| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск четвёртый
Памятки истории
Что есть история, как не басня, в которую договорились поверить?
Наполеон
Александр Водолазов
ТАМ, ЗА ДАЛЬЮ НЕПОГОДЫ
Описание жизни Александра Васильевича Светакова
Попытка реконструкции на фоне реальных исторических событий, с использованием доносов, справок, протоколов допросов, газетных статей, а также другого архивного материала
Отрывки из неизданной книги
Окончание
Страница 1 из 3
Там, за далью непогоды
Есть блаженная страна.
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина...
Николай Языков
Северный морской путь должен
стать нормально действующей
транспортной магистралью.
И. Сталин
«БРАТОК»
В августе 1938 года постановлением Совнаркома на судьбе «ледового наркомата» был поставлен крест. Главсевморпуть обретал новое, не столь героическое, качество. Параллельно продолжала молотить мясорубка НКВД. Через пару дней после «ликвидационного» заседания Совнаркома, 1 сентября 1938 года расстреляли Дмитрия Козьмина из «фашистской банды Бергавинова». Того самого Козьмина, который «разруливал» ситуацию в Тикси. Органы управились с ним в рекордные сроки – со дня ареста прошло всего два месяца. И одновременно заместителем начальника Главсевморпути поставили Ивана Папанина.
Его звезда ярко загорелась годом раньше во время знаменитого дрейфа «папанинской льдины». Отто Шмидт тогда настаивал, чтобы экспедицию возглавил профессор Визе. Однако Визе отказался, ссылаясь на состояние здоровья и возраст (хотя ему только что исполнилось пятьдесят). Вместо всемирно известного ученого во главе экспедиции поставили Ивана Папанина, который был славен недюжинными организаторскими способностями и еще – зверствами в Крыму во время Гражданской войны (впрочем, в ту пору это считалось доблестью). По всем сценам страны уже десятилетие шла пьеса Тренева «Любовь Яровая». Молва утверждала, что образ матроса Шванди, «братка» - беспощадного борца со всяческой контрой - драматург писал именно с Ивана Папанина.
Из архивов
«Рабочий, большевик, он жестоко ненавидит паразитов, шкурников, эксплуататоров, всех врагов революции и рабочего класса. Боец, отважный исследователь тайн природы – он нежно любит своих товарищей, соратников по труду и борьбе.
Мы видим его в 1917 году, в Крыму, обыскивающим дворцы и виллы княжеских, великокняжеских и царских фамилий. Он беспощаден. С уверенностью в правоте своего дела он уничтожает эти гнезда родовитых бездельников и палачей...
Девятнадцатый год. Эшелон красных бойцов двигается по Украине на север. На одной станции Папанин ловит стрелочника на том, что тот перевел стрелки не туда, куда надо было, а в противоположную сторону, на юг, где – неизбежное окружение и гибель. Несколько вопросов, и Папанин выясняет, что это вовсе не стрелочник, а переодетый белогвардейский офицер. Матросы расстреляли белобандита на месте».
Журнал «Советская Арктика»
На посту заместителя начальника, а фактически уже будучи полноправным хозяином Севморпути, Папанин решительно продолжил дело, которое «мягкотелый интеллигент» Шмидт никак не мог довести до конца.
«Благодаря замечательной работе нашего славного Наркомвнудела во главе с всенародным любимцем т. Ежовым, - радовался Папанин, - мы в значительной степени освободились от врагов. Но в этой области сделано еще не все...». И полетели головы тех, кто еще продолжал верить, что «там, за далью непогоды, есть блаженная страна»...
Дошла, наконец, очередь и до ненавистного интеллигента Бориса Лаврова: «В Нордвикстрое, - стучал пухленьким кулачком Папанин, - царит бесконтрольность. Надо крепко взяться за Нордвикстрой и перейти от слов к делу». И перешли...
Справка: Борис Лавров не попал под топор «большого террора» 1937-38 годов. Еще в начале 1939 года он продолжал руководить трестом «Нордвикстрой». В том же году исключен из ВКП(б) «за невыполнение постановления правительства». Иными словами, соляные рудники, построенные заключенными еще в 1937 году, оказались никому не нужными, добываемая в них соль была крайне низкого качества. Разведка на нефть тоже показала бесперспективность промышленной добычи. Поэтому в 1939 году все работы пришлось остановить.
Арестован 9 августа 1939 года. Согласно материалам уголовного дела, завербован в антисоветскую право-троцкистскую организацию врагом народа Углановым. В 1936 году установил связь с Бергавиновым - руководителем право-троцкистской организации, существовавшей в Главсевморпути, по его заданию проводил вредительство в тресте «Нордвикстрой».
Согласно «сталинским спискам», расстрелян 6 сентября 1940 года. По другим данным, умер в тюрьме в 1942 году.
Спустя недолгое время Папанин возглавил Главсевморпуть. Академик Шмидт вахту сдал, «матрос Швандя» вахту принял. Это событие было отмечено в полярном фольклоре примечательными строками:
Примеров много есть на свете,
Но лучше, право, не найти:
Снял Шмидт Папанина со льдины,
А тот его - с Севморпути.
А «волны революции», которые два десятилетия так счастливо носили киевского приват-доцента по бушующему большевистскому океану, тихо выплеснули его на берег. Почти невредимого. На «берегу» оказалась подмосковная академическая дача в благословенном местечке под названием Николина гора, посты первого вице-президента Академии наук СССР, главного редактора Большой советской энциклопедии. Отто Юльевич Шмидт успел сотворить еще очень много дел на благо своей страны. Но в этом качестве он для нас уже не представляет особого интереса.
Иван же Дмитриевич Папанин за свою длинную жизнь (а прожил он, дай Бог каждому, девяносто два года) стал доктором географических наук, контр-адмиралом, дважды Героем Советского Союза, а сколько у него было орденов Ленина, толком не знает никто – то ли десять, то ли одиннадцать. Вместо ответа на естественный вопрос – как один человек мог заслужить столько наград? – приведем отрывок из воспоминаний Александра Афанасьева, одного из руководителей морского флота СССР, начальника Главсевморпути с 1946 года. Вот как он описывает одно из совещаний в Кремле во время войны.
«Тут встал Папанин и начал настоятельно просить Сталина о награждении портовых рабочих Мурманска и Архангельска.
Сталин, нахмурясь, сказал:
- Вас только что наградили.
Папанин подходил то слева, то справа к Сталину. Тот отмахивался от него рукой. Как избалованный ребенок у матери, Иван Дмитриевич, зная, что ему, как правило, никто не отказывает, добивался своего:
- Многих не наградили, а они заслуживают, если не ордена, то медали. Разрешите обратиться к адмиралу Головко с просьбой наградить медалями рабочих портов – они отличились при разгрузке иностранного тоннажа.
- Обращайтесь, - улыбнувшись из-под усов, - тихо проговорил Сталин.
Тут Микоян передал ему какую-то бумагу. Мы почувствовали, что это, видимо, какая-то информация, компрометирующая докладчика. Так обычно бывало в конце личного доклада. «Жди сейчас бурю», - подумал я. Сталин молча прочел информацию и, хитро улыбаясь, сказал Папанину:
- Ты, северный король, говорят, там, на Севере, гарем завел?
Все громко засмеялись. Маленький толстый Иван Дмитриевич аж подпрыгнул и воскликнул:
- Что вы, что вы, товарищ Сталин! Да когда я еще на Северном полюсе был, тогда уже все мое «хозяйство» было отморожено.
Всеобщий смех стал еще громче. Искренне смеялся и Сталин.
- Говоришь, все отморожено? – продолжал смеяться Сталин и, в сердцах порвав бумагу, бросил ее на пол».
ПОСЛЕДНИЙ ПОБЕГ НА СЕВЕР
А что же наш главный герой, беглец в «блаженную страну»? Тот год, что в столице бушевали страсти, шли процессы, летели головы, он провел в своем последнем арктическом пристанище, в чукотской бухте Провидения. С подачи начальника политуправления Сергея Бергавинова и начальника Морского управления Эдуарда Крастина (без преувеличения, спасших его от гибели в том самом 37-м) Светаков отправился на Дальний Восток, где десяток лет назад и началась его карьера инженера-гидростроителя.
В начале мая 1937 года поезд Москва-Владивосток уносил Светакова из столицы к спокойной, как он надеялся, жизни. Настроение у него было едва ли не приподнятое.
На второй-третий день пути столичные страхи мало-помалу отпустили, и вместе с нормальными заботами о будущей работе возвратилось и трезвое осознание реальности. Светаков не был наивным человеком, он ясно понимал, что после ареста начальника Дальневосточного территориального управления Михаила Пошеманского сейчас идет чистка «низов». Но должно же все это, в конце концов кончиться, убаюкивал свои страхи Светаков. Ну не может в стране быть столько врагов...
Но он остолбенел, когда, уже прибыв во Владивосток, обнаружил в «Правде» малоприметное сообщение: 11 мая 1937 года специальное судебное присутствие Военной коллегии Верховного суда СССР рассмотрело дело «Антисоветской троцкистской военной организации». В нее входили военачальники, которых еще вчера страна носила чуть ли не на руках, о них слагали песни, пионеры читали стихи: маршал Тухачевский, командармы первого ранга Якир, Уборевич, командарм второго ранга Корк, комкоры Примаков, Путна, Фельдман, Эйдеман. Но более всего поразило, что в то самое судебное присутствие (название-то какое, подумал Светаков) входили, среди прочих, старые знакомые - Василий Блюхер и Николай Каширин, его партизанские командиры. Причем Блюхер и возглавлял то самое присутствие. Было от чего свихнуться.
В отличие от других «показательных» процессов, никаких подробностей о суде над военачальниками не публиковалось. Следующее сообщение появилось ровно через месяц, 11 июня: все обвиняемые были признаны виновными и расстреляны в тот же день.
С 1931 года, когда Светаков заправлял здесь строительством портов, во Владивостоке мало что изменилось. Лишь его любимый ресторан при гостинице «Версаль» после встречи здесь челюскинцев переименовали в «Челюскин». Старых знакомых почти не осталось. Не сразу, с оглядкой и на ухо, ему постепенно обрисовали ситуацию, в которой оказалось Дальневосточное теруправление. После ареста Михаила Пошеманского от Владивостока до Чукотки пронесся вихрь арестов. Работать практически было некому. Те же, кто еще оставался на своих местах, не решались пальцем пошевелить, опасаясь обвинений во вредительстве и контрреволюционной деятельности.
Однако, несмотря ни на что, надо было работать. Светаков довольно быстро понял, что здесь, во Владивостоке ситуация выглядит совсем иначе, нежели это рисовал ему в Москве начальник морского управления Эдуард Крастин. Одолев почти восемь тысяч километров, пересекши всю страну с запада на восток, он обнаружил, что бухта Провидения, куда он был направлен главным инженером строительства, отсюда, из Владивостока столь же недосягаема, как и из Москвы.
Люди для будущей стройки были уже собраны, деньги отпущены. Ожидали только парохода, который мог бы забросить строителей и грузы в Провидения. Поэтому Светаков торопился. Надо было изучить все материалы предыдущих изысканий по бухте. Оказалось, что единой точки зрения относительно масштабов и даже места строительства будущего порта у руководства Севморпути нет. Никаких серьезных изысканий практически не проводилось. Предполагалось, что все это Светаков должен будет начинать практически с нуля.
Ну, точно, как на Диксоне, хватался за голову Светаков. Но там хоть в первые дни понаехало начальников, специалистов, ученых, решали сообща. Здесь же не было никого. Полагаться приходилось только на собственные силы и его величество случай. Светаков начал понимать того чудака со странной фамилией – Долгий-Рапопорт, который год назад уклонился от «лестного» предложения. Но выбирать не приходилось.
Начальником Дальневосточного территориального управления Главсевморпути после ареста Пошеманского назначили Николая Иванова. Светаков его немного знал по давней работе на Сахалине. Иванов был тогда секретарем Сахалинского окружкома ВКП(б). В ту пору в дела Светакова он особенно не влезал, лишь однажды помог оформить поездку советских инженеров на японскую концессию в Дуэ. Он тогда и себя включил в группу, с интересом осматривал японские технологии, общался с японскими инженерами, даже интересовался их зарплатой, цокал языком. Еще пару раз встречались на банкетах.
Иванов был чисто партийным работником, без специального образования, ничего не понимавшим ни в арктическом судоходстве, ни в портостроении. Но он был энергичен, исполнителен, привык любой ценой проводить в жизнь линию партии и правительства.
Задерганный, насмерть перепуганный вихрем арестов, он мотался на пароходах, на самолетах, на санях по всему необъятному региону от Владивостока до Уэлена, надеясь самоотверженной работой на износ заработать будущее алиби. Но и здесь было то же самое, что и на Западе. Не хватало средств, поэтому повсеместно практиковалось «расходование не по назначению». Чтобы обеспечить людей хоть каким-то жильем, изымались средства со строительства вспомогательного флота. Из-за этого возрастали непроизводительные простои судов под погрузкой-выгрузкой. Простои, в свою очередь, приводили к тому, что товары и продукты в районы Крайнего Севера завозились несвоевременно, а то и вообще не завозились. И повсеместная беда от Архангельска до Владивостока: из-за тотального бардака грузы зачастую отправлялись не те и не туда. Лишь бесперебойно шли транспорта с заключенными...
Но самой, может быть, главной бедой оставалась удаленность территориального управления от театра действий. Две с половиной тысячи миль от Владивостока только до Берингова пролива (а зона ответственности управления простиралась далее на запад до Колымы) сводили на нет все усилия Иванова. С таким же успехом можно было пытаться управлять Черноморским флотом, скажем, из Мурманска.
Существовал план перевода теруправления в бухту Провидения, за него ратовал сам Шмидт, но когда и как, какими силами и средствами – никто не знал. Да и зачем?.. «Дальфлот» - специализированное пароходство НКВД, все более набирал силу, успешно справляясь с нарастающим потоком грузов и заключенных для Колымы. Но весь этот поток шел через Магадан. Северный вариант по-прежнему оставался вспомогательным. Потому и перспективы бухты Провидения, ключевого звена в шмидтовском варианте, оставались туманными.
У Светакова не было особой необходимости общаться во Владивостоке с Ивановым. Все производственные вопросы, связанные со строительством порта, решал в теруправлении начальник «Провиденстроя» Борис Михайлов. Светаков как-то раз зашел к Иванову, что называется, ради протокола. Вспомнили совместную работу на Сахалине. Больше разговаривать было не о чем. Да и время на дворе никак не располагало к неформальному общению, тем более – к сближению. В затравленных глазах Иванова явно читалось – вот еще фрукт свалился из Москвы на мою голову. Да и Светаков не без опаски думал – а не ты ли, друг любезный, сдал своего предшественника Пошеманского?
Под пытками
«Летом 1937 года во Владивостоке у себя в кабинете я завербовал в организацию главного инженера строительства порта Провидения Светакова (имя, отчество не помню).
Светакова я знал несколько лет. Он строил порт в Александровске-Сахалинском и в Тикси, а сейчас поехал строить порт в Провидения. Он болеет рвачеством. Как-то завел с ним разговор, что при сегодняшних условиях советский инженер получает гроши, тогда как при капитализме труд инженера оплачивается лучше.
Светаков с моими доводами согласился. Тогда я ему предложил вступить в существующую в Севморпути контрреволюционную террористическую антисоветскую организацию. Он согласился.
Я дал ему задание – не дожидаясь результатов изысканий дебета пресной воды для нужд порта Провидение, форсировать строительство портовых сооружений, чтобы забить в них как можно больше средств. У меня были основания думать, что для нормальной работы порта не хватит пресной воды и порт придется переносить в новое место. Позднее Светаков мне рассказывал, что он вовлек в антисоветскую организацию начальника «Провиденстроя» Михайлова».
Из протокола допроса Николая Иванова. Москва, Бутырки, 1 февраля 1938 года
Все лето и до конца сентября Светаков оставался во Владивостоке. В самом Провидении делать было решительно нечего, да и добраться туда не было никакой возможности – парохода по-прежнему не было...
К тому времени, когда Светаков прибыл во Владивосток, штаты строителей будущего порта были уже сформированы, причем раздуты раза в два. Народ был разношерстный, немало людей с уголовным прошлым. Светаков опасался, что его ждут те же проблемы, что с грузчиками в Тикси. Но проверить это не представлялось возможным: весь штат строителей, самого треста «Провиденстроя» до 26 сентября 1937 года торчал во Владивостоке, быстро проедая бюджетную статью по вербовке и содержанию рабочей силы. Даже не приступив к строительству, «Провиденстрой» оказался из-за этого в тяжелейшем финансовом положении.
Но если рабочих был избыток, то ни стройматериалов, ни запасов продовольствия не было вовсе. Самое главное – не было строительного леса, основного материала, из которого только и можно было соорудить будущий ряж. Теруправление запросило у крайисполкома 17 тысяч кубов. В крайисполкоме ответили, что леса на материке нет, если хотите – забирайте 6 тысяч кубов на Сахалине.
Начальник «Провиденстроя» направил на Сахалин приемщика, который до того леса в глаза не видел. На месте оказалось, что лес экспортный, предназначен для Японии, более того – короткомерный, то есть для строительства негоден. Тем не менее для этой авантюры нашелся пароход, и около трех тысяч кубов никому не нужных бревен и около сотни строителей были заброшены в Провидение. О подготовке ряжевого причала не могло быть и речи. За неимением фронта работ строители возвели из «японского» леса здание будущей конторы, пару подсобных строений и остались совершенно без дела.
Светаков кожей ощущал, что все больше превращается во «вредителя». Не добавляли энтузиазма слухи, долетающие из Москвы. Последним из руководителей Главсевморпути, об аресте которого Светаков успел узнать еще в Москве, был Иван Копусов, один из самых приближенных к Шмидту людей. Уже во Владивостоке Светаков узнал, что накануне его отъезда взяли Михаила Плисецкого. За время долгого сидения во Владивостоке как удары по голове сыпались сообщения об арестах Сергея Нацаренуса, Ильи Баевского, Александра Воробьева, Алексея Боброва, Юлия Лисса, многих других, рангом пониже (читатель уже знает о них из предыдущих глав). Светаков мучительно пытался постичь логику происходящего, но рассудок был бессилен.
Но когда в конце июня Светаков прослышал, что расстреляли Вячеслава Зофа, бывшего «ленинского связного», у него окончательно спала пелена с глаз. Как помнит читатель, у Светакова было мало оснований испытывать к Зофу теплые чувства. Но при всей сложности отношений, Светаков всегда продолжал относиться к нему как к представителю «ленинской гвардии», не подвергая сомнению ни святой для него образ Ленина, ни верность идеалам революции той самой «гвардии».
С расстрелом Зофа для Светакова рухнул последний оплот веры. Если режим считает врагом народа человека, который спасал Ленина, значит – этот режим сам преступен. И Светаков ушел в себя.
В поисках хоть какой-то опоры в жизни он хватался за Ираиду. Поначалу он не строил далеко идущих планов. Но то ли возраст начинал брать свое, то ли очень не хватало надежного пристанища, верного плеча рядом, но роман их стал крепнуть. В частном секторе на окраине Владивостока он снял для них небольшой домик, куда и стал все чаще возвращаться после работы. Почти полгода, до конца сентября они жили душа в душу. Светаков твердо решил строить семью, тем более, что вскоре выяснилось – Ираида ждет ребенка.
О их связи не знала ни одна душа. Похоже, Ираида разделяла его страхи и не настаивала на регистрации. Только благодаря этому в дальнейшем ее не постигла судьба жены врага народа. Спасло это и сына.
Оставалось последнее – бежать на Север, в спасительное Провидение. Но, похоже, кроме него в этом больше никто не был заинтересован – ни в Москве, ни во Владивостоке. Состояние вынужденного безделья, того хуже – вынужденной имитации дела, угнетало.
С бору по сосенке собрали, наконец, лес, пригодный для сооружения ряжа, выбили оборудование, технику, собрали строителей. 27 сентября 1937 года из Владивостока вышел, наконец, пароход курсом на Провидение.
По пути в Провидения пароход зашел в Петропавловск-Камчатский, где пароход простоял неделю. В местном представительстве Главсевморпути он встретил человека, который показался ему знакомым. Память подсказала – да это тот самый Долгий-Рапопорт, с которым они были на совещании у Шмидта год назад, когда Светакова утверждали начальником Тикси.
Светаков представился, собеседник его тоже вспомнил. Поговорили о том, о сем, старательно избегая фамилий руководителей Севморпути. Светаков рассказал какие-то пустяки о московской жизни, о столичных новостях, в двух словах поведал о зимовке в Тикси.
Оказалось, что Долгий-Рапопорт возвращается с зимовки на острове Врангеля, где был начальником. Направляется во Владивосток и далее в Москву. Дней десять назад его пароход как раз заходил в бухту Провидения.
- Ну, как там? – Светакова интересовало мнение коллеги, который, в отличие от него, уже видел все своими глазами.
- Да как вам сказать, - с оттенком непонятного Светакову злорадства ответил собеседник. – Скажу одно – несладко вам придется.
- Ну, нам не привыкать, - только и ответил Светаков.
Говорить было решительно не о чем.
Плавание затянулось почти на две недели. Когда прибыли в бухту Провидения, зима уже вступала в свои права. Была середина октября 1937 года.
ЗВЕЗДА ШМИДТА ЗАХОДИТ НА ВОСТОКЕ
Донос (начало)
Наркому Внудел т. Ежову
В 1934 году правительство постановило развернуть строительство порта в бухте Провидения. Эту работу поручили начальнику Главсевморпути тов. О.Ю. Шмидту. В первую очередь необходимо было построить к 1935 году судостроительную базу. Однако в 1936 году ничего сделано не было, а когда правительство проверило выполнение задания, то в Главсевморпути зашевелились и решили этот прорыв заделать хоть кое-как.
25 мая 1936 года Шмидт собрал совещание замов, на котором присутствовали: Янсон, Бергавинов и его заместитель Серкин, Крастин, Ушаков и Копусов. Туда вызвали и меня, и мне было предложено поехать в бухту Провидения и разворачивать уже не судостроительную базу, а хотя бы ремонтную мастерскую.
Из заседания я вынес убеждение, что мероприятие является очковтирательством, желанием тов. Шмидта замазать упущения перед правительством. Отказаться я не мог и согласился. Но когда на следующий день я узнал, что почти никакой подготовительной работы проведено не было, а 26 мая срок уже поздний и что средств на строительство начальником финансового управления Балагулом не отпущено, я начал шуметь. Но это не помогло, так как товарищи Нацаренус (начальник планового отдела), Крастин и Балагул между собою спорили и якобы не могли договориться (из этой тройки не арестован теперь только Балагул).
К Шмидту пробиться нельзя было, и я пошел к его заму Янсону, который созвал совещание из вышеназванных лиц и якобы их помирил. Но через день-два мне было предложено ехать не в бухту Провидения, а на остров Врангеля, куда я охотно и поехал.
В бухту Провидения был назначен начальником порта пьянчужка Дорошенко, бывший там агентом по приемке угля. Назначил его туда бывший начальник Дальневосточного территориального управления ГУСМП Пошеманский, ныне арестованный враг народа.
Что же сделали в бухте Провидения в 1936 году? Ничего! На строящуюся там машинно-промысловую базу возложили и ремонт судов, если таковой понадобится.
Осенью 1936 года через бухту Провидения проезжал сам О.Ю. Шмидт и он, конечно, видел, что никаких работ по порту не начинали, что нет не только ремонтной базы, но даже мастерской.
Не знаю, скрыл ли товарищ Шмидт это обстоятельство от правительства. Не знаю также, что он предпринял в отношении основного виновника, то есть начальника Морского управления Крастина. Но достоверно могу сообщить, что, наоборот, Крастин выдвинут Шмидтом в свои заместители, то есть получил повышение...
Н.Я. Долгий-Рапопорт, чл. ВКП(б). Октябрь 1937 года. Москва, Новинский бульвар, 3, кв. 20, тел. Г-1-00-24
Отвагу доносчика легко понять, если помнить, что на дворе октябрь 1937 года, весь арктический флот уже накрепко вмерз в лед, руководителей Главсевморпути одного за другим выдергивают на Лубянку, откуда они уже не возвращаются. Член ВКП(б) Долгий-Рапопорт наносит удар (в этом нет никаких сомнений) по самому Отто Шмидту. Какие мотивы им при этом руководили, для нас не столь важно. Важно другое: если не считать очевидной подлости автора доноса, суть проблемы он изложил правильно - ни Шмидт, ни его замы не имели ни малейшего представления, что же делать с портом в бухте Провидения. Эдуард Крастин, благословлявший Светакова на трудовые подвиги, конечно же, лукавил. Хотя при этом и спасал Светакова от гибели.
Восточное крыло Севморпути было самым слабым звеном в системе. Из Владивостока старые пароходы с трудом добирались до бухты Провидения, практически на последних запасах угля. Порта, который бы мог стать стартовым для броска к устьям восточно-сибирских рек, в бухте Провидения не было. Грандиозные планы Шмидта и его команды по строительству здесь крупной базы снабжения, судостроительного и судоремонтного завода, как следует из доноса Долгого-Рапопорта, оказались очередным блефом (забегая вперед, отметим, что всерьез строительство порта в бухте Провидения началось только в 1940 году, перед самой войной).
Так разрешился исторический спор («упорная и жестокая борьба», которую обещал своим оппонентам Шмидт) между «титаном Возрождения» и «болтунами-пасквилянтами» вроде Молодых, профессора Воблого, а заодно и с собственной «пятой колонной» в лице Бориса Лаврова (моральные мотивы, которые двигали каждой из сторон, их представления о целях и средствах оставляем за скобками).
Но главным победителем стал «Дальстрой».
ЗИМОВКА
Провидение – промысел Божий, рок, судьба.
Владимир Даль. Толковый словарь
В бухту Провидения прибыли уже в середине октября. Для Чукотки это – почти зима. Надо было срочно разгружать пароход, пока бухту не сковало льдом. Пароход был набит пассажирами до отказа. Кроме собственно строителей, сотрудников «Провиденстроя», гидрологов, на Карякскую культбазу следовала большая культурно-этнографическая экспедиция. Эти считали себя привилегированной публикой.
Светаков, лучше других чувствующий ситуацию, к тому же так и не расставшийся с военкомовскими замашками, за которые его корил Бергавинов, объявил аврал. Мобилизовал и членов «интеллигентской», как он их называл, экспедиции. Пригрозил, что в случае отказа снимет с довольствия, перестанет кормить.
Так в краевое ОГПУ ушел первый донос. Затем их было много: и про невыносимую требовательность к строителям, и про спаивание казенным спиртом эскимосов, и даже про странный интерес, который Светаков проявляет-де к американскому материку, до которого через Берингов пролив, да еще по льду, рукой подать...
Несмотря на ограниченность ресурсов, Светакову предстояло построить современный порт со складами, площадками для грузов и угля, инфраструктурой - управлением порта, мастерскими, электростанцией, гаражом и прочими вспомогательными зданиями. Предстояло, наконец, соорудить главное – ряжевый причал (такой же, какой Светаков строил на Диксоне) и поселок на 500 человек.
Светаков ушел в работу, как в спасение. Из «японских» бревен продолжали строить жилые дома, подсобные помещения и кое-что по мелочам, чтобы обеспечить нормальным жильем и бытовыми условиями строителей. Из длинномерного леса начали сооружать ряж. Дело было привычное, лишь угнетала мысль, что все это никому, кроме него не нужно.
Строителей, как и опасался Светаков, оказалось в избытке, все или мешали друг другу или бездельничали. В конце концов Светаков потребовал вернуть половину строителей за ненадобностью во Владивосток.
Периодически доходили слухи о новых арестах, в том числе его спасителей - Янсона, Крастина. Но после Зофа душа как будто отупела. Единственный раз новость ужасом резанула по сердцу где-то перед самым Новым, 1938 годом, когда сначала в Москве, а потом через дыры в эфире до самой последней зимовки распространился темный слух: начальник политуправления Сергей Бергавинов то ли расстрелян, то ли покончил с собой, не выдержав пыток.
Это было как ночной кошмар – вот она, смерть, ты видишь и ощущаешь ее, в тебя входит тошнотворный ужас, от которого начинают шевелиться волосы на голове, и не разобрать, что это, откуда. Смерть бесформенна, черты ее не различить, только все существом ощущаешь – теперь конец. И нет сил ни отогнать наваждение – воля парализована, ни проснуться.
Так ни шатко, ни валко протянули до Нового, 1938 года. 26 января Светаков получил телеграмму от Ираиды – у них родился сын, которого она назвала в честь мужа Александром. И буквально в тот же день стало известно – арестовали начальника Дальневосточного территориального управления Николая Иванова.
Дальше уже было как в тумане. За мартовским процессом над правотроцкистским блоком он отупело следил по радио. Его уже мало что могло удивить. Пил с кем попало спирт. Особенно любил застолье с эскимосами, которым не надо было ничего объяснять. Иногда подолгу смотрел на запад, где совсем неподалеку была Аляска. Какая-то смутная мысль закрадывалась тогда в голову, но он ее гнал. Она почему-то казалась ему страшнее, чем сообщения об арестах...
А в апреле Иванова приговорили к ВМН и в тот же день расстреляли.
Светаков теперь дивился собственной наивности, когда совсем недавно полагал, что после ареста Пошеманского с троцкистами будет покончено. «Чистосердечные признания», выбитые из Иванова, аукнулись десятками новых арестов...
В апреле же в Провидении узнали о мартовском постановлении Совнаркома по итогам ледовой катастрофы 1937 года. Опять были собрания, резолюции, из протокола в протокол переписывалось одно и то же: «плохая организованность.., наличие самоуспокоенности и зазнайства.., благоприятная обстановка для преступной антисоветской деятельности.., предупредить повторение ошибок».
Однако очередные «ошибки» последовали незамедлительно. Колыма требовала новые десятки тысяч заключенных на смену сгинувшим в зиму 1937-38 года. Охотское море еще было покрыто льдом, но «Дальстрой» не мог ждать. Старенькому, дореволюционной постройки ледоколу «Красин» (бывший «Святогор») в апреле было приказано провести в Магадан караван судов с заключенными и грузами для Колымы.
Свидетельство
«Еще и сейчас, как ни странно, сохранились в живых кое-кто из арестантов, этапированных туда с известной миссией «Красина» весной 1938 года в нескольких старых пароходах-галошах - «Джурма», «Кулу», «Невострой», «Днепрострой», которым «Красин» пробивал весенние льды. Тоже оборудованы были в холодных грязных трюмах три яруса, но еще на каждом ярусе - двухэтажные нары из жердей. Не всюду было темно: кое-где коптилки и фонари. Отсеками поочередно выпускали и гулять на палубу. В каждом пароходе везли по три-четыре тысячи человек. Весь рейс занял больше недели, за это время заплесневел хлеб, взятый во Владивостоке, и этапную норму снизили с 600 граммов на 400... По сравнению с речными этапами здесь еще были штормы, морская болезнь, обессиленные изможденные люди блевали, и не в силах были из этой блевотины встать, все полы были покрыты её тошнотворным слоем...
Перед Магаданом караван застрял во льду, не помог и «Красин» (было слишком рано для навигации, но спешили доставить рабочую силу). Второго мая выгрузили заключённых на лед, не дойдя до берега. Приезжим открылся маловесёлый вид тогдашнего Магадана: мертвые сопки, ни деревьев, ни кустарника, ни птиц, только несколько деревянных домиков да двухэтажное здание Дальстроя.
Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ.
Это был тот самый «Красин», которого сменяющие друг друга начальники Дальневосточного территориального управления Пошеманский с Ивановым собирались вредительски вывести из строя к началу будущей войны с Японией. В дополнение к свидетельству Солженицына следует добавить, что для самого «Красина» все закончилось весьма печально. Он не просто «не помог», он сел на камни, серьезно повредив корпус. Но то был «сталинский» (так его официально называли) караван, и потому для капитана и команды все обошлось.
В начале июня Светаков запросился в отпуск. Его особо никто не удерживал, поскольку делать на строительстве было решительно нечего. Он добрался до Владивостока, повидал своего первенца, дал наставления Ираиде и поездом умчался в Москву. Что-то ему подсказывало, что они уже вряд ли увидятся. В Москве он не задержался и, получив в профсоюзе путевку, уехал лечиться в Гагру.
Донос (продолжение)
Наркому Внудел т. Ежову
... А что же сделано Главсевморпутем по линии создания порта и ремонтной базы в бухте Провидения в 1937 году? Начальником «Провиденстроя» послан из аппарата некто Б. Михайлов, а главным инженером по строительству Светаков, который уже раз сорвал работу в порту Тикси и раз на острове Диксон. Но Светакова послали его друзья: все тот же, ныне арестованный, Крастин и замначальника политуправления Серкин, который знал обо всей этой истории. Он же знал и о том, что Светаков неоднократно срывал работу.
Как же начал строительство Светаков? Вместо того, чтобы первыми пароходами выслать в бухту Провидения гидрогеологов, которые должны были установить возможность и место, где разворачивать порт, вместо того, чтобы первым пароходом послать строительство ремонтной базы, вместо этого были присланы рабочие-строители с одним небольшим строительным объектом, с домом-конторой. Этот дом был ими собран быстро, после чего строители гуляли без дела.
Проехал я через бухту Провидения во второй половине сентября 1937 года. Через нее к тому времени прошли из Владивостока разные пароходы, но Светаков, видно, действуя по вредительскому плану, ни сам не явился, ни прислал гидрогеологов, ни материалов не прислал, а все это оставил для последнего рейса из Владивостока, а вторая половина сентября для бухты Провидения – срок уже поздний для строительства.
Я сообщил бы Вам обо всем этом раньше, но уже второй месяц как нахожусь в больнице, и я это сделать не смог.
Н.Я. Долгий-Рапопорт, чл. ВКП(б). Октябрь 1937 года.
Москва, Новинский бульвар, 3, кв. 20, тел. Г-1-00-24
В столице тем временем НКВД подчищало аппарат Главсевморпути. Александр Догмаров, бывший помощник Бергавинова, под пытками дает показания против Светакова, Козьмина, самого Бергавинова (того уже полгода, как нет в живых).
19 июня 1938 года Светаков послал последнюю весточку жене и с сыну - открытка из Гагры с морем и пальмами. На следующий день расстрелян Николай Янсон. Следом арестован Козьмин, Зыбенко (прораб из Александровска-Сахалинского, о котором Светаков и думать-то забыл). Все они указали на Светакова, как одного из активных участников и руководителей антисоветской контрреволюционной организации, орудующей в системе Главсевморпути.
А в середине сентября 1938 года пришла та самая телеграмма с вызовом к Отто Шмидту...
|
|