| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск третий
Анатомия мифа
Только из настоящего можно безошибочно вывести прошлое.
Только сегодня можно предвидеть то, что было вчера…
Лешек Шаруга
Александр Водолазов
ТАМ, ЗА ДАЛЬЮ НЕПОГОДЫ
Описание жизни Александра Васильевича Светакова
Попытка реконструкции на фоне реальных исторических событий, с использованием доносов, справок, протоколов допросов, газетных статей, а также другого архивного материала
Отрывки из неизданной книги
Страница 3 из 3
ШМИДТ ПЕРЕХОДИТ РУБИКОН
Эвакуированные вернулись в Москву вскоре после окончания февральско-мартовского пленума ЦК. Светаков очень скоро кожей почувствовал разительные перемены, произошедшие за год его отсутствия в Москве, в самой атмосфере столичной жизни, особенно в коридорах Главсевморпути. Газеты по-прежнему были полны сообщениями о фантастических достижениях героев-стахановцев. Но все больше и газетные заголовки, и служебные разговоры, митинги и собрания крутились вокруг недобитых, из всех щелей прущих врагов, вредителей, диверсантов и шпионов, на которых столь богата оказалась русская земля. Люди как будто посходили с ума, как будто завтра все собирались совершить какое-то преступление и потому наперегонки торопились обеспечить собственное алиби.
Отто Шмидт чем дальше, тем меньше уделял внимания текущим проблемам Севморпути, сосредоточившись на общем, политическом руководстве и подготовке очередных героических эпопей, которые могли бы потрясти мир. Такой эпопеей должна была стать экспедиция к Северному полюсу. Оперативное руководство главком легло на плечи первого заместителя Николая Янсона и начальника политуправления Сергея Бергавинова. Пока же главной заботой Шмидта, как и любого государственного деятеля его ранга, было проведение расширенного партийно-хозяйственного актива «в свете решений» недавнего пленума ЦК. Сам Шмидт вынес из него и накрепко усвоил главное – намек-просьбу Николая Ежова к «хозяйственникам и руководителям», которые не только не выдают вредителей и троцкистов, но даже пытаются их защищать.
Светаков, появившись в Москве, первым делом поспешил в политуправление, малодушно надеясь опередить Когана. Но Бергавинов даже слушать не стал – не до тебя. Светаков пытался что-то рассказать о Тикси, но Бергавинов только руками замахал – потом, потом, сейчас все силы на подготовку актива. Как вскоре оказалось, Бергавинов уже решил для себя, как спасти Светакова от беды, попросту – ареста, но не стал на этот раз откровенничать со взбалмошным Светаковым. Боялся его непредсказуемой реакции. Приказал только категорически не появляться на активе, меньше общаться с коллегами, немедленно оформить отгулы и уехать куда-нибудь отдыхать, лечить цингу, заниматься чем угодно, только не появляться в конторе.
- Приказываю явиться ко мне 15 апреля, - сухо-официально закончил он.
На актив собрали уйму народа со всей Арктики, территориальных управлений, само собой – из московского аппарата: партийных и беспартийных, начальников всех рангов, ученых, зимовщиков, моряков, летчиков. Обширный доклад об итогах пленума ЦК, о работе Главсевморпути и задачах, «вытекающих из решений», сделал сам Отто Шмидт.
Разумеется, готовили доклад другие люди, в первую очередь - Янсон и Бергавинов, каждый по своей части. Но Шмидт исчеркал его вдоль и поперек, обвинив обоих в беззубости, и внес радикальные изменения в стилистике и духе пленума, а также последних установок вождя.
Шмидт предложил осмыслить работу полярников в свете двух событий: принятия «новой сталинской Конституции» и, как он выразился, «уроков японо-германской троцкистской диверсионно-шпионской вредительской деятельности».
Эта корявая формулировка не была его личным изобретением. Буквально в день открытия актива «Правда» вышла с передовицей – своеобразным наставлением Шмидту: «Основная задача советских хозяйственников заключается сейчас в том, чтобы выкорчевать до конца японо-немецко-троцкистских агентов фашизма и их сообщников – правых реставраторов капитализма». Эта формула подправлялась и оттачивалась много лет. С каждым новым процессом советскому народу все труднее становилось различать вредительские блоки – правые, левые, право-левые, московские, союзные, центральные, объединенные, параллельные и прочие. В конце концов, формула приняла хоть и нелепый (с нагромождением прилагательных и без единой запятой), зато всеобъемлющий вид. Теперь она охватывала практически всю географию земного шара и любое возможное шевеление собственного народа – от бытовой пьянки, прогула до выступления против линии партии или вождя.
С этого Шмидт и начал доклад : «В нашу среду проникли всякого рода вражеские элементы – и белогвардейцы, и кулаки, и троцкисты, и зиновьевцы, и аполитичные с виду, но тем не менее вредные проходимцы и жулики». Шмидт как будто подслушал прошлогодний разговор за плотно закрытыми дверями политуправления, когда Бергавинов настойчиво советовал Светакову бежать на Север. И вот теперь Шмидт разоблачал заговорщиков: «Доказано, что одним из методов врагов был такой: на время удалиться из центров – Москвы, Харькова, Киева, Ленинграда – удалиться куда-нибудь подальше. А куда же дальше? – Ясно, что на Север... Для врагов наших иногда оказывается выгоднее смыться на время, спрятаться на Севере, в отдаленных местах».
В качестве примера Шмидт привел Пошеманского, до недавнего времени начальника Дальневосточного территориального управления Главсевморпути, а ныне «как выяснилось, двурушника и врага партии».
- Другой пример, еще более яркий, расстрелянный террорист Пикель. – Шмидт, похоже, буквально понял недавнюю угрозу Ежова и выкладывал фамилии списком. – Почему он поехал на Шпицберген? Он нашел выгодным на время удалиться. А наши люди ему покровительствовали. Руководящие работники Шпицбергена должны были, по меньшей мере, сообразить, что человека этого с антипартийным прошлым нельзя сажать на политическую работу, на радио и отдел подготовки кадров. Руководители это дело пропустили и не сигнализировали.
Тут Шмидт просто встал на позиции Ежова, требуя уже от своих подчиненных «сигнализировать», и удовлетворенно закончил:
- Эти покровители получили в партийном порядке заслуженное наказание – директор копей Плисецкий, парторг Рогожин и главный инженер Стельмах из рядов партии исключены.
Справка. Пошеманский – расстрелян 9 января 1938 года.
Плисецкий Михаил Эммануилович арестован по обвинению в шпионаже через месяц после выступления Шмидта, 30 апреля 1937 года. 8 января 1938 года приговорен к высшей мере. Расстрелян в тот же день.
В который уже раз досталось бывшему волонтеру французской армии, а ныне начальнику Якутского территориального управления Юлию Лиссу. Этого Шмидт просто растоптал, представив его деятельность как «пример аполитичности, делячества, отрыва от партийно-политических задач, что привело к целому ряду тяжелых последствий. У нас сплошь и рядом отсутствует большевистская проверка людей».
Справка. В октябре 1937 года Лисс был обвинен в подрывной, контрреволюционной деятельности, в руководстве националистической организацией, во вредительстве. В мае 1938 г. приговорен к расстрелу, который позже был заменен 20 годами заключения. Полностью отмотал срок и дожил до реабилитации.
Камень про «большевистскую проверку людей» был пущен уже не столько в огород Лисса, сколько Бергавинова. Это его политуправление, по словам Шмидта, «мало еще сделало для политического воспитания кадров, а давно бы пора». Шмидт продолжал перечислять фамилии подчиненных, начальников управлений и служб, и каждый им упомянутый вскоре исчезнет в бездне ежовского ада.
На Мурманском судоремонтном заводе «низкий идейный уровень партийцев, политическая отсталость инженерно-технического состава и очень слабое политическое руководство беспартийными массами». То же самое в полярной авиации, у летчиков и техперсонала.
- Они оправдываются тем, - с ядовитым сарказмом громыхал с трибуны Шмидт, - что им, видите ли, трудно участвовать в политкружках, потому что они много летают. Так пусть обучаются с отрывом от производства на 6-8 месяцев.
Справка. Жигалев Николай Алексеевич, заместитель начальника Управления полярной авиации Главсевморпути, расстрелян 11 января 1938 года.
Стукатер Абрам Аронович, помощник начальника Управления полярной авиации Главсевморпути, рассстрелян 16 января 1938 года.
Но Шмидта несло. Вряд ли того желая, он вскрыл истинную цену тех успехов прошлогодней навигации-1936, за которые десятки руководителей Главсевморпути получили ордена, медали, премии и прочие награды. На примере Архангельского порта (а именно в нем начиналось большинство арктических рейсов) он нарисовал картину «настоящего бракодельства». Из-за полного бардака с погрузкой и отправкой судов, в условиях перманентного аврала, путаницы и безответственности «рейсы в прошлую навигацию прошли впустую, не с теми грузами». То есть произошло именно то, с чем Светаков столкнулся в Тикси, где невостребованные грузы остались зимовать под открытым небом.
- Мы так и не добились, - заключил Шмидт эту часть своего доклада, - чтобы начальник Архангельского территориального управления товарищ Кузьмин признал эти недостатки и сделал выводы.
Особенно досталось от Шмидта Плановому отделу. Начальник отдела Нацаренус не присутствовал на активе, был тяжело болен. Но тоже получил сполна: за «величайшее презрение к работникам с мест», за то, что «приютил некоего Шишу, бывшего колчаковца, всевозможных аферистов, за отсутствие плановой работы».
Справка. Нацаренус Сергей Петрович. Арестован через три месяца после актива, 5 июля 1937 года по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации. Приговорен 8 января 1938 года к высшей мере. Расстрелян в тот же день.
Досталось даже Крастину – начальнику Морского отдела за «безобразное состояние штурманского хозяйства», руководителям Горно-геологического управления и многим другим.
Справка. Крастин Эдуард Фрицевич. Арестован как участник правотроцкистской антисоветской террористической организации примерно в октябре 1937 года. Расстрелян 6 февраля 1938 года.
Доклад Шмидта, который с успехом мог бы прочитать сам Ежов или, к примеру, прокурор Вышинский, стал тем Рубиконом, перейдя который, «ледовый нарком» и академик окончательно перешел в лагерь большевистских людоедов.
Но, окруженный врагами, вредителями, шпионами и диверсантами, как же он представлял себе настоящие образцы советского человека и гражданина? Этому в докладе Шмидта был посвящен специальный раздел «о подборе кадров». Разнеся в пух постановку дела в собственном «ледовом наркомате», Шмидт указал на пример (подчеркнем – единственный пример), достойный подражания: «Вот прочитали мы в газете о назначении товарища Завенягина первым заместителем Наркомтяжмаша – молодой человек, с завода. Вот выдвижение! Почему мы не выдвигаем таких? Потому что плохо знаем своих людей».
ОТСТУПЛЕНИЕ. ПРИМЕР ДЛЯ ПОДРАЖАНИЯ
Весной 1937 года, когда Шмидт произносил свой доклад, Завенягин в качестве заместителя наркома еще только прицеливался к Норильску. Когда же его назначили начальником «Норильскстроя» (а строили комбинат заключенные), он по совместительству стал и начальником «Норильлага».
Дела у молодого специалиста явно пошли в гору. В 1941 году он стал заодно заместителем наркома внутренних дел, которым в ту пору был Берия. Под начало уже генерала Завенягина попала гигантская ГУЛАГовская империя: Главное управление лагерей металлургической промышленности, Дальстрой, Управление лагерей тяжпрома и Управление лагерей по строительству предприятий черной металлургии. Десятки и сотни тысяч заключенных перемололи эти «завенягинские» лагеря, «Норильлаг» был из самых страшных. В стране, где историческое беспамятство и в третьем тысячелетии заменяет гражданское самосознание, завенягины остаются лучшими патриотами, героями нации, а Норильской комбинат и до сих пор носит его имя.
«Его, покойника, с ежовско-бериевской компанией не захоронили, о нем смакуют газетчики: «легендарный строитель Норильска»! Да уж не сам ли он и камни клал? Легендарный вертухай – то верней. Сообразя, что сверху любил его Берия, а снизу очень хорошо о нем отзывался эмведешник Зиновьев, полагаем, что зверь был отменный. А иначе б ему Норильска и не построили».
Александр Солженицин. Архипелаг ГУЛАГ.
Окончание шмидтовского доклада целиком было посвящена товарищу Сталину. С теплотой, никак не вяжущейся с огромной фигурой и бородой, скрывающей ту часть докладчика, которая возвышалась над трибуной, Шмидт пересказал древний миф об Антее, которым сам Сталин закончил свое выступление на пленуме. Мол, большевики, как Антей, питающийся силами от матери-земли, «сильны тем, что держат связь со своей матерью, с массами, которые породили, вскормили и воспитали их».
Заключительную цитату из Сталина Шмидт процитировал уже грозно, постукивая для убедительности кулаком по трибуне:
- Товарищ Сталин говорит: «Пока существует капиталистическое окружение, будут существовать у нас вредители, шпионы, диверсанты и убийцы, засылаемые в наши тылы агентами иностранных государств».
- Вот почему, - уже от себя добавил Шмидт, - мы должны быть всегда начеку.
И погрозил залу пальцем.
Через день, 22 марта он надолго улетел из Москвы. Его ждала новая авантюра – воздушная экспедиция на Северный полюс, а затем высадка папанинцев на льдину.
БЕРГАВИНОВ СПАСАЕТ СВЕТАКОВА
После возвращения из Тикси прошел почти месяц, когда Светакова, наконец, вызвали в политуправление. Секретарь Бергавинова послал его в кадры, оформляться в резерв. А к шестнадцати ноль ноль велел прибыть на прием к начальнику политуправления. Светаков мотался с бумагами из кабинета в кабинет, боясь увидеть в глазах чиновников приговор. Но, на удивление, он не встречал ничего, кроме традиционного равнодушия. В коридоре он столкнулся с мотористом Сутейкиным, который работал под его началом на Диксоне.
- Привет, товарищ Светаков, - радушно поприветствовал его коллега, - вы ведь сейчас вроде бы в Тикси? Каким ветром сюда занесло? На актив вызывали?
- На актив, на актив, - поспешил подтвердить Светаков и тут только понял, что о скандале в Тикси никто в сущности не знает.
Светаков был недалек от истины. Бергавинов, действительно, сделал все, чтобы скандал не получил хоть малый оттенок политического. «Кухонная склока» - внушал он тем, кто имел отношение к делу. Он приказал отправить в отпуска Когана, Смирнову, а Козьмину пояснил: у нас на шее висит пленум ЦК, партхозактив, дел невпроворот. Закончим с главным – займемся тиксинской «бытовухой». Бы-то-ву-ха! – по слогам повторил он Козьмину, тем самым заранее вынеся полуофициальный приговор, чтобы опередить наиболее ретивых.
План Бергавинова был прост – дождаться отъезда из Москвы Шмидта, который всю историю мгновенно мог бы привязать к последним указаниям Ежова и Сталина. Шмидт, все-таки что-то слышавший о ситуации в Тикси, как-то мимоходом спросил у Бергавинова:
- А что там у нас со Светаковым?
- Да пустяки, Отто Юльевич. Он там сейчас хорошие дела разворачивает, готовит порт к навигации, заканчивает строительство нового радиоузла, полярной станции. В общем все путем.
- А все-таки – что за склока с парторгом?
- Да обычное дело: с полярной скуки принялись выяснять – кто главнее. Я вызвал и того, и другого, хочу обоим надрать одно место.
- Мое вмешательство не требуется? - только и спросил Шмидт.
- Да нет, Отто Юльевич, не вашего уровня дело. Я сам разберусь.
- Ну-ну, - согласился Шмидт. – Я сразу после актива улетаю на ЗФИ (так в среде полярников для краткости называли Землю Франца-Иосифа). Если что, привлекайте Янсона.
Шмидт о чем-то на мгновение задумался и потом торопливо добавил:
- А мою бумагу по Светакову пока все же придержите...
Еще что-то прикинул и решительно добавил:
- А лучше вообще ей хода не давайте.
После этого разговора Шмидт в тиксинскую историю больше не вникал.
В шестнадцать часов Светаков явился в приемную начальника политуправления. Бергавинов его ждал, поздоровался за руку, пригласил сесть. Кроме него в кабинете был Александр Догмаров, помощник Бергавинова. Судя по всему, тот был полностью в курсе дела, потому что Бергавинов сразу стал говорить о главном. Светаков ожидал крика, разноса, но получилось как-то очень по-семейному, так что он даже растерялся. Бергавинов с минуту разглядывал Светакова, потом открыл верхний ящик стола, достал какую-то бумагу и через стол подвинул Светакову.
- Смотри, Александр Васильевич, смотри и вникай, в какую глубокую лужу ты сел и нас рядышком посадил.
Светаков с опаской взял документ, ожидая самого худшего. На именном бланке начальника Главсевморпути товарища Шмидта было напечатано представление начальника порта Тикси Светакова Александра Васильевича к ордену Трудового Красного знамени по итогам навигации 1936 года. Внизу стояли визы Янсона, Крастина, Бергавинова.
Светаков только что не застонал.
- Ознакомился? – Бергавинов перегнулся через стол, забрал бумагу и сунул ее в тот же ящик. – Можешь считать, что ты ее не видел. И вряд ли теперь когда увидишь.
Разговор получился длинным. Бергавинов имел полную информацию от Козьмина, беседовал с Коганом, изучил протокол того злосчастного собрания.
- А теперь, Александр Васильевич, расскажи-ка мне все сам, не торопясь и без вранья.
Через час Бергавинов подвел итог.
- Значит, так, - начал он загибать пальцы. - Первое. Вина твоя налицо. С народом зарываешься, говорю тебе это не в первый раз. Не гражданская война, военкомовские замашки давно пора бросить. Второе. Виноват ты не в том, что развел склоку, а в том, что не смог задавить ее в самом зародыше. Не смог справиться с этой бабой – Смирновой. И сам повел себя, как баба. И за это тебя тоже будем бить.
Но есть куда более серьезный вопрос за рамками этой вашей кухонной свары. Ты не смог решить вопрос с якутскими грузами.
Знаю о всех твоих героических усилиях, - не дал он оправдаться взвившемуся было Светакову. - Я не о том. Десять тысяч тонн – это не вопрос твоих личных взаимоотношений с Лиссом, это общегосударственное дело. И ставить вопрос надо было по-государственному, вплоть до Совнаркома. Ты же упустил время, и твои героические усилия пропали впустую. Все сам, сам!..
Рабочий день уже закончился.
- Александр Анатольевич, - обратился Бергавинов к Догмарову, - ты можешь идти домой. Попроси только, чтобы нам чаю сделали. Нам еще надо о завтрашнем совещании покумекать.
Догмаров ушел, оставив их вдвоем. Бергавинов расстегнул крючки воротничка на морском кителе, отвалился на спинку кресла и, катая по столу красный, остро отточенный карандаш, задумчиво глядел на Светакова.
- Что же ты наделал, Александр Василич? Что же ты наделал?
Молча посидели еще минут пять, отхлебывая чай.
- Дай Бог, если завтра все получится по-моему. Будешь каяться, как договорились. На самом главном – партбилете – не зацикливайся. Мол, нервы - и все такое. Лишних вопросов не будет, кого надо, я предупредил.
На следующий день, 18 апреля состоялось заседание политуправления. Повестка была, как всегда, обширная. Дело «о склоке» задвинули почти в самый конец.
Первым слово предоставили Когану. Среди высоких начальников, лишенный привычной поддержки жены, он путался, старался выглядеть обличителем окопавшихся врагов, но сказать ему по сути было нечего, кроме того, что грузчики пьют, грузы разворовываются, кинофильмы старые... Будни любой полярной станции, любой зимовки. Кому из северян не было это знакомо?..
Затем слово предоставили Светакову. Наученный накануне Бергавиновым, он говорил только о своих ошибках, вспыльчивости, о постыдной выходке с партбилетом. В заключение поклялся, что история глубоко перепахала его душу, и это для него урок на всю жизнь.
- Предоставьте мне любую работу на Севере, - закончил он, - я искуплю свою вину.
Последним докладывал «ревизор» Козьмин. Он разнес Когана за непонимание сути партийной работы с массами, о расколе коллектива на «берег» и «рейд», за мелочность, неумение в масштабном деле выделить главное, за фактический отказ в помощи начальнику Тикси, который был вынужден решать все производственные вопросы, особенно о сохранности зазимовавших грузов, в одиночку.
Но и Светакову досталось от Козьмина: за бонапартистские замашки, за пренебрежение к быту грузчиков, за самоуправство, за перебои с дровами и электричеством и много еще чего. Светаков слушал критику в свой адрес, как музыку, потому что понимал, что работает заранее расписанный сценарий.
Сам Бергавинов, изо всех сил стараясь выглядеть строгим и беспощадным, в заключительном слове произнес:
- Думаю, все со мной согласятся, что мы не должны давать спуску коммунистам, допустившим форменное ЧП в бухте Тикси. Они должны понести суровые партийные взыскания. Предлагаю не ограничиваться просто выговорами, а занести их обоим в учетные карточки.
В коридоре, куда все высыпали покурить, сквозь клубы дыма к Светакову пробрался Козьмин, похлопал по плечу и негромко хохотнул:
- А ты, дурочка, боялась.
Стоявший поблизости Догмаров подхватил:
- А давай-ка, товарищ Светаков, дуй в гастроном...
Под пытками
Будучи в Якутии, я получил по радио указание Бергавинова вылететь в Тикси и разобрать там склоку между парторгом Коганом и начальником Тикси Светаковым. Все сводилось к тому, что Светаков виноват, и из Тикси его надо убирать.
Я вызвал по радио Бергавинова и высказал свою точку зрения. Бергавинов ответил, что вывозить надо и Когана, и Светакова, что я и сделал.
В Москве, в политуправлении были заслушаны доклады Когана, Светакова и мой. После обмена мнениями Бергавинов внес предложение Когану и Светакову записать по выговору в приказе. Позже я спросил у Бергавинова: «Как вышло, что Светаков так легко отделался?». На что он мне ответил: «Ты разве не знаешь, что Светаков состоит в нашей контрреволюционной террористической организации?». После этого Светаков при поддержке Бергавинова и Крастина был направлен в бухту Провидения главным инженером строительства порта.
Из протокола допроса Дмитрия Козьмина. Август 1938 года. Бутырки
В конце 1936 года из Тикси стали поступать тревожные сигналы о том, что там проводится вредительская работа. Бергавинов послал туда «для успокоения» Козьмина. Тот принял все меры, чтобы выгородить вредительство Светакова – бывшего начальника бухты Тикси. Одновременно он вел какие-то подозрительные дела с Лиссом. В результате уголь в бухту Тикси не был завезен, и суда зазимовали.
Мне хорошо известно, что Козьмин выполнял контрреволюционные вредительские задания Бергавинова. При мне – я был в это время по какому-то делу в кабинете Бергавинова – ему принесли телеграмму-шифровку из бухты Тикси. Бергавинов сказал: «Надо послать туда Козьмина. Он и на этот раз сделает так, что ничего не выйдет наружу».
Из протокола допроса Александра Догмарова. Июнь 1938 года, Бутырки
Так Бергавинов спас Светакова. Надолго ли? – тогда этого никто не мог знать. Оба в очередной раз поверили, убедили сами себя, что Арктика еще может спасти от петли. А во что, собственно, оставалось верить?
Бергавинов, разумеется, лучше Светакова осознавал рассудком, всем своим опытом, что смертельная петля накинута и затягивается. Но сердце отказывалось принимать неизбежное, убаюкивая, успокаивая, что как-нибудь еще обойдется, что удавка не для него. В конце концов, Ежов – еще не вся партия, вот состоится очередной съезд...
Бергавинов еще не знал, что пока он в своем кабинете на улице Разина, под самым боком ЦК кого-то распекает, кого-то спасает, выступает с докладами, мотается вдоль трассы с обменом партдокументов.., он не знал, что в это самое время совсем рядом, в каких-то трехстах метрах, но уже в другом, потустороннем мире, в дьявольской преисподней под названием Лубянка – под звериный вой и зубовный скрежет, под стенания и плач его недавних коллег, друзей и вовсе не знакомых ему людей вершится его судьба. Нынешняя его биография большевика-ленинца близится к концу. Признания, оговоры, ложь, чудовищные измышления, выбитые вместе с зубами, челюстями, вырванные вместе с ногтями, поломанными ребрами, выдавленные чекистским сапогом из раздавленных грудных клеток... все это складывается буковками, строчками и листками протоколов совсем в иную его биографию – темную, преступную, кровавую. До того рокового дня, когда ему, помимо собственной воли, придется примерить на себе эту свою новую биографию, оставалось всего полгода.
ЛЕДЯНОЕ НЕБО 1937 ГОДА
У профессиональных полярников есть только им понятные термины – «водяное небо» и «ледяное небо». Опытный капитан часто без авиаразведки, только по облакам может определить, есть ли и в каком направлении находятся полыньи, разводья, позволяющие выбрать верный курс и продвигаться дальше. Темная гладь чистой воды подсвечивает облака в такой же темный цвет. И, наоборот, белый цвет облаков предвещает самое неприятное – ледяные поля. Такое ледяное небо, в прямом и переносном смысле слова, нависло над всей Арктикой летом-осенью 1937 года.
30 июля 1937 года Ежов подписал приказ № 00447 о начале операции, которую следовало провести в течение четырех месяцев – августа, сентября, октября и ноября. Все края и области получили разнарядки на аресты и расстрелы. Прокурор СССР Вышинский в развитие ежовского приказа разослал по прокуратурам свой: «Соблюдение процессуальных норм и предварительные санкции на арест не требуются».
Аресты в Севморпути шли и раньше. Но после ежовского приказа маховик репрессий закрутился с устрашающей силой. В августе арестовали Илью Баевского – начальника Архангельского территориального управления, бывшего заместителя Шмидта на «Челюскине». В сентябре взяли Александра Воробьева – начальника радиослужбы Севморпути и Алексея Боброва – замначальника Морского управления (еще один заместитель Шмидта по «Челюскину»). То есть ближайших сподвижников.
В октябре ежовская метла замела Юлия Лисса – начальника Якутского территориального управления и Федора Кулаковича – начальника Мурманской конторы треста «Арктикуголь» (это только руководители, но кто восстановит имена рядовых работников Главсевморпути, которым нет числа и которых унес ураган 37-го?).
Вряд ли даже Борис Лавров, самый последовательный и беспощадный критик сквозных плаваний по Северному морскому пути, желал такого убийственного подтверждения своей точки зрения. Но это случилось: к сталинско-ежовскому урагану добавился невиданной силы арктический циклон. Более половины транспортного флота с экипажами, грузами и заключенными в трюмах, а – главное – все ледоколы (кроме «Ермака») оказались вмороженными в лед. Большинству предстояла тяжелая, смертельно опасная зимовка, а кое-кто освободится из ледового плена только через три года.
Это была катастрофа национального масштаба. Принято считать, что всему виной аномальная погода и ледовые условия. Это справедливо лишь отчасти.
Вспомним постановление ЦК и Совнаркома 1934 года: «уже сейчас возможно..., полное освоение Северного морского пути.., мощное развитие...». Идиотизм власти, помноженный на вулканическую энергию маньяка-Шмидта, и образовали тот порочный круг, из которого невозможно было вырваться ни власти, ни самому Шмидту.
Руководство Севморпути (в первую очередь, сам Шмидт), капитаны судов и ледоколов пребывали в эйфории от бесконечных успехов (чаще всего - сомнительных); пропагандистских «героических эпопей», за которыми, как правило, стояло преступление; наград (подчас незаслуженных); от самовосхваления, от невежественных прогнозов вроде «растопим льды Арктики». Достаточно вспомнить безграмотные и безумные заверения Шмидта, что навигация блестяще удалась, что она «окончательно подтвердила возможность прохождения неледокольными судами этой новой, открытой нами, великой морской трассы», что «можно продавать билеты на сквозное плавание до любой промежуточной станции» и тому подобные бредни. Припомним, наконец, что всего за месяц до катастрофы настойчиво утверждалось, что «Севморпуть освоен, любое задание партии и правительства выполнимо при любых ледовых условиях».
Катастрофа 1937 года была возмездием за авантюризм, тщеславие, безграмотность, тупость всего руководства Главсевморпути, но в первую очередь – Отто Шмидта. Следует иметь в виду и тот факт, что Шмидт на три месяца фактически самоустранился от подготовки к навигации 1937 года. Он в это время был увлечен «папанинской эпопеей».
Кстати, и в провальную навигацию 1937 года планировались «рекорды». Теплоход «Моссовет» под командованием капитана Александра Бочека должен был совершить не просто сквозное плавание с Запада на Восток, ему еще предстояло проскочить обратно. Чувствующий себя уже почти Героем, капитан Бочек требовал от капитана ледокола «Ермак» Владимира Воронина, известного читателю по «Челюскину», бросив все, вывести «Моссовет» из ледового плена и тем самым обеспечить очередной «рекорд».
Воронин отказывался, лучше Бочека понимая гибельность ситуации и для «Моссовета», и для «Ермака». Бочек настаивал, обвинял Воронина в трусости. В итоге, послав Бочека чуть ли не по матушке, Воронин на последних остатках угля увел свой ледокол из ледяного мешка Карского моря, осыпаемый проклятьями оставшихся на зимовку. «Ермак» оказался единственным ледоколом, который вырвался из льдов Арктики, и только благодаря этому Главсевморпуть смог позже спасти экспедицию Папанина и вызволить в следующую навигацию плененные суда.
Кстати, в вызволении экипажей зазимовавших судов опять решающую роль сыграли полярные авиаторы. Но теперь никаких фанфар, кинооператоров, никаких орденов и званий Героев уже не было. Как было сказано, над всей Арктикой установилось «ледяное небо».
Какое участие в репрессиях против своих подчиненных принимал сам Отто Шмидт – источники умалчивают. Позволим высказать догадку – самое прямое. Он уже немало сделал своим мартовским докладом-доносом. Но время требовало действовать на опережение. Подгоняемый страхом и всеобщей истерией, Шмидт начал расправы в собственном «полярном наркомате», свирепствовал, отдавал под суд. В сентябре Шмидт инспектирует авиагруппу Обдорска (нынешний Салехард) и издает приказ – командира снять с работы, отдать под суд. В октябре трест «Арктикуголь» срывает план добычи угля - начальника треста Костина снять с работы, отдать под суд. Костин всего несколько месяцев, как сменил на этом посту другого «врага народа», уже арестованного Михаила Плисецкого. И вот поди ж ты – кого ни поставь, опять враг. Вообще прелестная в своей юридической простоте формулировка – снят и отдан под суд - не прокурором, не Органами, а приказом вышестоящего начальника, то есть академика и Героя Отто Шмидта. Впрочем, ведь было сказано – «соблюдение процессуальных норм не требуется».
Открывалась самая кровавая страница в истории Главсевморпути. В октябре очередь дошла до центральных фигур. Топор пошел гулять по головам покровителей Светакова, которым он, без всякого преувеличения, был обязан жизнью. Где-то в октябре (точнее выяснить не удалось) арестовали Эдуарда Крастина, только что награжденного орденом Ленина и назначенного заместителем Шмидта.
А 31 октября 1937 года, как раз за неделю до 20-летия Октября арестовали Сергея Бергавинова. Сутками позже, темной осенней ночью к знаменитому Дому на набережной, где проживала советская элита, подъехал «воронок». Жена и две малолетние дочери Бергавинова были арестованы. Жену ждал лагерь, девочек – детский дом.
Последние недели и дни жизни Бергавинова навсегда скрыты от нас в архивах Лубянки. О чем размышлял он, «каменщик в фартуке белом», выстроивший с такими же, как он сам, «большевиками-ленинцами» самую зловещую в мире тюрьму? Или он ни о чем уже не способен был размышлять, валяясь в луже собственной крови на каменном полу Лефортовской тюрьмы? Ему было всего 38 лет, это был высокий, очень крепкий мужчина. Сколько можно судить, Бергавинову, униженному, раздавленному, изувеченному, удалось собрать остатки сил, сплести из каких-то обрывков веревку и самому свести счеты с жизнью. Это случилось 12 декабря 1937 года.
Из архивов. «Бандит Бергавинов и его шайка совершили чудовищные преступления против родины. Они вредили на всех участках Главсевморпути, срывали капитальное строительство, тормозили советскую торговлю на Крайнем Севере, губили людей и материальные ценности, срывали грузоперевозки, всячески пытались подорвать освоение Северного морского пути, освоение, блестяще проводимое под руководством товарища Сталина...
Бандит Бергавинов по прямому заданию врага народа Гамарника подготовлял террористический акт против вождя народов товарища Сталина, против руководителей партии и правительства. Осуществить это чудовищное преступление, к счастью, не удалось. Славные наркомвнудельцы поймали всю его банду наемных убийц и избавили советский народ от неслыханных бедствий».
Журнал «Советская Арктика»
Через пять недель после ареста Бергавинова, 6 декабря 1937 года взяли Николая Янсона, первого заместителя Шмидта, недавнего кавалера ордена Красной Звезды.
Радиограмма
Рады, что Главсевморпуть взялся твердо, по-большевистски за кадры центрального аппарата и периферию, очищая их от гнили и врагов народа.
Иван Папанин. Гренландское море
ПАДЕНИЕ КУМИРА
1938 год Шмидт не прожил – просуществовал. История катилась уже мимо него. Он оставался прикованным к колеснице, не в силах ни соскочить с нее, ни повлиять на бешеную скачку.
В известный москвичам Дом полярников (дом № 9 на Никитском бульваре), а также в соседний дом № 7-б зачастили «воронки». Компактное проживание полярников оказалось весьма удобным для Органов.
В январе, сразу после Нового года, расстреляли арестованных ранее Илью Баевского, Алексея Боброва – ближайших сподвижников Шмидта, следом Александра Воробьева (начальник радиослужбы), Михаила Плисецкого (начальник треста «Арктикуголь»), Николая Иванова (главный инженер треста «Нордвикстрой»), Сергея Нацаренуса – главного плановика, Аполлона Чиковани (начальника планово-экономического отдела), Николая Жигалева (замначальника Управления полярной авиации), Абрама Стукатера (помощника начальника Управления полярной авиации).
В феврале расстреляли Эдуарда Крастина – заместителя Шмидта, Михаила Пошеманского – начальника Дальневосточного теруправления, Дмитрия Дуплицкого – начальника мобилизационного отдела, Жана Штейнберга – начальника техснаба. Вокруг Шмидта все более расширялась мертвая зона, в которую уже просто страшно было ступить.
Сам Шмидт тем временем продолжал оставаться на свободе под защитой охранной грамоты, которую ему давало звание Героя. Но была другая веская причина его неприкосновенности. В конце концов, Сталин мог посадить и Героя. Но он не забывал, что, пока в стране идет мясорубка, в Гренландском море его, сталинским, именем вершится очередная «героическая эпопея» - дрейф папанинской льдины. Это страна могла заходиться в восторге по поводу каждой телеграммы Папанина, приветствующего расстрел очередного заговорщика, это пионеры могли флажками отмечать на карте маршрут героического дрейфа. Но Сталин-то лучше других знал, что авантюра давно провалилась, что еще в ноябре «героев» следовало эвакуировать, что льдина крошится на глазах и уже никакой самолет не сможет сесть на перемолотый сжатиями лед.
У Сталина просто не оставалось другого человека, кроме Шмидта, которому он мог бы доверить спасательную операцию. А расстрелять (или что там еще придумает Ежов) – это никогда не поздно.
Шмидт тоже прекрасно понимал политическое и пропагандистское значение благополучного (а лучше – победного, как с «Челюскиным») завершения дрейфа, это был и его шанс. Он нисколько не сомневался, что провала спасательной операции Сталин не простит. В феврале 1938 года Отто Шмидт возглавил экспедицию в Гренландское море, где папанинская льдина должна была вот-вот развалиться на мелкие осколки.
В спасение четверки участвовали силы военно-морского Северного флота: гидрографические суда «Таймыр» и «Мурман», три подводные лодки, эсминец «Карл Либкнехт». В операции принимал участие и дирижабль под командованием Гудованцева. Торопясь на спасение, дирижабль в районе Кандалакши попал в снежный заряд, врезался в сопку и сгорел. При катастрофе погибли 13 человек, в том числе и командир.
Сам Шмидт на ледоколе «Ермак» на всех парах спешил к гибнущей четверке. 19 февраля «Таймыр» с «Мурманом» пришвартовались в полутора километрах от лагеря папанинцев. За три с половиной часа эвакуация станции благополучно завершилась, спасенные перешли на борт «Ермака», и все суда взяли курс на родину.
Шмидт успел. Но не он теперь был главным героем «эпопеи». Инициатива победных рапортов и здравиц в честь вождей как-то сама собой мало-помалу переходила к новому Герою – «знатному полярнику» Ивану Папанину.
Указ
президиума Верховного Совета СССР о награждении персонала дрейфующей станции «Северный полюс»:
1. Присвоить звание Героя Советского Союза, со вручением ордена Ленина: Кренкелю, Ширшову, Федорову.
2. Наградить вторым орденом Ленина Героя Советского Союза т. Папанина.
3. Выдать т.т. Папанину, Кренкелю, Ширшову, Федорову денежную награду в размере 30000 рублей каждому.
М. Калинин, А. Горкин
Москва, Кремль, 22 марта 1938 года
Отто Шмидта, руководителя спасательной экспедиции, в списке на этот раз не оказалось, что случилось впервые. Раньше любая мало-мальски значимая экспедиция, в которой участвовал Шмидт, неизменно заканчивалась хоть какой-то государственной наградой. Теперь его участие не было даже отмечено. Через неделю стало ясно – почему.
28 марта 1938 года, едва в Кремле отзвенели бокалы с шампанским и отгремели аплодисменты по случаю награждения папанинцев, вышло постановление Совнаркома - «О работе Главсевморпути за 1937 год».
Совнарком признавал эту самую работу неудовлетворительной. Более того, объявлялось, что зимовка во льдах половины транспортного и почти всего ледокольного флота явно не случайна. Причины: плохая организованность в работе, самоуспокоенность и зазнайство, а главное – создание благоприятной обстановки в самом аппарате Главсевморпути для преступной антисоветской деятельности вредителей.
Академику, «выдающемуся организатору науки», «знаменитому полярнику», которого холуйствующие биографы возвели в ранг титана эпохи Возрождения, ничего не оставалось, как раболепствовать и униженно каяться. В обращении «Ко всем рабочим, инженерно-техническим работникам и служащим» Шмидт оптом продает всю ту команду, которая только и сделала его «ледовым наркомом». И тех, кто уже расстрелян, и тех, кто только арестован и ждет приговора, и тех, кто, как Светаков, еще питает иллюзии: «Подлые троцкистско-бухаринские агенты фашизма, пробравшиеся в Главсевморпуть, срывали выполнение планов, скрывали от Родины богатства Арктики, замораживали суда, всячески вредили и дезорганизовывали работу, разрушали стахановское движение... Первейшей задачей для всех честных работников Главсевморпути является сейчас решительное и беспощадное выкорчевывание вражеских остатков, очищение Главсевморпути от всех сомнительных элементов и полная ликвидация последствий вредительства».
К середине лета 1938 года была арестована или уже расстреляна почти вся верхушка Главсевморпути. На свободе по-прежнему оставался только Шмидт да еще, пожалуй, Лавров. Одного этого было достаточно, чтобы испытывать ежеминутный страх. Но, в дополнение ко всем бедам, Шмидту стало известно, что НКВД отслеживает и его личную жизнь. Прежняя любовница - жена расстрелянного Сергея Сырцова, председателя Совнаркома РСФСР, давно была в лагерях. Последнее время у Шмидта был роман не с кем-нибудь, а с женой самого Николая Ежова, всемогущего наркома НКВД. Евгения Ежова была молодой и достаточно легкомысленной женщиной. О ее подозрительных связях было известно даже Сталину. Уже после ареста самого Ежова тот признавался, что любовниками его жены действительно были и Отто Шмидт, и писатель Исаак Бабель. Бабеля расстреляли, а Шмидта опять пронесло.
Но академику и Герою еще предстояло испытать публичное унижение перед страной и миром. 28-29 августа 1938 года под председательством Молотова состоялось заседание Совнаркома. Рассматривался рутинный вроде бы вопрос об улучшении работы Главного управления Севморпути. На самом деле это был вопрос о его ликвидации. «Ледовый наркомат» прекращал существование как единая хозяйственно-экономическая структура, как полярная империя, которой подчинялись все советские и хозяйственные организации Севера. Территориальные управления упразднялись. Все предприятия, прииски, рудники, шахты, геологические партии, предприятия торговли, лесозаготовки и прочее, и прочее передавались соответствующим наркоматам по принадлежности.
Соответственно, отпала необходимость и в «ледовом наркоме». Еще несколько месяцев он продолжал подписывать какие-то бумаги, но дело уже уплывало из его рук.
Севморпуть же становился тем, чем он является и по сей день: структурой, обеспечивающей судоходство в Арктике. Подчеркнем лишний раз этот факт, чтобы окончательно устранить историческую путаницу: в Советском Союзе существовали две структуры, носящие одинаковое название - Севморпуть, но это были совершенно разные организации – до августа 1938 года и после.
|
|