| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Нетленное
Талант на одну треть состоит из инстинкта, на одну треть – из памяти и на одну треть – из воли.
Карло Досси
Мирча Динеску
БУДЬ НАЧЕКУ, ГОСПОДЬ, И ОЧИ НЕ СМЫКАЙ…
Страница 1 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
Мирча Динеску – автор поэтических сборников:
Воззвание к никому, 1970;
Элегии с тех пор, когда я был моложе, 1973;
Владелец мостов, 1976;
К вашим услугам, 1979;
Тирания здравого смысла,1980;
Демократия природы, 1981;
Рембо-торговец, 1985;
Смерть читает газету, 1989;
Пьянка с Марксом, 1996
Проза Мирчи Динеску:
Памфлеты весёлые и грустные 1996;
Нелу-сантинелу, 2000;
Второгодник по религии, 2003.
От переводчика. Мирча Динеску (рожд. 11 ноября 1950 года) начинает печататься в литературных журналах в 16 лет, в 19 дебютирует в самом престижном литературном еженедельнике «Романия литерарэ», а в 20 держит в руках свою первую книгу, «Воззвание к никому». Книга награждена премией Союза Писателей Румынии. Критика нарекает мятежного поэта «enfant terrible» румынской литературы. Динеску рассматривает это «ласковое» наименование как пушечное ядро, которое, по его словам, он вынужден был таскать на ноге до пятидесяти лет.
Попытки режима Чаушеску привить китайскую культурную революцию к стволу отечественного национализма окончательно превращают поэта в persona non grata, и в марте 1989 года, после опубликования интервью, которое он дает французской газете «Liberation», автор семи поэтических сборников, получивших ряд престижных премий, в том числе премию Румынской Академии (Воззвание к никому, 1970; Элегии с тех пор, когда я был моложе, 1973; Владелец мостов, 1976; К вашим услугам, 1979; Тирания здравого смысла,1980; Демократия природы, 1981; Рембо-торговец, 1985) оказался под домашним арестом. Освобожденный толпой повстанцев, вышедших на улицу 22 декабря 1989 года, Мирча Динеску первым сообщает на румынском телевидении о бегстве Чаушеску и начале революции.
Стихи Мирчи Динеску, переведенные на французский, немецкий, английский, русский, венгерский, сербский и другие языки и опубликованные такими престижными издательствами, как Suhrkampf и Fisher в Германии, Albin Michel во Франции, Meulen в Голландии (в крошечную книжечку под названием «Избранное», серия «Современная зарубежная лирика», напечатанную в Москве в 1989 году издательством «Молодая гвардия», вошли лишь немногие из прекрасных переводов Льва Беринского, подготовленных для издательства «Радуга»), отмечены премиями «Poetry International» (Роттердам) «CET»(Будапешт) и «Herder Preis» (Вена).
После двухгодичного «привала» на посту Председателя Союза Писателей Румынии поэт уходит в журналистику и издает пользующиеся большим успехом сатирические журналы «Академия Кацавенку», «Поле с быками» (игра слов: Plai cu boi – Playboy, 2001), «Аспиринка бедняка».
На деньги, заработанные литературным трудом (выступления в СМИ, сборники: Памфлеты веселые и грустные, Второгодник по религии и др.) и на доходы от сельскохозяйственной фермы и виноделия, «помещик» Мирча Динеску (как назвал его обуреваемый пролетарским гневом председатель Ион Илиеску), создаёт Фонд Поэзии, носящий его имя, с центром в дунайском порту Четате, куда приглашает художников, музыкантов и писателей всего мира.
Е.Л.
* * *
Поймав себя на том, что гляжусь нынче этаким аферистом на меже, отделяющей коммунизм от капитализма, с 33 стихотворениями в сумке – причём одни из них написаны в 89 году, под домашним арестом, а другие, те, что посвежее, в туманной Германии – я решил сам отдать себя в руки полиции, чтоб не поспешили другие, указывая на меня пальцем, донести: глядите-ка, теперь он пьянствует с Марксом – после того, как сам расстрелял его тень... (Мирча Динеску. Из предисловия к румынскому изданию книги «Пьянка с Марксом»)
СОМНЕНИЯ ЖЕНИХА
У меня в полу есть дыра:
ни капиталистическая, ни коммунистическая,
это дыра, беспартийная.
Она так прозрачна, что могла бы
вступить в Академию, так невинна,
что я бы на ней женился,
если б у меня не таилось в душе подозрение,
что в конце концов она мне изменит
с мышонком.
РЕЧЬ ПРИ ВСТУПЛЕНИИ ОДНОЙ ИЗ ЦЕНТРАЛЬНО-ВОСТОЧНЫХ СТРАН В ЕВРОПУ
В церкви
застенчивый ворюга суёт руки в карманы епископу,
чтоб их не узрел Добрый Боженька.
Крестьянин орёт на своего большелапого сына,
велит припрятать ботинки, что брошены у сарая,
потому как идут дорогие гости,
а у нас – ну а как же? – ведь и у нас есть своя
национальная гордость,
поспешают японцы-туристы на своих воробьиных лапках
– топ, топ –
поклевать зерен пшенички, подсолнечных глазок
Ван-Гога.
И тут
час нежности нисходит на городскую больницу
и алкоголик, что заперт здесь для лечения
от алкоголизма,
тихо поглаживает бутылочку медицинского спирта,
забытую на тумбочке медсестрою,
ласково его именуя: «ликёрный подснежник»,
«прощай, мама», «я увидел тебя средь могил»,
а потом вдруг распахивает окно и кричит:
– Добро пожаловать, Общество потребления,
бери нас, покуда мы свеженькие,
заваливай, не робей,
да наточи нам из почечных камушков
игральных костей на удачу.
Отныне мы к жопе обращаться не станем
со словом «товарищ»,
а исключительно только на «Вы»,
и с завтрашнего дня вам будет труднее
вытравить меня из пивной,
чем Шекспира из Британской энциклопедии.
ВСКРЫТИЕ АНГЕЛА
Ты плачешь в углу сарая,
и слёзы твои повисают на паутине,
и пауки дивятся таким горьким мухам.
Служанка из прошлого века
причёсывается, счастливая, на пороге дома,
рухнувшего вчера от землетрясения.
Ты ничем не можешь помочь
ребёнку, что, спятив, забрался в кусты шиповника
и пускает изо рта искры и сажу,
как пароход с плицами.
Он похож на яйцо
с обращённой вовнутрь аурой.
И если ты прикоснёшься к ветке шиповника,
– упадёшь, поражённый электрическим током.
БАЛЛАДА УШЕДШЕГО
Некрасивых я любил, да умных,
и красавиц сумасбродных, без ума,
первой лишь не знал любви, безумной,
не хотела ждать меня она.
Ангел, как отросток ногтя длинный,
B мое тело врос наоборот.
К колыбели вы кутью несли мне,
к гробу клюв свой аист принесет.
Дни больны здесь, как рыбешка в сетке,
годы – как поденщики на ферме.
Вы в бинокль разглядывали сперму,
где кишат цыгане, мои предки.
Что уж там! И вдоль и поперек
вы меня просвечивали вечно.
И теперь, пришедший, на столе,
Над собой смеюсь я – над ушедшим
CТОРОЖКА В ПОЛЕ
Когда луна, как брошка, сверкнёт в твоём подоле,
Ты мнишься мне сторожкой кирпичной в чистом поле,
В чей морок сладострастно вломиться поезд хочет.
Но то ль в тебе дежурный по станции хлопочет
Иль сторож урожая в кустах на страже стал
Рукой, как в лихорадке, ты жмешь на грех-сигнал.
УЖИН БЕЗ СОЛИ
Купи себе газету и отруби правую руку,
когда они въедут бульдозером в летопись Некульчи,
или умри от скуки.
Или жди, жди, жди, пока у тебя в руках
не вырастет каравай наизнанку.
Автобусы еле тащатся спозаранку
все будто в ранах,
будто в цинге,
будто в коростах
днем я мечтаю о катакомбах
вечером о ладане
утром о картошкe.
Ложки в столовых звенят, подражая визгу трамвая,
дух брома святого блуждает над чаем.
Под трубами отопления хохот красавиц столичных
вбивает оторопь в солдат отпускных, кирпичных.
Онанисты вот-вот луну обрюхатят, лаская
бедра труб духовых в отечественной упаковке.
Закажи-ка и ты себе суп до следующей остановки,
приправленный чем угодно, только не болью,
такой прозрачный, что сквозь него просматривается,
даже на самом большом расстоянии,
состояние блаженства
и благосостояние.
Приди, смерть, и посыпь нас солью.
БАХ
О Иоганн Себастьян, неужели ты не устал
вот уже триста лет
извлекать бычьи туши мелодий из высоких органов?
Ты намазываешь на хлеб нашим детям
мёд церковный, мёд колокольный . . .
Неужели ты не устал верить, что ангел...
вдруг явится со своими ангельскими инструментами
и починит все наши грехи?
Из-за тебя – вот, наклюкался ключник весны
и ключи потерял.
Ну, не горе: пусть кусты так и стоят нараспашку,
Пусть летят на нас сливовые лепестки.
ВОСКРЕСЕНИЕ КЛОУНА
Мертвец уж на столе и на полу стаканы,
готовы к пляскам, зеркала все в мягких платьях,
и кошка тоже будет в их объятьях,
мертвец уж на столе и на полу стаканы.
Сточились горы. Козы приуныли,
солнце курносо, облака пьяны,
и змеи, словно скифские ножи,
свои хвосты шлифуют о могилы.
Йорик жив, жонглирует, базаря,
высоким черепом смешной паяц в заплатах.
О, оселки тех чувств отдельно взятых,
что нам отцы и деды навязали...
Еще жуем их отруби спросонья,
но вдруг все связи лопаются с треском,
и ясно слышится в моем блеяньи детском
отцовский смех – что карканье воронье
ИНТЕРВЬЮ
У нас на селе хорошо, всё прекрасно
принципы устарели немного,
но медицинский спирт,
процеживаясь сквозь хлебную корочку,
все омолаживает, и фельдшер рекомендует
принимать его «внутрь».
У нас церковную паперть передали сельсовету,
свинья схaвала младенца, забытого в корыте
(все равно оба они были государственные,
и та и другой)
вообще у нас на селе хорошо
малыши сидят перед телевизором с кружками:
а вдруг дадут молоко, по радио
мы уж давно закончили сбор урожая
а скоро закончим и в поле
вообще у нас на селе хорошо, всюду бетон, все прекрасно
особенно если удастся купить яйцо из Сити,
а колбасная фабрика не будет с вожделеньем
коситься на лошадей. У нас хорошо,
пожарные, в общем, поджигают дома,
все прекрасно, трактор пашет между теми и этими,
между теми и этими проводит глубокую борозду
все хорошо, всё прекрасно
ПИЛАТ-ЧЕЛОВЕК
Львы источились, ушли в плаценту песка,
обезьяны иссякли в тоске обезьяньей...
Может, они и появятся снова лет так через тысячу,
как возникают внезапно
тараканы под столом у пьяницы.
Ветер будет носить семена апельсинов и фламинго,
тайфун рассеивать пыльцу жирафов,
мы будем есть арбузы
и вместо семечек выплевывать саламандр и белок.
Природа начнет вспоминать,
сладкая амнезия её растопится,
гидростанции будут давать рыбу и траву,
молния сосать лампу жадно, по-телячьи,
Отец попросит прощенья
У Сына,
Но боюсь, очень боюсь,
что Пилат-человек
снова умоет руки.
КАРМАННАЯ ПЕСНЯ
Смерть была моложе меня, но нашлись добрячки,
что заигрывали с ней, учили
расти побыстрее.
Я знаю, что есть общие истины,
на которых жиреет человечество,
я сам видел точильные мастерские,
в которых оттачивали принципы,
но ведь если мадам Диор размечтается о мехах и шубах,
вся тайга неотвратимо наполнится капканами и кровью.
Вы,
что привыкли искать хрен пустынника
в супермаркете на углу улицы,
похоже, что вы несёте апельсины
к одру мертвеца,
потому что на этой улице
Господь возлюбил только до цифры 24,
где начинаются мусульмане
и люди неясного происхождения:
румыны, болгары, албанцы,
а то и польская кавалерия,
с саблями наголо
перед магазином ALDI
Где тот учитель, что мог бы
преподать нам звон мелкой монеты,
чтоб мы зубрили его наизусть,
укрывшись на самое дно карманное
в надежде, что История
никогда не считает мелочи.
К СТЕНКЕ
Будь начеку, Господь, и очи не смыкай,
не то я выпью твой закат и выссу в рай,
пьянчуга, чей язык, унижен, на коленках,
зажат средь кирпичей, поставлен к стенке.
Дай этой осенью везенья мне щепотку:
избавиться б от карточек на водку,
на мать и на отца, на мыло и на гроб.
Дай и глагол Свой – проспрягать мне чтоб:
Ты есть, он есть, но нет почти меня.
Таган иссякший, пламя без огня,
пузырящийся клей, глаголющий впустую,
тащи Свою громкокипящую кастрюлю,
и пусть Твой суп, небесный и лазурный,
лакают твари бешеные бурно.
КРОТЫ
Вечером пятки стариков
шелестят словно старые газеты.
А что же им делать? – обсуждают шепотом,
сколько тюрем они повидали –
кожаных, резиновых, конопляных...
Потому как не были слепы от рождения –
из-под розовых век наблюдали
инфантильную гору, подгрызаемую
гипотетическими козулями,
духовые оркестры первой довоенной поры,
пожираемые большой суповой ложкой.
В духоте, в темноте
подрыт канал возвращения.
Пять слезинок со сточенными ноготками
текут
с роговиц кротовых.
ГОВОРЮ ВАМ: ПОДЛЕЦ ПЕРЕСТАЕТ БЫТЬ ЧЕСТНЫМ
Подлец перестает быть честным и высовывает
свой зеленый язык из листвы,
этот липкий язык, как церковь, в радаре которой
потерявший управление ангел падает,
сбитый поповским красноречием.
Дельный подлец,
порядочный подлец
говорит комплименты увечному с ногами,
завязанными восьмеркой, как знак бесконечности,
мусолит цветы под дверью вдовы,
вздымает огромное ухо над городом,
отменяет цензуру
и позволяет мертвецам говорить
будущее принадлежит вам, уверяет он,
будущее и журавли в небе,
даже если вам приходится называть «кофеем»
жареные зерна овса
даже если яйцо в витрине выглядит как экзотика
вы имеете право
вы имеете право
право и лево
право-лево право-лево
право
будущее принадлежит увечному
с ногами, завязанными восьмеркой,
как знак бесконечности.
В конце концов, не так уж многого вам не хватает
для счастья
как утопленнику глотка воздуха,
как матросу щепотки корабля.
Через семь лет после похорон кости усопшего
промывают вином, но вино укатило немного в Америку
и овца Миорица блеет сегодня в Бейруте
и наш левый носок надет немного Ивану на ногу.
Вы же пляшете сырбу во дворах скотобоен
и не слышите, как я кричу вам,
что подлец перестает быть честным,
что подлец стал парень что надо,
что подлец нынче дельный, порядочный человек
|
|