| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск восьмой
Роман с продолжением
Все мы – герои своих романов.
Мэри Маккарти
Николай и Светлана Пономаревы
ГОРОД БЕЗ ВОЙНЫ
Роман
17
-
Уникальный мальчик, –
сказал маленький седой старичок, поправляя на Сашке одеяло. – Вы, коллега,
можете диссертацию писать. Сколько раз мы его похоронили? Вот они, скрытые резервы
человеческого организма. А где, кстати, Катерина Григорьевна?
– В
гимназии. Скоро вернётся.
– А
Вы, молодой человек, в рубашке родились. Неслыханное везение! Ну и, конечно,
Вере Ивановне да Катерине Григорьевне должны всю жизнь благодарны быть.
Сашка
наконец-то понял, что лежит у Кати дома, а кроме старичка рядом стоит Катина
мама и сам Краев.
–
Ну, здравствуй, Саша Ерхов, – сказал он. – Я вижу, теперь ты меня слышишь.
–
Здравствуйте, господин офицер.
Старичок
галантно поцеловал Катиной маме руку и ушёл, а Краев сел рядом с Сашкой.
–
Значит, ты теперь штурмовик?
Сашка
хотел ответить, но Краев только махнул рукой.
– Не
оправдывайся, ты в бреду тут столько нам рассказал – что надо и что не надо.
Такого за три дня наслушались!
–
Три дня? – Сашка не мог даже представить, что он провалялся здесь без памяти
целых три дня. – Я тут так долго?
–
Да, приятель, сегодня уже 24-е октября. Ты себя как чувствуешь?
–
Хорошо.
–
Повезло тебе – организм молодой, сильный. Такой с чем угодно справится. А помирать
тебе, кадет, как ни крути, было рановато, – Краев усмехнулся. – Ну ладно, после
поговорим. Когда совсем подлечишься. Надо же думать, куда тебе деваться дальше…
Краев снова улыбнулся и вышел,
а Сашка стал медленно подниматься. Чувствовалась слабость, но нигде ничего не
болело. Сашка подошёл к окну. На улице лежал снег и, наверное, было очень
холодно. Тяжёлые шторы по бокам окна мешали свету проходить в комнату. Сашка
отодвинул их, с удивлением обнаружив на своих венах синяки и точки от инъекций.
Потом приблизился к полкам с книгами, пробежал взглядом по корешкам, наткнулся
на старинный том в золочёной обложке, вытащил. «Библия» – было написано на
переплёте.
Сашка сел на диван и открыл
книгу: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста и
тьма над бездною». «Как у нас на развалинах, – подумалось. – Тоже пусто и
безвидно». Дальше неведомый Сашке Бог творил твердь и море, растения и
животных, солнце, луну и звёзды, человека. «Это он промахнулся. Мог бы уж такую
тварь и не придумывать, – Сашка поставил книжку на место и усмехнулся. –
Человек произошёл от обезьяны. Никто не мог создать такое недоброе животное по
своей воле».
– Саша!
Он удивлённо посмотрел на дверь
и увидел радостную Катю. Она быстро подошла к нему, обняла, отошла опять. Он
стоял с широко открытыми глазами, ничего не понимая.
– Наконец-то! Мама вчера
сказала: или сегодня очнёшься, или точно умрёшь. Знаешь, как я эти дни
переволновалась: на уроках не могла спокойно сидеть! Приду из гимназии – и
сразу к тебе. А у тебя жар, постоянно компрессы менять нужно. А однажды ты
задыхаться стал, я так напугалась, что плакала. Хорошо, что мама была дома. Ты
хоть помнишь, что чуть не умер?
– Я думал, что уже мёртвый, –
признался он. – Я даже видел, как меня хоронят.
– А какую чепуху ты нёс всё это
время! Тебе каждый день успокоительное кололи.
– Сделаете наркоманом, –
проворчал Сашка. Ему было неловко – мало ли что он успел тут наговорить.
– Нет, это не опасные уколы, –
пояснила Катя. – К ним не привыкают. А ты красивый… У тебя черты лица
правильные. И зачем ты в штурмовики пошёл? Там же одни убийцы. Тебя вон как
избили, до сих пор синяки видно. Не ходи туда больше. Тебя там совсем убьют или
станешь наркоманом. Там, говорят, одни наркоманы. А ещё, говорили в гимназии,
что там голод был страшный и даже людоедство. Как раз, когда ты ко мне
приходил. А ты ничего мне не сказал… Ты ведь голодный совсем был, а я и не
знала.
Сашка подавленно слушал эту
болтовню. Зачем Катя всё это говорит? Она ведь совсем ничего не знает. Живёт в
хорошем месте и невдомёк ей, что места есть другие. Там другие законы и живут
по-другому. А судит она об этих местах только по сплетням, да официальным
сообщениям, в которых почему-то всегда говорят про жизнь в городе, о том, как
всё хорошо, а о развалинах ничего. И если штурмовик, то непременно убийца.
Хотя… Он, Сашка, был самым настоящим убийцей.
Кажется, последнее слово Сашка
произнёс вслух, потому что Катя вдруг прервала свой восторженно-озабоченный
поток слов и внимательно смотрела на него:
– Нет, ты – не убийца… Я так не
говорила. Какой же ты убийца: ты добрый и справедливый… Папа о тебе только
хорошее говорит.
Сашка раздражённо отвернулся.
Когда-то он действительно был добрым, справедливым. Очень давно, и теперь
вспоминать об этом не хотелось. Теперь он совсем другой. Ничего хорошего в нём
не осталось, от него лишь вред и неудобства.
– А скоро, – донеслось до
Сашки, – Кеша придёт, он каждый день ходит. Из кожи вон лезет, чтобы мне
понравиться! Только он не в моём вкусе.
– Он хороший, – задумчиво
пробормотал Сашка.
– Ну уж не лучше тебя, это
точно, – засмеялась Катя. – Он меня вчера до гимназии провожал. Только о ферме
какой-то да о деньгах и разговаривал. Будто тем никаких больше нет. С ним
скучно. И шлем у него такой дурацкий…
– Кеша мой друг.
– Ладно, ты не обижайся. Ты
его, конечно, лучше знаешь…
В дверь настойчиво постучали.
– А вот и он, – сказала Катя. –
Пойду, открою.
Кеша появился на пороге комнаты
бледный и обеспокоенный. И сразу заявил:
– Дурак ты, всё-таки, Сашка!
Так всех перепугал. Я вот иду и боюсь, что ты помер.
Сашка пожал плечами:
– Я же не специально. А Хнык
там как?
– Сдохнет он, как же… Походил
пару дней с соплями, да и всё. Олег тебе, кстати, спасибо передавал. За то, что
ты этого шпенька таблетками накормил. Носится со своим Костиком, будто делать
ему больше нечего…
– Я пока пойду, – неуверенно
сказала Катя, – чайник поставлю. А ты бы, Саша, лёг. Тебе нельзя ещё долго
ходить.
Когда Катя вышла, Сашка лёг, а
Кеша сел рядом и приглушённым шёпотом сообщил:
– Этот дядька, Катькин отец,
классный мужик. Узнал, что ты штурмовик и не выгнал. И тётка здоровская.
Сколько я хожу, она меня всегда кормит. Я у неё ложку спереть хотел, да
передумал: хорошие люди, неохота им гадости делать…
– Кеша, я, наверное, наболтал
тут… Ты не знаешь? Про Лёву, или ещё про что.
– Да не, – Кеша старательно
подумал, – ты про Лёву не вспоминал. Только про Илью какого-то. Всё его звал.
Но я вообще-то тут не всё время кантовался. Ты лучше у Кати спроси, она возле
тебя часто сидела, свечки зачем-то жгла. А ты, дурик, ей даже стихи читал.
Только имей в виду, она ни фига не поняла, она этих ваших пустынников никогда
не видела и ни слова по-ихнему не знает…
– Стихи? – Сашка поморщился. –
Не помню.
– А-а… А я решил, что у вас с
ней любовь. Ты за неё так в бреду цеплялся, как за мать! Ой, прости.
– Кеша, я совсем ничего не
помню!
– Так, значит, Катя свободная?
Ну, так даже лучше. А то бы отбивать у тебя пришлось. Возни чёрт знает на
сколько…
Пришла Катя, принесла чай и
печенье, поставила поднос рядом с Сашкой на диван:
– Ну что, поди, о войне
говорите?
– О ней, конечно, – согласился
Кеша. – О чём ещё мужчины говорить могут? Или о войне или о женщинах, но с
Санькой о женщинах не очень-то поговоришь, он у нас не дорос до таких
интересов.
Кеша болтал и болтал, и никак
не мог остановиться. Сашка сначала незаметно толкал его локтем, потом перестал
– и толкать перестал, и слушать. «Дурак ты, Кеша. Сидишь, лапшу девчонке на уши
вешаешь, а зачем? Ну, влюбится она в тебя, и что? Женишься и приведёшь к нам в
развалины? Или к бате твоему на ферму? Ей другая жизнь нужна»…
Но Кеша, похоже, этого не
понимал. Он просидел у Кати до самого вечера и обещал явиться и завтра. Катя
утомлённо вздыхала, старательно не обращала на Кешу внимания, но тот оказался
на удивление упрямым. Сашка, ещё слабый после болезни, засыпал и просыпался, а
Кеша всё торчал в комнате. Сашке было стыдно за такого болтливого и бестактного
приятеля, стыдно за себя, принёсшего, наверное, столько неудобств семье Краева.
Вот, валяется тут, Катин диван занимает, а она спит в общей комнате. А если
посчитать, сколько на него перевели лекарств… Да он никогда не рассчитается!
Надо было скорее уходить в развалины. Правда, он ещё кашлял и, даже добравшись
всего лишь до кухни, чувствовал усталость, но ведь лежать можно и в развалинах,
никого не стесняя…
На следующий день с утра Катя
ушла на занятия, а Краев по делам. Сашка остался с Верой Ивановной. Он полистал
книжки из шкафа, но, как ни странно, читать не захотелось: что такого могло
оказаться в книгах, что могло бы ему сейчас помочь?! Сашка выглянул в большую
комнату, подошёл к фотографии Катиного брата. Поднялся на цыпочки и посмотрел
внимательнее, решая, похож парень на Краева, или на его жену. Подумал, что на
Краева.
На кухне чуть слышно звякала
посуда. Сашка вошёл туда. Вера Ивановна мыла тарелки.
– Вам помочь?
Катина мама обернулась:
– Спасибо, не надо. Сядь,
посиди. А, может, ты кушать хочешь?
– Не хочу.
– Совсем ничего не ешь, –
покачала она головой. – Так ослабнешь и, чуть что, заболеешь снова. И кто
знает, чем это кончится в следующий раз.
– Простите меня, – сказал
Сашка, – и я хотел Вам сказать, что мне надо вернуться в бригаду.
– В бригаду? – Вера Ивановна
всплеснула руками. – В разбомбленный дом? Ты с ума сошёл? Там нельзя
находиться! Вас всех оттуда надо увести в город! Дети с автоматами, какой ужас!
– Я не ребёнок, – Сашка встал.
– У меня контракт, я обязан быть там, в бригаде. Собственно, за это мне платят
деньги.
– И много? – послышалось с
порога.
Сашка обернулся. Краев стоял,
опершись о дверной косяк и скрестив на груди руки.
– Тридцать марок в месяц, плюс
боёвки.
– Огромная сумма…
– Зачем Вы надо мной смеётесь,
господин офицер? – обиделся Сашка. – Конечно, мне не заплатят столько, сколько
Вам. Но у меня ведь нет образования, нет звания и, наверное, не будет никогда.
У меня даже родственников никаких нет. Что мне остаётся делать?
Краев прошёл к столу, налил
себе воды из кувшина, затем поставил кувшин на стол и снова взял.
– Я не смеюсь, – сказал он,
наконец, – я хочу, чтобы ты обдумал одну вещь: почему в прекрасном городе, за
который ты готов воевать почти бесплатно, человек не может, допустим, поехать в
гости в город соседний. Почему ни у кого нет выбора, где находиться, и почему
шестнадцатилетнего мальчика, который пытается этот замечательный город
покинуть, Контора ищет с помощью вертолёта. А потом подумай, за что друга этого
мальчика выгоняют из нормального учебного заведения и просто суют в помойную
яму. Где, кстати, уже находится тысяча ему подобных. И так ли уж хорош тогда
этот город?
– Вы про нас с Ильёй говорите,
– догадался Сашка. – И про наши развалины. Только странно… Вы сами в Корпусе
нас учили город любить. И жизнь за него отдать, если надо.
– И ты сейчас город любишь? Вот
если совсем честно? Я тебя Конторе не сдам.
Краев смотрел на Сашку и, как
тому казалось, ехидно улыбался.
– Да сдавайте, пожалуйста. За
меня и плакать не кому. А люблю ли я город, я не думал. Но я ему присягу давал.
И не предавал его, как Илья. И не сделаю этого…
– А-а… – Краев вздохнул так,
как обычно вздыхал, когда на его занятиях неправильно отвечали на вопросы. – Я
думал, ты эту историю, что с нами произошла, обдумал… Ты ведь умный парень.
– Я-то умный, – зло сказал
Сашка, – а из-за таких, как Вы, господин офицер, мы до сих пор не победили.
Потому что солдат не должен сомневаться. Сами так учили. А выходит, не верите в
то, чему учите… А я Вас больше всех уважал.
– Да, я не верю, – согласился
Краев. – А сомневаться и солдат имеет право, иначе он не человек, а механизм
какой-то…
Они немного помолчали. Потом
Сашка встал и сказал:
– Я ухожу в бригаду. Скажите, сколько
я вам должен за лечение, я заработаю и принесу.
– Не говори ерунды! Никуда ты
не пойдёшь!
– Пойду, – Сашка улыбнулся. – Я
понимаю, вы мне жизнь спасли. Но Вы мне всё-таки не отец и теперь уже не
учитель. Так что я пойду. Думаю, мне повезёт. Я дослужусь до командора, а
может, и до кондора. А другого выхода у меня и нет…
– Выход всегда есть. Просто не
нужно торопиться. Нужно ждать и думать. Поторопишься – снова окажешься в таком
месте, откуда пришёл к нам… Не лучшее место в городе, верно?
– Господин офицер, – сухо
сказал Сашка, – Вы ещё напомните мне, что у нас одни бандиты. Расскажите
что-нибудь про вшей или про людоедство. Только я это всё знаю сам. Лучше
ответьте, Вы возьмёте меня прямо сейчас в часть, где служите?
– Нет, – Краев, наконец,
вспомнил про наполненный стакан, глотнул из него воды, – я не могу этого
сделать. Во-первых, для регулярной армии ты маловат, во-вторых, кандидатов к
нам проверяет Контора, я и сам там почти незаконно.
– Вот видите… так чего мне
ждать?
– Останься у нас, – сказал Краев,
– хотя бы пока холодно, а там будет видно.
Сашка засмеялся:
– У нас в бригаде есть один
пацан, который очень хочет, чтобы его усыновили… Только это не я. Я как-нибудь
разберусь сам. И с городом, и с собой… Разрешите идти, господин капитан?
Он вышел из кухни и услышал,
как Вера Ивановна говорит мужу:
– Гриша, он же ещё ребёнок. Ну
зачем такие разговоры?
«Плохой город, хороший город,
каждый говорит своё, – думал Сашка. – Но в другом городе я не окажусь. И кто
сказал, что там лучше? А здесь у меня друзья, соседи, Катя, вон, в конце
концов. Вдруг Бельские войдут в наш город и начнут убивать всех подряд? Кто
защитит ту же Катю? Её надо защищать. Её, мать её, других женщин. Пусть мне не
нравится Глава, всё равно я солдат. И Краев тоже. Это же так просто. Защищать
то, что вокруг тебя…»
Сашка ушёл вечером. Несмотря на
возмущённые возгласы Катиной мамы о том, что он ещё кашляет и непременно
заболеет опять, несмотря на сдержанные попытки Краева поговорить. Говорить, по
его мнению, было не о чем. Да и опасался Сашка, что Краев в чём-то прав, а он,
Сашка, малолетний дурак и ничего не понимает. Катя отдала Сашке одежду, в
которой он пришёл – теперь выстиранную и поглаженную. Сашка порылся в карманах
куртки. Слоновий зуб и календарик лежали на своём месте. Рисунок на календарике
облез, но числа различить ещё было можно. Разгладив вещицу, Сашка аккуратно
положил её обратно.
Краев молча пожал Сашке руку, а
Катя вышла вместе с ним во двор.
– Вот, возьми, – протянула она
ему небольшой свёрток.
– Что там?
– Понимаешь, там свечки.
Настоящие свечки, восковые. Если их зажечь и смотреть на огонь, то можно от
любой болезни очиститься. Так один мой знакомый с философского факультета
сказал. Я, когда ты болел, зажигала.
– Спасибо, – Сашка сунул свечки
в карман. Надо было ещё что-нибудь сказать, но ничего не приходило в голову, и
он пошёл к калитке.
– Саша, – позвала вдруг его
Катя, – Саша, я давно хотела сказать… Ты мне нравишься. Очень.
– Ты, наверное, самая лучшая
девушка на свете, – ответил Сашка, стараясь улыбнуться, – но я тебе нравиться
не должен. Прости.
Потом он пошёл очень быстро –
чтобы не остановила, не сказала что-нибудь ещё. Они не должны были общаться.
Они были теперь слишком разными людьми…
Первый, кого Сашка встретил в
развалинах, был Хнык: тот сидел на мешках в подъезде, одетый в чёрную форменную
куртку, из-под которой выглядывал яркий Сашкин свитер, теперь уже изрядно
испачканный, и держал в руках обрез.
– Ой, Саша! Вылечился! А Кеша
мне по уху дал. Сказал, что ты от меня заразился.
– Да нет, я сам простыл.
– А меня в бригаду приняли, –
гордо сообщил Хнык. – Я теперь вместо Лёвы, у меня даже форма есть! Знаешь, как
мне Шакал завидует! Вот скоро бой будет, так я себе денег заработаю. Жрачки
куплю, может, даже конфет, и ножик обязательно! Как ты, Саша, думаешь, хватит мне
и на хавчик и на ножичек?
– Смотря сколько жрать будешь,
– сказал Сашка и пошёл наверх.
Дверь в квартиру была закрыта.
Сашка постучался, открыл Шиз.
– Ты, чёрный дух?
– Я, – согласился Сашка.
– Видел белых духов, – сказал
Шиз. – Они сказали, что ты не готов. Поэтому ты и жив.
– А мне одна девчонка сказала,
что я живой остался, потому что она свечи жгла. Вот такие, – Сашка развернул
свёрток.
– Это хорошие свечи, – покивал
Шиз. – У тебя целых четыре.
Свечи были насыщенно-жёлтые,
тёплые, и ещё они были напоминанием о Кате. «Мы не должны общаться», – вспомнил
Сашка.
– Хочешь, командор, такую
свечку? – предложил он. – Меняю на пистолет. У тебя ведь есть?
– На пистолет? – Шиз подумал. –
Две свечки. – Он пошёл к себе в комнату и вернулся со старым браунингом в руках:
– Давай.
«Меняю любовь на ствол», –
мелькнула мысль. Сашка улыбнулся.
– У тебя ещё две, что будешь с
ними делать?
– Молиться буду этому, как его,
который нас сотворил.
– Ты на верном пути, дух, –
сказал Шиз. – Я тоже за тебя помолюсь.
Сашка прошёл в свою комнату, лёг на лежанку. После дивана доски казались жёсткими и неудобными. «Где Кеша? Куда этого трепуна унесло?» В мангале горели мелкие угольки. «Можно на них смотреть, тоже огонь. Смотреть и молиться? А как? Шиз просто уставится в одну точку и сидит, а что он при этом думает, никто не знает. Может, он и не молится, а думает, какие мы все козлы и уроды». Сашка смотрел перед собой на край порванного одеяла и понимал, что ему всё-таки очень не хватает Кати. Вспоминалась её забота, её прикосновения. Только продлить эту сказку было нельзя. Сашка вздохнул и принялся разбирать нуждающийся в чистке пистолет…
18
Сашкина очередь дежурить в
подъезде подошла 3-го ноября. Он оделся потеплее, взял у Волка обрез и
устроился на мешках. Был обычный для местной осени сырой пасмурный день, ребята
грелись по квартирам, и мимо него не бегали. От нечего делать он достал из
кармана одну из свечек, зажёг. Огонёк казался маленьким и весёлым, Сашка
смотрел на него и с удивлением замечал, что ему действительно становится хорошо.
Так, как не было уже давным-давно. Если прищуриться, пламя как будто заполняло
собой пространство и отсекало всё, что было вокруг. И, казалось, ничего и нет.
Только он, Сашка, и тёплый огонёк у него в руке…
– Колдуешь?
Сашка вздрогнул.
– Я думал, у вас в бригаде один
профессиональный шаман, – из угла вышел Пёс без обычной каски. В руках у него
была грязная книжонка в газетной обёртке. – Не помешаю?
– Нет, садись, – Сашка задул
свечу и сунул обратно в карман. – К университету готовишься? Учебники читаешь?
– Да нет, – Пёс посмотрел на
книгу у себя в руках. – Это, Санёк, так сказать, криминальное чтение.
Запрещённая литература.
– Разве в нашем городе есть
запрещённые книги?
– Конечно, в городе нет, –
усмехнулся Пёс. – А на развалинах – есть. У нас тут полиция не шарит, поэтому
подлинная демократия и свобода мысли. Правда, здесь книги читать некому. Народ,
сам понимаешь, какой. Так что властные структуры в относительной безопасности.
– А откуда она, книга?
– В буквальном смысле от
верблюда. Мужик продавал, горбатый. Горб метр на метр, смешно. И просил всего
двадцать грошей. Ну, я и взял для самокруток сразу пять экземпляров. Четыре
скурил, эта последняя. Хотел тоже скурить, а потом оставил. Написана душевно.
Правда, она на языке пустынников. Ты знаешь этот язык?
– Знаю, – сказал Сашка. –
Только, Максим, это, наверное, неправильная книга, вредная.
– Да брось, – Максим почти
насильно вручил книгу Сашке. – Вредных книг не бывает, только если очень мелкий
шрифт, то для глаз вредно. А так набор букв и всё. Тут главное: как книгу
понимать, какая у тебя точка зрения. Если ты дурак дураком, то одного «Кодекса
штурмовика» на всю жизнь хватит, а все остальные будут вредными казаться. А
если в голове мозги, то читать можно всё. Понял?
– А там про Бога есть? –
поинтересовался Сашка, открывая первую страницу.
– Если принять идеал за Бога,
то да. Почитай, и узнаешь. Тут тебе всё равно делать нечего. Только к вечеру
верни в таком же состоянии.
Пёс ушёл, а Сашка удивленно
подумал, что испортить эту книгу сильнее никак нельзя. Имя автора на обложке
кто-то зачеркал чёрным карандашом. Сашка вздохнул и, осторожно перелистывая
ветхие страницы, стал читать. Это была нелепая и странная повесть о
пятнадцатилетнем подростке, который родился в прифронтовом городе на глухой
окраине, и никогда не видел ничего, кроме крови и смерти. Правил городом царь,
который хотел воевать. На первых страницах были так красочно описаны бомбёжки,
от которых пытался спрятаться главный герой, что Сашку передёрнуло. Мальчик из
книжки забыл своё имя, почти ничего не слышал и, наверное, умер бы, если бы на
улице не познакомился со странным стариком. Старик рассказал ему, что далеко к
югу, за Бельском и Степноградом, есть город, где никто никогда не воюет, где
нет голода, страха и болезней. Мальчик бежал туда из их военного города с этим
стариком. Они долго шли через степь, без еды и воды, прячась от армий воюющих
сторон. Старик умер, а мальчик дошёл. Город этот был красив. Он описывался так,
будто автор побывал во сне Сашки. В том сне, где он видел белые дома, ровный
асфальт, зелёную сочную траву, голубое небо… Люди в городе жили в достатке и
были счастливы. Никакой войны они не знали уже сотни лет. Мальчик тоже стал
горожанином и выучился на архитектора, чтобы строить красивые белые дома.
Сашка прочитал книжку взахлёб,
не отрываясь. Его пугало и завораживало сходство воюющего города и города, где
сейчас жил он. «От нас к югу находится Бельск, – вспомнил он занятия по общей
географии. – А что там дальше, знает только Контора. Нам это знать не нужно.
Да, где-то ещё южнее степь переходит в пустыню, а потом должно быть море. Те,
кто рос до войны, ещё хранят старые карты мира, хотя Глава приказал сжечь их,
как не отражающие действительность. Конечно, он прав, многие города за время
войны были сметены с лица земли, кое-где поселения пустынников выросли в
города. За полвека непрерывных боёв мир изменился, но море-то никуда не делось!
Никуда не исчезла степь и пустыня. Неужели где-то есть не воюющий город,
нормальная мирная жизнь? А что такое мирная жизнь?» Сашка не мог себе этого
представить. Конечно, в их центре не было боёв, но Сашка рос среди офицеров и
сам готовился стать военным. Да и все знакомые пацаны только и мечтали попасть
в гвардию. «А этот их книжный царь так похож на нашего Главу – тоже
толстый и в очках» – Сашка улёгся на мешки. Он пытался отогнать от себя другую
мысль: как этот мальчик из повести похож на него самого. «Или на Илью? Может,
Илья не в Бельск бежал? Зачем ему было бежать в Бельск? Это тоже военный город.
Какая разница, где воевать? – Сашку даже пот пробил от неожиданной догадки. –
Илья что-то знал, он всегда был недоволен Корпусом и Главой. Может, он хотел
бежать туда, гораздо южнее Бельска? Илья, почему ты мне ничего не сказал? Мы
ведь были друзьями! Я бы понял». Сашка повертелся на мешках: «Нет, ничего бы я
не понял, начал бы тебя отговаривать. Ты, Илья, уже был сиротой, а у меня была
мама. Я бы никуда с тобой не пошёл, а если бы стали допрашивать – всё рассказал
бы. В Конторе умеют допрашивать…» Сашка то вставал, то опять ложился на мешки,
от непонятных и неожиданных мыслей кружилась голова. Когда начало темнеть,
пришёл Пёс:
– Ну что, не очень сложно?
– Пёс, а ты думаешь, есть такой
город? Где совсем не стреляют?
– Не знаю, – Пёс вынул из
Сашкиных рук книгу. – Литературное творчество – явление загадочное: или чего не
бывает, так опишут, что поверишь, или настоящее так извратят… Что с них
возьмёшь, с сочинителей…
Ночью дежурному на мешках спать
было нельзя, и раньше Сашка крепился, как мог, но всё равно дремал под утро, а
в эту ночь сон не приходил. Сашка смотрел в чёрное зимнее небо и в голову лезли
мысли про город без войны, про Катю, про Илью и Кешу… Под утро Сашка услышал
снаружи осторожные шаги. Он поднял обрез и лёг за мешки. Было ясно, что
нормальные люди в такую пору не ходят.
– Дежуйный, не стьеяй! –
услышал Сашка через мгновение и расслабился: так картавить мог только Эдик
Кролик.
– Заходи смело, я стьеять не
собияюсь, – усмехнулся Сашка.
– Дьязнишься, заяза! –
догадался Кролик. – Тащусь в вашу дыю сьеди ночи, а он ещё пьикаивается.
– Не надо ночью по дыям
таскаться!
– Ядно, я же по дею! Война
начаясь, пьиятей! Дейжи! Ечь Гьявы, новенькая.
В руках у Сашки оказался листок
с заголовком «Боевая газета». Кролик подсветил фонариком и Сашка прочитал:
«Жители нашего славного города!
Беда уже на пороге. Полувоенный режим Бельска начал агрессивные действия против
наших сил. Значительные стычки произошли недалеко от Южного Форпоста. Наши
доблестные силы адекватно ответили бандам из Бельска и их наймитам пустынникам.
Настала пора начать активную контратакующую операцию, направленную на
уничтожение враждебных нам банд агрессора. Весь народ как один выражает
негодование, растёт наше единение. Все армейские соединения приведены в полную
боевую готовность. Наши победоносные бронетанковые силы при поддержке вертолётов
начали наступление. Готовится выступить военизированная служба обороны “Штурм”.
Сотни жителей записываются в добровольческие батальоны. Я верю, мы победим. Да
здравствует победа!»
У Сашки похолодело в груди: вот
оно и началось!
– У нас на юге потейи бойшие,
наш кондой сказай, чтобы все утьём быи в степи, – продолжил Кролик. – Давай,
Войка буди: надо быстьё, а то до сойнца не успеем!
Сашка схватил обрез и побежал
будить Волка. Кролик всю дорогу до четвёртого, Волкова, этажа шёл следом и
ворчал о том, что никто на лестнице не убирается. Тем временем Сашка постучал в
дверь. Её долго не открывали, прислушивались. Потом раздался испуганный голос
Шакала:
– Кто там?
– Откьивай, нехьен высьюшивать
тут. Свои, – громко сказал Кролик.
Дверь отворилась. На пороге,
освещённый Кроликовым фонариком, стоял Шакал в штанах с начёсом и тёплом
свитере.
– Все спят, – шепнул он.
– А мне один хьен, – ответил
ему Кролик очень громко. – Буди Войка.
Шакал шмыгнул в комнату Волка,
а Сашка тем временем осмотрелся. Коридор почти ничем не отличался от их
коридора, только в углу, в полутьме, стоял шкаф, в котором лежали книги,
наверное, принадлежавшие Псу. Из комнаты, освещая себе путь керосиновой лампой,
вышел Волк, а за ним хнычущий Шакал.
– Я, блин, думал, Шакал офигел
совсем, шарах его по башке, а оказывается зазря, – улыбаясь, пояснил он.
– Ну что, готов кьёвь
пьёйивать? – спросил его Кролик.
– Да пошёл ты, со своей кьёвью,
– ответил Волк и широко зевнул. – Что, на войну поедем?
– Непьеменно, будет штуйм
Южного Фойпоста, – сообщил Кролик. – Нужны все, даже самые зачмоенные.
– На что намекаешь? – грозно
спросил Волк.
– Ядно, забудь, – тон Кролика
был весьма миролюбивым. – Коёче, чеез пять часов быть в фойме и полной выкьядке
на пьяцу дья выезда на место дисьёкации. Хойошо взять жьятвы побойше, может
затянуться. Поняй?
– Поняй, поняй –
иди и не воняй, – заржал Волк.
– Ну-ну, – неодобрительно
сказал Кролик. – Пойду Воёнцова пьедупьежу. Пока, не кашьяй.
Кролик пошёл с четвертого этажа
на пятый, а Сашка спустился на своё место. «Нас выводят из запаса, – думал он,
ложась на холодные мешки. – Скоро бой. В сущности, это моя работа». «Штурмовик
должен быть всегда готов к войне», – таковы были слова в «Кодексе штурмовика».
«И ещё что-то про честь, храбрость», – думал Сашка. Странно, но он больше не
смог вспомнить ни единого слова из кодекса. «Почему так? Наверное, я сильно
болел. Говорят, иногда это влияет на память. Вот и повлияло».
Совсем скоро вышел Кролик, а за
ним Витька в форме. Командор присел рядом.
– Пока, пьиятейи, – на прощание
крикнул посыльный кондора.
– Слушай, Витька, почему ты
стал командором? – спросил Сашка, когда Кролик скрылся за развалинами.
– Это не имеет никакого
значения, – безмятежно глядя на звёздное небо, ответил Витька.
– Ты вообще воевать умеешь? –
поинтересовался Сашка.
Витька покивал головой и, чуть
помолчав, сказал:
– Я умею так же петь песни при
жертвоприношениях, но я не хочу больше петь их. Я знаю и волшебные заклинания,
но не хочу больше произносить их. Я читал священные книги.
– Библию? – спросил Сашка.
– Не только, – ответил Витька,
– я дам потом почитать тебе «Сидхарту» и ты поймёшь меня.
– А я начал читать Библию,
только мне она не понравилась, – сказал Сашка. – Не верю я ей. А ты веришь?
Витька не ответил. Он вообще в
течение часа ничего не говорил, только смотрел на звёзды. Сашка попробовал тоже
на них смотреть, но ему вдруг захотелось спать. Он вышел на улицу, обтёр лицо
снегом и, устроившись на мешках, снова задумался о Кате. Когда начало светать,
из подъезда вышел Кеша. Позёвывая, он подошёл к Сашке и сообщил:
– Сейчас уже будем уходить,
заканчивай дежурство. Я твои вещи собрал.
В квартире был жуткий
беспорядок и толкотня. По большой комнате гордо расхаживал Хнык, прикрутивший к
воротнику формы истёртый значок в виде пятиконечной звезды с улыбающимся в
центре малышом.
– Крутой знак, – с ухмылкой
пояснил Кеша. – Ему его как нагрузку дали к полкило махорки. Цена ему пять
грошей, а он свистит, будто это старая медаль за отвагу. Фуфлогон.
Олег в штурмовой куртке и
ватных штанах, дожёвывая бутерброд, объяснял Женьке, куда примерно их повезут.
Только Сашка успел надеть форму, как зашёл Волк в сопровождении Шакала.
– Вперёд, братва. Нужно будет
идти быстро. Грузовики могут прийти раньше.
На площади, где когда-то патрон
штурмовиков призывал их уничтожать хиппи, сейчас торчало несколько отрядов.
Парни мрачно курили и сплёвывали. Оружие им уже выдали, поэтому на каждом висел
автомат, граната, фляжка и несколько рожков с патронами. Некоторые, помоложе,
пригибались к земле под тяжестью толстенных рюкзаков и тюков с палатками.
– Вовремя мы пришли, – сказал
Кеша. – Сейчас стволы получим и тотчас поедем.
Отряду Волка палатки выдали
двухместные, но с расчётом, что в каждую поместится ещё и третий. Кеша взялся
нести палатку сам. Сашка тащил только одеяло, котелок, пяток банок с консервами
и браунинг. Ещё летом он нёс бы эту поклажу сколько угодно, но теперь, после
болезни, нести вещи ему было тяжеловато, и он быстро вспотел. В штабе им выдали
стандартное оружие и зимнюю форму: чёрные телогрейки с нашивками «Штурм» на рукавах,
шапки-ушанки и даже рукавицы с брезентовым покрытием, которые почему-то пахли
плесенью. Вскоре подкатили грузовики. Они были очень старые, скрипящие бортами,
но с отличным пологом сверху. Сашка забрался в самый дальний угол, сел на
скамью и, привалившись к холодному пологу, почти сразу заснул.
Проснулся он оттого, что его
толкал в бок Кеша.
– Вставай, приехали. Тут теперь
перевалочный пункт будет, сейчас там наверху поразмыслят, кого куда везти, а мы
пока в палатках покейфуем. Этим, кстати, вообще войнушка может закончиться.
Правда, говорят, бельские близко совсем, подвижной корпус прорвался к нам в
тыл, а теперь бежит обратно, но ничего, поди, всё обойдётся.
Возле грузовиков со
штурмовиками стоял танковый корпус. Это были старые уже танки, некоторые сделанные
из тракторов, упакованных в броню, и несколько разведывательных броневиков с
лёгкими пулемётами.
– Привет, карлики! –
приветствовали штурмовиков высунувшиеся из люков танкисты.
– Привет, пылесосы! – отвечали
им штурмовики.
– Я тоже мог быть пылесосом, –
гордо сказал Кеша. – Мы, когда выезжали за город, то в танках ездили, вон в
тех, что из тракторов. В них летом пылищи – не продохнуть.
К лагерю штурмовиков, тем
временем, подъехало несколько неплохих джипов. Из одного вылез кондор,
худощавый мужчина с крючковатым носом, и несколько парней в новёхонькой
униформе со значками отличия. Был среди них и Кролик. Он помахал отряду рукой.
– Тьфу, пейхоть кондоёва, – зло
сплюнул Олег.
Группа Шиза расположилась в
небольшой балке. Внизу было много снега, поэтому палатки разбили у самого края,
где сквозь снег пробивалась жухлая трава. В палатку к Кеше с Сашкой третьим
попросился Хнык.
– Не хочу я с Олегом. Он Витьку
пустил, а тот на меня смотрит, я боюсь его, – пожаловался он. – Вдруг он ночью
меня задушит. У меня вон ноги болят. А он говорит – это к смерти.
Когда они закончили
устанавливать палатку, Кеша предложил Сашке с Хныком пойти к танкистам.
– Там свистнуть чего-нибудь
можно, а потом своим загнать, – пояснил он.
До обеда было ещё время,
поэтому Сашка согласился при условии, что воровать Кеша ничего не будет. Кеша
дал слово и они пошли. Оказалось, что многие танкисты, особенно помоложе, Кешу
прекрасно помнят. Он тотчас же настрелял много сигарет и, довольный, беседовал
с долговязым парнем в таком же, как у Кеши, шлеме о починке двигателей.
«Сколько ходим, – ворчал долговязый, – воздухоочистители не меняли. Ты бы
видел, какие они засорённые». Что Кеша на это ответил, Сашка уже не расслышал,
потому что рядом взревел мотор танка. Сашка немного постоял рядом и направился
к своей палатке.
И тут он вдруг услышал, что его
окликают по имени и фамилии. Кричал какой-то знакомый и в то же время забытый
голос. Сашка повернулся, и увидел сидящих на броневике Вовку Бауэра и Макара
Стеценко. Они показывали на него пальцами и смеялись. Нерешительно потоптавшись
на месте, Сашка пошёл к бывшим друзьям по Корпусу.
– Я смотрю, опа, вижу, что
кто-то знакомый идёт в чёрной форме, – смеясь, пояснял Вовка. – Говорю Макару,
смотри, типа это наш Ерхов, а он мне не верит.
– Как ты здесь оказался? –
спросил Макар.
– Война ведь, – сказал Сашка,
смутившись. Ему совсем не нравилось, что его увидели в форме штурмовика.
– Так чё, из Корпуса всё-таки
попёрли? А мы тебе завидовали, думали, повезло: получил по башке и в гвардии
остался, – Вовка достал из кармана зажигалку и сигарету. – Мы сегодня в первый
раз по нормальному в степь попали, раньше броневики совсем у стен обкатывали, а
сегодня раз – на войну. Куришь?
Сашка отрицательно покачал
головой, потом опять посмотрел на ребят:
– А Василь вроде с вами в
бронечасти был.
– Был, да сплыл, – Вовка с
удовольствием затянулся, выдохнул сизый дым. – Нервишки подкачали.
– Он пить стал, – пояснил
Макар, – его и выгнали. Теперь никуда не устроится, разве что грузчиком
каким-нибудь. А тебе, Сашка, кроме штурмовой бригады ничего не предлагали?
– Нет.
– Зря ты, Сань, с этим Ясновым
водился больше всех. Он всегда какой-то подозрительный был, – сказал Вовка.
«Илья подозрительный, – подумал
Сашка. – Весёлый синеглазый Илья, лучший мой друг…»
– Ладно, ребята, я к своим
пойду.
– Ну, давай, пешеход, не
печалься, – сказал Вовка.
Не печалься… Кто им сказал, что
ему плохо? Может, ему повезло больше, чем им. Ездят в этих пыльных жестянках,
степь полируют…
Кеша уже наговорился со своими
знакомыми. Точнее, знакомые устали от его болтовни и попрятались в танках.
– Пошли отсюда. Куда этот Хнык,
задрыга, подевался!
Хнык сидел за одним из
броневичков и курил. Увидев Сашку с Кешей, спрятал самокрутку.
– Олегу не говорите. Он совсем
озверел: увидит у меня махорку и по морде! Самому-то можно!
– Он потом по полу не валяется
и лекарства ему не нужны, – проворчал Кеша. – Но мне-то по фигу, дыми, сокращай
продолжительность жизни.
Было видно, что Хнык понял
только разрешение курить. Вернувшись, они распаковали рюкзаки, и Кеша деловито
открыл банку консервов.
– Говорят, в тушёнку крыс
кладут, – сообщил он, с аппетитом уписывая жирное мясо. – А баранину сами жрут.
Представляете, у моего папаши на ферме были бараны. Вот это класс! Я барашков
сколько угодно есть готов, особенно с картошкой.
Тушёнка быстро закончилась,
Кеша бросил банку на снег и полез в рюкзак за ломтём кукурузной лепёшки. Сашка,
поглядев, как Кеша уплетает свой паёк, тоже вытащил лепёшку. Неподалёку
показалась нелепая фигура Пса.
– Приколитесь, пацаны, – сказал
он, усевшись и бесцеремонно отломив кусок Сашкиной лепёшки. – Наш Шакалина
как-то проник на грузовик и приполз в палатку к Волку. Чуть ли не в трусах. Вот
шибанутый-то! Если бы моя воля, то я бы никогда сюда не полез. Но что
поделаешь, олигофрения даёт о себе знать. Кеша, дай сигаретку, у тебя есть, я
видел.
– Тридцать грошей, – ответил
Кеша.
– Костян, дай хоть ты махры, –
повернулся к Хныку Пёс. – Оставим этого жадного субъекта с его подозрительной
шмалью.
Хнык насыпал из кисета немного
махорки.
– Гумаги у меня нет, – сообщил
он.
– Бумаги, мой недалёкий, это
называется бумага, а впрочем… – Пёс вытащил из-за пазухи какую-то книжицу и
вырвал листок. Поделив его пополам, протянул часть Хныку.
Скрутив самокрутки, они долго
пускали дым с блаженным видом. Большую часть дыма относило в сторону Сашки и
он, бросив недоеденную лепёшку в вещмешок, поднялся и отошёл. Повсюду суетились
штурмовики. Возле палаток развели костры, вырвав почти весь кустарник и всю
сухую траву, проглядывающую сквозь тонкий слой снега. Возле одного из костров
что-то праздновали, пели песни и смеялись.
– Мы тут недалеко
расположились, – сообщил Пёс. – Там у нас хоть кустарник погуще, не так
продувает, а у вас тут голо, как на лысине. Я вообще степь не люблю. Глазу
остановиться негде. Нет радующих взгляд развалин.
Из танковой части донёсся рёв.
Пёс поднялся, отряхнул снег, и усмехнулся, глядя вдаль.
– А броники, кажись, уезжают.
Теперь, если что, мы тут оборону держать будем. Между прочим, известно, что
штурмовики – самый дешёвый боевой материал. Вот трактора с пукалками, так
называемая бронетехника, она стоит денег, порядка пяти тысяч марок каждая, а мы
каждый стоим тридцать марок премии и ни гроша компенсации родным и близким в
случае преждевременной кончины.
– Преждевременной чего? –
ошалело спросил Хнык.
– Короче, задёшево сдохнем!
Лучше махорки отсыпь, я к своим пойду, да не жмоться, – Пёс, покуривая, ушёл.
– Чмошный Псина, – сказал Кеша,
обиженный на «жадного субъекта», – да каждый трактор такой можно загнать за
шесть тысяч как минимум. Я, когда танк угонять собирался, у меня покупатель
был. Он мне трёшку сразу давал. Не люблю я Пса. Не давай ему, Хнык, больше
махорки.
Сашка не понял, как можно не
любить степь и любить развалины? «Странно, – думал он. – Но в одном Пёс прав:
жизнь наша дешёвая. Кондору проще сюда сто пацанов согнать, чем пару танков.
Перевалочный пункт называется, ни окопов, ни фига. Если что – только в балку и
можно спрятаться». Сашка повернул голову, примеряя глубину балки, и увидел
Волка с Шакалом. Шакал смотрелся очень жалко: без шапки, в перевязанных
верёвочкой ботинках, огромной ватной куртке, из которой смешно торчала
тоненькая шея. Нечёсаные выгоревшие добела волосы сосульками свисали с головы.
Он прятал посиневшие от холода руки в рукава и никак не поспевал за Волком.
– Устроились? – спросил Волк у
Кеши с Сашкой.
– Ничего, жить можно, – кивнул
Кеша. – Долго нам тут загорать?
– Сколько скажут.
Шакал уже уселся около Хныка и
лез в его банку с тушёнкой самодельной деревянной ложкой.
– Ну что, нервный, – Волк
подмигнул Сашке, – давай, гаси чужих, как своих. Не слабо?
Сашка молча смотрел себе под
ноги, но Волк, похоже, и не ждал от него ответа. Он взял Шакала за шиворот,
тряхнул и сказал:
– Пошли, скот. Врезать бы тебе
как следует!
– Не надо, – попросил Шакал. –
Я тоже воевать хочу. Против бельских.
– Заметят они такую вшу… –
пробурчал Волк, отходя. – Ну, удачи, парни!
– Удачи, – ответил Сашка.
Хнык с Кешей ещё поболтали и
отправились по бригадам продавать набранные Кешей у танкистов сигареты. Сашка
посмотрел им вслед, и сел чистить автомат – оружие штурмовикам выдавали в
жутком состоянии. «А Кешка точно разбогатеет, – думалось лениво. – Мастерскую
откроет, женится, детишек нарожает. Если, конечно, нас сегодня-завтра тут не
перебьют. А я, наверное, жениться вовсе не стану. Зачем? Ну, родится у меня
сын, и что? Вырастет и будет, как я, мучиться, или грохнут его». Сашка поймал
себя на том, что думает о семье – никогда с ним такого не было. Потом мысли
переключились на Катю. Стало интересно, где её отец. Ведь, наверняка, его часть
уже выехала в степь. А может, он уже участвовал в ночном бою. А Катина мама
сидит дома, на том самом диване, где Сашка спал несколько ночей, и читает
книжку, а строк толком не видит, потому что ждёт мужа… Сашка знал, как это
бывает. Помнил, как всегда волновалась за отца его мама. А Катя? Она волнуется
за своего отца? А может, она и за него, Сашку, волнуется? Хотелось, чтобы это
было так. Чтобы хоть кто-то думал о нём, ждал его…
Кеша с Хныком вернулись уже в
сумраке. Кеша пересчитывал марки, Хнык жевал что-то:
– Зря Максим тут гнал, что Кеша
жадный, – сказал он Сашке, – вон он мне семечек у ребят обменял. На сигарету –
аж кулёк вышел, если с кожурой жрать, так надолго хватит.
– Щедрее Кеши зверя нет, –
вздохнул Сашка и кивнул на брезентухи. – Может, спать завалиться, я со вчера не
выспался?
Ребята легли, завернулись в
одеяла, закрыли полог палатки. На степь наваливалась зимняя ночь.
|
|