сумрачный контекст содержался в «комплименте», приготовленном для неё Достоевским…
|
|