| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск четвёртый
К 70-летию поэта Юрия Воробьёва
В никогда не утоляемой жажде подражательности, то есть верности детали, состоит здоровье поэзии, ее возможность пережить неблагоприятные для нее времена…
Чеслав Милош
Андрей Дёмин
О «ВЕНКЕ СОНЕТОВ» ЮРИЯ ВОРОБЬЁВА
"Венок сонетов" Юрия Викторовича Воробьёва, вобравший в своё название и «форму и содержание», - преподношение любовных сонетов своей жене Зинаиде Васильевне.
«Венок…» был опубликован в книге стихов «Ты мне нужна» (Омск, 1993) и переиздан в декабрьском (за 2005 год) номере омского журнала «Виктория». О нём говорят, мнения высказываются самые различные, - надеюсь, и мои размышления будут небезынтересны тем, кого эти сонеты не оставили равнодушными.
Первое впечатление по прочтению «Венка сонетов» – безыскусность. То, что мы ждём от поэтического текста: метафорическая образность, красочная чувственность, благозвучие, - здесь как будто проигнорировано автором. Но при всём чтении сонетов чувство высокой поэзии – её напряжённости, ясности, простоты, – тем не менее, сохраняется. Значит, для автора была важнее иная изобразительность. То есть, что-то, теряя в столь значимых средствах изображения, должно было приобрести другую, особую, выразительность.
Поэтический текст у Юрия Воробьёва в своей безыскусности похож на зарифмованное повествование. Есть расхожее мнение, что поэзии, в отличие от правдивости прозы, свойственна вычурность и лживая словесная усложнённость. Но все эти смысловые инверсии и тропы не более как средства: стремление к наиболее полному выражению образа, - к точности слова, которая семантически как раз и определяется своим контекстом. Если взять отдельную законченную фразу, то как раз в стихе она стремится к наипростейшей конструкции: ни одного лишнего слова, ни одной неоправданной инверсии, - каждое слово в ней выверено до естественной чистоты. «На холмах Грузии лежит ночная мгла; / Шумит Арагва предо мною. / Мне грустно и легко; печаль моя светла; / Печаль моя полна тобою…» Скажите проще, - а попробуете пересказать вычурней, всё обаяние пушкинской поэзии тут же улетучится. В «Венке сонетов» Юрия Воробьёва та же простота, привитая к русской поэзии Пушкиным.
Художественно «Венок...» словно бы написан карандашом (или пастелью, угольком, - чем-то таким). Фон сумеречный, тона однородные... Чёрных углов с их мистическими провалами нет, нет игры светотени. Контуры фигур размыты и заполняют собой всё пространство. Может, это их тень, - вечерняя, протяжённая в «непроницаемую даль», - то ли сами фигуры продолжаются в окружающих их предметах. Всё окружение входит в мир человеческих отношений и, «сказочно» преображаясь во «всё – человек», обретают в своей обыденности реальную одушевлённость. А очертанья, размывая поэтическую дымку, размывая границу поэзии, приобретают мифическую осязаемость, - и сквозь «абрис сказочных фигур» проступает обнажённая непосредственность жизни.
Строгая форма сонета трудна для поэтического воплощения, а венок сонетов вообще считается изощрённой конструкцией. Если в череде сонетов отражается чехарда событий, внутренняя связь которых только угадывается в пульсации словно бы случайных совпадений-повторов, то в магистрале смысл этих, будто разрозненных во времени и в пространстве, событий высвечивается раскрытием иного – единого для них – бытия.
Но то, что казалось сложными техническими изысками, оказалось простым средством магического действа, - средством, как раз и нужным автору. Повторы превратились в подхваты-заклинания. Какой подарок поэту: сама форма стихотворения уже не принуждает, а позволяет повторять и повторять, заклиная: «Пусть сбудется несбыточная сказка!», «Ты – жизнь моя и я тобой живу», «Пусть будет так всему и всем назло!» Но, кроме того, строка «Ты мне нужна, немыслимо нужна» повторяется в «Венке сонетов» целых шесть раз! В этот стих оказываются закольцованными: четырнадцатый сонет, магистрал и сам венок сонетов. Пройдя круги земных колец, поэт преподносит своей возлюбленной тот единственный подарок, который и может преподнести Поэт: кольцо новой жизни, обручение с вечностью – «Ты будешь жить! Ты будешь вечно жить / В живом венке моих сонетов…»
По яркости любовной страсти «Венок...» вызвал у меня ассоциации почему-то с любовной лирикой Катулла и с «Любовью на кунцевской даче» Павла Васильева. Ассоциации странные, потому что поэты совершенно разные. Но чем противоположней явления, тем явственней точки соприкосновения. К Катуллу «Венок...» близок мифической непосредственностью искреннего чувства, возвеличиванием честной, деятельной любви. С «Любовью на кунцевской даче» «Венок...» роднит ровная, сильная напряжённость страсти, - дыхание страсти, которое пронизывает оба текста (любопытно совпадение размера, ритмических интонаций и даже некоторых образов).
Во время чтения «Венка...» меня удивило, как откровенно, выпукло – но и целомудренно! - изображены близкие отношения. Конечно, выражение чистых чувств и безыскусность стиля находятся в прямой связи, но что же скрыто за этой безыскусностью?
Поэт – художник, а влюблённый поэт – уже творец. Природа в своих переливах, созвучиях и пульсациях открывается обнажённой душе поэта их сопричастием вселенской душе. Эта сродственность – таинственна, легка, но - достаточна, чтобы стали слышны голоса земли и неба, чтобы поэт стал «языком» незримого мира. Но связь эта зыбка и в её разрывах таятся сильнейшие искушения. И есть тут один любопытный соблазн.
Поэт прельщается тем миром, который оживает в его душе, как Нарцисс своим отражением. Он обожествляет его - и этот, уже замкнутый мирок, становится для него смыслом существования, а предмет его любви оказывается действительно «предметом», утехой его самовлюблённого гедонизма.
Но чтобы этот «предмет» любви не разуверился в искренности его чувств и поддерживал это столь питательную для упырьствующего поэта влюблённость, «предмет» из средства любви становится её целью. Чтобы овладеть предметом своей страсти, его нужно обольстить. Как? Поскольку признаком влюблённости оказывается сладкозвучная и красочная вдохновенность поэта, тот украшает свои опусы изысканнейшими метафорами, устраивает карнавал образов и маскарад чувств. То есть, все эти изобразительные изыски оказываются не более как маской, под которой скрывается всемогущий Эрос, у которого один всегда оказывается средством (или целью) для другого, но один всегда пожирает другого…
И как найти пропорцию, которая даст то равенство чувств, - общность взаимного чувства, - когда оно становится действительно единым? Ответ простой: этой пропорции нет. И наш поэт приносит в жертву своей любви то, что только и может принести: свой дар, свой мир... И за безыскусностью его стиля оказывается скрытой жертвенная, истинная, любовь, которой чужд кружевной флёр нарцистических изысков…
Так что же, безыскусность лучше красивости? Но в «Венке сонетов» получилось так - «Не знаю, кто придумал красоту, / Но ей перед тобою хвастать нечем» – и получилось это… прекрасно.
|
|