| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Нетленное
Талант на одну треть состоит из инстинкта, на одну треть – из памяти и на одну треть – из воли.
Карло Досси
Мирча Динеску
БУДЬ НАЧЕКУ, ГОСПОДЬ, И ОЧИ НЕ СМЫКАЙ…
Страница 2 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
ХУДОЖНИК, ЗАБЫТЫЙ ВО ДВОРЕ ПОД ДОЖДЕМ
Существует, несомненно, грамматика стены
с дверью, расположенной посередине предложения,
в которую входит многострадальный автор
сообщить вам, что революция исчерпала крупные темы
и что ему ничего не остается, как рассказывать
о достославных приключениях хлебной корочки,
что спускается по пищеводу
как героиня античной трагедии
затравленная ядовитыми желудочными соками,
или о грусти каравая, забытого во дворе под дождем,
о том, как он набухает, растет и взрывается.
Тссс!
Попрошу тишины!
За кулисами
Критик
взвешивает
на весах ювелира
сопли
с носового платка Дездемоны.
ДИТЯ СТЕНЫ
Не думай, Боже, что тот миг настанет,
когда моя душа, погрязшая во зле,
процеженная сквозь кусочек хлеба
святым из липован, сказав «прости» земле,
перед Тобой очищенной предстанет.
Мы – просто параллельные слезинки,
что встретятся у Вечности на рынке,
когда я стану пахотной землей.
Но до тех пор Ты мне кредит открой,
от податей избавь меня совсем,
от страха быть живым, от цифры семь,
дозволь мне быть на сапоге Твоем грязинкой,
ведь – пал я низко иль взлетаю высоко –
но всякий раз, Тебя вблизи почуя,
я трусь о стену, и она дает мне молоко
БАЛЛАДА НЕУДАВШЕГОСЯ САМОУБИЙЦЫ
В 47-м голод, заботы,
я чуть было не родился,
но мама, усмехнувшись, родила моего брата, слепого.
Я чуть было не наелся ягод шелковицы,
но подул ветер, и ягоды осыпались во двор соседа
Война была холоднее пива.
Я чуть было не въехал в девушку,
но в неё въехал другой,
с правом преимущественного проезда.
Представившись один на конкурс, я вышел вторым
А бросившись в Сену,
с некоторым смущением вспомнил,
что умею плавать.
ХОЗЯИН
В пятницу, что на святой неделе,
сурепa желтухой заболели,
под столом свернулся пес-бродяга,
из невесты заточилась влага.
Не кричите, это не к добру.
Кто-то ходит – иль не ходит – по двору.
Прячьтесь по канавам поскорее,
а не то поймает и обреет.
Это сам Вел. Гад, хозяин бывший,
нас продавший, обыгравший и купивший,
он притих, следит исподтишка,
как бы снова обыграть нас в дурака.
БУДЕТ ДЕНЬ...
Будет день – и наше великое сострадание
переместится от периферии к центру,
туда, где ангел, вынесенный на носилках
из реанимационной,
вынужден исполнять свой долг на ступенях храма.
На вас лежит моральная обязанность
игнорировать своего ближнего,
а не то вам устроят Боснию и Герцеговину под одеялом,
а не то вашу зарплату расклюют по частицам
дятлы, лишённые предрассудков,
те, что уже переварили радар из Новосибирска,
а не то вы увидите
серебристые нити с морды бешеной собаки
в венце у невесты,
и кровь очкарика-венгра,
чемпиона мира по самоубийству,
смываемую горячей струёй с морды Ориент-экспресса
за паровозным депо.
Лучше припомните, что где-то в Америке
у вас есть кривоногая тётка
и вы, стало быть, свойственник
Триумфальной Арки,
лучше засвидетельствуйте-ка тот факт, что у негра,
когда он утирает рот,
на салфетке остаются следы сажи,
но прошу вас,
умоляю,
ради Господа Бога,
не рожайте больше детей с помощью медикаментов
не рожайте больше детей с помощью медикаментов
умоляю,
не рожайте больше детей, а не то
будет день – и наше великое сострадание
переместится от периферии к центру.
КОТ МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ
«Кота хватайте!» – регент восклицает,
того, что наш Парламент возмущает,
котяру ошалевшего с Балкан –
кота подпольного, аполитичного,
без справок и без паспорта столичного,
унылого, метафизического,
уже с рожденья не коммунистического
который генами скорее тяготел
к семье дельцов и всё ж не преуспел,
которому ни в жисть не довелось
раздеть рыбешку, заграбастать кость,
купить журнал французский, наобум,
или хоть кильку в магазине ГУМ.
Откуда он свалился, черт возьми?
Из мелкобуржуазной, что ль, среды?
Из Неандерталя? Неореализма?
И откуда у него такая харизма?
Хватайте же, бейте его по кумполу флагом,
не бойтесь, не станут старейшины Ареопага
его защищать изнутри своих сырных дыр.
А котяра и в ус не дует: он мир
измеряет зрачком, приносит сглаз,
как ряса попова,
мурлычет, стерва, когда представители масс
трудятся в поте лица. Беспечность котова
вот-вот наводнит все вещи и сглазит мифы.
Так перекуйте же на мечи станки свои и орала,
о вы, фракийцы в спецовках, и вы, достойные скифы!
ПРИСКОРБНЫЙ ВИРАЖ САМОУБИЙЦЫ
Ты позабыл, о Боже, в человеке
позвякиванье своих серебряных инструментов,
как тот рассеянный хирург, что зашил
в теле пациента скальпель и ножницы.
Иначе откуда взяться этому отчаянью без адреса,
иронии этих заемных слез?
Эпилептик, под электрическим разрядом ангела,
забеременел,
но кто будет ему повитухой и кто извлечет
мечты из его виска?
Самоубийца, охваченный грустью, бросается
вниз с колокольни Нотр-Дам
и, падая, убивает ребенка.
Кто осудил его стать в полете детоубийцей?
Недаром бродяги пишут на стенах:
«место биться головой об стенку»,
тем самым давая нам еще один шанс – проверить,
принадлежит ли нам смерть по праву,
является ли смерть нашим собственным личным делом
ОБЫСК
Они обстоятельно разобрали паркет,
отвинтили кишки у ламп,
обшарили шифоньер,
порассуждали над холодильником,
повыпустили пух из подушек,
порасстреляли стены,
но не заметили сибирской обезьянки,
весело прыгающей с полушария на полушарие
моего тропического мозга
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ГОРЫ
Наши крестьяне привыкли
пить апельсинный ликер с калийной фабрики
И в самом деле. Когда бродяга-ветер
стрижет овец, и сам чабан карпатский
лишается, после кислотного дождя, своей красы и гордости - усов
и что-то вроде стаи апельсинной плывет неспешно от селак селу
то, по ночам, у сторожа любого
вам без труда удастся сторговать
бидон-другой метилового спирта.
Но за Дунаем, в Варне,
болгары смотрят с ужасом на наши
румынские осадки, из которых
могильщики все чаще извлекают
значительную прибыль,
и с доктором здороваются нынче
гораздо церемонней, чем вчера.
Бывало, раньше только слух о гуннах,
тех, что, не ведая ни радостей картошки,
ни вкуса сытной мамалыги,
довольствовались тем, чтоб просто жарить
на углях раскаленных малышню,
один лишь слух о гуннах заставлял
их собирать пожитки в короба,
заталкивать в суму перекидную
младенцев пухлых и бесценный лук
и отправляться в путь, чтоб поменять
грязь ила златоносного
на известь
построек горных.
А нынче, вот, им облака меняют
всю жизнь (индустрия и химия румын),
толкают на миграцию с горы,
немного иллюзорной и немного
источенной и стёртой, той горы,
которая лишь только в старых песнях
еще хранит высокие вершины.
КОШКА И СМЕРТЬ
Одной только кошке дано знать, о чём мурлычет камин,
она выходит во двор и рассказывает об этом
дребезжащей водосточной трубе,
потом расшифровывает иероглифы мышонка,
протяжно зевает,
проглатывая дом, колокольню, квартал,
открывает глаза и изобретает
всё это снова.
И только священник задерживается взглядом
в её желтых зрачках: проверяет,
не запер ли он, по ошибке, в церкви
одну из своих прихожанок.
ГИПОТЕТИЧЕСКОЕ КОЧЕВЬЕ
Отправьте меня поскорее, будьте великодушны,
в дом престарелых ослов, что на юге Англии,
там дают подслащенную кашу и там, несомненно,
я смогу влачить свой бумажный скелет
и свой хрупкий костяк
по пахоте, не опасаясь цензуры.
А когда престарелые миллионеры
начнут почесывать меня за ухом да потчевать
супом или их детки в фольге
станут мусолить мне десна
раскрашенными леденцами,
не беспокойтесь – я не скажу ни слова,
буду молчать, как я молчу и дома.
НУ ЖЕ, ПЛЯШИТЕ
Я совсем не готов
к этому миру.
сладкая лихорадка,
святой отказ
ангела с вырванным ухом, без глаз.
Крик чужой женщины – страх
перед сыном её нерождённым, дебильным,
и никто не вмешается –
даже сам господин Пилат,
директор фабрики мыльной.
Петух налакался бензину и вспыхнул,
маги побросали ослов, промотали последний дар,
плохи делишки твои, бедолага,
продавай поскорее арфу –
единственный свой товар!
Есть множество видов святых
мужского и женского рода,
только не напоминайте
мне о Святейшем Нахальстве
– совершенно новой породе.
Там, где цел бастион атеиста,
рядом с фабрикой католической,
что за мясо обвислое, квёлое,
что за невеста алкоголичка!
Ну же, пляшите! – ведь это
против паники средство отличное.
Что за баба-мотор,
что за женщина механическая!
ПИСЬМО ВАЦЛАВУ ГАВЕЛУ, ВЫБРОШЕННОЕ В МУСОРНУЮ КОРЗИНУ
Гавел, будь добр, уйди в монастырь.
Не могу я привыкнуть к мысли,
что орел
поступил на службу в Отдел коммунальных услуг.
Революции сожрали своих детей,
диссиденты ходят в безработных,
инакомыслящие выстроились в очередь
к китовому брюху Мак Дональда,
только ты сшил себе, из бархата истории,
несколько шикарных костюмов,
за что я тебе завидую.
Я завидую тебе, потому что в Праге
марихуана дешевле хлеба,
и на мостах подростки
наслаждаются краком с почтовых марок.
Завидую, что через каждые два дня на третий
тебя посвящают в доктора
honoris causa;
мама тоже мечтала, что я стану доктором
филологии и вылечу ее от легких
– не удалось.
Завидую, что ты получил назад все свои магазины;
в свое время и Эзра Паунд мечтал о табачной лавчонке
– не вышло.
Когда анафора заплесневеет, ее надо зарыть поглубже,
чтоб не откопали крысы и псы,
хотя, при нынешней инфляции на ангелов,
кому помешает
какая-то там лишняя крыса с крылышками
или летающий пес?
Но у нас происходит другое, почище,
и это меня беспокоит.
Машины по-прежнему в пять раз тяжелее, чем следует,
и едва поднимают сами себя.
Коровы дохнут с голоду
в трехстах шагах от вокзала,
где зерно, забытое на запасных путях,
дразнит прохожих сквозь крыши вагонов
зелёными языками.
Новое общество тоже в одышке,
гнёт спину под игом бессмертных чиновников.
Сторожам по-прежнему платят негусто,
и они все так же крадут до упаду.
У бедняка, везучего, как известно,
по-прежнему кусок хлеба падает непременно в говно,
член встаёт в церкви во время службы,
а в ночь свадьбы на крыше
суетятся пожарники.
Что тут можно понять, когда коммунисты
спрятались в церкви
и в порыве
буржуазного филантропизма
готовы нанять меня, чтоб я описал им
как можно художественнее
теории и законы Капитала?
Что тут можно понять, когда варвары
не могут добраться до врат Рима,
так как их останавливают на чешской границе?
Что тут понимать? Что ангел стал прозрачнее Маркса?
Странно ли, что мне хочется крикнуть,
как тому сумасшедшему в Лувре:
«Дайте мне нож, и я вырежу себе на сочельник
кусочек поджаристой шкурки
из Брейгеля Старшего, из Веласкеса или Гойи»,
дайте мне в руки страну, и скоро будете пить
полицейский чай,
предсказанный Мандельштамом…
О лицемерный читатель, ближний мой, брат мой,
только не скисай,
не скисай,
не скисай,
не скисай и будь осторожен, когда переходишь улицу,
чтоб тебя не сбила Скорая помощь.
ПРИГЛАШЕНИЕ СЕВЕРНЫМ ДЕРЕВЬЯМ
Год червя на дворе, бродяги-живописцы,
деревья с горя даже красок не берут,
в вокзальных сквериках, листву в карманах стиснув,
какого поезда они под богом ждут?
Или надеются, что спустится с небес
весёлый ангел, плот из них сварганить?
На что похож он будет, на орган ли
или на самый ординарный шкаф?
Я пригласил бы их сегодня в первый класс.
Золой припудрены, корней скрывая стон,
пусть отхлебнут чайку, отведают пирожных
и, может, в их ветвях засветится лимон.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ВАРВАРОВ
Под вечер,
когда варвары возвращаются с Запада верхом на концептах
– настоящие эмиссары колбасных концернов –
не расспрашивай их о конях,
а залей пламя водой,
набери в рот обугленных головёшек,
набей память золой
да поезжай на трамвае в Гималаи,
культивируй обвалы
или смени пол, имя, а то и породу,
замешайся между гусями,
говори га-га и иди ты,
а то воспользуйся случаем, притворись эскимосом
и, когда зелёный нерв в ледниках Антарктиды
начнёт медленно распускаться,
сделай предложение полненькой сладострастной моржихе,
слизывай мёд с пальцев федерального администратора
или просто стой тихо и слушай,
как мазутный рёв локомотива рожает
в чистом поле, без повитухи,
рой маленьких светлых созданий.
КОФЕ, СВАРЕННОЕ В ЗОЛЕ ИМПЕРИИ
На периферии истории, где молодое вино,
бабки, битки
да часы безъязыкие,
там сам царь,
старикашка отживший, давно
донор не крови, а лимфы.
Ведь святы там только свинья да свинарник
да футбол августейший, Его Величество...
Свобода там – чушь, просто выдумка вздорная,
людей чтоб запутать, вконец измочалить.
Страна, пропахшая лавкой прогорклой.
шуткой-насмешкой вкрутую приправлена,
тюрьма, не пригодная лишь для печали.
– Сторгуемся, стерва? – Спрашиваешь!
Славно!
Входи в лабиринт с духовым оркестром
и выйдешь с консервами из минотавра.
Не знаешь разве, что врёт каждый миф?
Какая там Спарта? Афины? Коринф?
Давай, поспешай, облапошат отменно!
Пусть море подскочит?
Пусть!
Только б не цены.
В долг соль
и фураж.
А где же империя?
Видать, сам Нечистый с чёртовой перечницей
кишку перегрызли,
от сиськи отняли
и – выплеснули с водой из лохани.
А варвары уж по рукам да за чарку.
Взгляни, не испёкся случайно картофель?
В золе пошуруй, погляди, горяча ли,
джезик поставь
да выпьем кофе.
Перевод Елены Логиновской
Логиновская Елена Васильевна – филолог, эссеист, переводчик художественной литературы. Опубликовала монографии: Поэма Лермонтова «Демон» (Москва, 1977); Пушкин и литература вечных вопросов бытия (Кишинёв, 2000); De la Demon la Luceafar (От Демона до Лучафэра, Бухарест, 1979); Eminescu in limba lui Puskin (Пушкин на языке Эминеску, Яссы, 1979; изд. 2-е. – Бухарест, 2000); Dostoievski si romanul romanesc (Достоевский и румынский роман, Бухарест, 2003) и др. Переводила прозу Марина Преды, Штефана Бэнулеску, Сорина Тителя, Андраша Шюто, поэзию Дж. Баковии, Бенджамэна Фундояну, Джеллу Наума, Никиты Стэнеску, Марина Сореску, Йожефа Мелиуса, Никиты Данилова.
|
|