| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск седьмой
Сибирь - Восточная Европа
Всякая благородная личность глубоко сознаёт своё кровное родство, свои кровные связи с отечеством.
Виссарион Григорьевич Белинский
Ирина Цвик
ФИЛОСОФСКИЕ АСПЕКТЫ СОВРЕМЕННЫХ ПОДХОДОВ К ПРОЧТЕНИЮ КЛАССИКИ
Попытки каждой эпохи по-новому
подойти к исследованию известных классических образов мировой литературы весьма
примечательны. Наиболее известные в этом плане опыты были «проделаны»с двумя
«вечными героями» – Гамлетом и Дон Кихотом. Одному из них резкую оценку дал
Тургенев в своей статье «Гамлет Щигровского уезда», усмотрев в мятущемся принце
датском далеко негероические и непривлекательные качества: рефлексию, слабость,
самомнение. Дон Кихот также не был обойдён вниманием – его обвиняли во многих
смертных грехах, а также, что он – самоутверждающийся эгоист, что автор высмеял
иллюзии возможности борьбы за улучшение мира усилиями конкретного одиночки, что
Кихот – глупец, не понимающий, что он миру не нужен, что ветряные мельницы,
которым он объявил бой, – единственное, на что способен испанский идальго и,
что, наконец, он доказал главную расхожую истину «благими намерениями
устилается дорога в ад» (ибо таковы плоды вмешательства героя в жизнь людей). В
свою очередь, и Писарев предпринял попытку ревизии даже… «Евгения Онегина».
Стремление посмотреть на известную литературную историю и её героя с иной,
парадоксальной точки зрения, небезынтересно – игра ума всегда привлекательна,
хотя и здесь есть опасность перегиба: ради нового прочтения был выхолощен
смысл, подменены понятия и искажено содержание.
Таких примеров не счесть. Тем более
что тенденции толкования классики в зависимости от потребности общества, а
скорее всего, её политической и властной элиты, обрушились на классическую
литературу, уже в XX веке чуть ли не с самого начала его наступления.
Акмеисты и символисты то чуть ли не
управляли общественным сознанием, то предавались анафеме за те же самые их
произведения. То же случилось и с великими Толстым, Буниным, Набоковым,
Булгаковым. Также немало имён, чьи произведения идеология стремилась
приспособить к своим сиюминутным целям. Мифологизация идей и вождей,
агрессивность лидеров революций, их крайности и заблуждения требовали
инструментов оболванивания толпы, тех миллионов, которые шли за ними.
Для создания необходимого продукта
идеологизации масс искались в исполнители гении и таланты или, в крайнем
случае, имитаторы, копиисты «великих полотен». И этот процесс использования
нетленных произведений для нужд идеологического воспитания или перевоспитания
общества длится и сегодня. Примером могут служить постановки русской классики,
когда, желая её «осовременить», режиссёр делает трёх сестёр Чехова – зэчками на
Соловках, а Анну Каренину – наркоманкой и т.д.
В начале 90-х появляются новые
литературные «герои» – крёстные отцы, бандиты «без страха и упрёка»,
проститутки и «крутые» бизнесмены, но их «истории», воплощённые в литературу и
кино, быстро надоели обществу. Понадобилось что-то более убедительное и вечное.
И тут лихие литераторы, режиссёры телевидения и «мюзиклов» снова на потребу
своих интересов возвращаются к беспроигрышным образам, но… превращая их в
узнаваемых «героев» современного общества. Любое возмущение надругательством
над литературой и искусством поспешно клеймится позором «несовременности»,
«провинциализма» и, главное, и самое «страшное» – «неевропейским, незападным
мышлением», подавлением свободы слова и творчества. Общество поменяло эталоны и
ценности, искусство и литература стали «жертвенными коровами».
Конечно, стремление к новому
прочтению связано и с тем, что в советский период оценка того или иного
произведения и героя давались однобоко, всё рассматривалось с точки зрения
революционной классовой необходимости, без желания вникнуть в смысл, в
подтекст, не говоря уже об эстетическом подходе. Естественно, с начала 90-х
годов пошёл процесс пересмотра некоторых позиций в литературе XIX-XX веков,
чтобы «очистить» литературу XIX века от романтизма, а литературу XX века – от
идеологизма и политической ангажированности. Крайности в общественном сознании
рождают другие крайности, естественное стремление изменить жизнь и её идеи, а,
значит, и подходы к литературе и искусству привели к тому, что «с водой
выплеснули и ребёнка».
В этой связи интересно рассмотреть
трактовку романа Н. Островского «Как закалялась сталь», исключённого из
программы как соцреалистичное, идеологичное и т.д. Вначале героя видели идеалом
советского человека, комсомольца, коммуниста, в годы перестройки из него,
наоборот, сделали абсолютную схему, «выпустили» живую кровь и т.д. Сейчас мы
наблюдаем третье прочтение романа и трактовку образа: жизнь Корчагина – это
история большевистского Христа, с одной стороны. С другой, – критик Анненский
говорит, что автор «фантастически точно записал умосостояние святого человека,
одержимого отсутствующим Богом». Его книга – это житие атеистического святого.
Советские критики прошлого пришли бы в ужас от таких оценок, а подростки
настоящего не готовы к литературе о жертвенных земных подвигах во имя
романтического идеала.
Островский, конечно, свято верил в
коммунизм, но это была именно вера, а не партийный расчёт, и в основе этой веры
– понятие о всемирной справедливости и одержимость борьбой за неё, – так
сегодня осмысляют автора и его роман. Философ и неканонизированный
великомученик священник Флоренский точно определил такую суть вещей: «Вера –
это не познание истины, а служение ей».
Не утихают споры и над трактовкой
пьесы Чехова «Вишнёвый сад». Образы не раз переосмысливались, переоценивались;
большие метаморфозы происходят с героем драмы Лопахиным, в котором раньше
видели рвача, дельца, погубившего красоту вишнёвого сада, потом в нём
разглядели влюблённого в Раневскую героя, искренно пытавшегося спасти – нет, не
красоту, а имение для любимой женщины, а затем – это рационалист, прагматик,
деятельная активная личность, более привлекательная, чем «уходящие натуры»,
живущие бездумно, непонятно как, непонятно зачем, рефлексирующие и эгоистичные.
Да, они не предают красоту сада, а что толку от этого? Да, они не участвуют в
его уничтожении, но это слабое утешение, – их чувства к чему бы то ни было с
трудом можно назвать любовью. Правда, вульгарная социологизация образа доводила
до того, что Лопахина провозглашали чуть ли не провозвестником нынешних героев
бизнеса (как и П.И. Чичикова, к слову).
Показателен также и процесс
меняющихся интерпретаций прозы Шолохова. В советский период эпопея «Тихий Дон»
– это апофеоз борьбы большевиков с «контрой» за правое дело и замечательный
историко-этнографический роман, главного героя которого можно и пожурить (что и
делалось) за его метания и сомнения. Сегодня, по словам критика Сухих, мы
читаем об одиссее казачьего Гамлета, находим в этом непревзойдённом романе и сокровенное
слово о правде и её поиске, и семейную сагу, и философско-экзистенциальную
притчу, где судьба казака становится метафорой человеческого удела.
В романе побеждает общечеловеческая
правда, но даже там, где побеждает партийная догма, как в «Поднятой целине»,
сегодня тоже можно разглядеть черты человеческих судеб. Сейчас можно лишь
удивляться, как цензура пропустила эпизоды раскулачивания, которые намеренно
описаны как разбой, грабёж, издевательство, а вовсе не как справедливый, якобы,
акт наказания «кулаков-мироедов». Сегодня нам уже известны письма-протесты
Сталину против жестокостей раскулачивания, в которых Шолохов описывает
преступления против крестьян, известны и личные письма с аналогичным
содержанием, наиболее красочные примеры из которых и были включены в роман.
Например: описание сцен
обобществления скота, которые Шолохов видел лично и о чём возмущённо писал ещё
в те годы. Для этого нужно было определённое мужество. Но интересно то, что,
читая эти сцены ранее, их воспринимали как естественные, правильные картины
великого процесса, и лишь сегодня послание писателя прочитано и понято
адекватно тому ужасу, который он пережил.
Шолохов в жутких и образных картинах
показал, что это было за время. Этот пример учит нас смотреть и видеть, слушать
и слышать, уметь дать точную и адекватную оценку происходящему, а не
соглашательству, умению принимать безоговорочно спущенное сверху мнение.
За последние годы многие оценки, как
мы видели, неоднократно менялись, и слепое доверие к критике давно утрачено.
Именно ровно 20 лет назад началась большая и беспощадная переоценка, а иногда и
уценка литературных текстов XX века, и особенно критической литературы,
созданной в прошлом веке и посвященной XIX и XX векам.
В статье В. Новикова «Освобождение
классики» справедливо отмечено, что ныне писателей XIX века не станут гнать по
трём этапам освободительного движения, а писателей XX века рассматривать с
точки зрения их соответствия социалистическому реализму. В СССР революционная
интерпретация классики сделалась принудительной. «История русской литературы
XI-XX вв.» (1983): «Творческие достижения и открытия русского классицизма,
сентиментализма, романтизма и особенно критического реализма… явились надёжным
идейно-эстетическим фундаментом, на котором возник и сформировался социалистический
реализм. Русская литература помогла формированию… советской многонациональной
литературы». Но чуть позже классикам уже чуть ли не инкриминировали
подстрекательство к революциям, «октябрьскому перевороту».
И, наконец, сложилась омертвляющая
канонизация классики (особенно в школе и ВУЗе). Тот же Новиков предлагает
следующие пути выхода из ситуации: а) уйти от тотально-нивелирующих
характеристик к сложной многозначности; б) наметить непринуждённый контакт
текстов, свободный диалог с классикой (тут нужно опереться и на Ю.М. Лотмана);
в) использовать новые навыки эстетического анализа и оценки, а не только
идеологический; г) разграничить собственно научные суждения о русской классике
и метафорически-импрессионистические.
Нам думается, что продуктивным также
можно считать сочетание собственно литературоведческого подхода к классике с её
свободной критической интерпретацией (в т.ч. и в жанре эссе), прибавив и
необходимый, с нашей точки зрения, анализ национальных особенностей характеров
в произведении в целом.
Таким образом, предлагается не
идейно-политический, а художественно-философский подход к восприятию и анализу
художественной литературы.
Во второй половине 80-х годов и
выделились два полюса критики классических произведений: социально-политический
и религиозно-философский. Но обе эти тенденции имели объединяющую их черту:
постижение мира через диалог интерпретатора с классиками, что давало интересные
результаты. Но, считают некоторые критики, сегодня такой подход не всегда
оправдывает себя, хотя, конечно, он и дал интересные результаты. Здесь надо
предупредить и об опасности так называемого «осовременивания», когда критик
стремится во что бы то ни стало интерпретировать классику в духе современных
идей и эстетики.
Об опасности подобных, мягко говоря,
неделикатных попыток осовременивания размышляют философы и литературоведы. Они
привели удивительные примеры «новых» режиссёрских прочтений классических
произведений.
Эти, с позволения сказать, «новые
редакции», якобы, просто «помогают» дать классике новое дыхание, т.к. в своём
первозданном виде она «портит людей, оставляя их в старой традиционалистской
ментальности». На самом деле, всё связано с другим явлением, далёким и от
литературы, и от философии. Общество, лишённое в последнее время всех и всяческих
духовных ценностей, ориентиров и эталонов, заполняет свято место другими
идеями. Ведь оно не терпит пустоты. На потребу мгновенно «осовременившемуся»
читателю, слушателю в массовом потоке предлагается то, что, по мнению авторов
«вторичных жанров», и приблизит к цивилизации, к новым ценностям, образу мыслей
и жизни. Но можем ли мы отдавать классику на поругание и потребу сиюминутной
необходимости? Это уже вопрос о жизни и смерти духа общества и его
существования. У времени свои законы, но литературная мысль и методика познания
классики тоже должна находиться в исконном своём «правовом поле».
К какому итогу в этих заметках можно
было бы прийти? Утверждая тезис о необходимости множественных подходов и
осмыслений, помня, что великие произведения актуальны в любую эпоху, борясь с
идеологизацией, догматизмом и ангажированностью в литературе, необходимо
помнить, что нельзя буквально воспринимать известный афоризм: «каждый находит у
Гомера то, что хочет». Надо постараться выяснить, что же хотел сказать сам автор.
Насколько мы имеем право домысливать, додумывать и приписывать свои часто доморощенные идеи известным произведениям? Имеем ли право остаться на «советских» подходах к литературе, когда не хотели, а часто и не могли увидеть глубинный смысл вечных истин, облечённых в сюжетные коллизии, когда читали лишь написанные слова, но не прочитывали заключённого в их сочетании смысла? Риторический вопрос.
|
|