| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Сибирь - Казахстан
Уважение к языку и культуре других народов – наипервейшее условие согласия в любом многонациональном обществе.
Али Апшерони
Светлана Ананьева
КАЗАХСКО-РУССКИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ СВЯЗИ В КОНТЕКСТЕ ЕВРАЗИЙСТВА
(Доклад на 5-м международном евразийском форуме)
В Год Пушкина в Казахстане и в Год Абая в России новым содержанием наполняются разносторонние казахско-русские литературные связи. Совместные конференции и симпозиумы, научные издания, исследовательские проекты – самое яркое проявление глубокого интереса наших культур и литератур друг к другу. Евразийский форум (Астана, ЕНУ им. Л.Н. Гумилева), Ломидзевские чтения (Москва, ИМЛИ им. А.М. Горького РАН), «Диалог культур. Пушкин и казахская литература» (Алматы, ИЛИ им. М.О. Ауэзова МОН РК), «Нарративные традиции славянских литератур (средневековье и новое время)» (Новосибирск, Институт филологии РАН), международная конференция к 185-летию Ф.М. Достоевского (Омск, Литературный музей им. Ф.М. Достоевского), «Феномен творческой личности в культуре» (Москва, МГУ им. М.В. Ломоносова) и т.д. Вот далеко не полный перечень – свидетельство наших многосторонних связей.
Но не менее важны примеры органичных включений в художественный текст глубинных мотивов евразийства. В недавно присланном из Омска литературном альманахе «Складчина» в рассказе Сергея Дрыгина «Домой!» – мелкосопочник, степь, Балхаш до горизонта и печаль в глазах продавцов. В одном из стихотворений цикла Ирины Павельевой «Тревожные строки» появляется сержантик «русский, мордвин ли, казах». Стихотворение Вениамина Каплуна посвящено Олжасу Сулейменову.
Герой рассказа Михаила Шмулева «Побег из колхоза», подгоняемый непреодолимой тягой к бродяжничеству, в страшную пору сплошной коллективизации и голодомора решился бежать вслед за сестрой на «стройки века» в Казахстан. «Знаете ли вы, – спрашивает автор читателей, – что такое отруби из размолотого овса? Муку давали телятам, а оболочки от крупиц зерна – выбрасывали, потому что даже лошади от них отказывались. Из этих отбросов мы делали оладушки, обманывая свои желудки» [1, с.731]. Четырнадцатилетний подросток курсировал по Турксибу: Алма-Ата – Новосибирск. В Семипалатинске решил попроситься в один из детских домов, вокруг которых создавала ореол романтики «Педагогическая поэма» А. Макаренко. Но на самом деле в них царил «полутюремный режим, жизнь “по понятиям”, жестокий мордобой, строгая иерархия» [1, с.736].
Евразийские отношения на современном этапе наполняются новым содержанием. В одном из писем к автору данной статьи Вячеслав Тогулев от имени редколлегии альманаха «Голосов Сибири» (изданы три выпуска, завершается работа над четвертым) приглашает к сотрудничеству и предлагает открыть специальную рубрику для авторов из Казахстана: «“Казахстанской” проблематике мы всегда уделяли внимание приоритетное, в особенности же семипалатинскому периоду Достоевского – недавно вышел первый том нашей новой книги о его романе с Исаевой». Перечитав третий номер «Голосов Сибири», всё более убеждаешься, насколько ответственно и трепетно подходят его составители к каждому выпуску: «Памятки истории», «Изящная словесность», «Рифмы и ритмы», «Из первых уст», «Рецензии», «Переводы», «Лев Толстой и Сибирь», «О малых сих», «Анатомия мифа» и т.д. И вдруг в «Цыганской повести» Мэри Кушниковой откровение автора: «Я полжизни прожила в Казахстане и дружила со стариками казахами – фольклор казахский собирала. И был у меня “закадычный друг”, чуть не столетний дед Жумахан. Он неплохо говорил по-русски – когда-то отбывал ссылку на сибирской гигантской стройке и много чего повидал, вплоть до людоедства с голодухи. Его любимое изречение: “Что есть люди? Не братья они и не волки друг другу. Каждый – только орудие судьбы для другого. Не более того”» [2, с.129].
Во втором и третьем выпуске альманаха опубликованы «Из сказов деда Жумахана»: «О наказании праматери природы для нерадивых», «О строптивой козе и о старинном тюркском обряде», «О храброй птице и о слабом царе», «Слово “О Разумении”» в обработке М. Кушниковой. Последний сказ наполнен глубоким философским содержанием. При разделении сфер влияния медведь получил леса, лев – джунгли и степь, змея – травы, рыба – реки и моря, орел – облака и скалы. Человеку, по его просьбе, выделили разумение. «Разумением сыт не будешь», – прокомментировал медведь. «Разумение – яснее неба, непреклоннее скалы, глубже моря и беспощаднее песков. Если человек обратит его против нас, – воскликнул орел, – мы погибли!»
«Слово “О Разумении”» заканчивается обращением к читателю: «Читатель! Человечество – это и ты тоже. В твоих руках столь могущественная, но столь хрупкая красота мира. Неужели ты не сбережешь мерцающую пыльцу на крыле бабочки, шелковистый ствол серебристой березы? Неужели поскупишься на доброе слово для друзей твоего очага и верных твоих помощников – меньших наших братьев?» [3, с.695].
Литераторы Сибири увлеченно и бережно исследуют всё, что связано с именем Ф.М. Достоевского, в судьбе которого отразился и Казахстан. М. Кушникова в книге размышляет о сибирском периоде в жизни Достоевского, о Кузнецке, где 6 февраля 1857 года состоялось не просто венчание в Одигитриевской церкви, «а узел завязался, да такой, что захватил чуть ли не всю жизнь и не всё творчество Фёдора Михайловича» []. Исаева, по мнению М. Кушниковой, «была созвучна Достоевскому по силе духа… Это с ней Достоевский узнал бесценную горечь обнажения человеческой души – может быть, отсюда во всем его творчестве невыносимо незащищенные, словно “подсмотренные” глубины» [].
«“Кузнецкий венец” Федора Достоевского в его романах, письмах и библиографических источниках минувшего века» М. Кушниковой, К. Тилло и В. Тогулева – новое слово в науке о Достоевском. Сопоставляя «Дневник 1867 года», «Воспоминания» А.Г. Достоевской и книгу «Достоевский в изображении его дочери Л. Достоевской», мемуары А.Е. Врангеля и воспоминания П.П. Семёнова-Тян-Шанского, другие источники, авторы исследования пытаются разобраться в том, какую все-таки роль сыграла в жизни и творчестве известного русского писателя его первая супруга, отношения с которой по-разному оцениваются авторами упомянутых дневников и воспоминаний: жалость, влюбленная дружба и т.д. Нельзя не согласиться с мнением В. Львова о том, что авторы «Кузнецкого венца» «приоткрыли завесу таинственности над многими фактами из жизни Достоевского и тем самым позволили нам глубже понять его многогранную личность… Привлекая новые, ранее неизвестные архивные документы и внимательно исследуя переписку и художественные произведения великого писателя, исследователи буквально по крупицам восстанавливают захватывающую историю его кузнецкого периода жизни, связанного с Исаевой» [5, с.602].
Совместная жизнь Исаевой с Достоевским началась с обмана, который преследовал новобрачных по жизни. Дневник А.Г. Достоевской небрежен, не всегда точен. В мемуарах известного путешественника А.Е. Врангеля первый брак писателя весьма романтичен, хотя и настораживают эпитеты: «злосчастный роман», «несчастный роман», «роман, который… едва ли дал ему настоящее счастье» [6, с.552]. Воспоминания П.П. Семенова-Тян-Шанского на этом фоне более взвешенны – «чувствуется, что П. Семенов очень осторожен в оценках, и, конечно же, о многом умалчивает». В воспоминаниях П. Семенова и З.А. Сытиной читаем о Семипалатинске и Аягузе. Нам предстоит понять великого писателя во всех его противоречиях. Но, к сожалению, как убедительно доказывают авторы «Кузнецкого венца», воспоминания З.А. Сытиной окутаны волшебной дымкой добра и красоты. Повествуя о благотворительности четы Достоевских в Семипалатинске, Сытина умалчивает о благотворительности за чужой счет (брата, дяди, Врангеля). В то же время они оба, каждый в своем роде – «униженные и оскорбленные». «Два сильных человека редко уживаются друг с другом, – следует авторский комментарий. – А у Исаевой, также как у Достоевского – характер активный и наступательный... В обоих таилось нечто роковое, что их роднило и вместе с тем отталкивало, как не может быть притяжения между полюсами с одинаковым зарядом» [6, с.562]. Они были исковерканы обстоятельствами, недугами и нищетой.
Память к первой жене у Достоевского разительна и контрастна. После её кончины он, по воспоминаниям современников, гордится ею. Так ловко и изощрённо запутывать современников мог только настоящий великий Сочинитель, который придумывал художественные коллизии не только для своих книг, но и насыщал ими реальные жизненные ситуации, преображая последние до неузнаваемости.
М. Кушникова, К. Тилло, В. Тогулев, цитируя Страхова, отмечают поразительное сходство обстоятельств в «Вечном муже» и особенно в «Записках из подполья» с реалиями связи Достоевского с Исаевой. «Свидетельство Страхова на многое открывает глаза. И на фактическое “убиение Исаевой” (нелечением за границей в то время, как Ф.М. пребывал с Полиной, в частности, в Италии, куда срочно надлежало вывезти Исаеву), и на неблаговидную позицию в отношении Исаевой и Вергунова, обвинённых им в прелюбодействе (ибо обвинитель – только Достоевский, и никем больше их вина не доказывается), и на меткую характеристику Исаевой, подметившей “каторжные”, бесчестные мотивы поступков её мужа» [6, с.582].
К сожалению, не все краеведы в полном объёме воспроизводят «семипалатинские» источники, проливающие свет на подлинность происходящего в судьбах Достоевского и Исаевой. Так ошибочные сведения попадают в Полное собрание сочинений писателя. На это тоже обращают внимание М. Кушникова, К. Тилло, В. Тогулев, исследование которых отличается безупречным литературным стилем и безукоризненным вкусом.
Авторы «Кузнецкого венца» отходят от его романтического толкования, основанного на корреспонденциях самого Достоевского и воспоминаниях Врангеля. Они были поэтичны и возвышенны, потому что именно так следовало писать мемуары и письма образованному человеку ХIХ века: «Так принято было изъясняться. Обменивались не подлинными сообщениями и чувствами, а, скорее, чувствительными словами, поэтому при анализе эпистолярного и мемуарного наследия той поры так важно попытаться увидеть контекст происходящего, и не поддаваться начетническому отношению к написанному…» Авторам «Кузнецкого венца» это, безусловно, удалось. Так феномен евразийства, тематика и проблематика русской и казахской литератур из ХIХ века переходят в современную словесность. Имена Пушкина и Абая, Достоевского и Семёнова-Тян-Шанского укрепляют наши духовные связи на просторах Евразии.
Алматы, Казахстан
|
|