| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск девятый
Подковы для Пегаса
Пегас должен быть подкован на все четыре ноги.
Станислав Ежи Лец
Евгений Асташкин
НЕНАРЕЧЁННАЯ
Поэма
Страница 1 из 3
И вместе с тем в душе росло
и ширилось печальное удивление
нашей беспомощностью перед
властью пошлости – и недоумение
перед тем, что же это за наваждение
охватило нас.
А. Ким. Луковое поле
Ютится на пригорке дичка –
Округу не заворожит.
Но приведёт тебя привычка
Сюда, едва угомонит
Апрель потоки разливные.
Задумки обоймут чудные
Тебя: уже который год
Ты этот одичалый род
Преобразить стремишься слепо,
Кудесник, попранный нелепо.
Тебе занятие с руки –
Ты прививаешь черенки.
И – чудо! – подмигнут на дичке
Лимон, айва и земляничка,
Качнётся винограда кисть.
Версту проглотит нигилист,
Увидев деревце чудное,
На всей земле одно такое.
Всем выпадает верный шанс
Однажды совершить Поступок.
Не будь же, череночек, хрупок!
Ты, ветер, не крути брейк-данс!
И ты, на дерево глядящий,
Не занеси над ним топор!
Пусть безымянный тот простор
Пребудет на веки
манящий…
Но – горе! – вдруг
издалека
Увидишь в страшном
непокое,
Что неизвестная
рука
Срубила дерево родное…
I
В лаборатории своей,
Где и двоим не разминуться,
У полки замер он. На ней
Застыли баночки и блюдца
Весов. «Метол», «Гидрохинон»,
Другие фотореактивы.
Журналов пачку тронул он,
Раскрыл один нетерпеливо;
Заветный снимок отыскал
Вдогонку смутному участью:
Он неизменно волновал
Над сердцем непонятной властью.
В кругу артековских егоз
Нездешнее лицо – Саманта.
Перунно на плечах вразброс
Сосульки влажные волос,
И ей, конечно, не до банта.
Какой-то дерзкий озорник
Пугает крабиком Саманту.
В глазах у ней застывший крик,
Хоть девочка под стать атланту.
Её наивное письмо –
Предотвращение само,
Нечаянный Поступок жрицы
Добра, что детскою рукой
От войн спасает шар земной.
«Нет для тебя живой водицы…
Не повзрослеть отроковице,
Хоть зрелости не занимать
Саманте, надо полагать…»
Но вот и вырвана страница –
В журнале тесно ей теперь.
«Не позабыть бы, – так всегда ведь! –
Саманту в рамочку оправить –
Напоминанием потерь…»
Листочек скручивает в трубку.
Покинув тесную скорлупку,
Он снова запирает дверь.
II
Оцепенелые шеренги
Домишек, сеновалов, бань.
Отборная Тьмутаракань.
Знакомые с рожденья сценки:
Резвится молодёжь на сленге,
Куражится мотоциклист,
Едва тебя не задевая,
Бензинным духом обвевая,
Впивается под чей-то свист
В простор околицы пустынный;
Чужая форточка лавинный
Извергнет шлягер из трёх нот.
Жизнь так вот мимо и пройдёт,
Отмерив парочку пощёчин.
И станет горько очень-очень.
Но память бережной рукой
Вновь приглашает на постой, –
Вернись, заветная минута!..
Там, за окошком, снеговей,
Но он весны-красны милей,
Творец нежданного уюта;
Ведь рядышком сейчас она, –
Ещё никто ему. И страшно, –
Исчезнет этот сон зазряшный –
В ладонях только стразы[1] сна.
«Боюсь, не повториться чуду.
За нами следует
повсюду
Незримой подлости
закон.
Назавтра же со
всех сторон
Посыплются
“друзей” советы.
В обвёртках
фирменных наветы…»
«А голова своя на
что?..»
Она сидит, не сняв
пальто.
На шее тонкий
шарфик в клетку,
Руками теребит
беретку.
«Связала вот
сейчас, а то, –
Она обрисовала
пальцем
Своё лицо, –
большой овал…»
Он арестованным
страдальцем
Подумал: «Твой
лица овал
Вот так бы и
расцеловал…»
Раздался стук в
окно веранды,
Уют на клочья
разорвав, –
Как будто в дом
ломились банды.
Оторопел он,
осознав:
«Должно быть, мать
твоя стучится…»
Грозой засвеченные
лица.
«Не понимаю, как
она
Узнала, где я?..»
– вздох девичий.
Но вот и дверь
отворена.
Встречай гостей –
таков обычай.
А что на
циферблате пять –
Так это лгут часы
опять…
Тут дамочка в
окрошке снежной
В прихожую вплыла
поспешно,
Глазами рысьи
повела:
«Здесь проживает
Дима Рубкин?
Я этот дом едва
нашла…
Вот где ночной
приют голубкин!..
А ну давай живей
домой,
Поговорю я там с
тобой!..»
Но что шуметь,
коль молодые
Стояли рядышком
немые,
Тоскливо за руки держась?..
И дама тут же осеклась.
Он понял: чудо состоялось.
Впервые счастье улыбалось
Ему за столько блеклых лет.
Настигнет череда побед,
Когда, безверием придавлен
И бытовухой обезглавлен,
Уже не ждёшь ты ничего,
Но по инерции усталым
Гоняешься за идеалом,
Что для тебя важней всего.
III
В медовый месяц он супруге
Вручил подарочный блокнот –
Пусть летопись она ведёт
Семейной (не скажи-ка!) скуки.
Как здорово лет двадцать пять
Странички эти заполнять!
В глубь лет захочешь на побывку –
Страничку нужную открой.
«Мы энтим дневником – прививку
От непригожести любой!..»
* * *
Жена вязала для ребёнка.
«Хочу, чтоб родилась девчонка!..»
«Ты ж раньше мальчика хотел…»
Он у её колен присел,
Заглядывал в глаза пытливо.
«Для девочки есть имя, но
Не столь обычное оно…»
«Какое?» «Думай…» «А красиво
Оно звучит?.. Ну, назови…»
«А ты согласна будешь?» «Ладно,
Я ж выходила по любви…»
«Что ж, не пойми меня превратно…»
Он благодарно развернул
Пред ней журнальную страницу.
Взгляд Лены в снимке утонул,
И дрогнули её ресницы.
Она прочтёт: «Саманта Смит».
Задумается, тихо скажет:
«Ведь это имя, как гранит,
Оно ко многому обяжет…»
«И правильно!» В лица овал
Супругу он поцеловал…
IV
Заполнил эскулап анкету
И поделился по секрету
С Бараихой, как звали здесь
Проворную мамашу эту,
Что, чинно излучая спесь,
Уподобляясь демиургу,
Приватно провела дочурку
Без записи, под «ох» и «ах»
Томящихся в очередях:
«Боюсь, возможны осложненья…
Совет мой: в область поезжать.»
Но та пустилась «шутковать»:
«Вы в урну выбросьте сомненья!
Я тоже медиком зовусь,
Хоть лишь с пробирками вожусь.
У нас – тьфу, тьфу! не сглазить – хилых
Во всём роду как будто нет…
Не входим в “Общество унылых”,
Переполох – не наш сосед…»
Раз тёща лучше акушера
Всё знает, значит, ей и вера…
А тут – такие вот дела! –
Мать Димы в область убыла
Поторговаться средь товарок
И там в печальных лет огарок
Её настиг аппендицит,
В нездешней клинике лежит…
V
Назавтра трубка телефона
Поведала ему смущённо, –
Как будто эху покорясь,
Лавина с кручи сорвалась:
«Да из роддома я, вестимо…
Боюсь, всё валится из рук…»
Наткнулся в вестибюле вдруг
На заводную тёщу Дима.
Она ему неутомимо
Поведала из первых рук,
Кто с кем разводится, кто умер,
Кто неожиданно запил
И в вытрезвитель угодил.
Она вещала, словно зуммер
Всех в неурочный час будил.
О Леночке она сказала:
«Как бы дочурочка – тьфу, тьфу! –
Под утро матерью не стала…»
А он подумал одичало,
Что есть словесное кун-фу,
И тёща им овладевала
Всю жизнь, недаром, говорят,
Она с полгородом бранилась,
С пол-оборота заводилась,
В глазах-витринах бесенят
Выстраивая стрёмный ряд.
Вот вестибюльное броженье
Затихло. Мрак
чернее слив
За окнами, лишь в отдаленье
Забора чёткий негатив.
Как будто Дима был прохожий,
Бараиха сказала: «Всё же
Здесь распорядок. Ты не жди.
В ночь манекеном быть негоже –
Не светит орден на груди.
Сюда под утро приходи».
Но дома Диме не сидится.
Тревожно, дико одному
В немом разлаженном дому.
Ещё и Ковш не накренится,
Подастся в сторону больницы.
Безгласно встретит вестибюль.
Тогда он в «Скорую» стучится.
Взгляд медсестры сразит без пуль:
«Мы вас с дочуркой поздравляем…»
А голос – колос без зерна.
И тёщин взгляд неузнаваем:
Заиндевелая стена.
«Что с Леной?» Лёд в глазах унылых.
«В реанимации она…»
Не зря предчувствий чернокрылых
Преследовал зловещий грай.
Узнал он: Леночка, считай,
Стать матерью была не в силах.
Чертила «Скорая» зигзаг,
Ища хирурга Черемнова.
Он в отпуске был со второго
Путёвку взял на Карадаг;
На счастье, малость задержался.
И снова он за скальпель взялся.
«Замешкались бы вы на час –
Никто б красавицу не спас…»
Очнулся Дима средь раздумий,
Себя-песчинку увидав
Бредущим мимо вязов-мумий
Под этот зимний звездосплав.
«О, надо же!.. Пока был дома,
Я мог бы Лену потерять…
Зашёл бы в вестибюль знакомый,
И там могли бы мне сказать,
Что Леночке уже не встать –
Не существует больше Лена…
Я умер бы тогда мгновенно!..
Но хватит мне дуэль с хандрой
Вести без шпаг и секунданта,
Ведь у меня теперь – Саманта,
Оживший снимок озорной…»
VI
Слагается жене записка:
«Моя роднулька, моя киска!
Я не дождусь того денька,
Когда мы будем греть бока
На нашем пляже золотистом
Втроём с куклёнком голосистым…»
Записку няня понесла;
Она её тайком прочла,
У койки Лены зарыдала:
«Счастливая! Мне никогда
Ни в радости и ни в печали
Таких цидулок не писали…»
Записку лишнюю послать
Через дежурных ты сумей-ка…
Но тёщу Димы не унять –
Открылась для неё лазейка.
Едва лишь Леночке ходить
Врач разрешил, она звонить
Ей тут же начала из «Скорой»
На коридорный телефон.
Был установлен рядом он
С палатою второй, в которой
Томилась Лена. Как-то раз
Услышал Дима голос тёщи
За дверью «Скорой» полный мощи.
Смекнул: «Да это же о нас!..»
Мембрану тёща сотрясала,
Во всеуслышанье трубя:
«Калекой сделали тебя!
Ходить к колонке заставляли,
В официантку превращали.
Ты, как Изаура у них.
Своя ты только у своих…»
Вот так же и в медовый месяц
Врывалась, Леночку тайком
Снабжая грудой околесиц.
Учила: стой лишь на своём,
На огороде не пластайся,
На кухне больно не батрачь
И вёдрами не вдохновляйся.
Чуть что – в манишечку поплачь.
Невеста юная нимало
Советам этим не внимала.
Призналась Диме, что отца
Гораздо больше уважала.
Тот не хотел терять лица
В глазах семьи. Порой до солнца
Диван воскресный оставлял,
Законный отдых отдавал
Чеканке лишнего червонца.
А вечером бросал костюм
Он прямо на пол – наломался.
И уж совсем не удивлялся,
Когда жена без лишних дум,
Костюм на плечики сажая,
В карманах шарилась, перхая…
Однажды Леночкин отец
В работе и нашёл конец.
* * *
В ту «Скорую»
ворвался Дима,
Гнев не умея
превозмочь.
«Звонками
вздорными такими
Зачем вы мучаете
дочь?..»
Бараиха – от
трубки прочь.
«Тебе записочка от
Лены…»
А в голосе
внезапный мёд.
Листочек Дима
развернёт,
Предчувствуя
подвох отменный.
«Димуля, милый,
извини,
Но я прошу, так
будет лучше:
Дочурки имя замени
На русское, не тот
ведь случай.
У нашей дочки
русский взгляд,
Нам далеки
американки.
Вдруг завтра нас
испепелят
Задиристые эти
янки.
К тому же в школе,
может быть,
Все стали бы её дразнить…
Вот целый список
пред тобою
Имён, ты выбери
любое…»
Ну что ж, и здесь
не обошлось
Без
всепроникновенья тёщи.
И Диме срочную
пришлось
Писать депешу да
пожёстче:
«Саманту мы должны
растить!
Мой замысел,
конечно, хрупок…
Но даже мизерный
Поступок
Ты хочешь взять и
отменить.
Ведь ты согласие
давала,
Ведь ты всё раньше
понимала…»
Минутой позже
медсестра
Спустилась в
вестибюль в печали.
«Не знаю, что вы
написали,
Но будет плакать
до утра…»
В глазах вопросно: вы же старше…
Проклятье! Что же это я
Не к месту бравурные марши?..
Сейчас настойчивость моя –
Что переполненные баржи.
Бурунец лёгкий – и ко дну
Они пойдут… Свою вину
Вдруг осознал прозревший Дима.
Да, так действительно нельзя…
Он медсестре сказал: «Пусть имя
Сама даёт… Рад буду я
Любому имянареченью…»
Ну что ж, оплакивать пора
Мечту… И снова по теченью
Придётся плыть… Но, к удивленью,
Догнала Диму медсестра:
«Вот вам ещё одна записка».
Листочек старый подала,
Где сбоку строк его – приписка:
«Прости меня, мой добрый киска!
Я дочку Галей назвала…»
Ему обратная дорога
Вдруг показалась тупиком.
Угадывает стену око,
Но всё шагаешь прямиком…
И он споткнулся, сбился с шага.
«Галина, Галя… Вот дела!..
Она же дочку назвала
В честь матери своей… Однако!..»
VII
Истаяли на дне зимы
Больничные мытарства эти.
Теперь перед глазами клети,
Которые тесней тюрьмы.
Таким вот Диме представлялся
В разрезе тёщин мини-дом.
Там можно жить вдвоём-втроём,
Но целый табор размещался
Сейчас там – восемь человек!
Под гнётом тёщиных опек
Недавно Саня оказался,
Муж старшей дочери её.
Он по стране с семьёй скитался,
Но скоро кончилось «копьё».
Пока он здесь обосновался
Со Светой и двумя детьми,
А через годик собирался
На домик накопить в Перми.
Покорно следовала Света
За муженьком хоть на край света.
Здесь временно квартировать
пришлось и молодым с Галчонкой.
Дочурка свиристелкой звонкой
Любила утро зачинать.
Давил Бараихи безбожный
Талант: придаст налёт острожный
Ничтожной шуточке любой.
Команды щедро раздавала,
Как постовой на мостовой,
За всеми разом наблюдала,
Порою книги покупала
Неубедительной игрой,
Но не читала ни одной.
Не прожил Дима здесь и суток,
Бедняге стало не до шуток, –
Вольготно тёще здесь «шутить»:
«Мамаша что ж не приезжает?
Как на курорте загорает…
Не каждый может так хитрить!..»
Ушёл он, громко хлопнув дверью.
Рыдала вслед ему жена,
А тёща распускала перья…
* * *
…А дома дверь
отворена,
Степь освещают два
окна.
Душа у Димы
встрепенулась –
Знать, дома
матушка, она
Вечерним поездом
вернулась
Из области,
исцелена.
На койке мать его
лежала,
Ещё совсем слаба
была.
До Набережной от
вокзала
В распутицу едва
дошла.
А из больницы
убежала
Недолечившись…
Ночь прошла,
Верёвкой в небо
потянулись
Дымки от труб.
Домой вернулась
И Лена с дочкой.
Привела
Сестру судьёй
третейским Света
И наставление
прочла:
«Вы точно
маленькие дети!..
Бороться надо за
семью
И голову иметь
свою,
Проблем и так
полно на свете…
Ведь ты не глупая,
сестра,
Мамашу раскусить
пора,
С ней и сам чёрт
уже не сладит:
На рублик сделает
добра,
На столько же
потом нагадит…»
И Света Диму
подвела
К жене, их за руки
взяла,
Как дошколят: «Вот
ваши руки,
Не нужно тут
большой науки!..»
Но в зал со всех
коротких ног
Вкатилась
тёща-колобок:
«Я что вам делать
запрещала?
Предатели! Лишь
задремала,
Они уж тут как тут!.. Теперь
Хоть никому на грош не верь…»
Захлёстнут штормовой обидой,
Поднялся Дима и сердито
Он тёщу вытолкал за дверь…
VIII
Умей хранить святые миги, –
Познал он это не из книги.
Завету этому всегда
Он следовал непроизвольно.
В день свадьбы Дима неспроста
С сестрой шептался. Та довольно
Строчила камерой – тайком
Мгновения запечатлела
На плёнке, хоть и не умела
Как следует снимать. Потом
Семья ту хронику смотрела –
На кадрах видели себя,
Мелизмы[2] прошлого копя,
Пленённых мигов арабески.
От прозы жизни есть рецепт,
Хоть склянок вовсе не адепт:
Вояжных впечатлений всплески.
Сбегая от возможных бед,
Заветным помыслам вослед
С женой в дорогу снарядится
Фотограф. Принимай, столица,
Провинциальных две души
И усмехаться не спеши!..
Те первым делом – на афишу.
«О боже, Лена, что я вижу:
Наш старый добрый “Карнавал”!..
“Ушёл ты утром…” – этой песней
Магнитофон я доконал.
Живьём послушать интересней…»
Концерт давал тот
«Карнавал»
На летней парковой
площадке.
Народец битый час
роптал,
Свистел и топал
без оглядки, –
Барыкина он
вызывал.
Но вместо этого
глумились
(Непроизвольно
Диме мнилось),
Бесцветно напевая
в тьму
Навязанные, никому
Не нужные
полуартисты,
Эстрады ловкие
статисты.
Тусуется шестёрок
хор
Меж козырей, оно
понятно.
Без «швали» нет
игры занятной.
Но здесь был явный
перебор.
Когда готов был
зал взорваться,
Явил Барыкин
«Карнавал»
Пред очи под
прибой оваций.
Он в микрофон
пообещал
Конфуз исправить,
постараться
Их роком «вытащить
концерт».
И бодро, хоть не
скажешь ферт,
Забегал, покорясь
экстазу,
Вдоль авансцены.
Дима сразу
Узнал те песни, их
не раз
Он слышал в
записях. Сейчас
Те песни с
громобойной сцены
Звучали чуточку
тусклей.
Любители достали
«Смены»,
«Зениты», к рампе
побыстрей –
Кумиров щёлкать
кто проворней;
От дядек в
милицейской форме
В толпе
скрывались. Молодёжь
В психозе к сцене
потянулась.
Вдруг Лена тоже встрепенулась
И испарилась – не
найдёшь
Её среди
рукоплесканий.
Да, Дима миллион
терзаний
Познал, потерею
томим.
Как будто ядовитый
дым
Повис, фанатов
одурманив.
Поклонники
стремили длани в
Просторы. Сквозь
концертный дым
Был профиль Лены
различим
Порой на фоне
мельтешенья,
Дрожжей бунтующих
броженья.
Концерт
закончился. Толпа,
Отфанатев, рвалась
из парка
Лавиной
искромётной, жаркой –
В запруде каждая
тропа.
Стоял на выходе из
парка
Убитый Дима целый
час,
Но дорогих не
встретил глаз.
Бегом в гостиницу
вернулся,
На ту же пустоту
наткнулся
Он в номере. Но
Лена вдруг
Впорхнула в
слёзной топи: «Дима,
Тебя искала я
вокруг!..»
А он смотрел
куда-то мимо:
«Сдаётся мне,
когда-нибудь
Тебя
восторженность подхватит
В такой
невероятный путь,
Откуда нет возврата…» «Хватит!..»
IX
А дома Диму ждал сюрприз:
За фото причитался приз
Ему в журнале молодёжном.
И в образе почти киношном
Держал в руках он перевод.
Тайком он в местный банк идёт,
Чтоб в фонд Чернобыля отправить
Свой ставший вещим гонорар.
Признали репортёрский дар!
Но снова бал злословье правит, –
По чистым помыслам удар.
Откомментировала Лена
Разоблачительно: «Тебя
Прекрасно понимаю я…
Но мне сказала откровенно
Знакомая из банка: “Что ж
Ты мужа малость не прижмёшь?
Бросается он целой сотней…”
Какой, однако, благородный…»
Он воздух рубанул рукой, –
Везде найдутся доброхоты!..
«Послушай, Лен, совет простой:
Возьмись за что-нибудь рукой,
Чтоб не упасть… Шучу я, что ты!..
Решил я, Лен, уйти с работы.
В редакционной суете
Не раздобреть моей мечте,
Пора бы ей уже на волю –
Промчаться без ярма по полю.
Дензнаки – это ли беда?
Без них не будем никогда.
Но разговорчики начнутся,
Друзья в кавычках отвернутся,
Как полагается, от нас.
Такое видел я не раз.
Немало получил уроков
Досадных. И твоих боюсь
Возможных будущих упрёков…»
«Я в декабристки не гожусь? –
И пальцем погрозила Лена. –
Зазнайке надо непременно
Своё здоровье поберечь.
Задёрган ты, о чём и речь.
На мне срываешься недаром.
По мне ты будь хоть кочегаром…
Лишь в Доме творчества кружок
Возьми, чтоб стаж не прерывался.
В неделю пару раз, дружок,
С детьми бы фото занимался.
А мне пора в свой интернат,
Почти забыла я ребят
За время, что сидела с дочей
На шее мужа… Ты, короче,
С дочуркой завтра – до пяти.
В разведку мне пора идти…»
|
|