| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Глава шестая. ТОЛКОВАТЕЛИ
Страница 1 из 7
Правдивость и политика редко уживаются под одной крышей, и там, где для демагогических целей надо создать некий образ, от услужливых приспешников общественного мнения справедливости ожидать не приходится…
Стефан Цвейг
Владимир Шемелёв
Тридцатые годы – время, когда интерес к Достоевскому уже не столь оживлённый. Взгляды исследователей практически не разнятся и следуют в одном чётко выверенном направлении: Достоевский, де, на заключительном этапе творчества – писатель реакционный, вполне уживающийся «с общественно-политическим строем», и проповедующий идею «христианского смирения». На местном уровне, пожалуй, о «кузнецком венце» более всего в эти поры писал Владимир Шемелёв. В 1935г. он подготовил (но не опубликовал) статью . Автор хорошо знаком с известными публикациями упомянутого выше Бориса Герасимова… Читаем: «Кузнецкие краеведы в погоне за местными достопримечательностями создали легенду о длительном пребывании Достоевского в Кузнецке. Здесь показывали и «домик Достоевского», и камеру в крепостной тюрьме, где он якобы отбывал каторгу. Его именем названа главная улица в городе. Эта легенда пошла гулять по страницам сибирских газет и журналов».[]
«На его месте теперь пустырь…»
Усомнившись, - вслед за известными выступлениями Б. Герасимова, - в «факте» отбывания Достоевским срока в Кузнецке, Шемелёв, однако же, перечёркивает и вполне верную, по сути, информацию, что в означенном городе действительно сохранился домик, где Ф.М. останавливался. В своём скептическом отношении к более ранним публикациям Шемелёв заходит слишком далеко. Не считает он справедливыми и сведения из процитированного нами очерка В.Зазубрина, которые, в целом, точно отражают подлинные реалии, за исключением единственной досадной погрешности: автор пишет о двух приездах Достоевского в Кузнецк, тогда как их было три. В связи с чем нельзя не обратить внимание на название статьи самого Шемелёва: , - то есть речь идёт об одной поездке, так что Шемелёв легко «ловится» на невольном искажении. Далее он сообщает: «Так, например, В.Зазубрин в статье «Неезжеными дорогами» (Сиб. огни, 1926г., №3, стр. 194) сообщает такой рассказ местного культурного работника краеведа Д.Т. Ярославцева: «Два месяца Фёдор Михайлович жил на Большой улице в домике Дмитриева. Большая улица теперь названа улицей Достоевского. Хотя правильнее было бы назвать его именем Картасскую, на которой он жил два года. На Картасской улице (угол Блиновского переулка) Достоевский жил в доме Вагина. Домик был одноэтажный, старинный, на две «стопы» (два сруба, соединённые сенями), крыт был драньём, с низенькими потолками, с маленькими окошечками в разноцветных стёклах. Дом, к сожалению, не сохранился – разобран на дрова. На его месте теперь пустырь. Шатровый, одноэтажный дом Дмитриева на Большой улице тоже не сохранился в том виде, как он был при Достоевском. Дом перестроен, перекрыт. В Кузнецке Достоевский был дважды».[]
А как же поездка (см.название шемелёвской статьи), то есть один приезд?...
«Сожжена и разрушена до фундамента…»
Как уже сказано, очерк Зазубрина действительно содержал неточности. Но Шемелёв пытается подвергнуть сомнению почти всё, что сообщал Зазубрин с подачи краеведа Ярославцева. Не вызывает у него доверия и работа Валентина Булгакова , тоже частично написанная по воспоминаниям старожилов. Между тем, фактуру булгаковской статьи опровергнуть сложно даже сегодня. Таким образом, критика Шемелёва была огульной, «за глаза». Таковы условия времени: в 30-е годы «обличения» свирепствовали всюду. Притом в эту пору Булгаков – эмигрант, он в Чехословакии, так что хвалить его не положено, а хулить – сколько угодно! Впрочем, кузнецкие «легенды» разоблачаются отнюдь не Шемелёвым, и не Борисом Герасимовым, на которого тот ссылается, а уже давным-давно опубликованными источниками… Читаем: «Описывая крепость, тот же Зазубрин и тоже «по местной информации» говорит о крепостной тюрьме, разрушенной партизанскими отрядами Рогова в 1919г. (стр.194): «Крепостная одноэтажная тюрьма сожжена и разрушена до фундамента», от неё осталась куча обгорелых камней и кирпичей. В уничтоженной (тем же Роговым) тюрьме в камере №6 сидел Ф.М.Достоевский. До нашествия скопищ Рогова камера Фёдора Михайловича показывалась посетителям». Эти совершенно неверные сведения о пребывании Достоевского в Кузнецке распространялись ещё в дореволюционной печати на основе всё тех же изустных преданий местных людей (см., напр., статью Булгакова «Достоевский в Кузнецке», ХХIII иллюстрир. прилож. к Томской газете «Сибирская жизнь» от 10 окт. 1904 года №221).[]
«Жизнь Достоевского в Сибири достаточно полно освещена…»
По Шемелеву выходит, что Булгаков распространял точно такие же «неверные сведения», что и Зазубрин. Однако мы не находим много общего между очерком Зазубрина и статьёй Булгакова. Особенно – в контексте тех цитат, которые извлекает Шемелёв у Зазубрина. Про крепостную тюрьму Булгаков не пишет вовсе. Что именно «неверного» узрел Шемелёв – загадка! Ещё более сомнительно выглядит утверждение, будто «жизнь Достоевского в Сибири», оказывается, «достаточно полно освещена», причём Шемелев ссылается не только на письма и воспоминания, но и на «архивы», - в советские поры их престижно было поминать, без указаний, тем не менее, номеров фондов, описей и дел. Вот ведь как далеко шагнула сибирская наука во времена Шемелёва: всё вдоль и поперек «изучено», - какие уж тут «белые пятна»!… Шемелёв: «Эти «творимые легенды» были разоблачены Бор. Герасимовым в №4 «Сиб. Огней» за 1927 год в статье «Где же отбывал каторгу и ссылку Ф.М.Достоевский?». Жизнь Достоевского в Сибири достаточно полно освещена в воспоминаниях, опубликованных его друзьями, в статьях, обоснованных на переписке Достоевского и на документах Омского и Семипалатинского архивов. Именно с Омском и Семипалатинском связана вся подневольная жизнь Достоевского в Сибири – годы каторги и поднадзорной военной службы. С Кузнецком связан лишь короткий, хотя и важный эпизод его жизни: женитьба на М.Д.Исаевой».[]
«Дружба их закончилась любовью…»
Итак, место «кузнецкого венца» в биографии Достоевского определено: это лишь «короткий эпизод», «22 дня» или около того. Что вся жизнь Ф.М. во многом пройдёт под знаком означенного события - неважно.
В 30-е годы цвет академической мысли перебит или эмигрировал еще раньше, так что представления об исследовательском поиске как бы складываются заново. Принято было считать, что слово «наука» подразумевает прежде всего сухость изложения, обилие дат и прочих «количественных» уточнений. И - никаких эмоций. А уж версии и предположения – и подавно от лукавого. Шемелёв усердно перечисляет факты, педантично выписанные из статьи Герасимова: «В Кузнецк Достоевского привела не неволя, а «влечение сердца», любовь к женщине. Во время своего пребывания в Семипалатинске Ф.М.Достоевский подружился с интеллигентной, образованной женщиной Марией Дмитриевной Исаевой, резко выделявшейся из захолустного семипалатинского общества. Дружба их закончилась любовью, но Исаева была замужем. Муж её служил чиновником по особым делам по корчемной части (аренда кабаков) при семипалатинском губернаторе. Летом 1855 года Исаева перевели по службе в Кузнецк. Достоевский, состоявший в это время на военной службе в семипалатинском гарнизоне, глубоко затосковал, впал в меланхолию. Он поддерживал переписку с Исаевой, находя в этом утешение в своей судьбе. 4 августа 1855 года А.И.Исаев умер».[]
«Исаева крайне нуждалась…»
Как уже сказано, основной источник для Шемелёва – очерк Бориса Герасимова. Для виду, однако, чтобы компилятивность работы не выглядела столь явной, Шемелёв в одной частности с Герасимовым не соглашается. Герасимов писал, что венчание Достоевского произошло в Богородской церкви, а Шемелёв его подправляет: не в Богородской, а в Одигитриевской. Нужно сказать, что оба названия верны и относятся к храму Одигитрии Божией Матери. Уровень разработанности темы оставляет желать лучшего, а утверждение, что сибирский период Достоевского «достаточно изучен», после очередной «промашки» Шемелева представляется еще более сомнительным. Но - где именно Шемелёв почерпнул информацию, «подправляющую» данные Герасимова? Не в раскритикованной ли им статье Булгакова?...[ ] Читаем: «Исаева также крайне нуждалась, оставшись после смерти мужа без копейки денег с малолетним ребёнком на руках. Несмотря на материальные затруднения, они решили жениться. С большим трудом Достоевскому удалось занять у друзей 600 рублей. Получив отпуск на 15 дней, Достоевский выехал 27 января 1857г. в Кузнецк и повенчался там с вдовой Исаевой. Венчание Достоевского с Исаевой было произведено в Кузнецкой Одигитриевской церкви (В ст. Б. Г-ва «Ф.М. Достоевский в Семипалатинске» - «Сиб. Огни», 1926г., №3, с.128 – дана, видимо, неверная справка о том, что венчание произошло в Богородской церкви) 6 февраля 1857г., как это записано в «брачном обыске» под №17. (Этот документ, по ходатайству Семипалатинского Отдела географического общества в своё время был извлечён из церковного архива и переслан из Кузнецка в Семипалатинский музей. Он был опубликован). Сразу же после венчания супруги выехали в Семипалатинск (Б.Герасимов. Где же отбывал каторгу и ссылку Ф.М. Достоевский? «Сиб. Огни», 1927г., кн.4, стр.176)».[]
«Страдальческая любовь двух болезненных натур…»
При оценке романа с Исаевой Шемелёв, по примеру Герасимова, приводит письма Врангелю, в которых первая любовь Достоевского рисуется весьма поэтично. Приём избирается тот же: цитирование как доказательство «собственного» вывода – он следует после некоего подобия краткой хроники многолетней совместной жизни Достоевского с Исаевой, о чем сказано скороговоркой в пяти-шести строчках: «На обратном пути в Барнауле с Достоевским случился сильнейший припадок эпилепсии, страшно напугавший его жену. До конца жизни эта мучительная болезнь не оставляла его. 18 марта 1859г., по болезненному состоянию, Достоевскому было разрешено покинуть военную службу, страшно тяготившую его. В августе 1859г. ему разрешили переселиться в Тверь, куда он выехал вместе с семьёй. Только в январе 1860 года Достоевский мог вернуться в Петербург. Мария Дмитриевна ещё в Твери заболела туберкулёзом. В сырой Петербург она не могла поехать и перебралась в Москву. 16 апреля 1864 года здесь она умерла от туберкулёза. Любовь Ф.М. Достоевского к Марии Дмитриевне была страдальческой любовью двух болезненных натур, полной тяжких переживаний».[]
«Он никогда не мог забыть своей первой любви…»
Далее – цитирование письма Врангелю от 31 марта 1865г. и намек, что отголоски «кузнецкого венца» в сочинениях Достоевского - налицо. Однако Шемелёв не пытается даже контурно обозначить, как именно «кузнецкая коллизия» отразилась в творчестве писателя… Читаем: «В 1867 году Достоевский вторично женился на А.Г. Сниткиной, впоследствии издательнице его произведений. Но он никогда не мог забыть своей первой любви и тяжело переживал эту утрату. Встретившись много лет спустя с Врангелем за границей, в Копенгагене, он говорил о ней: «Будем всегда глубоко благодарны за те дни и часы счастья и ласки, которые дала нам любимая нами женщина. Не следует от неё требовать вечно жить и только думать о Вас, это недостойный эгоизм, который надо уметь побороть». Любовь Достоевского к Марии Дмитриевне, полная мучительных переживаний, крайне характерна для его болезненной, страдальческой натуры, запечатлевшейся в его литературном творчестве…».[]
«Его творчество приобретает реакционный характер…»
Примечательно, что Шемелёв использует те же цитаты, что и Герасимов. Иногда немного их сокращает, но не приводит ни одной дополнительной строчки. Статья во многих её местах явно не самостоятельна. Заметно, что, критикуя Герасимова (причём неосновательно и неправильно, хотя повод можно было бы выбрать действительно серьёзный и стоящий), Шемелёв, тем не менее, в части, посвященной «мучительным переживаниям» великого писателя, демонстрирует некоторую зависимость сделанных выводов от умозаключений Герасимова (последний же находился под сильным влиянием Врангеля). Работа Шемелёва как нельзя лучше доказывает, что в 30-е годы достоевсковедение (по крайней мере, местное, сибирское) переживает упадок. Удивляет также, что в списке рекомендуемой Шемелевым литературы мы не находим сочинений и писем самого Достоевского! Зато «под занавес» автор Федора Михайловича «припечатывает»: «Этот издёрганный, больной человек поддался упадочным мистическим настроениям. Он проникается чувством христианского смирения, мирится с существующим общественно-политическим строем. Его литературно-художественное творчество приобретает реакционный характер».[]
«Я долго разыскивал в старом Кузнецке дом…»
Итак, попытавшись невдолге после переворота превратить Достоевского, как бывшего каторжника, в идеологического союзника, новая власть в конце концов решила подойти к нему двояко: признать его дарование как художника, посвятившего немало страниц «униженному люду» (что отмечено самим Луначарским), однако чуть не весь послесибирский период перечеркнуть как «реакционный». Значит, памятники Достоевскому уже в 30-е годы ставить не пристало – не заслужил. В школьных учебниках ему места не находилось, - тому поспособствовал и «певец революции» Максим Горький, который считал роман «Бесы» пародией на революционное движение – злой и талантливой. Советский «Буревестник», то и дело прославляемый кумир, литературный Олимп делить ни с кем не собирался. Тем более с «реакционером» Достоевским. В Кузнецке же в пору «великих строек» о Федоре Михайловиче почти не вспоминали. Тому свидетельство - записки Ильи Эренбурга, относящиеся к 1932г.: «Я долго разыскивал в Старом Кузнецке дом, где жил когда-то Достоевский, наконец, нашёл, женщины сердито ответили: «Нет здесь такого…». Школьники объяснили, что они знают много писателей: Пушкина, Горького, Демьяна Бедного, а Достоевского не проходили».[ 10 ]
Памятная таблица
При Сталине по достоевсковедению нанесён удар весьма ощутимый. Выросло поколение, которое в школах Достоевского не изучало, а в вузах его творчество подавалось с известными оговорками про «ограниченность» и «реакционность». Выделялись, впрочем, публикации Л.П. Гроссмана, - в них иногда мелькало имя Исаевой, но по сравнению с 20-ми годами в пропаганде «кузнецкого венца» сделано не так чтобы много. Интерес если и был, то, скорее - попутный. Например, в 1947г. переизданы воспоминания П.П. Семёнова-Тян-Шанского – в связи с чем внимание к первому браку Ф.М. должно, конечно, оживиться – ведь знаменитый географ и путешественник Достоевского и Исаеву знал лично. К тому же в Кузнецке (переименованном в Сталинск!) в 1943 году в связи с 325-летием города на домике Достоевского вывесили, наконец, памятную таблицу: во время войны возрождаются патриотические чувства, поднимаются «на щит» литературные и исторические деятели прошлого, что раньше поминались редко. В качестве благожелательного кивка в сторону интеллигенции, могли дозволить почтить и Достоевского. Симптоматично, что заметка об установлении мемориальной доски опубликована в газете «Большевистская Сталь» под символичным заглавием «Ф.М. Достоевский в Кузнецке» (10 февраля 1943г.). Именно так называлась (едва ли не первая о «кузнецком венце»!), увидевшая свет еще в 1904г. И вот – как бы возрождение интереса к теме…[ 11 ]
Оттепель
Но вот «глухой период» закончился. Взращено беспамятное поколение, которое с Достоевским почти не знакомо. «Вождь» умер. Началась оттепель. Издаются Сочинения Ф.М. Достоевского в десяти книгах. В последнем томе Л.П. Гроссман публикует «Материалы к биографии Ф.М. Достоевского», поданные в виде хроники. Ничего ранее неизвестного о первом браке составитель не сообщает. Ссылается в основном на Врангеля, причём поминает только о двух поездках Достоевского в Кузнецк, тогда как на самом деле, как уже сказано, их было три. Работа интересна не новизной представленных в ней материалов, а просто как опыт «летописной» систематизации. Читая, поражаешься, как мало прибавлено за годы правления Сталина к тому, что знали ещё в 1920-е.[ 12 ]
«Сошлись два человека со страстными характерами…»
То же самое чувство возникает, когда читаешь специальные работы о Достоевском 50-х гг. В 1956г. в издательстве «Художественная литература» вышла тоненькая книжка Д.И. Заславского «Ф.М.Достоевский». Сухо изложенная биография лишена важных для Достоевского вех; очерк похож, скорее, не на исследование, а на главу из учебника. Первому браку уделено всего несколько строк:: «Он (т.е. Достоевский, - авт.) женился на Марии Дмитриевне Исаевой, интересной во многих отношениях женщине, с болезненным, однако, и тяжелым характером. Супружеская жизнь была неровна. Сошлись два человека со страстными характерами, не обладающие терпением, вспыльчивые. В первой жене Достоевского некоторые исследователи находят прототип Настасьи Филипповны из «Идиота», Грушеньки из «Братьев Карамазовых»…».[ 13 ]
«Поднимемся на гору…»
Более пространный экскурс в историю «кузнецкого узла» находим в статье В. Кирпотина «В Сибири, по местам Достоевского», опубликованной в 1959г. в журнале «Октябрь». Поражает, правда, что автор то и дело проводит параллели между бытованием Достоевского в Кузнецке и металлургическим гигантом, выстроенным в 30-е годы, перекидывая при этом весьма рисковые не вовсе убедительные «мостики». Читаем: «Шофёр, возивший меня к дому Достоевского в Кузнецке и по заводам города, предложил: «поднимемся на гору и посмотрим сверху на комбинат». Я послушался и не обманулся. До сих пор благодарен я ему за добрый совет: лучше всякого экскурсовода он понял, что калейдоскоп разнообразных впечатлений от молодого индустриального центра нуждается в определённой точке, чтобы уложиться в полную глубокого смысла общую картину».[ 14 ]
То есть без обзора КМК с горы впечатление о пребывании Достоевского в Кузнецке и его связи с Исаевой было бы неполным?...
«Чувство истории…»
Читаем, и не верим глазам своим. Новокузнецк, с его трехвековой историей, назван Кирпотиным «молодым индустриальным центром»! Кстати, поднявшись на гору, он, конечно же, должен был увидеть сохранившиеся там останки Кузнецкой крепости, - ею когда-то любовался и Достоевский. На наш взгляд, в контексте достоевсковедения изучение подлинной архитектурной достопримечательности середины девятнадцатого века - занятие гораздо более поучительное, чем разглядывание абрисов металлургического комбината. Но Кирпотин так не думал. В первую очередь его привлекает визуальное обследование производственных построек. Не лучшая аттестация для автора, изучающего события столетней давности! После затянувшейся оды «кузнецкому металлу» он переходит, наконец, к теме: «Из всех мест, связанных с именем Достоевского в Сибири, молодой, строящейся, чувство истории с особой силой охватывает наблюдателя именно в Кузнецке… Здесь сохранился почти в нетронутом виде старый городок. Только не бог весть какой собор перестроен в хлебозавод, а немощёные улицы и деревянные дома по внешнему виду остались такими же, какими были в старину».[ 15 ]
«Со скамеечкой у забора…»
«Не бог весть какой собор»… - имеются ввиду останки Спасо-Преображенской церкви, образца культовой архитектуры конца XVIII века, одного из самых высоких каменных строений дореволюционной Сибири. Отношение Кирпотина к памятнику истории напоминает о деяниях красного партизана Рогова, который сжёг этот храм и проводил в нем расстрелы и пытки мирных граждан. Наиболее приметное здание города не могло не запечатлеться в памяти Достоевского; о кровавых перипетиях, развернувшихся в его стенах в 1919 году, рассказывает известный писатель В.Я. Зазубрин. Но Кирпотина, как уже было сказано, вдохновляют преимущественно абрисы производственных построек КМК. Читаем дальше: «Дом, в котором Достоевский жил в 1857 году, перешёл в наше столетие целёхоньким из девятнадцатого. Одноэтажное деревянное здание в пять окон по фасаду, с тесовой крышей, с двумя печными трубами, со скамеечкой у забора – оно было, вероятно, одним из лучших домов в городе; недаром выстояло целый век. И улица также была такой, на которой прилично было жить чиновнику: одним своим концом она выходила к собору».[ 16 ]
«Покрыта весной и осенью чёрной грязью…»
Кирпотин неточен. Дом Достоевского отнюдь не перешёл к нам «целёхоньким» из века девятнадцатого. Он неоднократно подвергался перестройкам и доделкам. То же нужно сказать и об улице Достоевского: часть жилья за сто лет после «кузнецкого венца» снесена, сгорела, или обновилась. И, конечно же, забавно звучит, что дом Достоевского «был одним из лучших в городе». Ведь особыми архитектурными достоинствами он как раз и не блистал. Удивительно, как автор не приметил каменные постройки конца XVIII – XIX вв., спроектированные куда более изысканно (иные из них невдолге после визита Кирпотина в Сталинск будут истреблены). Как уже сказано, достопримечательностями он восхищался своеобычно: впечатлялся абрисами промышленных гигантов (например - КМК), так что памятники вековой давности вроде дома купца Васильева, или деревянного Народного дома имени А.С. Пушкина, возведенного на рубеже столетий в стиле «модерн», - не в фокусе его внимания. Явная передержка: известный исследователь восхищается довольно типичными чертами дома Достоевского (хотя внешний вид обители «грозного чувства» многим современникам, наверное, мог показаться невзрачным и неказистым), и одновременно уничижительно высказывается о самом красивом старинном здании Кузнецка – Преображенском Соборе! Читаем далее: «Улица носит теперь имя великого писателя, и вид её действительно легко вызывает в воображении всё то, что представлял собой городок во времена Достоевского. Немощёная, она покрыта весной и осенью чёрной грязью. Зимой её засыпают сугробы, летом над нею поднимается густая пыль. Я был на ней в дурную погоду, в слякоть, она была безлюдна, не было на ней даже детей – школьников, которые в таких местах формой и книжками лучше, чем что-либо другое, напоминает о советской поре. Но вряд ли и в хорошую погоду она радует своим оживлением, и, тем не менее, радовала она Достоевского. Сто лет назад прохожих на ней было ещё меньше, луж, свиней и кур ещё больше, и ходить-то по ней некуда было, кроме как в церковь».[ 17 ]
Создаётся впечатление, что Кирпотин ездил в Кузнецк не «по следам Достоевского», а в поисках всё новых и новых примет торжества советской действительности…
«Жить в нём ужасно…»
Что значит, - улица носит имя великого писателя «теперь»? Это «теперь» к моменту кирпотинской публикации длилось уже шесть десятилетий. И совсем непонятно, что хочет сказать автор, поминая о грязи, лужах и курах? Что во времена Достоевского жилось хуже, чем при Сталине, потому что свиней было меньше? (К слову сказать - в 30-е годы на кузбасских «стройках века» фиксировались даже случаи людоедства). Про особенно восхитившие Кирпотина современные постройки и вовсе умолчим: к чему педалировать на «нелепой» и «неоригинальной» архитектуре старинного Собора, если символ безвкусицы по сю пору – новокузнецкие новостройки, напоминающие «каменные мешки»? Что касается «оригинальности», - Собору в ней не откажешь, поскольку второго такого здания в городе вообще не найти. Между тем, словопоток продолжается: «Недаром единственное, что мог сказать Достоевский о Кузнецке, - это что жить в нём «ужасно». Дом Достоевского да здание неоригинального, безвкусного бывшего собора, с одной стороны, и металлургический комбинат с обступившим его многоэтажным городом – с другой, - это как бы спроецированное в одну пространственную плоскость различие времён».[ 18 ]
«Мы совершаем как бы путь в будущее…»
Позиция Кирпотина понятна. Давнее прошлое – это «ужасно» и уныло, а современностью надо гордиться и уверенно строить будущее. Не лучший посыл для того, кто взялся писать именно о старине. Впрочем, подобные взгляды вполне вписывались в идеологию, повелевавшую расправляться со многими памятниками истории и культуры (такими, как нелестно упомянутый автором полуразрушенный Собор, или старинное кладбище, снесённое большевиками в городе перед войной). Статью читаем с тяжёлым чувством. «Отправляясь на автомобиле от проспекта Металлургов на улицу Достоевского, - сообщается далее, - мы переносимся из середины двадцатого столетия в середину девятнадцатого, и, наоборот, возвращаясь из дома №40, из дома Достоевского, к Металлургическому комбинату, мы совершаем как бы путь в будущее…».[ 19 ]
Не будет пути в будущее для поколений, отлучённых от почитания старины, от изучения творчества Достоевского. А будет извечное топтание на месте с лёгким креном к сталинской поре…
«Преемственная диалектическая связь…»
Интересно, знал ли Кирпотин, сколько расстреляно на упомянутом им «металлургическом гиганте» в 30-е годы? О спецпереселенцах и зэках, его возводивших? О репрессированном руководителе стройки Франкфурте? О приговорах его окружению? С такой ли бы ревностностью писал он тогда о «преемственной диалектической связи» между домом Достоевского и меткомбинатом? Увлеченный идеей во что бы то ни стало подвести под статью «научный базис», автор выдвигает теорию о «взрастающих» в Кузнецке «неизолированных точках», «связанных развитием» и «органически вливающихся» в «процесс истории всего мира». Кирпотин разъясняет: «Между домом, где жил Достоевский, и Металлургическим комбинатом существует преемственная диалектическая связь, создаваемая развитием (??? – авт.); надо только помнить, что обе эти «точки» взросли (??? – авт.) не изолированно, что они органически влиты (??? – авт.) в процесс истории Сибири, всей России, а известным образом и всего мира. Непрерывная эта цепь проходила и через Кузнецк, в бытии которого явно выделяются звенья, имеющие общее значение. Сто лет тому назад в Кузнецке было полторы тысячи жителей, но в затерянном этом полуселе-полугороде отбывал в шестидесятых годах ссылку Берви-Флеровский, книгу которого «Положение рабочего класса в России», сожжённую цензурой, распространяемую нелегально, Маркс сравнивал с энгельсовским «Положением рабочего класса в Англии». Кузнецку посвятил ряд рассказов народнический беллетрист Наумов. , участник «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (в городе есть улица имени Обнорского). В Кузнецке жили родители Куйбышева, сохранился дом, где Валериан бывал и откуда он налаживал пропагандистскую работу среди кузнецких рабочих».[ 20 ]
Не лишне напомнить, что «дом Обнорского» и «дом Куйбышева» через несколько лет после визита Кирпотина были снесены также бестрепетно, как и многие старинные дома у Собора на новокузнецкой «Базарной площади» и близ нее. Ибо не существует «нашего» и «не нашего» прошлого. Прошлое – не туша говядины. Его на отборные куски и требуху не поделишь. Либо люди генно привыкают чтить это понятие, либо генно его истребляют…
«Скромно, тихо, чуть приметно мерцала звезда…»
Рассуждения о «взрастающих точках», наверное, призваны продемонстрировать изощренность стилиста, дотошно изучавшего «классиков» и в деталях знакомого с «диалектикой». Часть названных им домов, как уже сказано, в разное время начальство обрекало на гибель. Лицемерно принимались обоймы распоряжений о их грядущей реставрации и восстановлении «в более удобном месте». С домом Достоевского расправиться не удалось – не успели, общественность и журналисты помешали, зато поминаемым автором Куйбышеву и Обнорскому не повезло: о постановлениях, равно и о разобранных домах давным-давно забыли. Именно так выглядело для памятников истории то самое «завтра», о котором писал Кирпотин. Кстати, он не всегда точен. Удивляет, например, место о «пропагандистской работе Куйбышева среди кузнецких рабочих». Но Кузнецк до революции - не индустриальный центр, промышленности, а, значит, и рабочих здесь не было (кустарные ремесла и мелкая торговля не в счет). Некоторые фактические несостыковки чередуются в статье с «сочными» обобщениями: «Скромно, тихо, чуть приметно мерцала звезда Кузнецка среди созвездия более значительных городов России, но и Кузнецк среди них не Иван непомнящий, он имел свою биографию, свои ступени восхождения, свой путь к теперешней славе».[ 21 ]
«Вилка застыла у неё в руке…»
Какая, однако, уверенность, что всё прославленное свершилось именно «при социализме», времена же до Сталина – это лишь «ступени восхождения» и «чуть приметное мерцание». Учёные и писатели наперебой спешили воспевать «героику» современности в те самые поры, когда крушились памятники старины. Прошлое навязчиво подавалось в контексте настоящего, в невыгодном сравнении (написанное Кирпотиным явное тому подтверждение). Иные, возможно, отнесутся сегодня к подобному подходу так же, как автор статьи – к некой гражданке, удивившейся, что в Кузнецке когда-то венчался Достоевский: «Когда я рассказал, что Достоевский бывал в Кузнецке, что он венчался в Кузнецке, что сохранился дом, где он жил, что даже мемориальная доска прибита к нему, вилка застыла у неё в руке, она от удивления перестала есть. Никак не могла она увязать биографию всемирно известного писателя с таким вот новым, с таким вот «деловым» современным Кузнецком. А меж тем история города действительно увязывается с биографией Фёдора Михайловича Достоевского, а через неё и с историей, имеющей столь славное прошлое, столь поэтичной и вдохновенной русской литературы».[ 22 ]
«Искания, … загонявшие писателя в тупик»
Прием с «застывшей вилкой» вызвал в памяти год 1932-й. Илья Эренбург, посетивший тогда Кузнецк-Сталинск, удивился: о великом писателе в городе мало кто наслышан. Проходит четверть века – и почти ничего не изменилось. Имя Достоевского, конечно, на слуху, но о том, что венчался он в Кузнецке, известно далеко не каждому. Поэтому при всех издержках, статья Кирпотина, тем не менее, кажется нам для тех времён достаточно приметной вехой. «На щит», наконец-то, начинают поднимать сибирский период Достоевского, и нарочито его, что представляется особо важным… Кирпотин: «В сибирском периоде биографии Достоевского таятся ключи для объяснения многих особенностей его дальнейшего развития и творчества с их разительными противоречиями, и Сибирь же даёт, быть может, самый наглядный ответ на вопрос о том, как же завершила действительная история мучительные искания, нередко загонявшие писателя в тупик».[ 23 ]
«В Кузнецк его привела любовь к жене спившегося чиновника…»
Из слов Кирпотина чуть ли не явствует, что искания Достоевского завершились постройкой КМК. Мы немного утрируем, но мысль писателя к тому близка. Достоевский, наверное, немало удивился бы, узнав, что придет время, когда энтузиасты-строители в Кузнецке разрушат храм, в котором он венчался, и истребят кладбище с могилой А.И. Исаева, первого мужа М.Д. Напомним - по версии Валентина Булгакова эпитафия на надгробие была выбрана лично Ф.М… Далее Кирпотин продолжает: «Достоевский жил в Сибири не только в Кузнецке. В Кузнецк его привела любовь к жене спившегося чиновника Исаева. После смерти Исаева Достоевский сделал вдове предложение, которое было принято. Он поехал к ней в Кузнецк, чтобы оформить свой брак и увезти её. Главными местами его пребывания в Сибири были Омск и Семипалатинск. В Омске он отбывал каторгу (1850-1854гг.), в Семипалатинске - принудительную военную службу (1854-1859гг.)».[ 24 ]
«Как освободиться из сибирского плена…»
Вот и всё, что мог сказать Кирпотин о сибирском периоде в контексте взаимоотношений с Исаевой, которые Достоевский когда-то определил как «грозные»: без М.Д. ему – «или с ума сойти, или – в Иртыш». Но эмоциональные «всплески» Кирпотиным в расчет не принимаются: «Достоевского не прельщала перспектива романтического опрощения, воспетая в поэзии двадцатых годов». Наверное, этой фразой автор хотел подчеркнуть приоритеты литературного дарования над чувством в жизни Достоевского. Хотя толкование не очень внятных формулировок может быть различным. Так, утверждение В. Кирпотина, что Сибирь талант Ф.М. только губила, читателю покажется, возможно, несколько однобоким: нельзя же, мол, сбрасывать со счетов «сибирскую составляющую» его творчества и сибирские впечатления («романтические опрощения»!) - их отголоски находим чуть ли не во всех крупных произведениях Достоевского… Кирпотин: «В Семипалатинск-то он и привёз свою жену, волнуемый всевозможными заботами: как освободиться из сибирского плена, как устроить свою будущую судьбу. Будущее, о котором хлопотал Достоевский, было житейское будущее и – что очень важно – будущее его писательского призвания. В тогдашней Сибири гений Достоевского был бы подавлен и не принёс бы своих зрелых плодов. Чтобы реализовать таящиеся в нём возможности, Достоевскому необходимо было во что бы то ни стало и возможно скорее вернуться в Петербург».[ 25 ]
Как тут не согласиться с В. Кирпотиным! Притом, что, как сказано выше, Достоевский подспудно считал, будто для достижения этой самой важной цели его жизни – все средства хороши…
«Сибирский период… освещается очень бегло…»
Оживление интереса к Достоевскому наблюдается в 50-е годы не только в столицах (чему свидетельство – хотя бы процитированные места из упомянутой статьи Кирпотина), но и в Сибири. В альманахе «Огни Кузбасса» в 1959г. появляется очерк кандидата филологических наук Н.И. Якушина «Сибирский период творчества Ф.М. Достоевского». «Кузнецкому венцу» и первому браку Ф.М. в нем места почти не уделено. Но хорошо уже то, что исследователи обращаются к Сибири, которая оставила яркий след в банке литературных впечатлений писателя. Привлекательность этой темы Якушин объясняет так: «В обширной критической литературе о Ф.М. Достоевском сибирский период его жизни освещался и освещается очень бегло. Внимание исследователей всегда обращалось преимущественно на характеристику взглядов писателя, сложившихся, после выхода из каторги, в процессе формирования мировоззрения Достоевского и художественные произведения, написанные им в Сибири, получали лишь самую общую оценку… Всё это позволяет говорить о том, что сибирский период является важной вехой в творческом развитии писателя, что он может и должен стать предметом специального и самого пристального изучения».[ 26 ]
|
|