| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск восьмой
Литературный фестиваль в Коктебеле
Писатель талантлив, если он умеет представить новое привычным, а привычное – новым.
Сэмюэл Джонсон
Яна Дубинянская
В ПРОВИНЦИИ У МОРЯ
Яна Дубинянская (Киев) – победитель шестого международного литературного волошинского конкурса в номинации «Заливы гулкие земли глухой и древней» (проза).
– Мне нравится, – шепнула Мила. Так, чтобы слышал один Игорь.
Но
весёлый дедок тоже услышал и, конечно, взял на заметку.
– А тут лоджия, – объявил он,
распахивая дверь, затянутую москитной сеткой. – В новых домах таких не бывает.
Вот раньше умели строить, чтоб людям жилось!
Лоджия, местами застеклённая, а
там, где стёкол не было, законопаченная рамками с сеткой, выпирала из стены
дома по меньшей мере на два с половиной метра. Игорь поковырял пальцем
извилистую трещину в штукатурке как раз у основания несущей конструкции.
Зато прямо в стекло стучалась
ветка инжира с разлапистыми листьями и смешными зелёными инжиринками. Чуть
дальше богатырскими торсами тянулись вверх два близнеца-кипариса, а сразу же за
ними, – во всяком случае, так казалось, поскольку местность тут резко уходила
вниз, – ярко и близко синело море.
Мила уже высунулась из
распахнутых створок: с одной стороны стекло, с другой — москитная сетка. Надо
будет всё застеклить, сделал мысленную зарубку Игорь. Больше всего ему,
конечно, не нравилась трещина в стене… впрочем, старый фонд весь в
полуаварийном состоянии, а квартира в новостройке им не по карману. Подошёл к
Миле, едва протиснувшись мимо огромной, на всю площадь лоджии, кровати. Обнял
за плечи.
Мила смотрела как заворожённая.
Она впервые в жизни видела море.
– Дом крепкий, – заверил дедок,
от которого не укрылись сомнения Игоря насчёт трещины. – Раньше умели строить.
Только лучше вам тут столик поставить, или детскую кроватку, на свежем воздухе
дитё здоровее будет. А этот… аэродром в комнату занесите, а то неровен час,
всё-таки третий этаж… Физику знаете? – Игорь удивлённо обернулся и попал на
ехидную пошловатую улыбочку. – Резонанс!
Дедок довольно захихикал.
Из глубины единственной, но
просторной комнаты послышался детский плач. Мила бросилась туда, задев плечом
за шершавый край рамы. На желтоватой коже прочертился белый розовеющий след.
– Вот в таком разрезе, –
серьёзно, по-деловому сказал Игорю дедок. – Телефон завтра заработает, это я
специально прошу на станции отключать, чтоб курортники не звонили. Газу ещё
полбаллона есть, потом закажете, привезут. Вода с шести до восьми утром и
вечером три часа, дают регулярно, не жалуемся. Шестьдесят.
– Вы же говорили – полсотни, –
вяло возмутился Игорь.
– С видом на море? С
телефоном?! – дедок возмутился куда натуральнее. – Да ты знаешь, сколько я за
неё в сезон беру? В сутки?! А тут за целый месяц… пятьдесят пять.
– Хорошо, – вздохнул Игорь.
– Дешевле нигде не найдёшь, –
успокоил дедок. – И то, считай, сдаю себе в убыток, за лето я тут намного
больше имею. Жалко только, что осень-зиму хата пустая стоит. Сейчас как раз
начало сезона, ни за что бы не сдал по дешёвке!.. но вы же, я понял, не
отдыхать приехали, вы жить…
– Мы – жить! – радостно
подтвердила Мила.
Она смеялась в дверном проеме,
и сонная Дашка смеялась у неё на руках.
* * *
– И ты здесь вырос?!
В узких щёлочках Милиных глаз
прыгало восхищение. Там, где выросла она, кипарисы и магнолии имели такое же
отношение к реальности, как привидения и летающие тарелки.
Коляска подпрыгнула на камне;
Игорь взял чуть назад. Пахло можжевельником.
– Не здесь. В глухом-преглухом
посёлке в пятнадцати километрах от побережья, вон там, за горами. Я же тебе
рассказывал. Летом сушь, зимой слякоть. Чтобы добраться до города – до школы,
потом до редакции, – приходилось вставать в полпятого… И вода в артезианской
скважине. Кстати, ты воды набрала? Когда мы вернёмся, уже отключат.
– Набрала. В кастрюлю и в
тазик. Ну, пятнадцать километров – это не так уж и далеко… А у нас теперь море
прямо под окнами!!! Не верится даже.
Они шли уже минут двадцать,
виляя по серпантину то в одну, то в другую сторону, и спустились в общей
сложности метров на десять вниз по склону. Впрочем, сегодня они никуда не
торопились, а лучшую прогулку (с одной стороны от грунтовой дороги причудливое
переплетение стволов, ветвей и корней южного леса, с другой – сверкающая чаша
моря под обрывом) трудно было себе представить. Особенно если не думать, как
потом подниматься наверх.
– Да, летом тут хорошо, –
согласился он. – Самый здоровый климат для человека. Правда, зимой начнутся
ветра…
– Зимой?
– Представь себе, здесь бывает
зима. И отопление, забыл спросить у деда, наверняка отключают.
Мила только презрительно
фыркнула. Там, где она родилась, зима была девять месяцев в году. И на улицах
экскаваторы прорывали в снегу целые лабиринты открытых тоннелей со стенками в
человеческий рост.
Гладкая чёрная шапка Милиных
волос ярким бликом сверкала на солнце. Игорь тронул её ладонью: горячо.
– Держись в тени, кому говорю!
Заработаешь ещё солнечный удар… Завтра купим тебе шляпу. Соломенную. Будешь
похожа на китаянку.
Мила засмеялась, и её глаза
совсем исчезли, остались длинные чёрточки, топорщась ресницами. А у Дашки глаза
получились большие, широкие, только слегка раскосые и такие же жгуче-чёрные,
как у мамы. Сейчас они тоже показывали одни ресницы – спокойными сонными
полумесяцами. Игорь поправил верх коляски, ловя убегающую тень.
– Долго ещё? – спросила Мила.
– Сейчас придём, – он
сощурился, высматривая дорогу. – Наверняка есть более короткий путь, потом
разведаем, будете без меня ходить… Только сначала научу тебя плавать.
– Меня?!!
Там, где Мила прожила до
семнадцати лет, был океан. Примерно два месяца в году не покрытый коркой льда.
За следующим серпантинным
поворотом дорога вдруг стала асфальтовой. Коляска поехала веселее, Игорь прибавил
шагу. Угловатая тень от горного склона укорачивалась на глазах, становилось всё
жарче. Дорога снова повернула, и асфальт кончился. К морю, уже по-настоящему
близкому, под крутым углом спускалось с десяток-другой метров каменной
мешанины.
Игорь обернулся к жене:
– Вот так всегда.
– Ничего, – Мила улыбнулась. –
Ты сходи окунись, мы подождём. Отдохнём и пойдём обратно, пока не очень жарко.
А в следующий раз возьмём Дашку в кенгурушник… Я хотела тебя спросить: почему
тут деревья облезают? Болеют?
– Какие деревья?
– Вон.
Он рассмеялся. Привлёк её к
себе, взлохматил жёсткие волосы:
– Чукча ты моя. Не облезают, а
сбрасывают кору. И называются – бесстыдница.
* * *
Выбираясь из моря по скользким
камням, он облизнул солёные губы, по-собачьи вытряхнул воду из ушей и на
мгновение проникся: это – счастье.
Но у Милы в конце асфальтовой
дороги-никуда был такой жалкий полурасплавленный вид, что ощущение мгновенно
улетучилось. Каким надо было быть идиотом, чтобы в первый же день тащить её на
солнце – без шляпы?!..
Она улыбнулась:
– Возвращаемся? Припекает уже…
Игорь взялся за коляску. Ручка
успела основательно нагреться.
Вверху показался из-за поворота
мужчина – пожилой, немного грузный. В одних семейных трусах и с полотенцем
через плечо.
– Смотри, как похож на артиста!
– зашептала Мила. – Ну, на того, знаменитого… забыла фамилию… комика…
– Савелий Ященко, – подсказал
Игорь. Помахал рукой: – Савелий Лаврентьевич! Дядя Сава!
– Это что, он?! И ты его
знаешь?!!..
Запнулась: артист подошёл уже
близко, мог услышать. Но глаза распахнула так, что ещё немного – и они
перестали бы быть щёлочками.
– Привет, Игорёха! К нам в
отпуск?
– Здравствуйте. Да нет, как бы
насовсем. Воронов давно к себе зовёт, ну, я и… Вот, привёз семью…
– Женился? Да ну?! Красавица,
шамаханская царица! А там у нас кто? – Ященко сунулся в коляску чуть ли не с
головой, седой и буйной, и, вынырнув, провозгласил громовым шёпотом: – Спит!
Однако ты герой, Игорёк. Чтобы вот так просто взять, да из столицы…
– Вот так, – сказал Игорь. – А
вы до сих пор купаетесь круглый год?
Актёр замахал руками, словно
разгонял мошек:
– Какое там!.. только с апреля
по ноябрь. Старый уже… Ну, ты того, заходи, если что.
– До свидания, – пионерски
звонко сказала Мила.
Савелий Ященко браво запрыгал
по прибрежным камням, полотенце отбивало марш на его загорелой спине. Через
пару метров обернулся и, указав протянутой рукой куда-то вбок, провозгласил:
– Если по асфальту не
сворачивая – выйдешь на остановку. Маршрутку пустили!
– Спасибо! – с искренней
благодарностью заорал Игорь.
Существование маршрутки снова
убедило его в том, что жизнь налаживается. Они зашагали в указанном
направлении. Мила то и дело оглядывалась; седая голова актёра уже мелькала
среди волн далеко от берега.
– Он здесь живёт, – пояснил
Игорь. – Когда съёмок нет. С тех пор, как вышел на пенсию у себя в театре…
давно уже. Любит эти места.
– Вот видишь.
– Так у него же особняк! Десять
комнат, автономные коммуникации, и вообще… И потом, он то и дело катается в
столицу. Съёмки, фестивали, презентации… короче, это совсем другое.
– А сколько ему лет?
– Ну…
– Вот видишь.
Мила взялась за край ручки
коляски и обняла Игоря за пояс. Он отстранился: жарко.
Дашка проснулась и серьёзно
разглядывала из коляски небо с незнакомыми деревьями и птицами.
* * *
– Если выпало в империи
родиться, лучше жить в глухой провинции у моря… Как сказал поэт.
– Какой поэт?
– Не помню… кажется, Пушкин.
– Сам ты Пушкин. Это кто-то из
диссидентов.
Чёрное море сливалось с чёрным
небом, чуть-чуть отсвечивая серебристым на линии горизонта. Её заслоняли ещё
более чёрные силуэты двух кипарисов и разлапистой инжировой ветки. В воздухе
стояло тоненькое пение москитов, которые, видимо, с лёгкостью просачивались
сквозь сетку – или просто жили тут, в квартире, всегда.
Огромная кровать оказалась
мягкой и очень удобной. Однако, вопреки совету весёлого деда, категорически не
проходила в проём балконной двери.
– Но мы-то родились не в
империи, – сказала Мила. – Мы живём в демократическом государстве.
– В демократическом государстве
люди могут целоваться, когда и где им хочется.
– Игорь!.. Мы же с тобой не…
Почувствовал плечом, как её
щека стала чуть горячее. Притянул жену к себе; она, конечно, вывернулась,
отстранилась.
– …и потом, там же правда
гуляли дети! Теперь-то, когда у нас Дашка, я понимаю…
– Ты и тогда всё понимала. Все
понимали! Это был повод, причём настолько тупой, что в любой нормальной стране…
– Не начинай.
– Не буду.
Пару минут лежали молча. Москит
щекотнул щеку; Игорь попытался его прихлопнуть и, кажется, попал.
– Завтра пойдёшь к Воронову? –
спросила Мила.
– Да, завтра… Сегодня
созванивались, он ждёт. Чёрт, жаль, нет телевизора… Надо было хоть из
вежливости посмотреть выпуск этих его новостей. Воронов – и телевидение! Смешно
даже.
– Не смейся над шефом, – она
помолчала. – Игорь? А он не… он точно тебя возьмёт?
– Куда он денется. Я один могу
сделать ему нормальную программу, и он это знает.
– А…
– Это его не волнует. Слишком
далеко… Тут ведь что – глухая провинция. У моря…
– Давай спать.
– Давай.
* * *
Три бабушки, торговавшие на
микроскопическом рынке клубникой, черешней, абрикосами, зеленью, овощами и даже
ранними дынями, уже узнавали Милу в лицо, но принимали за отдыхающую. Через
месяц-другой они удивятся: надолго приехала! К осени, пожалуй, догадаются…
Признаваться самой Миле не хотелось: так гораздо интереснее.
То, что, признавшись, она сразу
превратится из богатой и праздной чужачки в свою, местную, и сможет покупать у
бабушек всё чуть ли не вдвое дешевле, не приходило ей в голову. Тут и так всё
было потрясающе дёшево. Хоть уже и начался сезон.
Она подкатила к подъезду
коляску, похожую на голландский натюрморт, из пышности которого удивлённо
выглядывала Дашка. Подниматься на третий этаж приходилось в три этапа: ребёнок,
покупки, коляска.
– Да! – раздавалось из-за
двери. – Диктофон взять… Уже!..
Игорь был дома! Мила не знала,
радоваться этому или тревожиться. Получалось – радоваться. Она вставила ключ в
скважину, и дверь открылась сразу, от одного этого движения.
– Игорь!
– Привет, – муж стоял в
прихожей и как раз опустил телефонную трубку. – Ты с базара? Сейчас коляску
занесу.
Обогнув жену – мимолётное
объятие и чмок в Дашкину щеку, – он побежал вниз по лестнице. Мила на ходу
сбросила босоножки, посадила дочку в кроватку и кинулась на кухню. Суп и жаркое
– только разогреть. А если у Игоря найдётся хотя бы минут десять, можно
организовать потрясающий салат…
На салаты из свежих овощей Мила
подсела, как на наркотик. Там, где она выросла, овощи не мыслились отдельно от
маринада.
Из прихожей донеслись тяжёлые
шаги и победный выдох, с которым Игорь обрушил на колеса груженую коляску:
он-то запросто справлялся с ней в один этап. А затем – запыхавшийся голос:
– Разберёшь сама, хорошо? Я
побежал.
– Игорь!..
Мила метнулась к двери:
– Ты же не обедал! Я уже всё
разогрела, садись поешь!
– Не могу, Палыч с Максом
внизу. Я только за диктофоном заскочил. Съёмка перед самым эфиром, придётся в
машине расшифровывать… Симона Петровна опять заболела, так что я сегодня
мотаюсь по всему побережью. И ещё дежурю на записи. Буду чёрт-те когда, ты
вместе с Дашкой ложись, не жди.
– Игорь…
Его уже не было – только гулкий
пересчёт ступенек, через одну, а то и через две. Ещё снизу просигналила машина:
два коротких бибиканья и два длинных. Убить мало этих Палыча с Максом. Хотя за
что?.. у них такая работа. С кухни потянуло вкусным запахом, громко забулькало
жаркое. Мила вздохнула.
Дашка покакала и объявила об
этом обиженным контральто. Мила пошла ставить на газ воду из тазика. Воды, как
всегда, оставалось в обрез… давно ведь решила, что надо набирать две кастрюли.
И опять забыла.
* * *
– Кружок авиамоделистов, –
поморщился Макс-Камерамен. – Розы в ботсаду… Новая премия Ященко… Слушай, ну
сколько можно?.. У меня его до фига, возьми в архиве. Симона всегда так делает.
– Поехали, – усмехнулся Игорь.
– Тебе хорошо, ты тут без году
неделя… Посмотрю, как ты захочешь снимать дядю Саву в сорок седьмой раз. И
розы. И детишек с модельками. И… тьфу!.. открытие курортного сезона. И разгар.
И закрытие. И подготовку к нему же.
– Почему ж ты не уедешь?
Кличку «Камерамен» Макс,
похоже, придумал себе сам. Такой камеры, как у него, Игорь не видел ни разу в
жизни, – и, честно говоря, не думал, что такие ещё где-то сохранились. Но здесь
она была последним словом техники, а сам Макс – единственным «камераменом» на
побережье.
– Смеёшься? В столице же всё по
блату, а я самоучка, без диплома…
– Вот и поступал бы на
операторское.
– Говорю же, там всё по блату!
Я уеду. Только не сейчас, а когда мне будет что показать, кроме этих долбаных
сезонов…
Все остальные сотрудники плавно
перекочевали в новости из газеты, которую Воронов редактировал лет двадцать,
пока в мэрии не решили, что городу с населением в пятнадцать тысяч человек
необходима телекомпания. Сотрудников было в общей сложности пятеро: сам Воронов
– ныне местная телезвезда, Макс, водитель Палыч, бухгалтерша Марья Алексевна.
Журналистка имелась одна, Симона Петровна, дама почтенных лет и слабого
здоровья. Впрочем, говорили, что до прибытия Игоря она иногда выезжала на
съёмки.
Игорь помнил ещё одного
журналиста, Семена Измайловича. Но оказалось, он умер полгода назад.
Сделать с этой командой
нормальные новости было невозможно. А Воронов хотел не просто нормальные
новости: его сокровенной мечтой был «Костыль-на-бублике» в номинации
«Региональная программа года». Впрочем, не настолько сокровенной, чтоб не
озадачить ею нового журналиста уже на собеседовании. Тогда Игорь легкомысленно
посчитал это шуткой; однако шеф регулярно напоминал ему о сверхзадаче. На
полном серьёзе.
А почему бы и нет? — с весёлой
злобой думал Игорь, глядя, как за окном «жигуля» калейдоскопно мелькают то скалы,
то море: Палыч гасал по серпантину с лихостью гонщика-самоубийцы. В конце
концов, ты работал в самих «Горячих вестях», и не сказать, чтоб тебя там совсем
не ценили. Взять да и сделать конфетку из дерьма.
Хотя почему – из дерьма? Здесь
же действительно хорошо. Тепло. Красиво. Очень красиво и пока тепло…
* * *
– …действительно чукча?! Не
может быть!
– Ты бы видела, Симоночка, как
она, эта узкоглазая… С возвращением, Игорь Николаевич! Говорят, вы домой
заезжали? Неужели малютка заболела?
– Отснялся? – коллега по цеху,
в отличие от бухгалтерши, не считала нужным умильно улыбаться и говорить Игорю
«вы». – Между прочим, двадцать минут до эфира.
– Я в курсе, – кротко ответил
он. – У меня уже готов текст, только начитать и смонтироваться. Сейчас Максим
поднимется, и…
– Давай сюда, начитаю. Тебя Сам
искал.
Симона Петровна протянула руку
жестом статс-дамы, которой представляют на балу кадета. Вот только целовать её
не хотелось – скорее укусить. Вместо этого Игорь вложил в пухлые пальцы
черновик текста, искренне жалея о своём разборчивом почерке. Опять получит
гонорар, не отрывая задницы от стула, старая стерва.
С улицы, потрясая штативом,
ворвался Камерамен; журналистка величественно поднялась и проследовала в
монтажку, покачивая упомянутой задницей.
– Сам не в духе, – интимно
предупредила Марь-Севна.
– Знаю, – бросил Игорь.
Он действительно знал – с тех
пор как звонил на студию из дому. Воронов был не в духе уже тогда. А ближе к
эфиру его настроение обычно не поднималось, чтоб не сказать наоборот.
– Что там у тебя? – не
оборачиваясь, бросил он.
– Всё нормально, Михаил
Степанович, как и планировали. С выставки моделей живой такой сюжетец
получился, с детскими блицами. Розы – тут уж Макс постарался, видео очень
красивое. Симона Петровна сейчас доделывает. Ященко будет на вечерний выпуск,
никак не успевали заехать. Зато эксклюзив, в домашней обстановке…
– Ты хочешь, чтобы я с этим
вышел в эфир?
Вороновская спина казалась
спокойной. Голос тоже. Казался.
Начинается, тоскливо подумал
Игорь.
– По-твоему, это новости? Ты считаешь,
человек, который включает телевизор узнать, что делается в мире, станет
смотреть про игрушечные самолётики? Да он переключит канал на десятой секунде,
если не на второй! Молчи, я знаю, что ты скажешь!.. Что здесь ничего не
происходит. А ты ищи! На то ты и журналист! Вот признайся: у тебя хватило бы
совести явиться с этими розочками к редактору этих твоих… как их… «Горячих
вестей»? Хватило бы, а?!.. да неужели! Тогда понятно, почему тебя оттуда
погнали. А у меня здесь не богадельня…
На слове «почему» Воронов на
мгновение обернулся, взглянул Игорю в лицо. Они друг друга поняли.
– После эфира зайдёшь, – сказал
шеф, понемногу успокаиваясь; отпил воды из стакана, полоснул горло. – Подумаем
о нормальном контенте, с которым можно будет претендовать на «Региональную
программу». У тебя испытательный срок до конца года, мы ведь так
договаривались?..
Договаривались они совсем
по-другому.
Но это, конечно, не имело ни
малейшего значения.
* * *
Вечер был такой тихий, что
сюда, на тропинку, доносился снизу шелест моря. А звёзды светили совсем близко,
чётко складываясь в созвездия, как в астрономическом атласе. Млечный Путь
туда-сюда пересекали стремительные летучие мыши.
– Ничего он тебе не сделает, –
сказала Мила. – У него просто мандраж перед эфиром, боязнь камеры, ты же сам
рассказывал. А на тёток вообще не обращай внимания, пусть себе интригуют и
сплетничают. У них такая жизнь… безрадостная.
Игорь усмехнулся. Придерживая
спинку кенгурушника, поудобнее прижал к себе спящую Дашку:
– А у нас?
– Что?
– У нас с тобой какая жизнь?
Мила тихонько рассмеялась. Как
будто он удачно и по-доброму над ней подшутил.
Они как раз дошли до
асфальтового отрезка дорожки. Прогуляться до конца, и пора поворачивать назад.
Поздно уже.
Хорошо всё-таки придумала Мила
– гулять перед сном. Последнее время, вернувшись домой после записи утреннего
выпуска, он категорически не мог заснуть, ворочался на балконной кровати до тех
пор, как этот выпуск шёл в эфир. Сосед со второго этажа, уважая местные
новости, обычно врубал ящик на полную громкость.
Но после вечерних прогулок
Игорь погружался в сон, будто в морскую глубину, не слыша ни телевизора соседа,
ни ночного Дашкиного плача, ни собственных мыслей… безрадостных. Как жизнь
Симоны и Марь-Севны.
Он улыбнулся.
– Что это? – вдруг спросила
Мила.
– Где?
– Смотри.
Её рука указывала на море.
Игорь присмотрелся – и сначала ничего не увидел, сощурился поверх Дашкиной
головы, шагнул в направлении ступенчатого обрыва… Этого не могло быть.
Показалось. Продолжало казаться…
Там, где молодой месяц дробил
тёмное море серебристой дорожкой, вода зыбко вспучилась и заволновалась,
забурлила, закручиваясь воронкой. Далеко, почти у самого горизонта. А потому
эта воронка, кажущаяся отсюда… да нет, не слишком маленькой… на самом деле была
гигантской. Она росла на глазах, расходясь по спирали, и это движение
зачаровывало, пришпиливало к месту…
– Что это? – уже с тревогой
повторила Мила.
Игорь вышел из ступора, но ещё
мгновение простоял на месте, лихорадочно принимая решение. Через десяток
секунд, не больше, волна ударит в берег, огромная волна!.. неважно, откуда она
здесь взялась. Уже не убежать – разве что до следующего витка серпантина, но
там грунтовая дорога, камни, это хуже, надо остаться на асфальте. Они довольно
высоко… достаточно высоко… не достанет, не должно достать!..
Мила так ничего и не поняла.
Там, где прошло её детство, малышей пугали снежными буранами, которые поднимают
людей в воздух и заносят по крыши трёхэтажные дома.
Игорь рванул её за руку,
протащил несколько шагов, повалил на асфальт у самой кромки леса и, подмяв под
себя рядом с Дашкой, намертво вцепился в облезающие нижние ветви дерева по
имени бесстыдница…
Ничего не даст, успел подумать
он. Вырвет с корнем и унесёт… вместе с нами…
На них обрушился водопад.
* * *
Волна разбилась гораздо ниже по
склону, сообразил он потом. Им достались только брызги.
У него на груди разрывалась
криком Дашка. Игорь сбросил ремни кенгурушки, положил на землю, расстегнул
молнию, ощупал дочку дрожащими пальцами. Кажется, ничего не сломала. И не
захлебнулась. Только промокла насквозь…
Мила поднялась на колени, водя
руками, как слепая; мокрые волосы залепили всё её лицо. Будто утопленница. Без
глаз.
И ему наконец стало страшно.
– Идём, – хрипло сказала Мила;
встала, резким движением отбросила волосы. – Дашка простудится… в сухое… идём.
* * *
Улица была запружена людьми,
мечущимися и перепуганными, полуголыми, растрёпанными, с детьми на руках, в
обнимку с кошками и телевизорами. Асфальт сплошным ковром покрывали обломанные
ветки кипарисов и инжира вперемешку с давлеными персиками, алычой и
штукатуркой. В одном месте дорогу преграждала баррикада из чьей-то рухнувшей
изгороди. Игорь попробовал ногой большой камень; тот шатался, но выдержал его
тяжесть. Перелез на ту сторону, подал руку Миле.
Воздух гудел на одной
истерической ноте: цунами, землетрясение, бомба, война, летающая тарелка…
Где-то обрушился дом, кого-то задавило, кого-то смыло в море, – а набережная, а
корпуса санаториев?!.. Никто ничего не знал. Мокрая Дашка плакала, не
переставая.
– Быстрее, – шептала Мила.
Игорь завернул за угол. И
первое, что увидел, была огромная кровать под стеной дома. Целая. Со слегка
сбившимся набок пледом. Среди нагромождения обломков рам с драной москитной
сеткой, кирпичей и цементного крошева бывших балконов со всех трёх этажей.
Мила посмотрела вверх. Игорь
тоже.
– Я поднимусь, – проговорил он,
передавая жене Дашку вместе с кенгурушником. – Вынесу что-нибудь тёплое… А вы
побудьте здесь, хорошо? Не бойся. Старый фонд крепкий, раньше умели строить, –
выдавил кривую улыбку, вспомнив хозяина-дедка. – На пока плед, укройтесь.
Внутри дом выглядел прилично,
насколько можно было судить в полнейшей темноте: электричество, естественно,
вырубилось. На ступеньках белели куски извёстки, но сами лестничные проёмы
вроде бы держались – а ведь это, припомнил Игорь, самый уязвимый элемент
архитектуры… не считая, конечно, балконов. Поднялся на третий этаж, отпер дверь
и вошёл в квартиру.
В прихожей на холодильнике он
нащупал фонарик, заготовленный для тех нередких вечеров, когда отключали свет.
Шагнул в комнату, обвёл комнату бледно-жёлтым кружочком. Штора, завернувшаяся
от сквозняка… детская кроватка… балконная дверь на одной петле… шкаф… стол…
разбитая чашка… Но стены и потолок без трещин, только осыпалась кое-где
побелка. Может, Миле с Дашкой всё-таки подняться?..
И вдруг зазвонил телефон.
Игорь даже не успел удивиться.
Автоматически поднял трубку:
– Алло?
– Игорёха! – возбуждённо заорал
ему в ухо Макс-Камерамен. – Я снял!!! Я снял, представляешь?! Гони на студию,
пешком придётся, Палыч в ауте. Но ты ж недалеко живёшь… Беги! Уже!..
– Ты сдурел? — медленно спросил
Игорь. – У меня балкон рухнул. У меня жена и дочка…
– Живы?
– Конечно, живы. Но…
– Ну так беги! Ты вообще
журналист или кто?.. Жду!!!
Игорь усмехнулся. Повесил
трубку и полез в шкаф за тёплыми вещами.
* * *
– А Сам в курсе?
– Я ему звонил, – Макс заряжал
кассету в плейер точными осторожными движениями, будто устанавливал мину. – На
линии обрыв, и мобила тоже вне зоны. Но он приедет.
– С чего ты так решил?
– А ты представь себе: утро,
народ валит к телевизорам узнать, что, собственно, случилось, – а мы пускаем
наш вчерашний выпуск: в Багдаде всё спокойно, Савелий Лаврентьич новую премию
получили. Беседа у камина. Эксклюзив, тьфу! Как, по-твоему, мы будем выглядеть?
– Никак не будем. Электричества
нет, наверное, во всём городе.
– А у кого аккумуляторы? Сейчас
многие себе позаводили, кто при бабле. У того же дяди Савы, сам же вчера видел,
вообще автономная система…
– Уговорил, – усмехнулся Игорь.
– Поехали.
Максово видео оказалось лучшего
качества, чем ожидал Игорь, принимая во внимание ночь и допотопную камеру. В
этом даже что-то было: из полной темноты – гигантская поблёскивающая воронка…
спираль… гребень волны… Весь кадр занимал меньше семи секунд, и при монтаже они
несколько раз повторили его в рапиде.
Впрочем, Макс отснял целую
кассету последствий стихии: переломанные деревья, поехавшие здания, огромную
лужу-озеро посреди голой набережной… И людей, испуганных, выдвигающих в
микрофон безумные версии случившегося. Вот молодчина Макс, даже блицов набрал.
Ему бы в столицу.
Игорь сказал это вслух, и лицо
Камерамена вспыхнуло, засветилось красной лампочкой работающей камеры. Теперь –
да. Он попробует. Ему есть, что показать.
Они как раз закончили
монтироваться, когда на студию ворвался Воронов. Возбуждённый, какой-то даже
праздничный. Его правая рука то и дело непроизвольно вскидывалась, сжимаясь в
кулак, и Игорь усмехнулся, мысленно дорисовав к ней «Костыль-на-бублике».
Однозначно.
– Ты ментам звонил? –
набросился на него шеф. – А спасателям? А в скорую? Что они говорят?!
– Пока без комментариев, Михаил
Степанович. Трусят, да и правда ни черта не знают. Но к дневному выпуску,
думаю, уже будут какие-нибудь данные, цифры…
– Данные-цифры, – беззлобно
передразнил Воронов. – Ладно. Молодцы, ребята. Пошли писать эфир, Макс,
по-быстрому!
По нему даже не было заметно
обычного передкамерного мандража.
Макс взвалил на плечо свой
единственный штатив и направился вслед за шефом. По дороге обернулся через
плечо и взглянул на Игоря. В его глазах яркими искрами прыгала какая-то новая
идея.
* * *
– Очень просто, – горячо
втолковывал Макс. – Любой видеоинженер! Я всё сам сделаю, ему останется только
принять сигнал и пустить в эфир…
– Смеёшься, – сказал Игорь. –
Да его снимут с работы только за то, что он со мной разговаривал. Никому я не
позвоню. Да и на черта оно тебе надо? Завтра твое видео по-любому будут крутить
по всем центральным каналам. И даже по заграничным, может быть…
– Ты серьёзно так думаешь?
Игорь усмехнулся:
– Да нет, шучу. Кому там нужны
наши волны…
Камерамен вскочил, зашагал
туда-сюда по тесной монтажке:
– Ты не понимаешь, Игорь. Или
не хочешь понимать. Вот сейчас Сам повёз наш выпуск на утверждение в мэрию… Ты
уверен, что они его утвердят?
– Если завернут, доработаем. До
утра время ещё есть.
– Если завернут! А если придёт
дядя в штатском и потребует мою кассету, тогда что?! А ведь запросто. Мы же не
знаем, что это было…
– Как что? Стихийное бед…
Игорь осёкся. Действительно,
сколько можно – не хотеть понимать.
Макс вынул и крепко прижал к
груди обе кассеты, исходник и мастер, – точь-в-точь как он сам несколько часов
назад прижимал к себе Дашку. И заговорил: сбивчиво, нелогично, истово,
убедительно:
– Например, ядерные испытания –
может такое быть? Вряд ли, всё-таки курортная зона, но может! Или наши
доблестные военные не туда пульнули сверхмощной ракетой!.. Или какую-то гадость
сбросили в море, а теперь она проржавела и рванула… Или даже НЛО! – а почему бы
и нет?! – всё равно ведь засекретят, похерят, замнут для ясности…
– Что ты несёшь, Макс?.. Какое
ещё, к чёрту, НЛО…
Он снова думал всё о том же. О
тех четырнадцати последних месяцах в столице. Об истоптанных порогах телестудий
и редакций. О Миле с огромным животом и стойкой улыбкой. О стратегических
размышлениях над мятой десяткой. О долгожданных и унизительных посылках с
севера. И о друзьях, страшно занятых людях с извечно поломанными телефонами и
недоступными мобилками…
До Вадика всегда получалось
дозвониться. У Вадика всегда можно было перехватить денег до следующей посылки
Милиных родителей. Больше он ничем помочь не мог – простой видеоинженер с
«Горячих вестей». Который любит, кстати, свою работу… так какого черта?!..
И ведь он не откажется.
* * *
– Вадим согласен, – Игорь
повесил трубку. – Эфир через сорок минут. Готовь свою систему, Камерамен.
Макс опять зарядил кассету.
Забарабанил пальцами по монтажному столу:
– Понимаешь, Игорёха… А если
нас отрубят на второй же секунде? И всё псу под хвост. А ведь запросто.
Игорь хмыкнул:
– Разумеется, отрубят. Я вообще
не понимаю, на что ты надеешься. Какого черта мы подставляемся сами и
подставляем Вадика?
– В том то и дело, – Макс
облокотился на стол, стиснул виски. – Мы с тобой никто. Я оператор-самоучка из
провинции, ты вообще… Сам – тот ни в жизнь на это не пойдёт, да и он тоже не та
фигура. Надо, чтобы в эфир вышел человек, которому они не решатся так просто
заткнуть глотку! А пока сориентируются, о чём он, будет уже поздно.
Понимаешь?..
– Понимаю, – он кивнул. – Дядя
Сава.
…В первый момент Игорю
показалось, что в студию вломилась целая толпа могучих, громогласных,
энергичных людей, – так его было много, этого человека. Гордость страны,
всемирно известный комик Савелий Ященко мощным аллюром пронёсся через
помещение, и было непонятно, каким образом вся мебель осталась на своих местах.
Игорь встретил его в дверях монтажки.
– Здравствуйте, дядя Сава. Не
передумали?
– Издеваешься?!
Актёр в запредельном гневе
сдвинул на переносице седые брови; Игорь невольно улыбнулся. Ященко был в
безупречном костюме, при галстуке с булавкой, аккуратно причёсан и свежевыбрит.
И как ему удалось – в такую-то ночь?
– Ваш дом очень пострадал, дядя
Сава?
– Мой? Да нет, слава богу, не
достало. Когда выбирал участок под строительство, так и говорил: повыше,
повыше… Я, Игорёша, море люблю, да не доверяю. Меньше доверяешь – дольше
живёшь, запомните, юноши. Всего в этой жизни касается.
– Садитесь в то кресло, Савелий
Лаврентьевич, – Макс балансировался, держа перед камерой лист бумаги. – Сейчас
кадр выставлю. Воронова я с этой точки беру, но вы крупнее, надо, наверное,
чуть отъехать…
– Да… Когда я ещё молодой был…
так, юноша? А то я и сам подвинуться могу… Так вот, у нас на киностудии шутка
ходила: мол, Ященко только на широком экране показывать можно, в обычный не
влезет…
Он балагурил, жестикулировал,
смеялся; листок с Игоревым текстом подводки к сюжету просмотрел пару раз, а
затем скомкал и выбросил, – мол, не хватало ещё, как тот генсек, по бумажке
читать…
И постепенно, клочьями, словно
кора со ствола бесстыдницы, с Игоря слезало напряжение. Начинало казаться, что
нет ничего особенного в том, чтобы вот так взять да и выйти в прямой эфир
«Горячих вестей». Просто нормальная журналистика… просто он отвык.
– Десять секунд до эфира, –
звонко прошептал в наушниках голос Камерамена. – Девять… восемь…
Игорь с силой нажал на зелёную
кнопку. По счёту «ноль», учил Макс, её надо отпустить.
* * *
Серел рассвет; асфальт, камни,
трава и обломанные ветки инжира покрылись капельками росы. Их с Дашкой свитера
– тоже. А несколько росинок угнездились прямо на детской щеке, похожие на
слёзы. Мила осторожно, боясь разбудить дочку, смахнула их. И плотнее
завернулась в плед.
Ей было холодно. Она, привыкшая
к пятидесятиградусным морозам, – мёрзла, отчаянно мёрзла.
Люди, ночевавшие, как и она,
прямо на улице, начали постепенно расползаться по домам, – будто бы утро
уменьшило риск того, что рухнет стена или обвалится потолок. Впрочем, им,
наверное, не привыкать. Игорь говорил, что старый фонд весь в аварийном
состоянии.
Там, где Мила выросла и
закончила школу, – в большом и благополучном городе с вузами, заводами и
северной надбавкой к зарплате, – все до единого её одноклассники собирались,
получив аттестат, сразу же уехать. На юг. В настоящую жизнь.
Она плакала.
Было можно. Игорь не видел.
* * *
– Йес! – тихо и удивленно
сказал Макс.
Мы это сделали, подумал Игорь.
Восторга и ликования у него тоже не получилось. Возможно, потому, что наступила
реакция: непобедимая, неподъёмная усталость…
Ященко выбрался из-за стола,
весьма довольный собой: и было чем гордиться, признал Игорь. Наконец-то дядя
Сава сыграл серьёзную, драматическую роль… и как убедительно сыграл! Но теперь
он притих, не актёрствовал, не рассказывал киношных историй и, кажется, думал
только о том, как бы поскорее отбыть в свой особняк.
Игорь поднял трубку и набрал
Вадика:
– Ну как там?
– Игорь? – в голосе
видеоинженера слышалось что-то неправильное: то ли неуверенность, то ли вопрос.
– Да вроде бы всё тихо. Не должны были засечь… А что у вас случилось? Почему
сорвалось?
– Что?..
Макс-Камерамен потрясённо
смотрел, как меняется выражение лица журналиста.
– Но как же?.. – выговорил он.
– Я понимаю, если бы они пустили глушилку по ходу дела… Но чтоб вообще?!..
Савелий Ященко зачем-то
задержался возле монтажного стола. Неторопливо обошёл аппаратуру с торца,
плавным жестом поднял могучую руку. Каждое движение актёра было выверенным,
точным, магнитом притягивая к себе внимание аудитории. Немногочисленной,
усмехнулся Игорь. Он всё ещё не понимал…
Не хотел понимать.
– Вот так, – негромко сказал
дядя Сава, вставляя в гнездо тонкий красный проводок. – Потом скажете мне
спасибо, юноши. Когда повзрослеете… Забавно с вами было. Ну, заходите, если
что.
Его шаги загрохотали по
лестнице. Как будто по ней спускалась целая толпа.
* * *
Рыба жила на большой глубине –
ниже была только необитаемая бездна, полная сероводорода. Рыба не знала, что в
мире бывают рыболовные крючки, сети, люди и солнечный свет.
У неё был свой мир. Она умела в
нём жить. Она хорошо знала, кого и чего бояться.
Этого – она не испугалась.
Подплыла ближе, потому что на большой глубине не так уж много вещей, способных
вызвать рыбье любопытство.
Почувствовала острую боль в
жабрах.
Перевернулась кверху брюхом.
* * *
– Греби, греби! – радостно
командовала Мила, стоя по пояс в воде.
Дашка плыла, сосредоточенно
задрав подбородок и высунув от усердия язык.
– Сколько ей уже? – спросил
Вадим.
– Через месяц два года, –
похвастался Игорь.
– С ума сойти!
– Мы тебя тоже скоро женим, –
пообещал дядя Сава. – Самые красивые девушки здесь, на юге!.. спокойно,
Игорёша, не считая крайнего севера. И вообще, красота у нас тут немыслимая…
правда, Макс?
– Ага.
– Он знает, что говорит. Он
Камерамен, что в переводе означает «мастер камеры»! Такие натурные съёмки
сделал в мой последний сериал, что теперь все киностудии за нашего Максимку
грызутся… Только он ведь никуда отсюда не уедет. Правда, Макс?
– Ага.
– Вот видишь. И тебя
куда-нибудь пристроим, Вадик. Игорёха вон уже местная звезда, новости ведёт. У
нас его каждая собака знает в морду лица! Зимой наверняка «Региональную
программу года» получит…
– Это вряд ли, дядя Сава, –
отозвался Игорь. – За что? У нас же тут ничего не происходит.
– Ничего плохого, он хочет
сказать. И он прав. Здесь хорошо… Ведь как сказал поэт?
Савелий Лаврентьевич поднялся,
подхватив с гальки полотенце, выпрямился, задрапировался, простёр руку в позе
античной статуи…
Но Игорь его опередил:
– Если выпало в империи
родиться, лучше жить в глухой провинции у моря…
– Кто это? — заинтересовался
Камерамен.
– Не помню. Кто-то из
диссидентов.
– Это Овидий! – обиженно
провозгласил дядя Сава из древнеримской позы. – Сосланный, как тоже сказал
поэт, в Молдавию, в глушу степей… то есть не совсем так…
Вадим смеялся от души.
Постепенно забывались длинные месяцы без работы, без денег, без друзей с
исправными телефонами… Хорошо, что не побоялся и всё-таки позвонил Игорю. А то
ведь думал, что будет ещё хуже… ну и дурак. Здесь действительно хорошо…
– А главное – детям здоровье! –
добавил дядя Сава, усаживаясь на полотенце. – Солнце, воздух, море чистейшее…
Гляди, как ножками бьёт! Вот молодец!
Дашка плыла, запрокинув к небу облупленную пуговку носа.
|
|