| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск седьмой
Изящная словесность
Слова, которые рождаются в сердце, доходят до сердца, а те, что рождаются на языке, не идут дальше ушей.
Аль-Хусри.
Александр Аханов
ДОЦЕНТ
Из цикла «Легенды Карской экспедиции»
И опять была пурга. Дул ветер, нёс снег, не спешно, равномерно, не зло, но убедительно, а убедительность заключалась в той основательности, с которой снег заносил громадину промёрзшего полуострова. И балки, и технику, не говоря уже о чахлой растительности – всё залепило, залило, словно ледяным клейстером и только шестьдесят седьмая буровая оказалась непогоде не по зубам.
Буровой станок, так и хочется сказать
– в гордом одиночестве, тускло подсвечивая больнично-серую мглу мерцающими и
тлеющими под толстым слоем снега светильниками, один царствовал в бело-сером
мраке. Даже факел сгорающего попутного газа, болтающийся как грязная оранжевая
тряпка, давал сегодня немощный, бледный свет. И было с чего – снежный заряд
постепенно набирал силу. Но ко всему привыкают люди – привыкли и к беспрестанно
летящему белому потоку, как, скажем, привыкают к комарам и мухам. Неприятно, но
неотъемлемо...
И всё же – мокрый снег в лицо – противная штука, особенно когда пора идти в отгулы.
Дороги за две недели непогоды столь
основательно замело, что колёсной технике в глубинах полуострова делать было
совершенно нечего. Даже гусеничные тягачи далеко не отходили от Базы – стёкла
кабин покрывались плотной коростой и не помогали никакие отопители. Однако
скорые на подъём буровики шестьдесят седьмой, те, что собрались в отгулы,
всыпались-таки в вездеход в надежде проскочить хоть до Подбазы, что была рядом
– километрах в пятидесяти – всё ближе к Большой Земле. «Газушка» – вездеход,
рыкнув двигателем, воткнулась в пургу и – как не бывало.
– Не доедут, – сказал Доцент, сидя в
балке – столовой и ковыряя лениво надоевшую яичницу, – вон с моря прёт как из
трубы, или заглохнут через час-два или вернутся.
С ним согласились все. Доцента –
крановщика и тракториста экспедиции Бессонова Толю знали многие. Невысокий,
плотный, с разбойного вида рыжей бородой, он действительно напоминал некоего
учёного из неведомого универсального института, и особенно во время дискуссий,
стихийно возникающих в коллективе. А споры случались по любому поводу: будет
или нет метель сегодня к вечеру, а если будет, то какая, хороший или нет будет
в этом году подлёдный лов, разводиться или нет, если твоя жена тебе изменила,
как делать аборт.
Наш Доцент ошибся ненамного –
«газушка», проплутав часа четыре и спалив горючее в баках, хлопая коллектором,
остановилась, не доехав до балков. Напоминала она айсберг на гусеницах и за
собой притащила ещё один айсберг – выловленный по пути автомобиль ГАЗ-66. Из
машин выползли на чём свет стоит клянущие погоду и приложение к ней – тундру
буровики, и разошлись по своим вагончикам, обречённо волоча мокрые рюкзаки.
И стали заваривать чай, без которого
на Севере никто и не мыслил существования. Чай и Север, либо Север и Чай – эти
два полярных и географически и биологически понятия здесь, в промёрзшей «до
костей» тундре соединились в одно целое. Чай это напиток, согревающий душу, в
том, правда, случае, если таковая имеется у индивида, чай – это кратчайший путь
к знакомству, чай это признак гостеприимства... словом: чай – это чай! И
восславим потому не столь уж наших дальних соседей-китайцев за их поистине
великолепный подарок, затмевающий всё – и компас, и порох, и бумагу! Хотя, если
подумать... последние три вещи тоже не без надобности разошлись по миру.
В балок вполз Игорь, неудачный
отпускник, с размаху швырнул рюкзак под кровать:
– Вот гадство, ни хрена не видать, до сотой вышки дорога есть – дальше хоть вешайся! Тридцать километров три часа ползли! Стерва, а не погода! Водила газует, железяку до полика жмёт, а толку никакого!
Он пнул рюкзак, смиренно лежащий под
кроватью:
– Ведь в кино хотел! На Харасавэе «Пираты ХХ-го века». Говорят, картина, что надо! На «сотой» какую-то машину подбазовскую на буксир взяли. Чёрта ли ему в пургу мотаться... Вездеход и тот не идёт! Ух!
– Э! Брось ты это, – отозвался
Доцент, – я вот помню, как в восьмидесятом году мы месяца три торчали по
маковку в снегу без всяких там культурных штучек, зато уж потом...
– Потом! Ты, Доцент, какой-то отсталый, хоть и Доцент! Мне уже за тридцать, а всё не женат. А хочется! Тебе хорошо – дом и всё такое... в нём… и дети тоже. А у меня нету! Каждый раз, как в Тюмень выберусь – думаю: где жену эту самую найти. На первой подряд не женишься... пробовал раз... С другой познакомился – курит! С третьей – тоже! Ну, сучки, думаю, ну, дуры! Терпеть не могу! А третья – ещё и пьет! Каждую неделю чтобы в ресторан и дым коромыслом! Дура! Но красивая, к сожалению...
Доцент усмехнулся: состарится – поумнеет... может быть...! Если не сопьётся – бабы они к алкоголю враз привыкают...
Глеб, молча слушавший до сих пор разговор, обратился к ним:
– Ну, мужики, раз уж зашло про них... расскажу, как я познакомился с одной девушкой. Жил тогда в Новороссийске, в районе Восьмая Щель, есть такой интересный участок города в горах, а в свободное от работы время посиживал за передатчиком, любительским, само собой. Ну, включаю как-то радиостанцию – слышу в эфире женский голос. Натурально – мужики-операторы устроили в эфире свалку, зовут, орут ей со всех сторон, двое, аж из Южного полушария – мощные такие станции, в ушах закладывает: «Young lady, young lady» – девушка, значит, – «Ear signals fading» – «сигнал замирает», мол «See you», встретимся снова, как всё в норму придёт. А она работает с кем-то, будто за углом сидит, местная, точно! Потому что слышу гул переменного тока, фильтрация неважная, а ещё микрофон на столе постукивает, когда она говорит. Слышно, словно в студии. Точно местная…
Ну, думаю – сейчас прямо на частоту
её корреспонденту сяду! Нельзя, конечно, так делать, это очень неприлично в
радиолюбительской среде, да заинтересовала она меня. А летом у нас духота-а!
Открываю дверь – аппарат проветрить...
В коридорчике-прихожей балка что-то
грохнуло, упала лопата, ведро и ещё что-то – оттого, что некто затопал ногами,
отряхивая снег, и Доцент закричал на невидимку:
– Ты, фрукт – редиска! Поаккуратней можно? Растопался как лось! Щас ка-ак...
Дверь распахнулась, и в комнатку в
облаке пара вошла повариха Верка. Все от изумления потеряли дар речи, однако
быстренько пришли в себя, а Глеб обратился к ней:
– Ты-ы... что здесь делаешь, дитя
кулинарной книги? Решила и нас потравить? Не-ет! Я лично – не дамся! Буду
сухари грызть, но организму сохраню в целости!
Он имел в виду случай, когда будучи
на Подбазе, съел в тамошней столовой нечто такое, отчего два дня маялся
животом. Тогда он шибко обиделся на общепит и слегка поругался с его
представительницей Вероникой.
Не удостаивая его ответом, что было
удивительно, Верка обратилась к Анатолию:
– Доцентик! Миленький! Зуб! Ой,
проклятый, как дёргает! Сил нет! Специально добиралась сюда – «газушка» нашу
машину подобрала – говорят, ты умеешь лечить? Ой-ой!
Полная её физиономия выражала крайнюю
степень отчаяния. Обеими руками она стискивала щёки и мотала головой, как
раненая моржиха.
– Ой! Десять лет не болели! Ой,
проклятый, на мою голову! Как пурга началась, так и заныл, а вчера ночью так
закрутил – хоть голову руби! Ничего не помогает... ой-ойй!
Игорь и Глеб посмотрели друг на
друга. Игорь закурил сигарету и прочно уселся на кровати, всем своим видом
показывая, что ему нет дела до врачебной практики Доцента. Глеб... потирая лоб,
думал, как Бессонов выкрутится из этого, столь щекотливого, положения. О его
неисчислимых талантах знали, конечно, даже в Канаде... но ещё и зубы?!
Доцент, нисколько, однако, не
удивившийся просьбе Верки, сказал, обращаясь к игореву рюкзаку под кроватью:
– Что? Зуб? Щас сделаем!
Он встал со своего ложа и стал копаться
в его недрах. Под кроватью и в ней вечно лежали какие-то шестерёнки, обрывки
проводов, гайки, банки тушёнки. Под кроватью же можно было отыскать в случае
крайней необходимости и «бычок» – мелких размеров окурок – бывало, на буровой
кончалось курево, а в бородище Доцента теплился огонёчек!
– Куда же я его дел, – озадаченно
спрашивал он сам себя, вытаскивая из-под матраца, из подушки какое-то тряпьё,
промасленное до черноты, гаечные ключи, уронил на пол и запихал под кровать
фару.
– А-а-а! Вот оно! – Доцент вытащил из
дальнего угла ком относительно чистых тряпок и развернул его бережно и любовно.
На свет явилось тракторное магнето – таким, вернее с его помощью заводят
тракторный вспомогательный двигатель – пускач, который затем заводит – пускает
в ход собственно тракторный дизель.
Верка меж тем плюхнулась тяжёлым
телом на табурет, отчего бедная деревяшка затрещала всеми суставами.
– Ойй! Ой, как дёргает, паразит!
Ой-ой... – она была готова разреветься.
Толя извлёк из того же источника
высоковольтный провод и приладил его к магнето. Глеб слышал раньше о таком
способе лечения, но не видел в действии, да и не очень верил в целительную силу
«электрического анальгина». Но сейчас лечение близко.
– Держи! – Доцент поставил на полную,
в ватных штанах, ногу Верки аппарат с торчащим из него проводом. – Держи рукой,
да крепко, чтобы не упало! Пощипет, и твой зубик как миленький затихнет,
навсегда. Только потом, дома, обязательно запломбируешь. Ясно? Где он?
– Та-амм! – она легонько прикоснулась
пальцем к щеке.
– Та-амм! – передразнил её Доцент. –
Я же не рентген и не Роза Кулешова! Рот открой, кадра!
Верка открыла рот – хорошие белые
зубы поблёскивали в свете трехсотваттной лампочки.
– Да такими зубами можно болты
перекусывать! – поставил диагноз Доцент и вложил в её правую руку провод – вот,
поставь на самый зуб... ага! вот и трещина! Хорошо! Ставь сюда! И минут через
пятнадцать – как рукой! Так шаманы говорят, во всяком случае... И Лёша так
говорит…
Постанывающая Верка прижала провод к
зубу и тут «врач» крутанул ротор магнето! Сухо щёлкнул ускоритель. Верка
вздрогнула и вскочила с табуретки. Та упала.
Со стуком упало и магнето.
Игорь и Глеб с интересом смотрели на
происходящее, ожидая чего угодно, но отнюдь не исцеления страждущей.
– Тт-тыы! Ппаа-раззитт! Сукк-кинсын!
– Верка дрожащими губами еле выговаривала слова. – Ты что этто? Я к тебе как к
человекк-куу! Ой! – она снова схватилась за щеку, – ну что ты будешь делать!
Бол-лииттт! Изверггг!
Доцент полез под кровать, достал
магнето, ладонями отёр пыль:
– Дура! Дура! Дура! Сама припёрлась,
сама просила, теперь ещё и лаешься?! И чёрт с тобой! Всё равно прибежишь ещё! Я
тебе говорю! Дура!!!
Он возмущённо тряс головой, нежно
прижимая к себе железяку:
– Кому говорю – садись! Не больнее,
чем в вашем кресле! Ассистенты! Посадите больную на место! Будем продолжать!
«Больная»... мелко подрагивая крутыми
бёдрами, села на табуретку под лампочку, обречённо глядя в стену, оклеенную
вырезками из журналов с изображёнными там разнообразными девицами, и тихонько
постанывала. Девки нисколько не сочувствовали ей, нагло ухмыляясь и выпячивая
тощие груди.
Доцент указал Глебу глазами на дверь,
и они вышли. Доцент шёпотом:
– Сейчас раза три подряд крутану,
чтобы нерв убить наверняка, а ты её крепче держи! Вон она, какая здоровая! – Он
тихонько засмеялся. И повторил: – Здоровая. Ухх!
– А ты ей мозги не скрутишь набок?
Всё же худо-бедно, а тысяч пятнадцать развивает? А впрочем, нет... сила тока
небольшая...
– Да проверено! – Доцент махнул рукой
– на себе испытано, тем более такую и тридцать тысяч не возьмёт – моща-аа! Меня
вон сколь раз трескало! То 380 с крана, то с катушки зажигания! А тебя, думаю,
тоже не раз прикладывало, ага? А Верка – её так просто не прибьёшь! Моща-аа!
Он так уважительно протянул это –
«моща-аа», что Глеб перестал сомневаться вообще. Они вошли. Верка, как агнец
пред закланием, как кролик перед удавом, так и сидела на табурете, а Игорь так
же лежал на кровати и, пуская дым кольцами, разглядывал наклеенных длинноногих
девиц в платьях, купальниках и без таковых, и сравнивал их с Веркой.
Она проигрывала им в своём «костюме»
образца тридцатых годов, победно шагнувшем в своё сорокалетие, и не потому, что
была так уж толста. Нет, она, как выражались мужики – была «в поряде», но эти
её одёжки! А волосы? Что это за причёска? Нн... даа... если её намазать как
бабу, штаны дурацкие сдёрнуть – будет вполне ничего себе.
Верка сидела на удивление покорно,
смирно, безучастно следя за приготовлениями «стоматологов». Она покорно
раскрыла рот, приложила к зубу провод, прижала к бедру магнето. Глеб зашёл к
ней за спину и положил руки на плечи. Доцент сильно крутанул ротор! Ещё! Ещё!
Верка издала вопль дикого акустического состава и воспарила над табуретом
вместе с повисшим на ней Глебом.
Лопнула разбитая лампочка, осколки
посыпались во все стороны. Не удержавшись на ногах, Верка вместе с Глебом
рухнули на кровать Доцента. Тот со своим аппаратом отлетел в угол на Игоря,
выбив у него сигарету изо рта.
Кровать «кладовщика» от соединённой
тяжести двух тел подломилась и немедленно перешла в состояние, именуемое
«хлам». В темноте ярко светился в другом углу трёхкиловаттный «козёл» и в свете
спирали из кучи хлама поднялась Верка и заплакала:
– Ты... ты... – сквозь хлынувшие слёзы она шарила руками,
пытаясь найти дверь, потом зарыдала горько, безутешно. Глеб гладил её по
голове, путаясь в распустившихся по плечам роскошных чёрных волосах и в
растерянности повторял:
– Вера... Вера... успокойся,
успокойся... оно и вправду убивает нервы... Это пройдёт... успокойся... нервы
они...
– Идите вы со своими нервами! – крикнула
Верка и кинулась к двери. – Я чёрт знает откуда притащилась... как дура! Дура и
есть! А они...
Хлопнула дверь, в тамбуре снова грохнуло и звякнуло железо. Некоторое время в балке осмысливали произошедшее – было тихо так, что слышалось гудение спирали в «козле». Вдруг балок перекосило от хохота...
– Ну, Доцент, – гоготал Игорь, потирая обожжённую сигаретой руку, – ты без славы не умрёшь, угробят тебя твои же знания! Кто на Подбазе будет готовить? Убьют тебя мужики! Хоть и неважный она повар – а женщина!
Глеб, умирая от смеха, стал называть Доцента почему-то Флором:
– Ты, Толя-Флор! Флор! Был такой святой врачеватель... Даже борода такая! Рыжая и растрёпанная! Вы, часом, не родственники? В Новгороде, в музее есть такая икона! Только тот без магнето врачевал... травками и наложением рук! Тёмный был человек! Дак и то – средние века! Ха-ха-хаа…
Они уже заменили лампочку и ещё с
полчаса веселились,изнемогая от воспоминаний. Уже засобирались лечь спать, как
дверь балка отворилась и на пороге появилась женщина в лёгком плаще, небрежно
накинутом на ослепительно красное платье. Тёмные её волосы усеивали снежинки,
поблёскивающие в лучах мощной лампы крохотными драгоценными камушками, красные
сапожки на высоких каблуках и роскошный иностранный пластиковый пакет дополняли
ансамбль.
– Совсем не болит, не болит совсем! –
постучав каблучком о каблучок, обратилась красавица к Доценту, взмахивая
длиннющими ресницами и улыбаясь очаровательной улыбкой. – Помогло ведь! Зря я
вас обругала!
Троица, как вдохнула воздух, так и
забыла его выдохнуть. Доцент, открывши рот, чтобы изречь нечто мудрое, так
ничего и не сказал, задумчиво почесывая в необъятной своей бороде. Глеб, по
инерции продолжая улыбаться, обалдело глядел на незнакомку, явившуюся к ним в
облаке пара – словно Афродита тундры возникла вдруг из снежной круговерти.
Сияющая, красивая, крупная женщина,
яркая, словно летний день, была та самая Верка, над которой они смеялись?! Он
мотнул головой:
– Эй, слушай, ты это или не ты,
Вероника?
– Это я, я самая, что ли, – передразнила
она, приближаясь к столу, за которым сидел Игорь. У того сладко заныло сердце,
мелко задрожали колени, он вскочил, протянул к ней руки, выхватил пакет,
поискал глазами, куда бы его пристроить – рукавом «незаметно» сгребая со стола
окурки, кружки с недопитым чаем, смятые порванные газеты и совершенно
растерянный сел, наконец, на кровать.
Он перевёл взгляд на картинки на
стенах – они тут же сморщились и завяли, и ему вдруг до безумия захотелось
по-старомодному, но совершенно правильному обычаю поцеловать ей руку.
– Ну, мужички-матершиннички, – делая
вид, что не замечает их смятенного состояния, пропела она (и голос-то другой!),
сбрасывая плащ и раскрывая пластиковый пакет, – заработали вы сегодня на чай,
да не на какой-нибудь – это английский «Серый герцог!» По страшному знакомству
в Тюмени достала! Мне знакомая переводчица из Англии привезла!
– Аа?.. – Доцент раскрыл, было, рот.
– Ну, да, – Верка вытащила банку
варенья, – кизиловое, кубанское, моё любимое. Я ведь родом из Геленджика,
знаете такой город? Вот оно самое и есть.
Глеб удивлённо посмотрел на Верку, но
сказать ничего не сказал, лишь пожал плечами, удивляясь про себя нежданно
обретённой землячке. То-то он замечал почти неистребимое «гэ» в её речи! Да,
бывают встречи, оказывается!
– Аа?... – снова раскрыл рот Доцент,
сглотнув набежавшую слюну.
– Ну, да! – она вытащила бутылку
коньяка. – В Москве брала, по случаю, давно – это «Камю». Настоящий,
французский! Где у вас тут тёплая вода и тряпка? Мужики вы – одно слово!
...Едва ли не до рассвета они пили чудесно заваренный чай, Доцент, прикрыв глаза, смаковал коньяк, а Игорь не сводил с неё глаз... Кажется, и она пару раз бросила на поклонника внимательный взгляд.
– Да, – вспомнил вдруг Доцент, – ты, Глеб, так и не закончил ту историю о девушке в эфире. Что там было дальше?
Глеб кратко рассказал гостье предыдущий эпизод и закончил так:
– А что было? Договорились о свидании. Всё как полагается.
Сейчас у меня с ней двое детей – Анна и Денис.
И подмигнул Игорю.
|
|