|
На правах рекламы: • строительный сайт http://industry-portal24.ru/ |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск восьмой
Транскультурный собор
Учёный – это не тот, кто даёт правильные ответы, а тот, кто ставит правильные вопросы.
Клод Леви-Строс
Альберт Ковач
ОПЫТЫ СРАВНИТЕЛЬНОЙ ПОЭТИКИ
Страница 1 из 3
I. QUO VADIS HOMO?
От Адама и Иова до Фауста и Ивана Карамазова
Ряд названных в заглавии этой статьи знаменитых героев – персонажей мировой литературы не возник в результате умысла исследователя, но появился как плод сотворчества гениальных авторов разных эпох и литератур. Это акт и факт европейской и мировой культуры, воплощённый в самих текстах – в символах, художественно-философских мотивах и концептах. Доказать это легко – и трудно. Легко – поскольку факты очевидны, произведения говорят сами за себя. И трудно – потому, что на них наслоилась уйма ограничительных, уводящих в сторону интерпретаций.
В настоящем опыте – исследовании / размышлении о судьбе человека и о судьбах человеческой цивилизации – речь пойдёт о группе вопросов, связанных с основной проблемой онтологии: что такое человек, в чём его назначение на земле. При этом различаются и разрабатываются концепты первоначального – исходного или абсолютного – архетипа и исторического архитипа[1] (то есть сверхтипа), определяемого эпохой; думается, их использование позволит выдвинуть аргументированные положения в связи с рядом спорных аспектов в решении упомянутых выше вопросов – так, как они представлены в названных нами центральных художественных произведениях – шедеврах мировой литературы.
Напомню библейский текст о первочеловеке: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему /.../ и сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Библия. Книга Бытия, гл. 1, ст. 26-27). Благословляя людей, Он повелел им владычествовать над животным миром, над всем созданным: «И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (Там же, ст. 31).
Для автора «Книги Иова» – как и для
Гёте, и для Достоевского – решающее значение имеет характеристика / определение
«по подобию Нашему», «по образу Божию». Этот божественный образ / лик человека
вырастает в Библии и затем в творчестве названных авторов в колоссальный
космический символ, становится эмблемой человека как такового и даже рода
человеческого, поскольку человек-личность-творец в состоянии самоопределяться и
изменяться – как часть мироздания, как «мыслящий тростник», сознающий себя
и устремлённый к познанию мира.
Но всё это стало возможно лишь после
того, как Адам и Ева вкусили плод от древа познания. Поместив человека в раю,
Бог создал и порядок: человеку, пользующемуся всеми богатствами природы, Он заповедовал:
«А от древа познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты
вкусишь от него, смертию умрёшь» (2:17). Адаму и его жене Еве, созданной из его
ребра, Господь Бог сказал: «Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их,
откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (3:5). А
после того, как они вкусили от запретного плода: «И сказал Господь Бог: Вот,
Адам стал, как один из нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простёр он
руки своей и не взял также от дерева жизни и не вкусил, и не стал жить вечно
/.../ И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из
которой он взят» (3:22-23).
По традиции, изгнание из рая
трактуется исключительно как грехопадение и наказание, хотя на самом деле
фактический результат этого решения отнюдь не односторонне негативный: по сути,
Бог простил человека, позаботился о нём, одев в шкуры, и, признав его право на
рациональное сознание, дал ему свободу выбора между добром и злом и труд
– как средство утверждения человеческой личности путём познания мира и
творения добра.
В «Книге Бытия» сотворением человека
и актом изгнания из рая завершается только первый и второй этапы созидания /
рождения человека. Третий, завершающий этап протекает в «Книге Иова».
Известно, что этот библейский текст произвёл на Достоевского уже в детстве неизгладимое, на всю жизнь, впечатление, причём воспринимался им прежде всего как художественное произведение, шедевр мировой литературы (и философии, культуры вообще). Подобную же исключительно высокую оценку дают этой книге и Мартин Лютер, Виктор Гюго, Томас Карлейлъ, Бердяев, Юнг, Шестов, Киркегор и многие другие.
В жанровом отношении «Книга Иова» представляет собой в высшей степени специфическую, синтетическую структуру. В ней доминирует, с одной стороны, эпика, повествование с лирическими акцентами – то есть жанровая структура поэмы, с другой стороны – драма, трагедия. Эти два структурные элемента равноправны в системе Книги, диалог здесь не подчинён повествованию, как это обычно имеет место в эпических произведениях.
В критике и историографии тематика
«Книги Иова» определяется весьма разноречиво. Общее – и по сути общепринятое –
определение темы мы находим в «Библейском справочнике» Геллея: «Книга Иова
рассматривает смысл человеческих страданий. Весьма рано в истории своего
существования человек встретился со странными трудностями и несправедливостями
в своей жизни. Как мог добрый Бог сотворить такой мир, в котором так много
необъяснимых страданий, а в особенности в жизни тех, которые менее всех других
их заслуживают?». Здесь сразу же можно было бы вступить в полемику с
традиционным теологическим истолкованием Г. Геллея, заметив, что речь идёт не о
смысле страдания вообще, а исключительно – о страдании без вины.
Гете в своем «Фаусте» исходит прежде
всего из библейского мифа о сотворении мира и человека – мифа, зародившегося в
Книге Бытия, но воспринимаемого через «Евангелие от Иоанна» (вспомним его
строки о возможных вариантах перевода первого стиха: «В начале было слово – в
начале была мысль – в начале было дело...»). Однако немецкий писатель
продолжает также и «Книгу Иова» – и не только в смысле сюжетного хода – данного
Богом Сатане разрешения испытать / совратить человека (мотив, существовавший,
вероятно, ещё до христианства), но и в плане основных мотивов: что такое
человек, в чём смысл жизни, имеет ли человек право знать, судить, быть
свободным. В «Фаусте» исходным пунктом является столкновение двух концепций:
глобального приятия, глорификации мира и космического миропорядка и – такого же
глобального их отрицания (с одной стороны – Господь и Архангелы, с другой –
Мефистофель). Этот исходный конфликт и раскрывается сначала как романтическое
противопоставление мечты и действительности, мира идеального и реального. Фауст
размышляет: «Я, названный подобием божества, / Возмнил себя и вправду
богоравным». Но: «Какой я Бог! Я знаю облик свой. / Я червь слепой, я пасынок
природы...»
Однако на самом деле Фауст – это
универсальный человек своего времени, изучивший все схоластические науки –
богословие, философию, право и медицину – и оставшийся недовольным плодами этих
усилий разума. Перед тайной жизни и бесконечностью вселенной человек не то, чем
его считает церковь... Приобщаясь Духу Земли, Фауст предчувствует, что
интуитивное познание и сама деятельная жизнь откроют перед ним возможности,
которые окажутся ему по силам: «И вот мне кажется, что сам я – Бог, / И вижу,
символ мира разбирая, / Вселенную от края и до края». Он хочет прильнуть к
бездонным ключам природы и, воображая «бурю деяний», восклицает: «О, деятельный
гений бытия, / Прообраз мой!»
Не останавливаясь здесь детально на общей характеристике тематики, литературно-художественных и философских мотивов «Книги Иова» (тема непоколебимой веры и безвинного страдания, восстание против созданного Богом миропорядка, идентичность человека – идентичность Бога), попытаемся развернуть их более детально в рамках параллели не только с «Фаустом» Гёте, но и – особенно – с романом Достоевского «Братья Карамазовы», множеством нитей связанным с великим творением Гете.
Вот основные вехи переклички, случаи интертекстуальности:
|
I. АБСУРДНОЕ СТРАДАНИЕ НЕВИННЫХ |
|
|
«Книга Иова» |
«Братья Карамазовы» |
|
Иова – праведного,
ни в чём не виновного человека губит Сатана с одобрения Бога – проверка веры,
эксперимент: Елифаз
возражает Иову: Вспомни же, погибал ли кто невинный, и где праведные
бывали искореняемы? Как я видал, то оравшие нечестие и сеявшие зло пожинают
его (4:7-8). То же
говорит и Вилдад: Видишь, Бог не отвергает непорочного и не поддерживает
руки злодеев (8:20). И опять Елифаз: За то, что он простирал против Бога руку свою и противился Вседержителю (15:25). |
Иван:
вековечные вопросы бытия; страдание невинных детей, их губят жестокие люди в
земном, созданном и одобренном Богом мире. Иван: ...не
веруй я в жизнь, разуверься я в дорогой женщине, разуверься в порядке вещей,
убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный проклятый и, может быть,
бесовский хаос, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования – а я
всё-таки захочу жить, и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него,
пока его весь не осилю! (ПССД в 30 томах, ХIV, 209). Жить
хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей,
но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо,
дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что
любишь... (XIV, 209-210). Ведь
русские мальчишки /.../ о чём они будут рассуждать, пока поймали минутку в
трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А
которые в Бога не верют, ну те о социализме и об анархизме заговорят, о
переделке всего человечества по новому штату, так ведь один же чёрт выйдет,
всё те же вопросы, только с другого конца (XIV, 213). Христова любовь к людям есть в своём роде невозможное на земле чудо. Правда, Он Бог, но мы-то не боги (XIV, 216). О
молитве и о страдании: Да ведь весь мир познания ни стоит тогда этих
слёзок ребёночка (XIV, 220-221). Что мне в том, что виновных нет, и что я это знаю, – мне надо возмездие, иначе ведь я истреблю себя /.../ слушай: если все должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию, то при чём тут дети, скажи мне пожалуйста? (XIV, 222). |
|
II. ПРОБЛЕМА ВЕРЫ И ИДЕАЛА, НЕПРИЯТИЕ МИРА, ВОССТАНИЕ И БУНТ |
|
|
«Книга Иова» |
«Братья Карамазовы» |
|
Иов:
непоколебимая вера и протест против Бога и миропорядка; раздвоение,
готовность отказаться от жизни: Погибни, день, в который я родился, и
ночь, в которую сказано: «зачался человек!» (3:3) Он
бросил меня в грязь, я стал как прах и пепел /.../ Ты сделался жестоким ко
мне, крепкою рукою враждуешь против меня (30: 19-21)
Малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего... я что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком? (3:3)
Отнимает ум у глав народа земли, и оставляет их блуждать в пустыне, где нет пути (12:24) |
Иван:
Итак, принимаю Бога, и не только с охотой, но, мало того, принимаю и
премудрость. Его, и цель Его, нам совершенно уж неизвестные /.../ Я не Бога
не принимаю, пойми ты это, а мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю
и не могу согласиться принять (XIV, 214). О,
Алёша, я не богохульствую! /.../ Не Бога я не принимаю, Алёша, я только билет
ему почтительнейше возвращаю (XIV).
Великий Инквизитор: Но и тут ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками (XIV, 233). Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят перед такими чудами и неразрешёнными тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих (XIV, 235). |
|
III. ИСКОРЕНЕНИЕ ЗЛА НАСИЛИЕМ, ПЕРЕУСТРОЙСТВО МИРОПОРЯДКА, РАБСТВО И СВОБОДА |
|
|
«Книга Иова» |
«Братья Карамазовы» |
|
Разрешение конфликта:
Иов:
Зло, наряду с добром, лежит в основе мира, Бог разрешает его, теоретически –
нужно применять насилие. Иов спасён – Бог опровергает мнение друзей: Вам надлежало бы сказать: «Зачем мы преследуем его?» Как будто корень зла найден во мне. Убойтесь меча, ибо меч есть отмститель неправды, и знайте, что есть суд (!9:28-29) Как
сильны слова правды! Но что доказывают обличения ваши? (6:25) Но я
Вседержителю хотел бы говорить, и желал бы состязаться с Богом. А вы
сплетчики лжи: все вы бесполезные врачи (13:3) Разве
я море или морское чудовище, что Ты поставил надо мною стражу? (7:12) Заступись,
поручись Сам за меня перед Собою! Иначе кто поручится за меня? (17:3) И
продолжал Иов возвышенную речь свою, и сказал: Жив Бог, лишивший меня суда, и
Вседержитель, огорчивший душу мою (27:1-2) О невинных: Из общества изгоняют их кричат на
них, как на воров /.../ Люди отверженные, люди без имени, отребье земли! (27:5,8) Вилдад: тем
менее человек, который есть червь, и сын человеческий, который есть моль (25:6) Установим
между собой рассуждение, и распознаем, что хорошо /.../ Итак, послушайте
меня, мужи мудрые! Не может быть у Бога неправда или у Вседержителя
неправосудие
(34:4,10). Давно
гремит Бог гласом своим, делает дела великие, для нас непостижимые (35:5). Господь
отвечал Иову из бури и сказал: «Кто сей, омрачающий Провидение словами без
смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж: Я буду спрашивать тебя, и ты
объясняй мне: где был ты, когда Я полагал основание земли? скажи, если знаешь» (38:1-4). Твоею
ли мудрость летает ястреб и направляет крылья свои на полдень? (39:26). Взгляни
на всех высокомерных, и унизь их, и сокруши нечестивых на местах их (40:7). Поэтому
я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле. И было после того, как Господь
сказал слова те Иову, сказал Господь Елифазу феманитянину: «Говорит гнев Мой
на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как
раб Мой Иов. Итак, возьмите себе семь тельцов и семь овцов, и пойдите к рабу
моему Иову, и принесите за себя жертву; и раб Мой Иов помолится за вас, ибо
только лице его я приму, дабы не отвергнуть вас за то, что вы говорили о Мне
не так верно, как раб Мой Иов» (42:6-8). |
Ивану грозит потеря идеала. Раздвоение Ивана, преодоление кризиса:
Иван –
Алёше: Братишка ты мой, не тебя я хочу развратить и сдвинуть с твоего
устоя, я, может быть, себя хотел бы исцелить тобою, – улыбнулся вдруг Иван
совсем как маленький кроткий мальчик (14, 215). Я
хотел заговорить о страдании человечества вообще, но лучше уж остановимся на
страданиях одних детей... (XIV, 216). Мальчик
ранил любимую собаку помещика. Тот командует: «Ату его!» вопит генерал и
бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил в глазах матери, и псы
растерзали ребёнка в клочки /.../ Ну... что же его? Расстрелять? Для
удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алёшка! –
Расстрелять! – тихо проговорил Алёша (XIV, 221). Великий
Инквизитор: Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие
на веки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их
счастья, – эти силы: чудо, тайна и авторитет (XIV, 231-232). Великий
Инквизитор Христу: Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем ты о нём
думал. Он слаб и подл /... / они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю
(XIV, Ш). Совет
Великого Инквизитора: Перед кем преклониться, кому вручить совесть и каким
образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник,
ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей
(XIV, 234). Из диалога
братьев: – Ты
может быть, сам масон! – вырвалось вдруг у Алёши /.../ – Я
ведь тебе сказал: мне бы до тридцати лет дотянуть, а там – кубок об пол! – А
клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! Как же
жить-то будешь, чем любить-то их будешь? – Вот
что, Алёша, – проговорил Иван твёрдым голосом, – если в самом деле хватит
меня на клейкие листочки, то любить их буду, лишь тебя вспоминая (XIV, 239-340). Алёша
заметил, что брат Иван идёт как-то раскачиваясь, и что у него правое
плечо, если сзади глядеть, кажется ниже левого /.../ Он почти бежал. Patep seraficus – это имя он откуда-то взял (Алёша прав: имя взято из «Фауста»
Гёте – А.К.) (XIV, 241). Зосима: Да
не будет же его, иноки, да не будет истязания детей, восстаньте и
проповедуйте сие скорее, скорее (XIV, 286). Чёрт: Сколько,
например, надо было погубить и опозорить честных репутаций, чтобы получить
одного только праведного Иова, на котором так зло поддели во время оно! (XV, 82). Об
Иване: «Или восстанет в свете правды, или – погибнет в ненависти, мстя себе и
всем за то, что послужил тому, во что не верит», – горько прибавил Алёша и
опять помолился за Ивана (XV, 89). Митя об
Иване: Он выздоровеет /.../ Брат сложения сильного. И я тоже надеюсь, что
он выздоровеет, – тревожно заметил Алеша (XV, 184-185). Иван: понимаешь
ли ты это, когда маленькое существо, ещё не умеющее даже осмыслить, что с ней
делается, бьёт себя в подлом месте, в темноте и холоде, крошечным своим
кулачком надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими
слёзками «Боженьке», чтобы тот защитил его. О молитве и о страдании: Без неё, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чёртово добро и зло, когда это столько стоит? Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слёзок ребёночка «боженьке». Я не говорю про страдания больших, те яблоко съели, и чёрт с ними, и пусть бы их всех чёрт взял, но эти, эти! (ПССД в 30 томах, 14, 220-221). |
Ассоциативно-контрастивное сопоставление двух соположенных текстов выявляет как общие, так и специфические литературные мотивы. Общими оказываются мотивы невинного страдания, идентификация человеческого бытия, права на протест и на свободу в противовес утверждению, что человек – это раб или червь. Однако своё неприятие миропорядка Иов сочетает с глубокой верой в Бога, в то время как Иван колеблется между верой и неверием. Вместе с тем Достоевский противопоставляет трезвому пониманию Иваном действительности религиозно-утопические представления Зосимы о земном рае.
Традиционное теологическое толкование исходит из того положения, что основной конфликт произведения лежит в сфере столкновения между Богом и Иовом, а в финале выступает примирение. Такая интерпретация не вовсе лишена основания. В этом духе замечательную, вдохновенную православную интерпретацию даёт в романе Зосима, вспоминающий перед смертью своё детское восприятие истории Иова в изложении церковной книги для чтения. К воспалённой, многокрасочной, потрясённой и потрясающей детской фантазии присоединяется не только восприятие умирающего старца – персонажа, но и подспудный голос самого автора – художника. На скрещении этих трёх различных восприятий возникает трактовка, в которой выделяется идея соприкосновения двух миров – мира земного и мира иного, потустороннего: Но в этом и великое, что тут тайна, – что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе. Перед правдой земною совершается действие вечной правды. Тут творец, как и в первые дни творения, завершая каждый день похвалою: «Хорошо то, что я сотворил», смотрит на Иова и вновь хвалится созданием своим. И Иов, хваля Господа, служит не только Ему, но послужит и всему созданию Его в роды и роды и во веки веков, ибо к тому предназначен был. Господи, что это за книга и какие уроки! Что за книга это священное писание, какое чудо и какая сила, данные с нею человеку! Точно изваяние мира и человека и характеров человеческих, и названо всё и указано на веки веков (XV, 265).
Говоря о горе Иова, о потерянных детях и о его же, казалось бы, невозможной любви к новым своим детям, Достоевский делает тонкое психологическое наблюдение: «Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умилённую радость» (XV, 265).
Если для создания образа Зосимы писатель воспользовался ранними автобиографическими материалами, то материал «Книги Иова» вошёл в итоговый роман – в главы «Книги пятой, Pro и Сontra» – как опыт целых десятилетий умудрённого жизнью великого художника и мыслителя. Известен его отзыв о новом – может быть, десятом или сотом – прочтении древнего шедевра, приведённый в одном из писем к жене: «Читаю “Книгу Иова”, и она приводит меня в болезненный восторг: бросаю читать и хожу по часу в комнате, чуть не плача, и если б только не подлейшие примечания переводчика, то, может быть, я был бы счастлив. Эта книга, Аня, странно это – одна из первых, которая поразила меня в жизни. Я был ещё тогда почти младенцем!» (XXIX/2, 43).
В разговоре с Эккерманом Гёте с гордостью признавал своё обращение к «Книге Иова» – к мотиву полномочия, данного Богом Сатане («это – моё»). В самом деле: то, что в Библии – рамка, то в «Фаусте» – развёрнутое действие, хотя средняя часть этой идейно-философской драмы, посвящённой тайнам бытия, создаётся заново и по-новому – en pandant. И таким образом выстраивается ряд великих архе- и архитипов: Адам – Иов – Фауст – Иван Карамазов.
Даже виднейшие исследователи творчества русского романиста нередко отождествляли Ивана то с Великим Инквизитором (как будто не сам он – создатель этого персонажа, этого чудовищного монстра?), то с самим Чёртом (который – в виде фантастического двойника Ивана – и в самом деле «попутал» его и чуть не погубил), не говоря уже об отождествлениях с персонажами другого ряда – Свидригайловым, Смердяковым, Ставрогиным.
Подобно Франциску Ассизскому, отказавшемуся от своего отца, бездушного раба собственности, и Иван Карамазов имел право отказаться от своего родителя (но фактически – не отца) Фёдора Павловича. Но он сделал больше: прибегнув к эксперименту, допустив теоретически правомерность убийства, он допустил отступление от заповеди «Не убий!». Однако это глубокое заблуждение возникло в результате развития только одной из его идей, преодолённой под императивом происшедшего отцеубийства, в то время как цель всех его размышлений состояла в решении «проклятых вопросов бытия».
Итак, герой Достоевского тождествен только самому себе. Можно сказать, что он – из серии, представленной Адамом, Иовом или Фаустом, но он не равен ни тому, ни другому, ни третьему, а представляет собой единственный и великий мировой образ. Адам является прежде всего представителем рода человеческого, первоначальным типом мужчины, как отчасти и Иов. Но этот последний есть уже и индивидуальность, обладающая своим особым, своеобразным внутренним миром, стоящая рядом с другими неповторимыми типами и характерами на звёздной орбите космоса. Фауст и Иван, – это личности, индивидуумы, и только как таковые символизируют весь род человеческий. Всё это определяется мифологическим, фантастическим измерением разбираемых произведений, которые и позволяют развернуть эти образы во всей их полноте и неповторимости. Героя Достоевского сравнивают – и противопоставляют – всем трём его предшественникам, но сопоставляют и с Мефистофелем.
Фауст Гёте восходит к определённому историческому архитипу, но приобретает и статус абсолютного архетипа. Фигура Ивана – настоящего «русского Фауста» – восходит к историческому архитипу молодого русского интеллигента, поднимающего «проклятые вопросы бытия», но далеко выходит за эти рамки, становясь в один ряд с творениями Гёте. В том же ряду могут быть рассмотрены и фигура Адама в «Трагедии человека» Имре Мадача или доктора Фаустуса из одноименного романа Томаса Манна, для которого Иван Карамазов становится архетипом.
Весь арсенал нашей интерпретации черпается исключительно из текстов названных великих произведений, в которых выявляются художественно-философские мотивы, их система и иерархия. Выясняется, что у Достоевского есть суверенные образы, поливалентные личности-характеры-типы и исторические архитипы; но выясняется и то, что их нельзя механически накладывать на другие мировые образы-архетипы. Создавая эти образы, писатель использует столь характерные для него приёмы ассоциативно-контрастивного соположения персонажей, чужое у него «только» строительный материал для его фантазии, для его глубокой эстетической концепции.
Человеческая цивилизация и сегодня находится в невиданном кризисе, человеческая личность стоит под угрозой потери духовного измерения и свободы, всё больше понимается только как антропологическое, биопсихологическое существо, в то время как доминантными ценностями личности с точки зрения теоретического постмодернизма оказываются успех, деньги, первое место в конкуренции. В произведениях субкультуры прямо распространяются идеи насилия, убийства, животного секса вместо любви.
Думается, что внимательное современное прочтение названных четырёх великих книг человечества безапелляционно доказывает, что в их центре стоят одни и те же проблемы подлинно человеческого бытия, самой природы человека, смысла жизни и спасения цивилизации. В них утверждается добро, правда, прекрасное как живая жизнь, в них утверждается, что человек свободен, наделён прерогативой выбора, имеет право мыслить, протестовать и бороться со злом – во имя добра.
|
|