| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск четвёртый
Памятки истории
Что есть история, как не басня, в которую договорились поверить?
Наполеон
Михаил Шмулев
ВОСПОМИНАНИЯ О КАРЛАГЕ
Приступаю к воспоминаниям с ощущением, будто стою перед глубоким бассейном, наполненным грязной, зловонной водой, в которую должен прыгнуть. Речь пойдет о самом темном периоде моей жизни. О лагерях советской поры, которые с полным правом можно назвать сталинским беспределом – все знают о нем по книгам Солженицына или Шаламова. Но я пишу о собственных впечатлениях – преимущественно для себя самого и узкого круга друзей, родственников, а также для моих потомков. Не ставлю цели воссоздавать события сколько-нибудь художественно, ярко, цветисто.
Сегодня, в мои 81 год, с трудом удается восстанавливать в памяти картинки прошлого, мозг как будто отказывается воспроизводить тусклое, тягостное, ненавистное. Хотя, конечно, были в лагерях и хорошие люди – общаясь с ними, я облегчал свою душу. Но общий фон, в целом, конечно, крайне гнетущ.
– Эй, вы, суки! Шаг вправо, шаг влево, стреляю наповал! – таким грозным, запомнившимся на всю жизнь, предупреждением, начиналось каждодневное движение колонны зэков к месту работы.
И стреляли, и убивали наповал, и даже специально провоцировали делать этот последний для тысяч арестантов «шаг в сторону». Ох, как хотелось вертухаям показать свою власть, да и премия полагалась, если проявляли бдительность и пресекали – или создавали видимость, что пресекали – мнимые побеги.
За время войны люди разучились воспринимать человека, как себе подобного. Кругом враги - их надлежит убивать. И многие уже в мирных условиях стали испытывать сильное желание следовать этому новоприобретенному инстинкту.
Конвойные для Карлага набирались в те годы в Вологодской области. Там было бедно, скудно, голодно и демобилизованные охотно шли в надзиратели, не мудрствуя лукаво, не размышляя, насколько соответствует такая работа элементарным представлениям о порядочности.
То и дело слышалось:
– Вологодский конвой шутить не любит, шаг вправо, шаг влево – стреляю!
Что уж приятного в подобных воспоминаниях! Но писать надо. Чтобы в своем высокомерии всезнайства люди не забыли уроки прошлого.
Всем, конечно, понятно – любая власть есть насилие над Человеком. Она может сломать, придавить любого индивидуума, нивелировать потребности и запросы - чтобы из общего ряда не высовывался. В цивилизованных странах тоже есть пределы допустимого, но там они вполне разумные. В тоталитарных же – иначе, все доведено до беспредела.
Когда главенствует немыслимая, сумасшедшая идеология, вроде коммунизма, человеку внушают, вбуравливают в сознание, что все возможно, все допустимо и оправдано во имя якобы «высокой цели», даже если она недостижима. Троцкий часто повторял слова Бернштейна: «Движение все, цель – ничто». Движение – это развитие, достигнутая же цель – застой, затухание и смерть. В движении возможны различные эксперименты над человеком, якобы ради его блага. На деле же – насилие, жестокое принуждение, ломка вековых обычаев и устоев.
Неслучайно же лагеря назывались ИТЛ – исправительно-трудовые. Здесь «исправляли», а, вернее, ломали, переиначивали и калечили внутренний мир человека. Документально доказано, подсчитано – 20 миллионов находилось одновременно в лагерях, тюрьмах, на поселении. А за 74 года коммунистической диктатуры прошло через такие костоломные, душеломные чистилища в два-три раза больше – миллионов 50-60.
В 1998 году известный писатель-диссидент Лев Разгон, отбывший в сталинских лагерях 17 лет, в интервью газете «Известия» горько посетовал: «Общество забывает, что был 37 год. Да, это так. Наши люди очень уж забывчивы на плохое. А надо бы помнить».
К его статье я бы добавил, что то время отмечено не только массовыми арестами и расстрелами по политическим статьям, но и по так называемым уголовным и бытовым, когда за малейшие нарушения давали чудовищно несоизмеримые сроки. За то, что в европейских странах наказывали днями и часами ареста или штрафами, в Советском Союзе получали до 10 лет.
Я хорошо помню случай, когда один мой знакомый вынес с завода старую транспортерную ленту не более двух квадратных метров, из которой он шил тапочки. Ему отвалили 7 лет лагерей!
И дело не только в том, что социалистическая собственность, по утверждениям коммунистов – священна и неприкосновенна.
Сравним: за ограбление обычной квартиры «зарабатывали» всего 5 лет. А государственное добро пусть гниет, пропадает, но использовать его нельзя. Огромное количество отработавшего свой ресурс имущества сознательно рубилось, уничтожалось, но по принципиальным соображениям не отчуждалось в частные руки. Издевательство над здравым смыслом, контрастирующее с мировой практикой списаний, уценок и продажи по сниженным ценам. Какие нелепые извращенные принципы!
Мой случай не назовешь исключением из правила. Сталин и его команда в те поры видели основную опасность не со стороны узкого круга правой или левой «оппозиций» (они уже давно разгромлены и уничтожены). Оцените размах: беспокойство вождей вызывают миллионы – те, кто побывал на оккупированной территории, в плену и в окружении, повидал европейские страны и мог сравнить их уклад и обычаи с опостылевшими советскими порядками. Не случайно в анкетах того времени существовал пункт: «Был ли в окружении, на оккупированной территории, в плену».
У коммунистов в крови отложились недоверие, подозрительность, - одним словом, «бдительность». Сталин, устами своего секретаря по идеологии Суслова, провозгласил, что Партия произведет чистку не только своих рядов, но и общества в целом, потому что в нем после войны произошли изменения, оно засорено чуждыми элементами, разложившимися или попавшими под влияние врагов.
Заметим – тогда к врагам начали причислять и союзников по общей борьбе с фашизмом. Это было начало «холодной войны». «Генеральная зачистка» осуществлялась в таких масштабах, что пришлось строить новые лагеря в северных районах, Сибири и на Дальнем Востоке – естественно, силами самих заключенных.
Однако для режима, по понятным причинам, не очень-то было желательно, чтобы политические мотивы в судах превалировали. «Неблагонадежных» стали сажать, подводя их под бытовые или уголовные статьи. Как тогда говорили: «Был бы человек, а статья найдется».
Так случилось и со мной. Очень любезный следователь сам ознакомил меня с доносом. В безграмотной записке платный стукач сообщал, что во время застолья я рассказывал, в каких прекрасных меблированных квартирах проживал в Австрии и Венгрии, а равно и то, что я не лоялен, поношу Советскую власть и возмущаюсь нашими порядками.
Донос, конечно, не давал никаких оснований для суда, – требовались более солидные и веские доказательства.
И тут – занятный пассаж! Встречался я тогда с одной девушкой. И оказалось, что она – сестра жены моего следователя. Его я раньше не знал, как и он меня, но если город невелик, то все новости быстро становятся известными – а тем более арест!
– Моя жена просила облегчить Ваше положение, и это по-человечески понятно, но для меня – не приемлемо, – сказал мне мой несостоявшийся свояк. – Я на службе и обязан нести ее достойно. Буду с Вами откровенен: Вы участник Отечественной войны, и у Вас есть награды. Однако участь Ваша предрешена. Идет зачистка тех, кто, как и Вы, побывали в плену. По этому доносу можно раскрутить Вас так, что потянет лет на пятнадцать ИТЛ. Найдутся и свидетели, и очевидцы, и даже, какие нужно, документы. Да по нынешним временам многое и не потребуется – вспомните 1937 год и «тройки»! К тому же Вы – бывший офицер Советской армии, а теперь просто «гвардии рядовой». Значит, какой-то грех за Вами все-таки числится!
Оправдываться и доказывать что-либо было бесполезно. Я только сказал, что ни разу не подавал никаких жалоб, заявлений о восстановлении в офицерском звании. Понимаете, не подавал, потому что считал себя уже как бы непригодным, неподходящим к дальнейшей службе. Точно также, когда мне предлагали вступить в Партию, отговорился своей неподготовленностью, а если откровенно – не люблю я собрания, заседания, поручения, задания:
– Я не против Советской власти, а просто не готов стать партийцем, ведь не каждый же из 200 миллионов чувствует призвание к общественной работе…
…Между тем, следователь предельно четко обрисовал ситуацию, которая радужных перспектив мне не сулила:
– Итак, мы Вас арестовали по доносу, потом у Вас был обыск, в кладовке нашли мешок муки и 17 кг курительной махорки. Зачем Вам столько? По карточке Вы получаете 450 грамм хлеба, а откуда мука? Вывод – хотели продать по спекулятивным ценам. Я Вам предлагаю признать себя виновным, что собирались реализовать все на базаре. Мы же знаем, что Ваша мать торгует на рынке, продает заграничные вещи. Откуда они?
– Тут нет секрета, я целый год после окончания войны оставался в Китае и, естественно, приобретал там кое-какие вещи за свои кровные – нам же платили. Ничего противозаконного я не совершал.
– Ну, законно или незаконно Вы поступали – об этом можно долго спорить: у нас есть комиссионные, скупочные магазины, не обязательно же продавать на рынке. К тому же Вы вернулись из Армии в декабре 1946 года, а сейчас январь 1948-го. Вы не работаете, не занимаетесь полезным трудом. Это называется тунеядство, паразитизм. Я бы посоветовал, не как следователь, а как человек, понимающий, что к чему, не упорствовать, а признать себя виновным и тем самым облегчить свою участь. Вы знаете не хуже меня, что лучше идти в лагерь по бытовой статье, чем по политической. Я думаю, с учетом Вашего участия в войне дадут не более 5 лет. А там, глядишь, амнистия, выйдете на свободу, как говорится, политически незапятнанным, идеологически не скомпрометированным.
Размышлял я день, другой, а потом пришел к выводу, что, пожалуй, он прав. В камере наслушался разных историй. Рассказывали, например, что те, кто служил у немцев, попадали в розыск, и сами сознательно шли на какие-нибудь незначительные уголовные преступления, получали срок 3-5 лет и тем спасались от срока в 20, 25. И выходили даже под чужой фамилией. Отследить их в Архипелаге ГУЛАГ, где 20 миллионов зеков – задача непростая.
…Суд для меня был скорый, не более 20 минут, без свидетелей, защитников и обвинителя. Поскольку воевал и имел ранения, дали 8 лет ИТЛ. А могли бы дать десять!
Как ни странно, следователю я был благодарен. Хотя он и лукавил: намеренно как бы подгонял адресованные мне советы к повсеместной обязательной установке – сажать, но не по политической статье. Между прочим, даже при Горбачеве КГБ использовал аналогичные, не менее инквизиторские, приемы: диссидентам подсовывали наркотики, приходили с обыском, приводили понятых, свидетелей, – и, конечно, находили несколько грамм героина и тем решали судьбу человека. Суд не принимал во внимание никаких доказательств, кроме подброшенных улик. Так, например, пострадала одна ленинградская поэтесса, получившая 5 лет с дальнейшей высылкой в отдаленные места России. Это ли не коварство!
Мне прекрасно известно, что еще в перестроечные годы я состоял в списке подозрительных и находился под наблюдением – письма читали, телефонные разговоры прослушивали. Прикрепили даже постоянного стукача, который жил неподалеку, но я его скоро вычислил. Будь он немного умнее и не случись скорого развала Советского Союза, быть бы мне снова в местах не столь отдаленных. Мне тоже подкидывали наркотики, а потом пытались их «выявить». Так, я получил в подарок книгу с заложенным в нее зельем, но чутье подсказало – «бойся данайцев, дары приносящих». Выручила интуиция – на этот раз судьба была ко мне милостива.
…У меня богатый жизненный опыт. Мои тюремные университеты начались с Балхашского изолятора, где почти все знали друг друга. Я декламировал заключенным стихи, рассказывал о поэзии Есенина, Ахматовой, Цветаевой. О том, что мне довелось увидеть на Западе и на Востоке, в Корее, Китае, Монголии.
В пересыльной тюрьме Караганды порядки были не в пример жестче. Помещения полуподвального типа, грязь, теснота и произвол надзирателей, воров, «сук». Мы – «фраера», были как бы вне закона. В нашем бараке главенствовали «суки», а это тоже воры, но, как говорят, «сученые воры», то есть те, кто нарушил воровской закон, выдал на допросах своих, пошел работать в лагеря или самое страшное – стал тайным стукачом.
Воровскому главарю отдавали долю из передачки, иначе забьют! Иерархия такая же, как у коммунистов – ступенчатая. Это только в кино можно увидеть, как новичок, владеющий, допустим, приемами карате, отстаивает свою честь или заступается за слабого. Да, такое бывает. Но в целом – власть воров безгранично жестока. Не послушался – на первый раз делают темную.
Темная – это когда ночью приходят к тебе, спящему, несколько человек, набрасывают одеяло или бушлат, и начинают избивать, да так, что утром не сможешь встать. День-два отлеживаешься, отхаркиваясь кровью. А если пожалуешься начальству – могут удушить, все тем же способом. Администрации пересылки нет дела до внутренних разборок. Главное, – чтобы происходящее не выходило за стены тюрьмы…
|
|