| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Памятки истории
Прошлое легче порицать, чем исправлять.
Тит Ливий
Михаил Шмулёв
ВОСПОМИНАНИЯ О КАРЛАГЕ
Из первых впечатлений о пересылке…
В то время, вернее, ещё раньше был принят закон о судебной ответственности с 12 лет. Дети, но уже полностью погруженные в криминальное состояние, а порой используемые взрослыми в разбойных бандах с убийствами, были наравне со всеми в таких пересылках. Оттуда их направляли в специальные детские колонии, а иногда и со строгим режимом, если они получали срок. Тут у них своё «кодло». Ходит такой «змеёныш» между нарами и выискивает что-то, а, найдя, пытается забрать: сумку, бушлат или ботинки. Естественно, его отпихивают, а то и дадут подзатыльник. А, оказывается, это ему и надо. Он возвращается к своим и жалуется, что его ударили. Верзила, а то и два-три подходят к нему и начинается разборка – почему обидели ребёнка? Откуда-то появляется большая и толстая палка – дрын – и на потеху и страх другим «виновного» избивают, да так, что он может стать калекой на всю жизнь. С полного размаха бьют по телу, голове, куда попало. Отбирают всё, что им захочется, и удаляются, довольные собой, в свой угол, где человек десять урок ждут в ожидании дележа награбленного.
Основная тюрьма в Караганде – №17, это большой каменный улей. Улей потому, что внутри днём постоянный приглушенный гул. Во всяком случае, такой она мне показалась.
Первый урок. Пока надзиратель открывал камеру, чтобы впустить нас, я, стоявший около тюремного глазка соседней камеры, возьми да и загляни туда. И вдруг – сильнейший удар в моё правое плечо. Я вскрикнул и оглянулся. Около меня стоял второй надзиратель и ухмылялся, это он своим большим ключом ударил меня – дескать, зачем открываю задвижку, да ещё заглядываю в глазок.
Через несколько дней, если заключённый заявит, что не будет писать кассационную жалобу, его отправляют в отделение Карлага. Если кто-то подал жалобу, то он должен тут в этой тюрьме ожидать ответа, решения своей судьбы. Я не писал кассацию и вскоре был отправлен этапом в Бидаикское отделение Карлага, которое находилось около станции Жана-Арка. Ещё в тюрьме г. Балхаша я писал жалобы в разные судебные инстанции, пока не понял, что все они оставались в канцелярии тюрьмы и ими топили печку.
В «подконвойной» зоне прошли 6 месяцев адаптации к лагерю. «Зона» – это колючая проволока в три-четыре ряда, вышки, будки для собак. Внутри несколько бараков с двухэтажными нарами, без постелей – она должна быть привезена или передана родными. Хозблок, каптёрка, бочки с водой и уборная. В хозблок входила и кухня. Вот и всё оборудование и сооружения зоны.
«Власть» периодически менялась в зависимости от этапов. Если больше воров – они захватывали власть, но иногда она переходила и в руки «сук». Такая власть и борьба за неё – не шуточное дело. Бой шёл на смерть, с убитыми и покалеченными. А потом – следствие, штрафные изоляторы, внутренние суды с непременным добавлением нового срока. А иногда кто-то из этих очумлённых приверженностью к своему клану, вынужден был бросаться на проволоку, зная, что конвойный будет стрелять – может, убьёт, может, ранит и тем вызовет шум и приезд начальства. Для таких внутренне обречённых людей иного выхода зачастую просто не было.
В немецких шталагах, – то есть лагерях для военнопленных, а они отличались от концентрационных, – с подобным произволом я раньше не встречался. В советских лагерях – всё по другому. Не зря же Сталин заявил: «Пусть преступный мир уничтожит сам себя». И уничтожали, да так, что, как рассказывали, в Джезказгане сразу по 20-30 человек бывало убитыми. Были бы преступники, а то ведь известно, как судили и за что. За вынесенные 5 кг картошки с поля, за аварию с человеческими жертвами. И всем срок – 10 лет. Но они же не закоренелые рецидивисты! Они просто люди, у которых случилось несчастье.
Дикие нравы, жестокие, бесчеловечные законы. Питание – почти как в том штрафном бараке у немцев в плену, хлеба только 800 грамм. Если бы не было передач с воли – заключённые обрекались на полуголодное существование. Правда, это в «подконвойке».
В отделении – много расконвоированных, их использовали в животноводстве, на огородных и иных работах. Они питались лучше, производство им выделяло ячменную крупу, муку, овощи, которыми кормили только их и скотину. В общем, расконвоированные жили приличнее, потому что было доппитание.
В «подконвойке» – более строгий режим, чем в общей зоне. Предмет особого внимания – женские бараки. Они, естественно, отдалены и сообщение с ними затруднено. Но жизнь есть жизнь, а человек так устроен, что сумеет различными путями соединиться, сочетаться, совокупиться – мужчина с женщиной.
В общей зоне было больше порядка, на нарах постель – матрацные наволочки, набитые соломой. Каждое отделение имело несколько участков, иногда – 10, а то и 15, были и штрафные женские, где больше всего подконвойных.
В сельхозлагерях мужчин и женщин почти поровну. Сожительство неизбежно, как неизбежны последствия – дети. Дома младенцев, беременные мамочки. На штрафных женских командировках процветало лесбиянство, а вот в мужских тогда не было распространено то, что называют гомосексуализмом, – так, отдельные случаи. Мужчина ведь может удовлетворить сексуальные потребности мастурбацией. Но если в таких зонах полуголодное существование, то не до секса.
Впрочем, сожительство, – о котором начальство, конечно, знало, – это для привилегированных зеков, так называемых «придурков», занимающих какие-либо лагерные должности, таких – очень много.
Лагеря имели достаточно сложное хозяйство, заключённые работали поварами, агрономами, врачами, ветеринарами, заведующими складами и продавцами в каптерках, где можно купить продукты питания, мыло, мелкие промтовары. Во главе отделения стоял начальник в звании от старшего лейтенанта до майора. Взводом командовал офицер, а на участках – младший командир. Иерархия весьма сложная: начальник отделения, командир взвода, оперуполномоченный, начальник надзорной службы, КВЧ (культурно-воспитательная часть)… Судьба заключенного, его выход из зоны для расконвоирования решалась согласованием всех этих служб.
Внутри зоны и вне её – так называемые «внутренники» из заключённых. Оружие им не полагалось, но они несли караульную службу. Я уже отмечал, что после войны войска Министерства внутренних дел, её конвойные части комплектовались путём тщательного отбора, как бы на контрактной основе. И мало там встречалось добрых, хороших людей. Это те, кто не прижился на гражданке, кто получил воинское звание не вполне по знанию, именно такие и шли в надзиратели, воспитатели, смотрители тюрем и лагерей. Они злы, порой жестоки, несправедливы к заключённым, пользовались даровым трудом расконвоированных, которых эксплуатировали в личных целях за кусок хлеба, шмат сала или литр молока.
Человек таков, что пока он на воле, других попавших в беду считает ниже себя и обычно говорит: «Нет дыма без огня, всё равно в чём-то эти люди виновны». Пусть зек раньше кем и чем угодно был, даже министром, но, попав на общие нары, он уже как бы и не человек.
Заключённые в таком лагере – как слепок с нашего общества в целом, его проекция. Тут встретишь добрых и злых, умных и полоумных, благочестивых, набожных и тех, кто уже давно забыл о порядочности, достоинстве, нормах морали. Состав зеков определялся ещё и временем. 1928-1933гг. – компания по раскулачиванию: крепкие зажиточные мужики, богобоязненные, порядочные. Люди, пострадавшие за веру, остатки белой гвардии, эмигранты, сразу после возвращения угодившие в лагеря. А вот 1937-1939гг. – это политические, но и они разные. С одной стороны – простые смертные, рабочий люд, но не сдержанные на язык, пострадавшие по 58 статье «из-за болтовни». С другой – интеллигенция, бывшая партноменклатура, члены «оппозиций» – правой или левой.
В Карлаге побывало множество известных деятелей литературы, искусства, музыки, эстрады. У каждого своя судьба. Одни выжили, приспособились, участвовали в различных самодеятельных кружках, администрация их активно поощряла, приобщала к «воспитанию или перевоспитанию», другие поникли, растворились, исчезли. «Перевоспитанием» занималось специальное управление КВЧ – культурно-воспитательная часть. В основе их работы – самодеятельность и кино. Ведь ещё Ленин сказал: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Крутили ленты, проверенные на верху, а не что попало.
А в штрафных или со строгим режимом зонах было своё: песни под гитару, анекдоты и самое главное – «романы». Среди зеков встречались великолепные рассказчики, чуть ли не дословно передававшие содержание романов Александра Дюма, Жюля Верна, Стендаля. Вся описательная часть, впрочем, выбрасывалась, и часто сюжет на ходу «досочинялся» самим рассказчиком. Таких людей ценили, особенно воровской состав. Им отводили лучшее место на нарах, как-то подкрепляли передачками, а то и не выпускали на работу.
Какой-нибудь старый урка, отбывавший не первый срок, мог владеть таким искусством, рассказывая о случаях из тюремной жизни, побегах, встречах с известными авторитетными ворами. Урка – укороченное от уркагана, видимо, из старого дореволюционного воровского лексикона. Между прочим, себя они очень высоко ставят, и ни во что – «фраеров», то есть тех, кто сидит по бытовой статье.
Если кому-то пришлось отбывать лет так 10, то он волей-неволей выучивал все воровские термины. Этот лексикон, как и всякий диалект, со временем развивается, живёт, что-то отмирает, а что-то новое появляется. То, что я раньше знал, судя по всему – сегодня уже не «в ходу». Притом, что лагерный или тюремный жаргон – как бы пропуск в определённые круги, со своими привилегиями и удобствами. Жаргон – это и «узнаваемость»: кто есть кто? На воле или в лагере «ботать по фене» считается признаком привилегированного сословия.
С кем только не довелось общаться – с ворами, с «суками», даже с махновцами. У нас тоже была своя жизнь, своё понятие о чести и достоинстве. Выдать, донести, быть стукачом во все времена – позорное дело. Таких людей в лагерях как-то вычисляли и, естественно, презирали. Вот почему в зоне так важно найти хорошего друга, с кем можно было бы поделиться самыми сокровенными мыслями.
«Коммунизм – это советская власть плюс всеобщее доносительство», так острили. И действительно, оно было очень развито. Я-то поначалу слишком много говорил и очень даже нелестно отзывался о власти. Пока не узнал, что так называемые «оперы», то есть – оперативный отдел, только тем и занимаются, что насаждают, внедряют «стукачей» – доносчиков…
Начальство стремилось дознаться, чем зэки живут и думают ли о побегах. Да, конечно, – думают, как и я думал в первое время, но что толку от таких дум? Одни расстройства. Побег возможен только в том случае, если есть прикрытие с воли, есть «крыша», есть деньги. А нет – так ничего не получится, только заработаешь дополнительный срок.
В наше время, говорят, у «блатных» есть на воле общие кассы, «общак», откуда берут деньги на такие дела. Прямо-таки касса взаимопомощи. Подобная организация была, конечно, и у революционеров-подпольщиков, потому-то они и бегали. Как в той известной песне о Сталине: «Вы восемь раз из ссылки убегали, а я, дурак, ни разу не сумел». В том-то и дело, тогда можно было и восемь раз бегать, а когда ловили, иногда отправляли чуть подальше, вот и всё наказание, никаких дополнительных сроков не давали. Не то, что у коммунистов! Суд, новый срок, лет так на 10, а то и больше. Ленин, Сталин и прочие «революционеры» очень хорошо изучили тюрьму и ссылку в Царской России, всё учли, когда пришли к власти – порядки стали раз в десять жёстче, суровее, беспощаднее!...
|
|