| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Цветы усопшим
Большой талант всегда сопровождает великодушное сердце.
Теофиль Готье
Валериу Матей
О ВОЛШЕБСТВЕ ЖИЗНИ И БЕСПОЩАДНОМ ХОДЕ ВРЕМЕНИ
(Поэзия Леонарда Тукилату)
Каждый раз, когда первые хлопья снега разрушают золотое полотно осени, на память мне приходят и я произношу, задетый меланхолией, волшебством жизни и беспощадным ходом времени, эти будоражащие душу строки:
Хлопья
с твоими
сплетаются
белыми
прядями
Снежным
потоком
уносятся
годы
твои
К счастью
какому
глядят
эти очи
заплаканные
Сквозь
покрывало
прозрачное
старой
луны
Стихи как бы высвечивают контуры летящих снежинок, падение слезы, тень бесконечности, запечатленной в слове. Их автор, поэт и прозаик Леонард Тукилату, ушедший в вечность всего в 24 года, оставил богатое и неподвластное времени наследие.
Сборник стихотворений «Sol» («Посланник»), вышедший в свет посмертно в 1977 году, стал настольной книгой любителей поэзии, а неизданные стихотворные и прозаические страницы оказались доступными только узкому кругу пишущих, и долг издателей дать им возможность обрести новую жизнь.
Появление полного собрания сочинений Леонарда Тукилату изменило бы как восприятие творчества этого поэта, так и общий взгляд на творчество писателей, дебютировавших в 70-е: Николае Дабижа, Леониды Лари, Василе Романчука, Марчелы Беня, Николае Виеру, Нины Жосу, Валерии Гросу, Иона Мынэскуртэ, Людмилы Собецки, Иона Хадыркэ и т.д.
И если бы были опубликованы его роман «Nea Nae» («Дядюшка Нае») и новеллы, мы могли бы с уверенностью говорить об одном из значительнейших дебютов в прозе второй половины XX века.
О поэтическом творчестве Леонарда Тукилату было написано немного, хотя понимание значимости каждого поэта всегда проблематично и одновременно является необходимостью, которую эволюция литературы, рано или поздно, делает неизбежностью.
Оценивая стихи поэта, Георге Менюк, Георге Водэ и Леонида Лари отметили известный в литературе и искусстве феномен – компенсацию времени через интенсивность жизни и творчества.
«Ограниченный во временном пространстве, Тукилату успел написать много страниц на благозвучном и ясном языке» (Г. Менюк); «Поэзия, оставленная нам Леонардом Тукилату, по мере того, как мы ее открываем для себя, явно и безошибочно представляет нам огромную личность Поэта» (Г. Водэ); «Леонард Тукилату, угасший в 24 года, прожил все же полную жизнь поэта, потому что быть – это не количество дней, а время, спрессованное в состояния, когда для человека даже глоток воздуха – счастье» (Леонида Лари).
Я не буду обсуждать эти первые оценки творчества Леонарда Тукилату – они бесспорны. Но я попытаюсь, анализируя сборник «Sol» и часть неопубликованных стихотворений, выявить черты лирического мироздания поэта, которые показались мне определяющими.
* * *
Поэзия Леонарда Тукилату, единственная в своем роде в контексте поколения, которому он принадлежит, покоряет, прежде всего, своей безграничной искренностью, глубочайшим гуманистическим содержанием и особым миром чистоты и очарования. В ней нет ничего праздничного, ничего искусственного, все покорено всеобъемлющей естественностью; стихи проистекают из тотального бытия и из особой восприимчивости, обостренной в последние годы жизни безжалостной и мучительной болезнью.
Стихи последнего периода жизни являются исповедью духа перед лицом вечности, которая бессмертна в каждом элементе окружающего мира, в самом себе, это искренняя и болезненная вера человека, влюбленного в жизнь, но обреченного на преждевременный уход.
Понимание его поэтического опыта не может быть полным без осознания непременного условия – единства человеческой личности, так как судьба поэта и его творчество неотделимы друг от друга.
Жизнь Леонарда Тукилату, ушедшего от нас столь рано, остается почти неизвестной, и я считаю, что ее восстановление для сегодняшнего и завтрашнего читателя является долгом тех, кто его близко знал.
Леoнард Тукилату родился 10 ноября 1951 года в учительской семье. Он, как и большинство коллег его поколения, знал не на словах сельскую жизнь с ее народными обычаями и традициями, еще неискаженными в тот период полностью, и отголоски деревенского мира часто заявляют о себе в его творчестве.
Период после окончания средней школы и до призыва в советскую армию осенью 1969 года до сих пор мало известен. Вероятно, корни болезни, сократившей ему жизнь, берут свое начало с армейской службы в 1969-1971гг.
В последующие два года поэт находился в Кишиневе, сменив несколько мест работы. Это был период, когда, судя по его рукописям, он много читает из Райнера Марии Рильке, Сальваторе Квазимодо, Георга Тракля, Георга Хейма, Джузеппе Унгаретти, Итало Свево, Лучиана Благи, готовясь к приемным экзаменам в московский Литературный институт им. А.М. Горького. Это и время, когда его поэтический мир обретает собственные контуры: на читательский суд были представлены свыше сорока стихотворных произведений, но которые тогда, к сожалению, так и не были изданы.
Осенью 1973 года он начинает свою учебу в Литературном институте, но в начале 1975 года неизлечимая болезнь приковывает его к постели, и Леонарда определяют в одну из московских больниц, где он уходит из жизни 4 ноября 1975 года, за неделю до своего 24-летия.
Сознавая свою участь, он с достоинством и бесстрашием взял на себя крест своей беспощадной судьбы и не оставил пера, создавая до последней минуты выдающиеся страницы поэзии и прозы.
Жизнь поэта, увиденная сквозь призму его творчества, предстает смиренной жертвой на самом возвышенном алтаре поэзии.
* * *
Доведенная до совершенства поразительная простота поэзии Леонарда Тукилату, с неожиданным последействием на восприятие читателя, полностью соответствует чувственной личностной природе поэта и зримо создает впечатление отсутствия намеренного поиска концептуальной системы эстетических принципов, т.к. эта поэзия – отражение спонтанного вдохновения, а сам поэт – преданный иллюстратор собственного мира, тождественный самому себе и оригинальный. Самобытность – одно из неоспоримых преимуществ поэзии Леонарда Тукилату; созданное им собственное лирическое мироздание – это вселенная, которая впечатляет как своей гармоничностью, так и своей обстоятельностью, благодаря насыщенному и безудержному лиризму, исходящему из исключительной чувствительности поэта и почти неуловимой поэтической выразительности.
Исследователи не исключают интереса или привязанности поэта к определенным литературным течениям и эстетическим принципам.
Поэзия Леонарда Тукилату, уникальная в контексте своего поколения, не может быть все же отделена от литературного контекста, в котором она появилась: многое из того, что занимало его, как и его коллег-«семидесятников», относится ко времени создания его произведений. Поэт просто и искренне признавался в своих предпочтениях и симпатиях: «Меня уносит вихрь к современному классицизму», – звучит его голос в стихотворении «Идиомы», а в другом – пред нами предстает великий итальянский поэт Сальваторе Квазимодо («К Сальваторе Квазимодо»):
Услышь меня,
маэстро Квазимодо,
Сегодня
я получил цветы
И хочется с тобой мне поделиться.
Вот лепесток за лепестком
хочу воздвигнуть храм,
Где избивать не будут ветры,
Храм,
где очи мира,
в надгробья врезанные,
Скажут о тебе.
Отныне ты навеки здесь,
Ты высечешь большие кубки
Для дня источников,
где дети носятся с веселым шумом,
сквозь дождь
о радуге
взывая к небесам.
Конечно, обращение к какому-либо поэту не обязательно свидетельствует о сродстве с его произведениями. В творчестве настоящего поэта «влияния» имеют второстепенное значение – они только могут ускорить дерзость еще несмелых попыток, являясь тем чудотворным посохом Моисея, который высвобождает источник от оков скалы.
В случае Леонарда Тукилату глубокое уважение, высказанное великому итальянцу, является душевным признанием в чувстве истинной симпатии к его произведениям, в которых молодой поэт находил и некоторые точки соприкосновения с собственной духовной структурой, а также воплощение определенных поэтических принципов, на которых он настаивал. Больше, чем какие-либо «влияния», для творчества имеют значение те решающие черты, которые создают великие духовно-родственные связи.
Проистекая из храма традиционной поэзии, лирика Леонарда Тукилату близка к творчеству Сальваторе Квазимодо своим характером, напряженностью лирического переживания, гармонией стиха, «насыщенным, строгим и уравновешенным лиризмом», который и «заставил критиков Квазимодо заговорить о неоклассицизме его поэзии» (А. Баконский). И Леонарду Тукилату удалось достичь, в большинстве его стихотворений, гармоничного и строгого лиризма, но, в отличие от Квазимодо, в его поэзии более ощутимо тяготение к прозе. И отзвуки итальянского герметизма – поэтической формулы, имеющей слишком мало общего с оригинальным французским вариантом этого литературного направления, – смутно ощущаются в произведениях Леонарда Тукилату, которого очень сильно привлекало и творчество Джузеппе Унгаретти.
Сжатость поэтической выразительности, максимум экономии художественных средств, кажущийся прозаизм, за которым скрывается гармоническая поэтическая архитектура, использование предельной краткости и диссонанса – вот основные элементы современной поэтики, которыми насыщена лирика Леонарда Тукилату, как и у названных великих итальянских поэтов: «Послушай,/ Отпели дневные петухи,/ Мама./ Давно унялась их тревога./ Лишь кое-где/ еще вспыхивает их одинокий выкрик,/ Зависнув в ночной тьме…/ Широко распахнулись ворота Вселенной,/ Мама!» («Рапсодия»).
Хотя, казалось бы, Леонард Тукилату не предлагает в своей поэзии определенной системы этических и эстетических принципов, при более внимательном прочтении наблюдается его интерес и к поэзии немецких экспрессионистов, в особенности Райнера Марии Рильке, Георга Тракля и Георга Хейма. Рожденная в период кризиса начала ХХ века, определившего драматический разрыв между человеком и Вселенной, исходя из ницшеанских «сумерек богов», «поэтика крика», характерная для поэтов «потерянного поколения», станет орудием борьбы в противопоставлении природы и цивилизации и утверждения космической сенсибельности личности.
В поэзии Леонарда Тукилату «крик» является основным связующим элементом мира исчезающего и иного, элементом едва ощутимой гармонии, контуры которой проглядывают в будущем: «Крики, свисающие с вершин елей,/ Страшно слышать о своей кончине,/ предопределенной природой…» («Крики»); «Здесь завершился/ последний день Помпеи, –/ кричат у дверей солнца гномы,/ обласканные нищими духом» («Последний день Помпеи»); «…я крикнул свету,/ чтобы он убрал свои холодные когти,/ распрощался и ушел отсюда…» («Странник в одежде ворона»); «Давно унялась их тревога,/ Лишь кое-где/ вспыхивает их одинокий выкрик…» («Рапсодия»).
Эстетика экспрессионизма, поэзия Лучиана Благи и принципы итальянского «герметизма» способствовали обрисовке очертаний лирического мира Леонарда Тукилату, опирающегося на национальную почву – этот фольклорный, «пастушеский» базис, что является одной из основных его черт.
Однако определяющим для возведения этой лирической вселенной было влияние поэзии Благи. Таким образом, поэтическое творчество Леонарда Тукилату, органично вписанное в литературные традиции Ардяла, исходит из модели Лучиана Благи. Некоторые строки из поэзии Леонарда Тукилату напоминают знакомые лирические образы великого румынского поэта: «…Отпели дневные петухи,/ Мама./ Давно унялась их тревога./ Лишь кое-где/ еще вспыхивает их одинокий выкрик,/ Зависнув в ночной тьме…» («Рапсодия») – «Петухи Апокалипсиса все еще кричат, все еще кричат в румынских селах./ Колодцы ночью открывают глаза/ и слушают темные вести» («Трансцендентальный пейзаж» из книги «Хвала сну»); или «Ты напиши мне, что слыхала где-то/ звук трубный неба,/ и что в этот час/ нам провиденье изменило,/ и что мы играли так,/ как не играл до нас никто» («Пиши мне») – «О, я хочу взыграть как никогда, чтобы Господь не ощущал себя во мне рабом,/ закованным в темнице» («Хочу танцевать!» из «Поэмы света»).
Приближенье Леонарда Тукилату к фольклору не было формальным, оно было мерой существования поэта, который взял из народного источника не столько форму, сколько поэтическую этику, ее смысл. Его произведениям, вдохновленным народной поэзией («Баллада о мастере Маноле», «Так, как в Брязе», «Народное», «Игра в прятки»), чужд песенный лиризм – легкий и поверхностный. Леонард Тукилату приблизился к почти неуловимому оркестровому звучанию фольклора, раскрывая его многозначную суть. Даже в его «сумеречных» стихах, написанных в период мучительной болезни, в которых доминируют образы пустыни и душевная усталость, общий тон остается оптимистическим, потому что осознание неумолимого конца не пугает поэта и не опутывает его сетями мизантропии и пессимизма – «Сухи мои губы/ и печальны глаза;/ лишился я всего, моя Фата Моргана…/ этим хмурым утром/ легких воздушных хлопьев/ я не хочу,/ чтобы хоть кто-то/ попрекнул тебя в час,/ когда я, землянин,/ отхожу к Великому сну» («Фата Моргана»), – а наоборот, демонстрирует огромную жажду жизни, подобно герою народной поэмы «Миорица»: «Ухожу ли я отсюда? Мир вам, люди» («Не нарушай во мне покоя»); «Любите жизнь! – Засушенный мотив, но он единственный, – и следовало б нам смеяться».
* * *
В поэзии Леонарда Тукилату доминирующим концептом, доведенным до степени высшего закона, является единство мира. Вся вселенная отражается в каждом земном феномене, являющимся одновременно и элементом Земли, и атрибутом Космоса: «Диск солнца,/ паутиной оплетая сад,/ вдруг загорелся редкостным венцом на лбу твоем,/ его я осыпаю лепестками./ Вот музыка небес –/ аккорд начальный/ созвучия природы и вещей» («Поэма»).
Перед нами вечная общность земли и мира, а сама земля – воплощение космической гармонии, бесконечная «рапсодия солнца», где каждое из человеческих творений – «светлая болезнь неба» («Поэма»). Элементы связи между этими двумя полюсами бесчисленны, но главным, как и в поэзии Лучиана Благи, остается свет. И именно в свете, а не в тени, не во тьме видит поэт чудо существования, свет является великой тайной: «Воздвигли дети храм/ для поклоненья свету,/ Огромными глазами они охватывают/ По утрам его./ Откуда он приходит?»; условие «великого сна» – новое обращение к Вселенной Лучиана Благи, и, ни в коем случае не пробуждения: «Величественные деревья/ засыпают при свете дня./ Медленно ступают они/ К новому созвездию сна» («Почти пастораль»).
Корреляционное движение «Я – Вселенная», свойственное каждому творцу прекрасного, является завершающим и становится одной из доминант его поэзии: «И пронизанный вами,/ ветры, поющие сквозь пески,/ я остановился у края земли/ в ожидании дня грядущего» («Дрожь»).
Как земное, так и космическое обретают в поэзии Леонарда Тукилату объем человеческого существования и одновременно желание самопознания и отождествления себя с каждым элементом макрокосмоса в отдельности: «Вкушаю/ от этого огромного солнца/ на высочайшем из небес/ – невидимой опоре разума, украшенной горечью увядших дней»; «Во мне преобладает небо,/ И я так светел» («Срезанные ветви»); «Наши тени, ушедшие за солнцем, вернулись ни с чем» («Восхваление теней»); «В моем городе на краешке небес огромные, высохшие от жажды камни насыщаются дождями» («Апокалипсис»).
В каждом растении или существе обретается частичка собственной жизни поэта, его судьбы. Неизлечимая болезнь еще больше обостряет страдания поэта, расстающегося с ними: «…Слишком сильное страданье/ отчуждает тебя/ от самого себя,/ от дождей,/ от старых кодр…» («Я поселил в себе волненье моря…»), «…Меня изводит трав тоска,/ зов шелеста,/ меня сжигают сухие ветви/ деревьев,/и сжимается душа моя,/ что больше не смогу прижать к груди/ цветы доверчивые твоих рук» («Уставшему путнику»)...
Свободный доступ к сердцу поэта открыт, в нем бьется жизнь каждого, вся природа причащается к его радостям и печалям: «Змеи приползали/ с цветами в сжатых челюстях,/ чтобы узреть мои сожженные поля». Сердце поэта, открывается, как книга, которую он читает, печалясь о своей участи: «Тучи собираются в узкий мост,/ окаймляющий небесную лазурь./ Мильоны комаров мчатся в бесконечность,/ унося с собою свет солнца», «Редкие капли потихоньку исчезают,/ оставляя на стеклах беспорядочные следы./ Дождь угоняет в осень моих гномов» («Дождь угоняет моих гномов»).
Мотив осени присутствует в поэзии Леонарда Тукилату не только потому, что это его любимое время года, но и потому, что полностью выражает его душевное состояние: «Листья ореха/ навели на меня грусть/ запахом ясного неба;/ мне хотелось вырваться из кокона/ монотонной жизни к их небу/ волшебному, ясному…»; «Глаза, утратившие цвет,/ следят за последней игрой/ опадающих на землю листьев./ Крики улетающих птиц/ звучат средь голых ветвей» («Кукушечка»).
* * *
Для лирического мира Леонарда Тукилату характерна удивительная гармония звучания, достигающая кульминации в музыке высших сфер. Этот аспект лирики был отмечен Георгием Менюком в предисловии к диску «Посланник», озаглавленному «Звучащий мир»: «Поэт не только видит землю, но и слышит и слушает ее. Музыка земли, повторяясь в нем, возрождается.
Мир звуков поглощает поэта в тиши». Хотя поэт заявляет в одном из своих стихотворений, что «Моя родина – это море красок», он, все же, является носителем обостренной сенсибельности, и, скорее, аудио-музыкален, чем визуально-пластичен; краски, насыщающие его поэзию, включают в себя элементы музыки, они «поют день тех, кто придет за мной» («Вкушаю от этого огромного солнца»).
Окружающий мир озвучивается, и поэт определяет по звукам составные его элементы; скрытая музыка вещей пронизывает и поглощает все, ярче раскрывая язык ощущений, которые невозможно выразить словами.
Поэт осознает огромное пространство ощущений и впечатлений, которое находится за пределами языковых возможностей, и поэтому его вера предельно искренна: «Я произнес слова,/ как мог,/ чтобы передать музыку». Там, за пределами музыки, там, где она кончается, «берет начало жизнь источников радости,/ еще никем не познанных» («Поэма»).
* * *
Хотя это не единственная основа поэтического новаторства, и в этом смысле мы не можем согласиться с утверждением Малларме о том, что «поэзия создается не идеями, а словами», языковые возможности не являются второстепенной проблемой тогда, когда мы говорим о поэтическом творчестве, но представляют собой одно из главных условий любой поэтической формы, которая, в какой-то мере, определяет как ее художественное воплощение, так и способ, каким поэт отражает современную ему действительность.
Обновление поэтического языка, его экспрессивных средств является неоспоримым достоинством поэзии Леонарда Тукилату, который вместе с собратьями по перу своего поколения сделал бессарабскую поэзию самым важным явлением 70-х годов.
Леонард Тукилату создал для себя собственный мир слова и, владея этим волшебным инструментом, оставил нам жемчужины поэзии редкой красоты. В его стихах слова отличаются особой выразительностью, так как их эмоциональная насыщенность предельна и необычна, поэт умеет «одевать» слова «в самые простые/ и самые красивые облачения/ поэзии», умножая их силу и богатство, придавая им самые разнообразные функции и значения, так что его поэтические миниатюры приобретают неожиданные ритмические свойства: «Хлопья/ с твоими сплетаются/ белыми прядями,/ Снежным/ потоком/ уносятся/ годы/ твои,/ К счастью/ какому/ глядят/ эти очи/ заплаканные,/ Сквозь/ покрывало/ прозрачное/ старой/ луны» («Вечность»); «Пронизанный вами,/ ветры, поющие в песках,/ Остановился я у края земли/ в ожидании дня грядущего» («Дрожь»).
Так же, как и в произведениях современных великих лириков, главным является не поэтическая экспрессия, а сама поэтическая субстанция, что не означает, что Леонард Тукилату избегает редко используемую, необычную лексику, он умеет очень органично сочетать ее в глубоко личностной гармонии, не отвлекая внимания от сути. Экспрессивные средства отличаются безыскусностью и естественностью: создается видимость полного отсутствия поэтической техники, и возникает иллюзия воплощения поэзии в прозе и простейшей индивидуализации впечатлений. Это ложное представление вызвано тем фактом, что поэтическая техника Леонарда Тукилату во многих случаях далека от какой-либо стилизации, однако художественное чутье помогает поэту определить соответствие между формой и содержанием.
В стихотворениях, написанных в классическом стиле («Барбу», «Сорокская крепость», «Воспоминания», «Помнишь ли ты еще дом…», «Ах, не ласкай меня водой своей стоячей, редкий дождь…», «Поэт» и др.), встречаем все же разнообразные поэтические приемы, достигающие кульминации в стихотворении «Так, как в Брязе». Мощная стилистическая конфигурация характеризуется широким применением повторов: «Могла ты не придти,/ Могла ты не вернуться,/ Могла остаться жить,/ Могла и смерть избрать».
Собственно говоря, искусство слова и поэтической выразительности в обычном понимании не доминируют в поэтике Тукилату. Он концентрирует впечатления, создает уникальную атмосферу чистой и открытой поэтической веры с четкими элементами прозы, атмосферу, исходящую из крайнего ограничения эмоциональных средств, экспрессии, устоявшегося поэтического спектра с четкими глубинными акцентами и интенсивностью, где господствуют идеи смерти и ухода, и, в тоже время, безграничной веры в извечное продолжение природы и жизни в духовных их формах.
* * *
В поэзии Леонарда Тукилату прошлое часто актуализируется, становится одним из самых важных показателей личности поэта, «прошедшего через судьбу», часто, возвращаясь к истокам жизни, он испрашивал для себя «непрожитые дни детства» («Крик»). Мучимый болезнью, поэт проживал каждое событие в максимальной его амплитуде, он жил не только в настоящем, которое, зачастую, было для него источником страданий и грусти, но и во всех возрастах одновременно. Ведь настоящий талант по Бодлеру не способен утратить детство, он вновь и вновь возвращается к нему в любой момент жизни.
В одной из своих поэм в прозе Леонард Тукилату пишет: «Кто может пройти мимо склепов собственных лет без того, чтобы у них не остановиться? Я бы не смог. Сколько их, у которых я должен постоять» («Если бы вы меня обрядили, чтобы я отсюда вышел…»).
Детство возрождается в образах родного села, этого «волшебного мира мечты»: сельская мельница, «привыкшая к доброму понуканию крестьянина,/ к ленивому мычанию волов» («Мельница»); родительский дом, «где собиралось все в незабываемой гармонии./ Там, где в травах я проводил свои беззаботные дни,/ ощущая себя величайшим существом на свете./ Там, где я оставил половину своей души» («Дом»); в «диалоге холмов», ограждавших дом («Осеннее»).
В представлении поэта детство – это абсолютная естественность и простота, одна из первичных форм гармонии, к которой он стремился, это музыка непередаваемого, вселенная «хрустальных голосов», потому что она «говорит…языком, который никогда не будет осмеян» («Бег в полях»). Одновременно, – это убежище для поэта, измученного страданиями: «Безумство детства./ Я укрывался/ меж гигантскими/ валами моря,/ как пустынник» («Поэма»), источник, из которого поэт утоляет жажду забытья несчастий и теснящей душу грусти.
Даже, если человек лишен всякого контакта с миром, у него все равно остаются воспоминания, мечты, огромный внутренний мир, остается детство с его тайнами: «Я гонялся за ветрами,/ собирая твои симфонии, детство;/ я устал от слепых дождей;/ босой, с непокрытой головой/ я несся за тобой, чтобы достичь тебя,/ я жаждал вырасти, чтобы тебя коснуться» («Как я жажду, о Боже…»), «Огромным полем было мое детство,/и, колыхаясь,/ цветы ласкали/начало моей жизни./ Хотел я стать ребенком,/ стал им,/ и теперь меня охватывает грусть./ И так как я дитя,/ тоскую я/ по миру/ брошенному, что укатило колесо времен» («Деревья так красиво пели…»); «Дано единожды нам детство,/ и там, где нет детей,/ седые старики – самые большие мечтатели» («Образ истинной суровости»).
Воспоминания о детских играх лечат боль: «Я вижу над собой,/ в солнечной башне,/ играют незнакомые мне дети./ Их веселье лечит все мои недуги» («Поэма»), а вся наша жизнь – ничто иное, как расточительство сокровищ детства: «Брожу,/ отщипывая по кусочку/ от всего, что ты мне дал,/ отец,/ державший на руках меня когда-то…» («Стихи одиночества»).
Воспоминания детства и красот родного края, непреодолимое стремление поэта, изведенного тоской вновь увидеть землю предков, является одновременно и раздирающим душу желанием самоидентификации, потому что поэт осознает, что является носителем черт человека, обойденного судьбой. Эта идея предопределенности судьбы, которая тянется от античных греков, имеет в творчестве поэта двойственное значение – трагическое – осознание неизбежности конца и сожаления о жизни: «Я не верил,/ что все чудеса жизни/ сводятся к нулю тогда,/ когда ослепший свет/ попрошайничает, требуя своей доли…» («Я никогда не ожидал…»); «Грохот дверей раздается вблизи…/ Закрылся дом души моей,/ и она оставила меня за порогом» («Стучался в дом души…»); «Как страшно слышать мне/ о собственной кончине/ по замыслу природы» («Крики, повисшие с верхушек елей…»); «Я ощущаю муть потока,/ залившего дорогу мне,/ и не спросясь,/ шаги меня несут к финалу./ Я стар, как лист,/ припавший к матери-земле/ и ветром унесенный/ в пустыню теней…», и другое – пророческое, неземное, переход в другие сферы сознания, где жизнь и смерть являются не более чем одной из сторон вселенной в вечном движении, потому что в понятии поэта смерть – это не небытие, а Великий Сон, всеохватывающая, всевластная тишина, это возвращение «к началам всех начал» («Не ожидал я никогда…»).
Желание самоидентификации исходит не только, и не столько из осознания неизбежности конца, сколько из веры поэта в том, что там, за видимостью вещей, существует бесконечный мир в вечном движении и общении, мир тождества, к которому он стремится.
Вопросы, поставленные поэтом: «Свет великий! Какая, все же, кровь во мне?» («День старого солдата»), «Разве не ты взывал к себе/сегодня/целый день?» («Лето»), «Возможно ль, что есть я, которого еще не знаю?» («Я преждевременно пришел к тебе…») мне кажется, являются в этом смысле решающими, так как это вопрос творческого духа, который непрестанно борется с самим собой; это желание самоутверждения точь-в-точь выражено молодым Еминеску в поэме «На Буковине»: «Представились в мечтах судьбы величье, имя гордое и свет звезды».
Желает ли поэт быть равным самому себе, стремится ли он к песне, равноценной дарованному ему свыше таланту? – парабола стихотворения «Кукушка» – это образ самого поэта? – в этом смысле перед нами убедительный пример. Отсюда и постоянная тревога, стремление к самоидентификации «не из невозможности, но из желания быть человеком…» («Мне»), осознанные поэтом столько раз… «Если я обивал пороги души моей,/ я делал это из безумного желанья/ узнать, откуда восходит мое солнце/ с редкой отарой снов» («Я обивал пороги души…»); «Я пилигрим. Пилигрим в душе» («Амфора для тела моего»).
Поэт искал самого себя всю свою короткую жизнь, эти поиски часто приобретают трагические оттенки в его поэзии: «Легко шагаешь по траве,/ по твоей земле/ столь далеким от тебя» («Из забытья…»); «Как глупы эти поиски себя, как беспощадна эта игра/без пользы и без завершенья…» («Срезанные ветви»); «Кричу, что до предела я дошел,/ что так далек от самого себя,/ что не дойти мне,/ сколь мне света ни давай…» («Четыре угла, и все разные…»), или поиск ответа на драматические вопросы человеческого бытия, поиск истинного Я и есть главнейшее условие любого творения: «Если б не было/ ослепительной болезни неба/ – общей нашей болезни,/ быть может,/ ты на своем пути/ не оставил бы никакого следа» («Поэма»).
Точь-в-точь, как пастух из «Миорицы», поэт не сдается перед лицом смерти, а пытается превратить это личное событие в космическую мистерию: «Раскрылись огромные ворота Вселенной,/ мама…» («Рапсодия»); «Бьют небесные часы/ вдали,/ вдали!…По ту сторону ночи/ падают тени с высоты/ белая пена облаков поглощает небесный свод./ – Сумятица в душе моей!/ …Зовет нас бесконечность» («Добрый вечер, мама»); «Меченое небо умрет в молниеносном сцеплении ресниц./ Стихнут проливные дожди, необычно затяжные дожди» («Посланец»). «Уйти бы мне туда, где рвут листву олени,/ уйти туда, где жаждет топь времен меня/ и где душа моя повиснет у дороги, в порывах ветра…» («Ты, город, проводил меня…») – давая жизнеутверждающий ответ несчастью, тяжким проблемам бытия и оставляя миру свое волнующее послание: «Мир вам, люди!» («Не нарушая покой мой…»).
Назначение поэта состоит в том, чтобы открыть посвященным неизведанные глубины их собственной души, эти «тайные закоулки»,по высказыванию Федерико Гарсиа Лорки, где господствуют воспоминания и мечты, переживания и извечно светлые надежды.
Леонард Тукилату своей жизнью и творчеством остался верен этим принципам, являя собой удивительный пример моральной чистоты и высшей этики. Он нашел в себе силы противостоять превратностям судьбы, не оставляя пера до последней минуты жизни, создавая произведения волнующей красоты, в которых воспевал человеческое достоинство, свет и любовь детства и его тайн. Несмотря на то, что за свою короткую жизнь он написал сравнительно мало и не успел довести все до конца, – поэт свидетельствует нам в одном из своих стихотворений в прозе, написанном в последние месяцы жизни: «Никогда я не чувствовал так близко и остро необходимость писать, цену слова, радость его и теплоту…Но я еще не все успел» – Леонард Тукилату создал собственный, ни с чем не схожий величественный мир, который обеспечивает ему особое место в современном контексте нашей литературы. Под его пером каждое произведение приобретало волнующий блеск искусства, становясь поэтическим образом, так же, как обычные вещи превращались в золото от прикосновения руки царя Мидаса.
Творчество Леонарда Тукилату подобно древнему храму, который по мере того, как мы его открываем, представляет нам неожиданные сокровища гармонии и недосягаемого совершенства.
Настало время, чтобы его творческое наследие стало достоянием всех любителей прекрасного, потому что на могиле поэта в Бурсучень все еще сверкают искорками редких самоцветов скромные полевые цветы.
Октябрь 1977г. – ноябрь 1981г.
P.S. Представленная ныне статья о поэзии Леонарда Тукилату, написанная мной еще в студенческие годы, как предисловие к запланированному изданию стихов и прозы поэта, была предана мной на долгие годы забвению. Это издание появилось лишь в 1989 году («Фата Моргана», издательство «Литература артистикэ») и, так как литературная жизнь Кишинева была и остается насыщенной более фантомами обстоятельств, чем истинным творчеством, эта статья оказалась за бортом.
Я был крайне удивлен, когда в июне 2000 года бесспорно талантливая русская поэтесса Мирослава Метляева предложила мне представить данную статью в качестве предисловия к двуязычному румыно-русскому изданию поэзии Леонарда Тукилату, которое должно было бы появиться в канун пятидесятилетия со дня рождения поэта. Конечно, сегодня, в контексте возвращения, пусть частичного, к нормальному состоянию литературы на румынском языке в Бессарабии, я бы написал совсем по-иному о поэзии Леонарда Тукилату.
Я внимательно прочитал эти переводы и отмечаю тонкость стиля, точность передачи на русский язык смыслового содержания, особого ритма и атмосферы, преобладающих в каждом стихотворении Леонарда Тукилату. Издание этой книги стало бы особой данью поэту, «обойденному судьбой».
В то же время, не могу не отметить необходимость критического анализа прежних изданий поэзии и прозы Леонарда Тукилату, так как две книги, известные до настоящего времени – «Фата Моргана» (Издательство «Литература артистикэ», 1989) и «Посланник. Фата Моргана» (Кишинэу. Издательство «Гласул», без указания года) – изобилуют целым рядом неточностей и упущений, которые следует исключить из будущих изданий общими усилиями тех, кто сохраняет еще рукописи или копии рукописей поэта.
Такое издание могло бы ускорить и литературно-критические исследования, в которых столь нуждается творчество поэта из Бурсучень.
3 мая 2001г.
|
|