| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
От межи, от сохи, от покоса…
Крестьянин, даже если он решил побездельничать, встает с петухами, чтобы начать это дело пораньше.
Эдгар Хау
Вольдемар Горх
ЗООТЕХНИК
Вся радость жизни в творчестве.
Р. Роллан
В селе давно уже погасли огни, и мягкая тишина охватила все хаты и улицы, расползаясь по оврагам и берегам реки. Шумевший днём ливневый дождь приняла в себя сухая земля, и теперь от неё шёл дурманящий запах лугового многоцветия. Тихо перевалило за полночь. И только в одном доме, что стоит рядом с колхозной конторой, горит настольная лампа. Хлопнула дверь, и скрипнули ступеньки крыльца. Свет в окне погас, и два человека, тихо переговариваясь, окунулись в темноту и растворились в ней. Теперь шаги уже слышны были на другой стороне реки, ближе к животноводческим базам. Через несколько минут там застонали тяжелые ворота и опять всё стихло.
– Папу вызвали на ферму, – тихо шепнула Даша, высвобождаясь из моих объятий, – проводи меня на ту сторону. Надо проверить. Раз отца вызвали, значит, что-то неладно.
Дашу я знаю с детства. Малоприметная девчонка превратилась со временем в красивую стройную девушку с волевым отцовским характером. Она и специальность выбрала отцовскую – зоотехник. Пока я учился в институте, успела закончить сельскохозяйственный техникум, и теперь вместе с отцом трудится в колхозе. После института забрали меня на год служить в Армию. Весть эту Даша узнала от моей мамы и, сломя голову, примчалась ко мне в город, проделав путь в триста вёрст.
Провожала меня вся наша институтская братва: с мужьями, жёнами, с детьми. Обнимали, целовали, совали мне в карманы бумажки с адресами и говорили, говорили, говорили…
Эта шумная ватага как-то незаметно оттеснила от меня Дашу и оказалась она в сторонке, теребя в руках платочек, слегка наклонив голову, как бы готовясь к рывку. Недолго думая, нырнула в кольцо обнимающих меня однокашников, повисла на шее и заплакала. Я впервые видел её слезы и никак этого не ожидал. А она сквозь всхлипывания повторяла одно и то же:
– Я буду ждать, я люблю…
Год службы тянулся очень долго. Глупистика военной муштры и бестолковые занятия раздражали меня, но постепенно я с этим смирился, дотягивая срок.
На следующий год, в конце июня, меня демобилизовали, и заспешил я в родное село.
Родителей дома не было, Дашин дом – закрыт. Бросил я свой солдатский рюкзачок и помчался искать Дашутку. Чтобы сократить путь, решил перейти речку по мелководью. Не успел снять обмундирование, как услышал с противоположного берега радостный Дашин крик.
Рванулись мы навстречу друг другу. Стояли по пояс в воде на самой середине реки и целовались, вкладывая в поцелуи всю страсть и нежность молодости. Поглощённые своими чувствами, мы даже не заметили, что на берегу уже давно стоят наши родители, а поодаль остановилась председательская машина.
В северной части деревня оканчивается заброшенным кладбищем за толстой полуразрушенной кирпичной стеной, а на пригорке стоит храм, без креста и колокольни. Там, на ступеньках церкви, мы с Дашей просиживали ночи до утра, понимая, что в наших отношениях должна, наконец, наступить ясность.
Летние ночи короткие, а для влюблённых – пролетают, как мгновение, вот и ворковали мы до самого рассвета. Даша нередко засыпала, и, чтобы не будить её – пусть отдыхает – я старался не шевелиться, согревал теплом своего тела, устремив взор в летнее небо. А ночное небо прекрасно. Тёмная его глубина озаряется мерцающими звёздами, что сливаются, загадочными яркими бликами излучая туманный свет. Порой, из этого хоровода небесного свечения внезапно вырывается звёздочка, и, устремляясь к земле, гаснет, оставляя за собой длинный сияющий росчерк. Такие сполохи я почему-то всегда сравнивал с нашей жизнью и от нахлынувших переживаний всё крепче прижимал к себе Дашу. Она просыпалась и, улыбнувшись, говорила:
– Опять мы с тобой продружили. Надо бежать на работу. Пойдешь со мной?
Мне не хотелось с ней расставаться, да и уж очень любопытно было узнать, что у неё за работа. Конечно, я соглашался, и мы разбегались по домам: умыться, переодеться, перекусить.
Дня три я пытался помогать Даше: взвешивал новорождённых телят, собирал вместе с ней лекарственные травы, составлял схемы выпойки молоком, а однажды даже оказывал помощь в выжеребке кобылы. Даша всё делала ловко, уверенно, и при этом втолковывала мне:
– Термин «Зоотехния» впервые предложил французский ученый Бодеман в середине девятнадцатого века. А вообще-то это слово в переводе с греческого означает искусство обращения с животными. Понимаешь – искусство! Тебе, инженеру-программисту, объясняю: работа зоотехника – это тоже творчество. Что такое Зоотехник? Это чудотворец. Потому что творит чудеса с бессловесными живыми существами. От его умения и знаний зависит вся жизнь животного: его развитие, плодовитость. Вот ты, математик, составляешь программы. Если ошибка, – вносишь какие-то изменения, а зоотехник не может. Малейший промах – и здоровье животного подорвано. Жизнь, миленький, подправить нельзя. И ты чувствуешь: в твоих руках жизнь живого существа. Как тоненькая ниточка: зацепил неосторожно – и нить оборвалась. Чем не творчество?
Даша замолкает, долго, как бы с укором, смотрит на меня, а затем будто бы сердито выговаривает:
– Сходи-ка лучше к моему отцу, он тебе всё растолкует.
Ивана Николаевича Бошурова я с детства запомнил по его рессорной двухколёсной таратайке, на которой он разъезжал каждое утро по селу. Я также помню, что его дважды уговаривали избираться председателем колхоза, и оба раза он так категорически отказывался, что от него «отставали». С его старшим сыном Андреем мы учились в одном классе и по-соседски часто бывали друг у друга. Иван Николаевич любой разговор с нами начинал со слова: «Сынки…».
Вот и сегодня, не успел уйти я от Даши, как тут же столкнулся лицом к лицу с её отцом. Взял он меня за локоть, отвёл в сторону и начал журить:
– Ты что же это, сынок, делаешь с Дашей? От неё же остались кожа да кости. Ветром качает. Ну, дай же ты ей возможность выспаться! У неё работа из рук валится. Тебе-то что, ты мужик, а она ещё молодая, неокрепшая. И что это вы там всю ночь у церкви делаете?
«Следил. Неужели подсматривал?», – мелькнуло в сознании, и жаром обдало меня с ног до головы.
Чтобы как-то выйти из щекотливого положения, я, как можно ласковей, промямлил:
– Дядя Ваня, мне Даша рассказывала, что Вы знаете очень много случаев странного поведения животных.
По его мимике, по суете рук в поисках зажигалки, я понял, что попал в точку и нотаций сегодня уже не будет.
Присели мы с ним под навесом и начал он свой рассказ.
– Ты ведь мою кобылу Майку помнишь? Ну, так вот, был у нас страшно неурожайный год. За лето ни одного дождя, всё высохло. Кормов в зиму заготовили только третью часть от потребности. Даже солому завозили из соседней области. Коров кормили запаренной болотной кочкой. Тяжёлое это было время.
Прибежал как-то ко мне ночью конюх и сообщил, что моя выездная лошадь подыхает. Натянул я на себя шубейку, нырнул в валенки и бегом в конюшню. Смотрю, бьётся Майка в страшных конвульсиях, а рядом, через глухую стенку, мечется в станке её сынок-двухлеток. Вот теперь и подумай, кто ему сообщил, что мать погибает, как он понял это через стенку? А? Часа три я провозился с кобылой, но спас её, и как только встала она, пошатываясь, на ноги, повернулась ко мне мордой и долго-долго благодарно смотрела на меня, а из её глаз катились слёзы. Оказалось, сердобольный конюх накормил её какими-то сметками от зерна, вот и завалил ей кишечник. Не поспей я, погибла бы. После этого ходила Майка за мной, как собака: куда я, туда и она. А утром, когда начинаю запрягать, – обязательно потрётся головой о моё плечо. Вот она, благодарность животного, а, может, и благородство его!
Иван Николаевич закурил новую сигарету и, глубоко затянувшись, продолжил.
– Помню, отправили нас на четвёртом курсе на длинную производственную практику. Мне выпал колхоз Чановского района Новосибирской области. За какие заслуги, я не знаю, но через два месяца всучили мне должность старшего зоотехника колхоза, и начал я «пахать».
Заботы по хозяйству оказались для меня менее обременительными, чем ежемесячная поездка в район с отчётом. Маршрут был таким: четырнадцать километров на лошадке до станции Кошкуль, затем час езды на поезде до Чанов. Зимой намного труднее. Иногда возвращаешься уже затемно.
Однажды чуть не замёрз, да спасибо лошадке, спасла. Прибыл я с Чанов на станцию, подкормил скотинку перед дорогой и где-то в обед выехал. Минут через сорок под скрип полозьев задремал, и снится мне, будто я на Северном полюсе, а вокруг красивые цветные льды и тишина. От этой тишины я и проснулся. Оказывается, стоим у берёзового колка в затишке, а вокруг кружит такой плотный снег с ветром, что на пять шагов ничего не видно. Выпотрошился я из тулупа и начал обследовать место стоянки. Кое-как сориентировался, что нахожусь на середине пути к деревне. Поворачивать назад нельзя, там открытые поля и, конечно, теперь вместо дороги одни сугробы. Надо двигаться вперед. Нащупал ногами санный след и повёл по нему лошадь, проваливаясь вместе с ней по пояс. А снег лепил с такой силой, что нашей энергии хватило только на час. Стоим, ждём. Чего ждём, сам не знаю. Хоть и в тулупе я, но чувствую, что долго не выдержу, замёрзну. Единственное спасение – двигаться. Очистил я морду животинки от облепившего снега, привязал вожжи к облучку, и, завернувшись в тулуп, сел в кошеву. Простояли, наверное, час, другой, а буря не утихает. И вдруг скрипнуло. Высунулся я из обледеневшего воротника, и, о Боже, лошадка-то моя потихонечку идёт, пробиваясь сквозь снежное месиво. И ведь привезла она меня. Доставила через десять часов прямо к конному двору. Вот теперь и скажи мне, сынок, как она нащупывала в кромешной темноте дорогу? Не знаешь? Вот и я не знаю.
Сзади незаметно подкралась Даша и, разом обняв нас, поцеловала каждого в щёку. Постояла, любуясь нами, и, помахав рукой, убежала – вся в делах. Долго мы так сидели с Иваном Николаевичем молча, каждый со своими думками. А думать было над чем. Иван Николаевич как бы подвёл черту:
– Скотина, что человек, на зло злом отвечает, на добро – добром.
Каждый раз, когда Иван Николаевич замолкал, я ждал, что он задаст вопрос о моих отношениях с Дашей. Но он молчал. Молчал и я…
– Злость и обида животного – очень опасное дело, – продолжил после паузы Иван Николаевич. – Вспоминаю один поучительный случай. Произошло это лет десять тому назад. Как-то приехал я на пастбище и угодил в момент отдыха животных. Идиллия: две-три коровы тихонечко пощипывали травку, а остальное стадо укрылось в тени кустов, спокойно пережёвывая жвачку. Пастух дремал здесь же рядом, под большой березой. Никакой опасности я не чувствовал, хотя, конечно, знал, что бык-производитель бдительно охраняет свой гарем. Минут десять я преспокойненько осматривал стадо и вдруг услышал крик пастуха и только затем утробный рык сзади. Оглянулся и оторопел. В трёх метрах от меня рыл ногами землю бык, наклонив голову и угрожающе выставив в мою сторону рога. Близость и реальность смерти заставила меня действовать молниеносно. На моё счастье, я с руки не снял плётку. Вот этой плёткой я и начал его стегать по морде, стараясь угодить по глазам. Наверное, это выглядело весьма трагично: шестисоткилограммовая махина и человек сражаются один – за своё превосходство, а другой – за жизнь. Я хлестал его, наступая, а он, опустив голову до самой земли, начал потихонечку пятиться. Для меня этого момента было достаточно, чтобы быстро ретироваться. Где-то через час пастух пошёл поднимать стадо для пастьбы, а я, отвязав от берёзы вожжи, собрался уже отъезжать. И тут на меня молча налетел злопамятный противник. Подкараулил момент и сперва обрушился на лошадь и таратайку, которые от удара в долю секунды отлетели метра на три. Следующий удар, предназначенный мне, пришёлся по березе, на которую я взлетел – и крыльев не надо было. Бык ревел и бил, бил лбом по моему укрытию, пытаясь сбросить меня и растоптать в отместку за своё поражение. Меня спас пастух, который с трудом унял буяна. С тех пор, сынок, боюсь я этих зверюг. А вот Даша с ними на «ты». Пошепчет что-то на ухо, похлопает по шее и ведёт, куда захочет. Ласка зло перешибает, это уж точно!
А нас с Дашей ждала скорая разлука. Она это понимала и, чтобы как-то отогнать грустные мысли, шутила и смеялась. Любую мою попытку завести речь о расставании пресекала на корню то поцелуем, то смехом. Но как ни уходили мы от решительного разговора, время настало.
– Даша! Я вчера получил телеграмму: надо выходить на работу.
– Что же ты решил? – последовал тихо вопрос.
– Надо ехать. Мне ещё до службы обещали квартиру, вот получу и сразу приеду за тобой.
– А в качестве кого ты меня видишь?
– Жены, конечно.
– А ты бы меня сначала спросил, – вдруг не соглашусь?
– Честно говоря, боюсь.
– А ты не бойся, спроси.
– Даша, а ты меня любишь?
– Я тебя не то, что люблю, я тебя очень люблю.
– Даша, а женой моей будешь?
– Миленький мой, конечно буду, но только здесь, а не в городе.
– А как же я? А моя работа?
– А моя?
Я оторопел от услышанного. Мне очень захотелось тишины, чтобы успокоиться и найти верные слова. Боже, от меня сейчас не зависело ничего. Право решения перешло к Даше. В эти минуты я думал лишь о том, как нелеп весь наш диалог. Даша, наверное, это тоже понимала и, прижавшись ко мне, страстно поцеловала в губы, как обычно, словно ничего не случилось.
Да, мы вели себя, как всегда: гуляли, целовались, долго прощались. Но трещинка в отношениях всё же пролегла, и чем ближе к моему отъезду – тем шире она становилась.
Наступил день и час разлуки. С мамой я попрощался дома, а Даша поехала провожать меня на вокзал. Мы почти не разговаривали, углубившись в свои мысли. Молча, обнявшись, стояли на людном перроне, изредка обмениваясь какими-то никчёмными словами, отодвигая главное. Объявили посадку, и мы пошли к вагону. Прощальный поцелуй. Стук колёс заглушил последние её слова:
– Жду тебя, мой муж…
Поезд увозил меня дальше и дальше, всё ускоряя ход.
На работе у меня всё складывалось хорошо, даже отлично. Я получил двухкомнатную квартиру почти в центре города, коллеги относились ко мне с уважением. Одна из иностранных фирм заинтересовалась нашим новым проектом, и меня с группой инженеров на год отправили в Италию. К тому времени я получил только одно письмо от мамы, а от Даши ни одного. Мама о ней писала весьма туманно. С тяжёлыми мыслями уезжал я в Италию, о которой другие, может, только мечтали.
Два года не был я в родном селе. По прибытию из-за границы упаковал огромный чемодан с подарками и помчался на вокзал.
Наконец-то я подхожу к своему дому. Открываю до боли знакомую калитку, и во дворе вижу маму с ребёнком на руках. От удивления я остолбенел, даже потряс головой, пытаясь отогнать неожиданный «мираж».
Вдруг тёплые женские руки обняли меня, и я увидел свою долгожданную Дашутку. Теперь меня обнимали уже трое. Из всего обрушившегося на меня сразу, чётко осознал одно: я теперь отец, муж и ответственное лицо в семье.
Через несколько дней, проведённых вместе, у меня не осталось ни капли сомнения в том, что наша с Дашей семья, которая только что зародилась, должна стать основным стержнем моей и её совместной жизни. Я был в этом до того уверен, что даже и разговора на эту тему не заводил.
Даша по-прежнему была зоотехником и на работу отправлялась рано утром, чуть позже уходила мама, и я оставался один с сыном. Вроде и мал ребёнок, однако без женской помощи – хоть караул кричи: пелёнки, рубашонки, трусики – они должны быть сухими и глажеными, да ещё вовремя всё это нужно надеть. Но прежде – выстирать, высушить, погладить. А сколько мороки с кормлением? Мне никак не удавались каши: получались то жидкие, то пригоревшие. Решил я перейти на фруктовые пюре, но последовал такой эффект, – не успевал менять подгузники! А Даша справлялась с подобными заботами так быстро и умело, будто она этим занималась всю жизнь. Любуясь её сноровкой, я как-то задал вопрос:
– Жёнушка, где ты всему научилась?
Посмотрела она на меня лукавым взглядом, и с каким-то особым ударением ответила:
– Я же – зоотехник.
Через две недели моего ухода за ребёнком, которое тоже оказалось «творчеством», как сказала бы Даша, появились и у меня нужные навыки, а сын теперь засыпал только на моих руках.
Месяц отпуска при новом ритме жизни пролетел как-то уж очень быстро. Перед самым отъездом Даша пришла с работы в обед и принялась укладывать мой чемодан. Вначале я подумал, что свои вещи и вещи сына она сложит в другой, и, не дождавшись конца сборов, побежал договариваться о транспорте. Каково же было моё удивление, когда я вернулся и увидел Дашу и маму со слезами на глазах.
– Миленький мой, не сердись, но я с тобой в город не поеду, – целуя меня, тревожным голосом частила Даша. – Папа уходит завтра на пенсию, а меня назначают вместо него. Не могу я предать отцовское дело. Прости меня, любимый, но я буду тебя ждать здесь ровно столько, сколько нужно. Уезжай спокойно, за сына и меня не беспокойся. Родители с обеих сторон помогут.
Ошарашенный услышанным, выскочил, как ошпаренный, из дома и побежал за подмогой к Ивану Николаевичу. Тот молча выслушал меня, закурил сигарету и спокойно сказал:
– Правильно она решила. Тебе что же, мало её любви? Ты хочешь оторвать её корни от села, от животных, от земли, которая ведь тоже живая, и зло и добро помнит. Не кипятись, сынок, расстояния для семьи и любви не помеха.
Встал и подал команду:
– Давай, зятёк, выпьем с тобой по старому обычаю на посошок.
Посошок оказался весьма долгим. Пока мы чарками измеряли его, Иван Николаевич увещевал меня:
– Пойми, сынок, мы с Дашей люди земли и сила наша – от общения с ней: с природой, с животными, со всем живым, что вокруг. Оторви нас от этого, – нарушатся корни, и мы зачахнем. Даше приказывать я не могу. Я никогда не держал её в шорах: это делай, а то – нельзя. В конце концов, может, уговоришь её, она ласковая и очень за тебя переживает.
Нашу беседу прервал приход Даши. Присела она к нам за стол, всматриваясь в лица, увидела на столе пустую бутылку, звонко рассмеялась и увела меня.
Это была наша ночь прощания. Мы долго говорили обо всём, перебивая друг друга, со смехом вспоминая грустное и весёлое.
А утром: вокзал, перрон. Поезд опять уносит меня вдаль. Стоит одна на перроне Дашенька с сыном на руках, машет прощально рукой, что-то говорит, а мне всё слышится:
– Я – зоотехник…
|
|