|
На правах рекламы: • строительный ресурс https://x-serial.ru/ |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Глава пятая. ПОТОМКИ
Страница 2 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
Борис Герасимов
Разумеется, ни два года, ни тем более пять Достоевский в Кузнецке не жил, и приезжал туда не два раза, а три. Трудно сказать также, сколь точен Зазубрин (да и Кручина, см.выше) в деталях планировки и расположения домов. Ни за что ручаться нельзя - старожилы ведь могли многое запамятовать. Гораздо авторитетнее выглядят трактовки другого сибиреведа – Бориса Георгиевича Герасимова, который Достоевским интересовался ещё до революции. Однако он пересказывает, в основном, давно известное. Кузнецкие «легенды» читать не в пример интереснее: хоть и не всегда достоверны, но загадочны и требуют «расшифровки». Повествования же Герасимова, напротив, «фактологически» почти безупречны, но слишком ортодоксальны и осторожны. Сказывается бывший социальный статус автора - когда-то он служил священником - и, кроме того, его литературная опытность (подготовил к печати около двух тысяч публикаций по истории края). Наиболее примечательная – в «Сибирских Огнях» (1924, №4, с.140-150; 1925, №1, с.177-180; 1926, №3, с.124-144), под названием «Ф.М. Достоевский в Семипалатинске». Там же - полемический материал «Где же отбывал каторгу и ссылку Ф.М. Достоевский» (1927, №4, с.147-177). Большинство использованных Герасимовым источников к моменту выхода его статей уже «на слуху», поэтому его очерки вполне справедливо можно отнести к очень грамотной, толковой, научной компиляции. Что касается брака Достоевского с Исаевой, обстоятельств их знакомства, Герасимов сообщает: «… Проживая в Семипалатинске, Достоевский завёл связи и знакомства. Более всего судьба связала его с семейством Исаевых. Мария Дмитриевна Исаева оказалась в центре внимания Фёдора Михайловича и сыграла в его жизни большую роль. Судьба её оказалась тесно связанной с судьбой великого писателя: она стала женой Фёдора Михайловича…».[ 22 ]
«Аллилуйя с елеем…»
Написанное Б. Герасимовым можно охарактеризовать модным во времена Достоевского штампом (к которому, кстати, сам Ф.М. тоже прибегал): «Аллилуйя с елеем». Бывший священнический статус Герасимова ко многому обязывает. Стремление к благопристойности и благолепию подменяет у него истину. Перед нами – очередное «житие святых», только таковыми выглядят теперь чуть не все герои «кузнецкой коллизии». Читаем дальше: «По сообщению барона Врангеля, Мария Дмитриевна Исаева была дочь директора Астраханской мужской гимназии… Она вышла замуж за учителя той же гимназии – Александра Ивановича Исаева, очутившегося потом на службе в Семипалатинске в звании чиновника по особым делам при военном губернаторе по корчемной части. Исаев был добрый, скромный и хороший человек, но страдал ужасным запоем, который, вероятно, и привёл его из Астрахани в Семипалатинск. Жена Исаева, Мария Дмитриевна, была образованная женщина, знала даже иностранные языки. Блондинка, среднего роста, довольно красивая, страстная и экзальтированная, но с подозрительным румянцем на лице, она сразу же привлекла внимание Достоевского».[ 23 ]
«Горячо и страстно…»
Очерк Герасимова долгие годы мог бы рассматриваться как образец исторического исследования. Несмотря на его «нехорошие» социальные (священнические) корни, иерей Герасимов прекрасно вписывается в советскую историографию той давней поры. Потому что «жития святых» ведь и в СССР тоже нужны были. А на «житиях» более всего специализировались до революции образованные священники. Собственных (марксистских) кадров историков пока не хватает, поэтому приходится использовать опыт и багаж знаний тех, кто пользовался признанием до переворота… Читаем: «Несмотря на то, что Семипалатинск времён Достоевского был страшным захолустьем, имя Фёдора Михайловича как талантливого писателя, уже было знакомо некоторым представителям городского интеллигентного сообщества, в том числе и М.Д. Исаевой. Кроме того, некоторые интеллигентные дамы приняли участие в судьбе Достоевского, как потерпевшего политического, и старались чем только можно облегчить жизнь Фёдора Михайловича. Ближе других дам к Достоевскому стали: Степанова, жена ротного командира, поэтесса, дававшая Достоевскому для прочтения и поправок свои стихи, и Исаева. Последняя относилась к Достоевскому ласково и жалела его. Но привязанности к нему она, по крайней мере, в первую пору знакомства с Фёдором Михайловичем, не чувствовала. Несмотря на всю экспансивность своей натуры, Исаева не закрывала глаза на то, что Достоевский – эпилептик, человек «без будущности». Это чувство сострадания к себе со стороны Исаевой Достоевский принял за любовь и, со своей стороны, влюбился в Марию Дмитриевну горячо и страстно».[ 24 ]
«Отзывался об Исаевой восторженно…»
«Чувство сострадания», на которое указывает Герасимов – то, что должно привлекать бывшего священника к Достоевскому. Но – не роднило с ним. Потому что, выйдя из «Мёртвого Дома», Достоевский более всего «сострадал» самому себе. Что до «жалости» Марии Дмитриевны, то Герасимов, наверное, ошибался: если таковая до женитьбы и была, то не по поводу припадков эпилепсии, потому что Исаева в ту пору о болезни Ф.М. вообще еще не подозревала. Не знал и Достоевский, что у него именно это заболевание. О недуге стало известно в полной мере только на пути из Кузнецка в Семипалатинск после венчания, здесь Герасимов неточен. Возможно, им руководило желание нарочито акцентировать внимание на «сочувственности» М.Д., но причины для столь высокого порыва души придумать оказалось непросто… Герасимов: «В разговорах со своим другом, стряпчим по уголовным и гражданским делам в Семипалатинске, бароном А.Е. Врангелем, Ф.М. отзывался об Исаевой восторженно. Он часто бывал в квартире Исаевых и всегда возвращался домой в экстазе, очарованный Марией Дмитриевной. Каждую лишнюю минуту от службы он старался провести в доме Исаевых».[ 25 ]
«Экспансивность Исаевой шокировала дам…»
Читатель, конечно, догадывается, что семипалатинское мещанское общество по поводу романа Ф.М. с Исаевой злословило. Достоевский – простой солдат! Но в годы НЭПа широкой сибирской «пролетарской» аудитории как раз особо интересно узнать, что «служивый» стал знаменитым писателем вопреки «буржуйским» предрассудкам. Герасимов писал статьи с явной оглядкой на «новые изменившиеся условия». Его герой – «ссыльный», а с такой темой – хоть на страницы столичных журналов. «Допереворотные» семипалатинские дамы – не в счет: никакого у них представления о подлинной нравственности и, главное, о классовости. То, что Ф.М. «влюбился в чужую жену» - не суть важно: «правость» и «виноватость» теперь решалась в соответствии с «социальным положением», которое у Достоевского послекаторжной поры в контексте историографии двадцатых – самое что ни на есть «подходящее»… Герасимов: «Знакомство Исаевой с Достоевским, конечно, не могло укрыться от взоров семипалатинских дам из чиновного мира, и Мария Дмитриевна явилась предметом злословия со стороны местных обывательниц. Они не могли понять, для чего нужно было Исаевой возиться с больным и ссыльным солдатом. Мария Дмитриевна по своему умственному развитию стояла значительно выше прочих городских дам, с которыми у ней было мало общего, а экспансивность Исаевой шокировала дам; всё это, конечно, не создавало почвы для сближения обеих сторон. Дружба же Исаевой с Достоевским ещё больше дала дамам материала для пересуд и сплетен по адресу Марии Дмитриевны. Последняя знала об этих сплетнях и, не обращая на них внимания, держалась с достоинством».[ 26 ]
«Была интересной собеседницей…»
Герасимов всячески избегает предположительной формы изложения, - похоже, единственно возможной в повествованиях о «кузнецком венце» и сопутствующих ему событиях. Особенно что касается эмоционального склада и душевных порывов Достоевского или Исаевой, которые по сю пору для исследователей – загадка. Мог ли точно знать Герасимов, обращала ли внимание на сплетни семипалатинских дам Исаева, как на них реагировала, и как держалась в обществе! Высказывания его кажутся чересчур «утвердительными». Проще бы сослаться на использованные работы, а ещё лучше – процитировать их, когда речь идёт о такой тонкой материи, как чувства. Трудно, порой, понять, где у Герасимова переложение источника, а где – его трактовка… Он пишет: «Исаева умела поддерживать в обществе занимательный разговор, была интересной собеседницей и не давала скучать публике. Глубокая любовь, которую чувствовал Фёдор Михайлович к Исаевой, по-видимому, не могла не отразиться и на Марии Дмитриевне, и её дружба к Ф.М-чу постепенно стала переходить в чувство тёплой привязанности к писателю… К моменту отъезда Исаевых из Семипалатинска уже и сама Мария Дмитриевна была захвачена своим чувством к Фёдору Михайловичу».[ 27 ]
«Ревность и любовь почти всегда неразлучные спутницы…»
Анализ чувств – профессиональная обязанность священника. Именно поэтому, наверное, Герасимов, бывший иерей, заинтересовавшийся «чувствительной» интригой, всячески демонстрирует свою сверхделикатность. Но он взялся за трактовку «запредельного» романа женщины, которой потом припишут «африканские страсти», - что не часто встретишь в специфическом «интеллигентном» мирке, - и человека, прошедшего через «Мертвый Дом» и признающегося, что «всегда до черты доходил», а скорее – черту переступал. Эти влюбленные никак не подходят под сусальное золочение. Чересчур «каноничные» подходы Герасимова контрастируют со множеством источников, уже широко известных в 1920-е… Читаем: «Ревность и любовь почти всегда неразлучные спутницы. Это чувство испытал и Фёдор Михайлович. Когда Исаевых летом 1855г. перевели в Кузнецк и Мария Дмитриевна не протестовала против этого перевода, Ф.М. горько жаловался своему другу Врангелю: «И ведь она согласна, не противоречит, вот что возмутительно!» - вырвалось у Достоевского. Исаева жалела своего больного мужа и не могла его бросить одного – вот причина согласия её поездки в Кузнецк. Как бы то ни было, но отъезд Исаевой сильно поразил Ф.М-ча. Он положительно пришел в отчаяние. Ему казалось, что с отъездом Исаевой у него всё потеряно…».[ 28 ]
«С ужасом ждал момента расставанья…»
Однако, что сказал бы бывший иерей Герасимов, если бы узнал, что у алтаря Достоевский и Исаева нарушают заповедь «не лги», сообщая в «обыске брачном», что родителей у Исаевой уже нет в живых, причём о. Евгений Тюменцев (как и все в Кузнецке, наверное) знает, что «папa» М.Д. здравствует и с дочерью в переписке, так что, соглашаясь на венчание, совершает должностной подлог. Солидарен ли священник Герасимов со священником Тюменцевым, допустившим такое попустительство и освятившим брак, «зачатый», по сути, в измене Исаевой первому мужу, и в отречении от собственного отца?... Герасимов: «…Фёдор Михайлович с ужасом ждал момента расставанья с Марией Дмитриевной. Сцену их разлуки Врангель долго потом не мог забыть. Ф.М. при расставаньи с Исаевой рыдал, как ребёнок. Врангель с Достоевским провожал Исаевых за город. Желая дать последнюю возможность Ф.М. побеседовать наедине и без лишних свидетелей проститься с Исаевой, Врангель напоил шампанским самого Исаева, и он был замертво положен в дорожный экипаж. Последний раз простились влюблённые: обнялись, поплакали, и дорожная пыль скоро скрыла из глаз Достоевского дорогой экипаж… Потрясённый разлукой, Достоевский, склонив голову, долго плакал… Друзья вернулись в город. Достоевский не спал всю ночь, метался по своей комнате и утром, больной от страданий и бессонницы, отправился на учение в лагерь. В течение целого дня он даже не прикоснулся к пище и только курил трубку за трубкой. Он похудел, здоровье его заметно стало расстраиваться, что немало обеспокоило его друга Врангеля. Письма остались единственной связью Фёдора Михайловича с Исаевой, и в них он изливал свою душу. Достоевский забросил даже свои «Записки из Мёртвого дома», над составлением которых работал перед этим с увлечением».[ 29 ]
«Она расстроена и больна…»
Явная компилятивность очерков Герасимова вызывает разочарование. Из воспоминаний Врангеля извлекаются целые куски, предложения слегка видоизменяются, перелагаются своими словами, но даже не переставляются местами. Между тем, подход к мемуарам Врангеля требует предельной критичности. Ограничиваться переписыванием отдельных фактов и выводов из них – не значит быть убедительным. Впрочем, бывший священник, возможно, относится к источникам также, как к библии, почти ничего не подвергая сомнениям… Герасимов: «С дороги Исаева прислала Фёдору Михайловичу письмо, в котором сообщала, что она расстроена и больна и не знает, как Достоевский проводит без неё своё время и как располагаются его часы. Встревоженный известием о болезни Марии Дмитриевны, Достоевский отвечает ей горячим письмом, в котором тревога за её здоровье мешается с восторгом перед любимой женщиной и тоской по ней…».[ 30 ]
«Марья Дмитриевна жестоко страдала…»
Далее Герасимов переопубликовывает давно известное и исследователям, и просто читающей публике, единственное уцелевшее письмо Достоевского к Исаевой в Кузнецк, после чего вновь приступает к переписыванию воспоминаний Врангеля собственным слогом. Он настолько подпадает под влияние этого источника, что употребляет до 60 процентов слов, использованных Врангелем… Герасимов: «Переписка с Кузнецком продолжалась. В ней Фёдор Михайлович находил отдых и утешение. Но этого для Достоевского было мало. Он чувствовал глубокую потребность видеть Марию Дмитриевну, беседовать с ней непосредственно… Но вот переписка приняла тревожный характер. В письмах Исаевой к Достоевскому стала попадаться фамилия учителя Вергунова. Он занимался с сыном Исаева, а Мария Дмитриевна давала ему уроки французского языка. Исаева тепло отзывалась о Вергунове, хотя это был совершенно бесцветный человек. Письма Исаевой внесли в жизнь Достоевского большую тревогу; по-видимому, Фёдор Михайлович испытывал чувство ревности. Потерять Марию Дмитриевну для Достоевского было страшно. Его мнительность рисовала ему всякие страхи. К этому прибавилась смерть Исаева, скончавшегося 4 августа 1855г. от запоя. Мария Дмитриевна не отходила от постели мужа при его последних днях. Несколько дней подряд провела без сна, потеряв и аппетит. А.И.Исаев, чувствуя смерть, терзался от мысли, что оставляет семью свою без всяких средств к существованию. Перед смертью он всё повторял жене: «Что будет с тобою, что будет с тобою!». Сын Марии Дмитриевны, Паша, обезумел от слёз и горя. Смерть отца потрясла его ужасно. Мария Дмитриевна жестоко страдала и за мужа, и за сына. Терзания покойного были основательны: Мария Дмитриевна осталась буквально без копейки денег. Правда, ей помогали знакомые, но это была временная помощь и небольшая».[ 31 ]
«Спасти Исаеву от нужды…»
Изысканный стиль А.Е. Врангеля в переложении Герасимова как бы тускнеет. Пересказ лишает историю первого брака не только поэтичности, но и духа авантюры, метко подмеченного и переданного Врангелем. Таким образом, Герасимов, хоть и следует его воспоминаниям чуть не добуквенно, превращает восторженный лёгкий слог в «консисторский». И, конечно же, ревнитель нравственности, бывший священник Герасимов, счёл возможным не повторять вслед за первоисточником свидетельства о двух поездках Достоевского и Врангеля в Змиев, куда они хотели «выманить» для свидания Исаеву, тайком от её мужа. Несмотря на то, что для понимания психологии Достоевского эти места из мемуаров барона были если не ключевыми, то первостатейными, Герасимов умалчивает о них… Далее он пишет: «Зная тяжёлое положение вдовы Исаевой, кто-то из знакомых кузнецких обывателей прислал ей три рубля. «Нужда толкала руку принять и приняла… подаяние», - писала она потом Достоевскому. На Фёдора Михайловича выпала большая забота – спасти Исаеву от нужды. Он в горячем письме к другу своему Врангелю просит его выслать Исаевой некоторую сумму. Сам посылает ей 25 рублей, за что и получает от неё выговор, так как Исаева хорошо знала материальную необеспеченность Достоевского. Вместе с тем Фёдор Михайлович принял горячее участие в хлопотах о назначении вдове казённого пособия в 250 рублей серебром, как жене чиновника, умершего на службе. К этому делу он привлёк и влиятельного Врангеля. Но пока что – Исаева без средств и надеялась только на распродажу своего скромного имущества…».[ 32 ]
«Боже мой! Что это за женщина!»
«Романтическое» толкование «кузнецкого венца» действительно строилось во все времена преимущественно на корреспонденциях самого Достоевского и воспоминаниях Врангеля. Они настолько поэтичны, что подвигали многих писать об этом «эпизоде» биографии Ф.М. восторженно и патетично. Но не следует забывать, что мемуары и письма ХIХ века, принадлежащие перу образованного человека, и не могли представляться иными. Так принято было изъясняться. Обменивались не подлинными сообщениями о чувствах, а, скорее, чувствительными словами, поэтому при анализе эпистолярного и мемуарного наследия той поры так важно попытаться увидеть контекст происходящего… Читаем дальше: «… «Я Вам покажу письмо (Исаевой), когда Вы приедете, - пишет Фёдор Михайлович Врангелю. - Боже мой! Что это за женщина! Жаль, что Вы её так мало знаете!» (Письмо от 23 августа 1855г.). На беду, деньги, посланные Исаевой Врангелем, не выдавались на кузнецком почтамте по формальным основаниям. Опять для Фёдора Михайловича тревога и хлопоты. Достоевский вообще попечение о вдове Исаевой и её сыне считал неотложной обязанностью, прямо целью жизни. Удручённый тяжёлым положением Исаевой и занятый мыслью возможно лучше устроить Марию Дмитриевну, Достоевский даже прерывал свою переписку с друзьями. Так, в письме к А. Майкову от 18 января 1856 года Достоевский сообщает: «Я не мог писать. Одно обстоятельство, один случай, долго медливший в моей жизни, и, наконец, посетивший меня, увлёк и поглотил меня совершенно. Я был счастлив, я не мог работать. Потом грусть и горе посетили меня».[ 33 ]
«Достоевский допускал трагический конец…»
Публикации Герасимова в «Сибирских Огнях», касающиеся Достоевского - это 66 страниц журнального текста (согласно раскладу листажа, приведённому исследовательницей Ириной Фёдоровной Мельниковой в ксероксной распечатке, выпущенной под эгидой Семипалатинского музея Ф.М. Достоевского). По объему – почти книга или, по крайней мере, толстая брошюра. При всех издержках трудов Герасимова, в 20-е годы они выглядели «весомо», авторитетно. Но - компиляции не красили его статей, а заимствование чужих выводов обесценивали написанное. Однако работа даже по переложению и переписыванию известных фактов была проделана большая и походила в чём-то на составление хрестоматии. Итак, продолжим чтение уже знакомого нам по другим источникам: «Кроме бедности Исаевой, Достоевского ещё мучила мысль об отношениях между Исаевой и Вергуновым. Достоевский допускал трагический конец: возможность выхода замуж Исаевой за Вергунова. Он рвался в Кузнецк, искал необходимые для этой поездки 100 рублей и терзался ужасно. С другой стороны, если бы брак Исаевой с Вергуновым и состоялся, он не избавил бы Марию Дмитриевну от бедности, так как Вергунов ничего не имел. В отчаянии Фёдор Михайлович опять умоляет Врангеля о скорейшем исходатайствовании Исаевой казённого пособия, что дало бы ей возможность несколько передохнуть…».[ 34 ]
«Страхи… потерять любимую женщину…»
Далее приводится письмо Достоевского от 21 июля 1856 года. Цитирование у Герасимова применяется широко, к чему можно отнестись скорее положительно: знакомство с первоисточниками – весьма похвально. Удручает только, что они давно у всех на слуху и не знакомы, пожалуй, только непросвещенным слоям населения… После цитаты – спорный комментарий: «Но страхи Фёдора Михайловича потерять любимую женщину оказались преувеличенными. Исаева скоро разочаровалась в своей привязанности. Вергунов оказался не опасным соперником. Переписка между Достоевским и Исаевой закончилась предложением, сделанным Фёдором Михайловичем Марии Дмитриевне и принятым последней…».[ 35 ]
Исаева «разочаровалась в своей привязанности» к Вергунову? Явно – Герасимов либо не читал книгу Любовь Федоровны, либо с нею скрыто полемизирует…
«Повенчался с вдовой… в Богородской церкви…»
И опять – цитирование. На этот раз Герасимов обращается к письмам Достоевского от 21 декабря 1856г. и 25 января 1857г., уже известным нам во всех деталях. Герасимов подходит к самому щекотливому для него месту – бракосочетанию Достоевского в Богородской церкви. О подробностях он мог знать (вернее, не мог не знать!) из известной статьи Валентина Булгакова «Ф.М. Достоевский в Кузнецке». Но старательно избегает описывать обрядовую сторону действа. Возможно, потому что бывшему священнику не гоже особо акцентировать внимание на церковном таинстве, - рискует напомнить о «не том» своём социальном статусе. Поэтому венчание у Герасимова упоминается лишь вскользь: «Приготовления к свадьбе доставили Достоевскому много хлопот. Прежде всего – не было денег. С большим трудом удалось Достоевскому занять 600 рублей. Получив отпуск на 15 дней, Фёдор Михайлович выехал 27 января 1857 года в город Кузнецк и там повенчался с вдовой Исаевой в Богородской церкви 6 февраля. При возвращении в Семипалатинск, с Фёдором Михайловичем случился в Барнауле сильнейший припадок эпилепсии, весьма напугавший Исаеву. Призванные врачи рекомендовали Фёдору Михайловичу немедленное и правильное лечение при полной свободе, иначе во время падучей больной может умереть от горловой спазмы».[ 36 ]
«Не имел возможности ухаживать за больной женой…»
Цитаты из писем сменяет их пересказ. Думается, прямое воспроизведение воспоминаний Врангеля и полного текста корреспонденций Достоевского оказалось бы куда интереснее, чем их переложение. Хотя не исключено, что не вовсе просвещенным читателям «Сибирских Огней» изысканность стиля Достоевского и Врангеля - явно чужда. Скорее всего, интерпретация «школьным» языком, адаптирующим «кузнецкую» интригу к вкусам и понятиям «гегемона» 20-х годов, в те поры – единственно возможна. Так бывшему иерею Герасимову пригодились навыки объяснять просто и доходчиво, полученные им, очевидно, во время подготовки проповедей. Он пишет: «По приезде в Семипалатинск заболела Мария Дмитриевна. Как на грех, на этот раз приехал бригадный командир делать смотр войскам, и Достоевскому приходилось проводить время на парадах, так что он даже не имел возможности ухаживать за больной женой. Немало времени отнимали хлопоты по устройству квартиры и необходимого хозяйства. Приходилось заводить всё, начиная с белья. Мария Дмитриевна сумела устроить в семье полный уют. Обстановка была скромная, но вполне располагающая к работе, и Достоевский в это время много писал».[ 37 ]
«Фёдор Михайлович сурово встретил Вергунова…»
Далее – предположения. Очевидно, используемая Герасимовым литература умалчивала о том, что сталось с Вергуновым после «кузнецкого венца». Приходилось прибегать к ненадёжным и сомнительным данным. Герасимов допускает оплошность – пишет, что Вергунов приезжал в Семипалатинск, тогда как в действительности он постоянно проживал там вплоть до 1864г. (с последующим переездом в Барнаул и опять в Семипалатинск). Напомним, что Герасимов с 1902 года тоже пребывал в Семипалатинске, где, конечно же, Вергунова ещё не забыли (к тому же он похоронен именно в этом городе). Молва о связях молодого учителя с Исаевой не успела утихнуть. Откуда шли слухи – неясно; Герасимов ограничивается дипломатичным: «говорят, что…». Таким образом, собственно «семипалатинские» источники у Герасимова занимают не только подчинённое, но и вообще – самое незначительное место. А ведь он – пытливый краевед и ему могли быть доступны более пространные сведения. Увы, как компилятор Герасимов оказался удачливее, чем исследователь-изыскатель. О дошедших до него пересудах обывателей он сообщает: «Говорят, что Вергунов, по выходе Исаевой замуж за Достоевского, приезжал в Семипалатинск, но Фёдор Михайлович сурово встретил Вергунова и предложил ему больше не показываться на глаза Достоевским…».[ 38 ]
«Мария Дмитриевна настаивала на этом отдыхе…»
Дезинформация о «приездах» Вергунова (тогда как он, на самом деле, как уже было сказано, не «приезжал» в Семипалатинск, а проживал в нём почти десять лет), основанная, очевидно, на «молве», в свою очередь, просочилась и в Полное собрание сочинений Достоевского и отражена в справке о Вергунове во второй книге 28-го тома (со ссылкой на Герасимова). Таким образом, легенда, пущенная Герасимовым в ход, бытовала более 60 лет (до обнаружения архивных документов об окончательном переезде Вергунова в Семипалатинск, буквально вслед за Достоевскими, и об обстоятельствах, тому сопутствующих – см. «Загадки провинции»). Но если Герасимов столь радикально ошибся в вопросе пребывания Вергунова в Семипалатинске, то не мог ли он так же основательно дезориентировать читателя насчёт предложения Вергунову «не показываться на глаза» Достоевскому и его супруге?... Продолжим чтение: «Волнения последних двух лет и настойчивые советы врачей не откладывать лечение падучей побудили Достоевского взять в конце мая 1857г. двухмесячный отпуск и отправиться на отдых в посёлок Озерки, в 16 верстах от Семипалатинска. Мария Дмитриевна настаивала на этом отдыхе самым решительным образом. Эпилепсия мужа и пугала, и мучила её. Много пришлось понести Фёдору Михайловичу забот о пасынке своём, Паше Исаеве, об определении которого в учебное заведение на казённый счёт Достоевский много хлопотал. Ухудшение в состоянии здоровья Фёдора Михайловича крайне беспокоило Марию Дмитриевну, на руках у которой оставался не пристроенный в школу сын Павел. Вторичное вдовство пугало её. Фёдор Михайлович видел её тревогу и в свою очередь сам беспокоился. Военная служба тяготила Достоевского, и он подал прошение об увольнении его по болезни в отставку, что и состоялось 18 марта 1859г.».[ 39 ]
«Постоянно хворала, нервничала и ревновала…»
Крайне занятно утверждение, что Мария Дмитриевна, де, «настаивала… самым решительным образом» на поездке Достоевского в Озерки спустя всего три месяца после венчания (причём продолжительность отдыха составляла два месяца, а Вергунов уже живёт в Семипалатинске!). В письмах Достоевского ничего не сказано о «настоянии» Исаевой, да еще «решительном». Если бы это происходило в действительности, то выглядело бы весьма двусмысленно: Исаева, де, подталкивает мужа к отъезду в момент, когда её бывший возлюбленный поселяется в одном с ней городе. Герасимов пытается спасти репутацию Достоевского и подспудно воюет с неизбежными предположениями, основанными на воспоминаниях дочери Достоевского (если только они Герасимову известны!), но поступает неосторожно, приписывая Достоевскому, да и Исаевой тоже, поступки и помыслы, документально нигде не отраженные. Подправляет историю, выдавая сугубо гипотетические тезисы и выводы в утвердительной форме…
Послесибирский период жизни Исаевой в статье Герасимова почти не отражён. Единственное, что он мог сообщить: «Достоевский хотел поселиться в Москве, но ему указали на Тверь, куда он и выехал с семьёй в августе 1859 года. В письмах из Твери к Врангелю Достоевский сообщает о болезни Марии Дмитриевны, - видимо, злой недуг (болезнь лёгких) давал себя чувствовать. Мария Дмитриевна постоянно хворала, нервничала и ревновала…».[ 40 ]
«Она продолжала таять…»
О том, что у Исаевой имелись причины для подозрительности, Герасимов сдержанно умалчивает. Для него и так верхом смелости сообщить, что ревность Исаеву мучила. Взгляд его на М.Д. более всего приближается к субъективным трактовкам Врангеля или самого Достоевского, причём из всех оценок последнего отмечены наиболее «публичные», выставляемые напоказ как некая «вывеска». Раскрытие темы «кузнецкого венца» у Герасимова оказалось «профильтрованным» самоцензурой, а потому - достаточно робким… Далее он пишет: «Тверь Достоевский находил хуже Семипалатинска в тысячу раз. Фёдор Михайлович стремился в центр. Только в январе 1860г. Достоевскому разрешили поселиться в Петербурге, куда он и приехал один; Марию Дмитриевну, ввиду слабости её лёгких, пришлось направить на жительство в более мягкий климат – в Москву. Здесь она продолжала таять, и, наконец, 16 апреля 1864г. скончалась от чахотки».[ 41 ]
«Ответ на прожитую… жизнь»
Написанное Герасимовым похоже скорее на некролог. О мёртвых – только хорошо, или – ничего. Таковы представления о нравственности, вполне естественные для бывшего иерея Герасимова. Его позиция заслуживает уважения, но выглядит несколько ограниченной. Подобный подход, возможно, куда более приличествовал бы при составлении эпитафии… Раздел статьи, посвященной Исаевой, заканчивается так: «Был ли Фёдор Михайлович счастлив с Марией Дмитриевной? Ответом на этот вопрос может служить письмо Достоевского к Врангелю от 31 марта 1865г. с посмертной характеристикой Марии Дмитриевны… Позднее Достоевский встретился с Врангелем в Копенгагене. Разговор, естественно, коснулся и Сибири. Поделились сибирскими воспоминаниями, вспомнили сибирских знакомых. Во время этого разговора Фёдор Михайлович произнёс слова, которые, пожалуй, можно считать ответом на прожитую с Исаевой жизнь: «Будем всегда глубоко благодарны за те дни и часы счастья и ласки, которые дала нам любимая женщина. Не следует требовать от неё вечно жить и только думать о вас, это недостойный эгоизм, который надо уметь побороть».[ 42 ]
«Обвиняя во всём его судьбу…»
Итак, часть очерка, посвященного Исаевой, закончилась. Далее – о военной службе писателя, и под конец, в разделе «Друзья и знакомые», Герасимов опять возвращается к М.Д. – уже в контексте взаимоотношений Достоевского с её первым мужем. Основной источник - письма Достоевского от 4 июня и 14 августа 1855г. Главное, что вынес Герасимов из них – Ф.М. «не судил Исаева». Но было бы странно, если бы Достоевский, имевший виды на М.Д. при живом супруге, его в чем-либо еще и «судил»! Достоевскому свойственны совершенно неординарные представления о нравственности. Ибо ухаживания за чужой женой большинство обывателей обычно порицает. Но – не Герасимов!
Авторитеты, особенно после их кончины, всегда правы, именно в силу всеобщего признания таланта, - им можно оправдать то, что при жизни считалось предосудительным. Не сомневаемся, впрочем, что, будь Герасимов современником «кузнецкого венца», и наблюдая за Достоевским со стороны, его точка зрения на этот брак оказалась бы, скорее, неодобрительной.
В коллизии Исаев-Исаева-Вергунов-Достоевский, пожалуй, более всего не повезло А.И. Исаеву. О его чувствах мало кто думал. Однако Герасимов считает, что об Исаеве Достоевский заботился, как о родном брате. А как бы иначе нашел Достоевский подход к Марии Дмитриевне? Усыпить бдительность обманутого Александра Ивановича можно было только выказанним ему радушием. Или жалостью. Да и как не пожалеть его, зная, что М.Д. ему изменяет? Но ни о чем подобном в статье Герасимова – ни слова. Потому что приличия не велят. Он скупо сообщает: «Семья Исаевых была тем домом, с которым Достоевский оказался связанным очень крепко. Как же относился Достоевский к самому Исаеву? Фёдор Михайлович очень жалел Александра Ивановича Исаева, страдавшего запоем и допивавшегося даже до белой горячки. Достоевский не судил Исаева, обвиняя во всём его судьбу. Оба Исаевы были расположены к Достоевскому и считали его как бы своим. Фёдор Михайлович ценил такое отношение к себе… Во времена Достоевского Семипалатинск пил горькую. Захолустье засасывало людей, а слабовольных, как Исаев, и губило. Исаев был неразборчив в выборе приятелей по выпивке. Всегда находились охотники выпить за чужой счёт. Местные запивалы из чинушей знали слабость Исаева к выпивке и пользовались ею. А в результате всего высмеивали Исаева и распускали про него всякие «гадости». Достоевский возмущался таким поведением собутыльников Исаева, но был бессилен помочь ему. Известие о смерти Исаева в Кузнецке очень расстроило Фёдора Михайловича… Фёдор Михайлович видел в этом спившемся и обиженном судьбой чиновнике высокие человеческие черты…».[ 43 ]
К сожалению, изучив очерк Герасимова, испытываешь чувство, что перед тобою адаптированный текст только что прочитанных в оригинале писем Достоевского и воспоминаний Врангеля…
|
|