| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск седьмой
Сибирь - Казахстан
Ногами человек должен врасти в землю своей родины, но глаза его пусть обозревают весь мир.
Джордж Сантаяна
Мэри Кушникова
ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ
К 75-летию журнала «Простор»
Захожу в Интернете последние номера
журнала «Простор». Ищу – увижу ли знакомые с 60-70-х годов имена. Увы! Но
сколько новых!
Хотя – стоп! Николай Алексеевич
Раевский…
И тут же срабатывает эффект забытого
и внезапно найденного флакона, из которого давно выветрились духи. Открываешь…
и едва уловимый аромат внезапно завораживает, уносит в иной временной пласт,
возникают лёгкие призраки друзей и недругов минувших лет. Приметы удач и
поражений. И всё вместе – волшебная мозаика былого, и сколько бы ни таила она в
себе горечи, – сквозь флер промелькнувших лет всё равно вновь найденный аромат
прошлого дурманит, и всё кажется прекрасным…
Николай Раевский… Тоненькая книжица
«Если бы портреты заговорили»… Алма-Ата, окно кабинета выходит на розарий
ботанического сада. Все в доме спят. Как обычно, читаю и работаю ночью. Только
что закончила переводить для «Простора» занятную статью про суд инквизиции над
несчастным чёрным котом. Сейчас можно и почитать.
Итак – Раевский Николай Алексеевич.
Кто же мне называл эту фамилию? Ах, да, Ростислав Викторович Петров.
Петров… Для меня он – душа
«Простора». К нему прихожу я, приношу новые материалы, рассказываю, какие
имеются «заначки» на будущее.
Бывают же такие «уютные» люди,
излучающие доброжелательность, похожие на тёплый огонёк, к которому слетается
всё вечернее крылатое племя, что кружит в комнате! Так и Петров умел
притягивать людей.
Существуют дома-перекрёстки, в
которых, как по волшебству, неизбежно когда-нибудь да встретятся очень нужные
друг другу люди, давно желавшие узнать друг друга. Существуют и люди-перекрёстки
– они рассказывают тебе о человеке, о котором знал только понаслышке, а тут
вдруг, оказывается, такой «особый» человек, вроде Петрова, того хорошо знает, и
вот уж происходит встреча, и иногда завязывается тоненькая, но прочная нить на
долгие года…
Таким человеком остался для меня
Ростислав Викторович. Он спросил: «Про Пушкинские реликвии из Бродян читали?
Раевский – репатриант из Чехословакии – написал». Словом, что-то в этом роде я
именно от него и услышала.
…Вот и читаю целую ночь. Врастаю в
призрачный мир, хорошо мне известный лишь по рассказам родителей и строгой
«фарфоровой» бабушки с кружевной наколкой на кипенно-седых волосах и камеей у
ворота. А ещё – от моей свекрови, при замужестве вошедшей в старинный род. Я
вижу этих людей, я чувствую аромат старых писем…
Хочу встретиться с Раевским.
Чувствую, что должна его увидеть. Конечно же, прошу Ростислава
Викторовича «навести мостик». А он – мне: «Да никакого мостика не нужно.
Раевский работает переводчиком и библиотекарем в Институте хирургии, вы его всегда
там найдёте. Он очень контактный. Хотя – не с каждым», – мило и чуть иронично
улыбнулся Р.В.
– Так, может, он и со мной не захочет
знаться? – шучу я.
– С вами? – опять чуть игриво и не
без иронии отвечает Р.В.
И вот я иду знакомиться с Раевским.
Передо мною крохотного роста, с
крупной головой, весьма пожилой человек, черты которого мне почему-то
удивительно кого-то напоминают. Никак не могу вспомнить, кого.
Проговорили мы, наверное, часа три. О
себе он говорил скупо. Ну, конечно, – эмиграция, потом «смутное время»
(рассказывать нечего, и так понятно), а теперь – нелёгкий нрав начальства,
которое держит его, Раевского, на «коротком поводке». Николай Алексеевич
смотрит на часы: «Ну вот, я отбыл своё время минуту в минуту». Я засобиралась,
хотя так хочется ещё поговорить о книге. Не о той, которая только вчера
прочитана, о ней мы говорили всё время, а о той, что явно вызревает и, конечно
же, написана будет в продолжение. А, может быть, уже и написана, только выйдет
ли в свет…
– Я вас провожу, если не возражаете,
– предлагает Н.А., – тоже чувствует, видно, что «не договорили».
Ещё бы я возражала!...
– Вам куда?
– Тут поблизости, в магазин
«Мелодия».
– Увлекаетесь романсом, танцевальной
музыкой?
– Нет, у нас неплохая коллекция
«Musica Antica», и сегодня ожидаются новинки.
Всё это – на пороге.
А далее Николай Алексеевич
переспрашивает: «Так ваша фамилия как звучит?». Называю. И тут он загадочно так
улыбается: «Ну, нам с вами ещё доведётся встретиться. У меня есть для вас
сюрприз».
Недоумеваю: «Но ведь мы видимся
впервые!».
Он: «Ну и что же? Знаете, я верю в
предначертания. Верю, что именно где-то весьма высоко и много раньше нашего
рождения уже предначертаны все механизмы нашей жизни. Все колёсики – куда
повернутся, все цепочки – с кем кого свяжут, все сцепления, кому с кем
встретиться. Вам так не кажется?»
Я в ошеломлении. Ведь именно так я
всегда и считала, и тут – такое совпадение.
Я: «Скажите, Николай Алексеевич, если
о механизмах судьбы, – не встреть Пушкин именно Дантеса и не заподозри он того
в романе с женой, могло бы так случиться, что он прожил бы ещё много-много
лет?»
Он: «Думаю, нет. Он не прожил бы
долго. Всё равно была бы дуэль. С кем-нибудь другим. Пушкин был так устроен. До
того у него было 28 дуэлей, представляете? 29-я оказалась роковой. С Дантесом
ли, или с кем иным, это должно было произойти. Никуда не денешься –
предначертание!»
Прощаемся около магазина «Мелодия».
Он: «Значит, мы с вами братья по
профессии – оба переводчики? Вы со скольких языков переводите?».
Я называю, и он удивляется: много,
хотя у него немногим меньше.
Переходим на французский.
Он: «Свободно говорите, и такой
прононс! А другие языки откуда?»
Я: «Дорогой Николай Алексеевич, –
французский это с детства, а остальные… так ведь и со мной жизнь проделывала
такие кульбиты, что всему научишься…».
Помолчали. Почему-то взгрустнулось.
– Ну, почему вы не спрашиваете, о
каком сюрпризе я говорил?
– Жду, когда вы сами расскажете.
Похлопывает меня по руке по-отцовски:
– Умница, воспитанная девочка (хотя у
«девочки» уже явно серебрятся сединки, это он так шутит).
– Знаете что, когда в следующий раз
будете в вашей музыкальной лавке с чудесами, заходите ко мне, поговорим,
хорошо?
Следующая встреча пришлась невдолге.
На этот раз Н.А. рассказал мне с грустью и детской обидой о перипетиях, что ожидают
его при публикации книги «Портреты заговорили», которая уже написана, но,
оказывается, столько формальностей на пути!
Я: «А от кого это зависит?»
Он: называет фамилию. Ну, скажем,
Верховодов. Я внутренне произношу: «Ах». Потому что от этого же человека во
многом зависит и судьба моей первой книги, которая должна была появиться в
издательстве «Кайнар» (но это уже другая история!). С человеком этим я хорошо
знакома. Он даже явно, но весьма благонравно за мной слегка ухаживает (вся
Алма-Ата знает об «идеальном браке» этих немного странных К.).
Даю себе слово о книге Раевского
«допросить» поклонника с пристрастием. Вот и не верь в эти странные колёсики,
сцепления и цепочки…
Ростиславу Викторовичу рассказала о
знакомстве с Раевским и об его трудностях. Он, оказывается, знал о них много
больше, и с грустью и лёгкой брезгливостью сказал:
– Первое, чему надо было учить
поколение Николая Алексеевича, да и наше тоже, – «прорастать через асфальт».
Впрочем, он, слава Господу, выжил, и я верю, что «Портреты заговорили» выйдут в
свет.
Так повелось, что всякий раз,
направляясь в магазин «Мелодия», заходила к Н.А., часто уславливаясь заранее.
И вдруг, во время одного такого
визита он: «Я вот что хотел показать Вам!» – и протягивает умещающийся на
ладошку «дамский карнет», этакую маленькую книжечку с золотым обрезом, в
корочках выцветшего бархата, видно, раньше зелёного, а теперь болотного цвета.
Перелистываю и застываю. Аромат времени обволакивает меня, завораживает.
Тончайшим пером рисованные дивные пейзажные миниатюры. Удивительным почерком,
который, видимо, способны вырабатывать только гусиные перья, но никак не
шариковые ручки, стихи и посвящения хозяйке салона, хозяйке этого маленького
альбома. Листаю – не могу оторваться.
Николай Алексеевич: «Да вы возьмите
альбом домой, там спокойно всё разглядите. Думаю, найдёте для себя много
интересного. Кстати, и ваш супруг тоже…»
Я принесла альбомчик домой, и нашла в
нём посвящение хозяйке за подписью некоего Мишеля К. на французском. Показала
супругу. Он: «Значит, кто-то из нашего рода; у нас нет однофамильцев».
Листаю ещё и ещё. И вдруг – пейзажик
пером с посвящением хозяйке и с подписью по-французски: «А. Пушкин». Обомлеваю
и зову супруга.
Я: «Смотри, какое совпадение!»
Он: «Наш род через Карамзиных (родня)
вполне мог познакомить загадочного Мишеля с Пушкиным, и они, наверное же,
посещали одни и те же салоны».
Пройдёт много лет, нам удастся
установить эту цепочку, о чём уже много написано.
А между тем, Николай Алексеевич стал
изредка бывать у нас. Обычно, когда в выходные дни уходил в горы. Около нашего
дома была остановка автобуса, который шёл к горам.
Пишу слово «горы», и опять аромат
былого окутывает меня.
О, розовеющие под утренним солнцем
заснеженные вершины!
Когда видишь их впервые, цепенеешь от
изумления подобной красотой. Потом привыкаешь, и вроде бы даже не замечаешь, но
это только «вроде». На самом деле ты их ощущаешь постоянно. И в нелёгкую
минуту, когда, что называется, «жизнь не мила», всё равно глянешь на это чудо,
вслушаешься в шелест тополей-гигантов по краям улиц, в шуршание арыков, – и вот
уж гладь снисходит на сердце и понимаешь, что величие и красота мира –
единственно вечны, а всё остальное мгновение, туман – как на кольце царя
Соломона: «И это пройдёт!»…
Николай Алексеевич любил горы. Он
рассказывал, что, живя в Чехословакии, часто поднимался на предгорья Карпат, и
я воскликнула:
– Вот они, ваши сцепления и цепочки!
Но ведь когда мы жили в Румынии, меня тоже, совсем ребёнком, на лето увозили на
буковинские курорты в Карпаты. А после войны, уже на львовщине и в Дрогобыче,
часто ездила в Борислав (и пока всё это говорила, явственно ощущала чуть
нефтяной «привкус» воздуха в тех краях – ведь в Бориславе нефть).
– Значит, вы жили на Западной Украине
после войны, ходили в Карпаты? – спрашивает Николай Алексеевич.
– Это была часть моей работы. От
краеведческого музея в Дрогобыче мы обязаны были ездить с лекциями по сёлам, по
фольваркам. Вот я и ездила.
– Так и не могу отвыкнуть от гор.
Беру с собой книги, записи, нашёл удобные местечки – сижу, работаю.
И в самом деле, всякий раз меня
удивляло, что при его таком маленьком росте, Н.А., приходя к нам по пути в
горы, нёс на спине увесистый рюкзак, чуть не с половину его роста, набитый
книгами.
Как-то в такой его «заход» к нам, я,
вдоволь «налюбовавшись» прелестным альбомчиком, вернула его Н.А.
Он: «Поняли в чём сюрприз?»
Я: «Супруг объяснил».
Он: «Я же сказал, что и ему будет
интересно, помните, я ещё при первом знакомстве переспросил фамилию, она меня
поразила. Вспомнил, что встретил её на этих страницах».
Я: «А альбом – он был чей?»
Он (заговорщически улыбаясь): «В наши
дни любопытство не рекомендуется. Но вам, знаю, могу сказать. Он бытовал у
одной моей дальней родственницы».
Теперь, отдавая ему альбом, я как-то
пристально вгляделась в него, и вдруг поняла… а поняв, спросила:
– Николай Алексеевич, скажите, как на
духу, вы не родня тем Раевским, ну, знаете, генералу, отцу Марии Волконской?
Он посуровел и замахал руками: «Да
что вы, в самом деле, выдумали! Ну какой я потомок такого статного боевого
генерала! Просто однофамильцы».
Потом взял мою руку и полушёпотом, –
хотя в комнате никого больше не было, – сказал: «Послушайте, дитя моё, – я ведь
могу вас так называть, – прошу вас, будьте осторожны. В вопросах и особенно в
ответах. У вас не безопасная фамилия. Впрочем, как и моя. Но это я шучу!» – и
улыбнулся лукаво, приложив палец к губам.
Незадолго до этого разговора от –
назовём его Верховодовым – словом, от упомянутого выше человека, я узнала, что
«Портреты заговорили» он лично не то что прочитал, а просто-таки «проглотил», и
всё, что от него зависело, подписал и составил нужную рекомендацию, а как уж
дальше получится – кто бы знал!..
– Понимаете: эмиграция и всё такое,
да и много ещё чего было. Но, чур, я вам ничего не говорил, и вы от меня ничего
не слышали, – предупредил он.
«Поклонник» был, видно, трусоват, да
и многие в ту пору вынужденно осторожничали, кто больше, кто меньше…
После того дня, когда я вернула Н.А.
маленький альбом, мы с ним больше не виделись, потому что мы перекочевали в
Сибирь.
Что вовсе не значит, будто магия
«колёсиков, цепочек и сцеплений» потеряла силу. Во-первых, вскоре
друзья-алматинцы, со многими из коих я находилась в переписке долгие годы, а
один из них до сих пор печатается в «Голосах Сибири», прислали мне книгу
«Портреты заговорили». Тут она сейчас же пошла по рукам. И бедные мои
алмаатинцы посылали мне эту книгу, посылку за посылкой, для местных новых
знакомых, а когда те узнали, что мы знались с её автором, первым делом
спрашивали: «А он из тех Раевских?» И я, точно также, как Николай Алексеевич,
взмахивала руками: «Ну что вы, при его-то росточке, какой он потомок такого
представительного генерала. Нет, Николай Алексеевич вовсе не показался мне
человеком героического склада».
Хотя про себя я думала, что вся его
жизнь была сплошным образцом героизма и стойкости, и что, говоря так, я как
будто бы немного его предаю. Но ведь он сам предостерегал: «Осторожность,
осторожность и опять осторожность!».
Как бы там ни было, что касается
происхождения Николая Алексеевича – я знала то, что знала. Много лет проработав
с портретами, я всё более вспоминала, на кого же похож Николай Алексеевич…
И этот альбомчик его загадочной
дальней родственницы…
И вписанные туда фамилии…
Когда ажиотаж вокруг книги сошёл на
нет, но в одной из газет прочла интервью с Н.А., в котором его спрашивали,
конечно же, о том, не родня ли он тому Раевскому, и бедный Н.А., так
призывавший меня к осторожности, словесно прямо-таки отмахивался от такого
предположения: полноте, мол, мало ли однофамильцев, ну и т.д.
Но я знала то, что знала…
Уже в Сибири плотно занималась
корнями местного прикладного искусства, в частности, чугунного художественного
литья. На Томском, ныне уже несуществующем, железоделательного заводе XVIII-XIX
вв. и Гурьевском, начала XIX века, существующем поныне.
Но в наших краях в возможность
художественной традиции чугунного литья никто не верил, и я ездила в Барнаул и
Тобольск в поисках подтверждений.
И что же? В Тобольске в
историко-краеведческом музее, в особой витрине вижу пять декоративных чугунных
медальонов, два из коих коронационные – Николая I и его супруги, и рядом…
останавливаюсь, ахнув. В точно такой же оправе, как и на всех остальных
(значит, один цех? один мастер?), квадратный медальон, но – раскрашенный
по типу венской бронзы. А – когда в моде венская бронза? После 1815 года, когда
Венский конгресс зафиксировал полное освобождение Европы от Наполеона, и где на
первых ролях – русский царь Александр I, владыка страны, что положила начало
падению французского императора.
Ах, колёсики, цепочки, зацепочки!..
Но кто ещё сыграл столь видную роль
на поле боя с французами, как Раевский, вошедший в легенду, так что по России
гуляли лубочные «листки», на которых отважный генерал выводит на поле боя двух
своих малолетних сыновей, в назидание храбрости солдатам…
Немудрено, что лубки дошли и до
Сибири и, конечно же, знаменитые в своё время железоделательные заводы
воспроизводят народного и любимого героя генерала Раевского, и даже
раскрашивают по чугуну его портрет «совсем как в Вене». Вена ведь на слуху!
Вглядываюсь в тобольский медальон,
изображающий генерала Раевского. Теперь маленький росточек Николая Алексеевича
уже не мешает сопоставлению. Крупная голова, чуть выпуклые глаза под нависшими
дугами бровей, характерный крупный нос, твёрдый круглый подбородок, особая
посадка головы… По многим портретам убедилась, что генные черты, как тавро,
отмечают потомков какого-нибудь рода на много поколений вперёд.
Словом, – я знала то, что знала…
И вот сейчас в Интернете нахожу в
трёх номерах «Простора» уже посмертную публикацию Н.А. Раевского «Возвращение».
Со всеми многострадальными виражами его прошлого, попавшего под каток первой
мировой и гражданской войны, а потом – послевоенных катаклизмов. И будто вновь
слышу его предостерегающее: «Осторожность! В вопросах и особенно в ответах». И
читаю про то, что Николай Алексеевич – княжеского рода, и его прапрабабушка
танцевала на балах вместе с Пушкиным.
О, маленький альбомчик в выцветших
бархатных корочках! О, вписанные в нём фамилии… О, тобольский портрет генерала
Раевского, так явно подтвердивший сходство семейных черт, коими был отмечен и
Николай Алексеевич…
Теперь, когда Н.А. покинул всех нас,
живых, и его супруга – тоже, уже нечего было осторожничать. Всё совпало. Все
колёсики, все зацепочки…
Но я всегда знала то, что знала…
И так захотелось вдруг полистать
номера «Простора» чуть не за десяток лет, где сохранились мои публикации, – все
они сложены в нашем семейном архиве. Высчитали: нынче 75-летний юбилей журнала.
Вот сижу, листаю эти старые номера.
«Простор» для меня – своего рода «альма-матер», как для других лицеи или
университеты. Ведь сюда, с великим трепетом, уже после множества публикаций, я
принесла свою первую повесть. Первоначально она называлась «Путешествие
втроём». Всё действие происходит в Алма-Ате, где мой любимый памятник Чокану
Валиханову, который, что называется, был в 60-е годы «героем моего романа», а
когда в письмах Ф.М. Достоевского к нему я прочла, что он, де, Ф.М., в
Валиханова «решительно влюблён», а Достоевский в ту пору был для меня фигурой
первостатейного интереса, можно представить потрясение…
Так что – магия колёсиков, зацепочек
проявлялась в действии.
Я написала повесть.
Ростислав Викторович посоветовал
обратиться к Юрию Михайловичу Герту или к Ивану Павловичу Щеголихину. Главным
редактором тогда ещё был Иван Петрович Шухов. Юрий Герт показался мне каким-то
более демократичным и «свойским», так что я обратилась к нему. И с ним
действительно было интересно и приятно работать. А перед Щеголихиным я
почему-то робела. Однако, оказалось, что я написала какую-то не такую
повесть, содержание её и фантасмагоричность, видимо, вызывали сомнения, хотя
Герт отстаивал её изо всех сил. Кто-то мне передал даже, что И.П. Шухов, хотя
повесть одобрил, однако сказал: «Вы что, хотите, чтобы журнал закрыли?»
Герт и Петров посоветовали поговорить
ещё с Иваном Павловичем Щеголихиным. И тот, к моему удивлению, более чем
одобрительно отнёсся и к тексту, и ко мне, но предложил повесть переименовать.
Пусть будет – «Место в памяти».
Возможно, и скорее всего, повесть бы
в «Просторе» вскоре бы была опубликована. Но где-то колёсики и сцепочки
направились иначе, и – очередной вираж – мы попали в Сибирь.
Здесь повесть лежала пока тихо-тихо.
Хотя её фантасмагоричность и вовсе всполошила местный добрый народ.
Я занималась вплотную краеведением.
Много публиковалась и была автором телециклов.
И – кто бы сказал? Ах,
сцепочки-колёсики! – «отпугивающая» повесть про алматинский академический
пятачок и про «героя моего романа» Чокана Валиханова, наконец, была
опубликована в местном журнале именно под «щеголихинским» названием, но в
трёхтомнике прозы я восстановила прежнее – «Путешествие втроём».
Однако Иван Павлович не подозревает,
конечно, что он даровал мне название «Место в памяти», как некий эпиграф к
тридцатилетней краеведческой, литературной и телевизионной деятельности в
Сибири.
Под таким названием вышла одна из
моих краеведческих книг, это название часто мелькало в телекадре цикла,
особенно для меня дорогого…
В «Голосах Сибири» печатается из
номера в номер алмаатинец Михаил Павлович Шмулёв, который, как я знаю, был
весьма близок со многим «просторовцами». И в переписке мы нередко вспоминали
«Простор» и многие имена уже ушедших из жизни, но для нас вечно живых – Юрия
Плашевского, Мариса Семашко, Николая Гринкевича, и столько других…
«Место в памяти» прочно занял журнал
«Простор» в моём доме и в моей душе, рядом с Николаем Алексеевичем Раевским,
семьёй Сувориных, что жили в Каскелене (прибыв не то из Парижа, не то из
Туниса!), с Ростиславом Викторовичем Петровым, который опять-таки «навёл» нас
на это милое семейство. Сергея Суворина уже не было в живых, но его супругу
француженку Марсель – не забуду никогда…
Милые Иван Павлович Щеголихин,
Ростислав Викторович Петров, спасибо, что вы были в моей жизни, равно спасибо
судьбе, что привела меня однажды в весеннем предвечерье средины 60-х годов к
широкой лестнице, что вела в просторный вестибюль; трепеща и робея, я свернула
в левое крыло и вошла… некоторым образом, в своё будущее, что длится по сей
день.
Кемерово.
Апрель 2008г.
|
|