| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск девятый
Подковы для Пегаса
Пегас должен быть подкован на все четыре ноги.
Станислав Ежи Лец
Евгений Асташкин
НЕНАРЕЧЁННАЯ
Поэма
Страница 3 из 3
XIX
Окинешь прожитое
взглядом
И сможешь истину
открыть:
Лишь с
победителями рядом
Стремятся жёны век
прожить.
А если ты
остановился
В раздумье, вычисляя
путь,
Гадая, может, с галса сбился, –
Тебя не грех и обмануть,
Предать на этом перепутье.
В цене лишь «бронзы многопудье»
Да блат вальяжнейших калек,
Когда в наш просвещённый век
Над ближним ближний насмеялся.
Я, Дима – недочеловек,
Ведь я ещё не состоялся!..
Нелепо было бы сказать
Жене, грудь выгнув барабаном:
«Осталось малость подождать.
В четверг, в двенадцать сорок пять,
Я стану первым великаном
В искусстве светописи и
Мне на виду у всей родни
Преподнесут на глади блюдца
Чек, где ряды нулей смеются,
Мой освящая пьедестал!..»
За одичавшими полями,
Где быта смерч попировал,
Невольно Дима обрастал
Такими думками-вьюнами.
Обвиты ноги – не шагнуть.
Лианы скоро сдавят грудь,
Твои непрошеные братья,
Задушат сорные объятья.
Успей встряхнуться, чтобы сам
Не стал подпоркой сорнякам.
Союзник твой – твоя оглядка.
А вот ещё одна загадка.
Её доставила молва
Той телеграммой, где слова
Не пишут, а шепнут украдкой:
Вдруг рассчитался Свистунов
Без лишних слов и был таков…
XX
Теперь ты Лену лишь в движеньи
Увидишь – летняя пора.
Жена фотографа с утра
Располагалась на сиденье
Райкомовского «Москвича»,
Водиле резвому шепча
На ушко озорное что-то.
Весь день каталась – вот работа!..
Но приводил путей кураж
Не в Рим, а на ближайший пляж.
Одна отрада оставалась
У Димы: доченька бросалась
К нему на шею со всех ног,
Едва лишь он через порог…
Дать доченьку на выходные
Он Лену еле упросил.
Три дня подряд он ей звонил –
Переговоры вёл такие.
Неразговорчива, как мим,
Галинка целый день за ним
Ходила хвостиком и даже
Как бы горюя о пропаже
Чего-то дорогого, вдруг,
Нарушив взглядов пантомиму,
Произнесла серьёзно: «Дима
Прекрасный…» Этот дивный звук,
Звук комплимента от малышки!..
Всему виною сказок книжки,
Коль слово попадает в цель.
Знать, вспомнила про Василису
Прекрасную, и параллель
Легко далась. Свою актрису,
Дочурку Дима до небес
Подбрасывал в саду стократно.
Он с дочей был в стране чудес,
Такой желанной и занятной.
Идиллию запечатлев,
В калитке Света показалась,
Сестрица Лены. Нараспев
Она к племяшке обращалась:
«Довольна, пупсик, что в гостях?
Ты, как принцесса, на руках…
Шла по делам и на минутку
Зашла пощекотать малютку…»
Пытала Света озорно
Галинку фразою расхожей:
«Какой папуля, а?» «Ха’ёший…»
В таких вопросиках давно
Лукаво ищется зерно.
«А мама у тебя какая,
Скажи?..» «Ха’ёшая-па’хая…»
Быть миротворцем на сей раз
Светлана даже не пыталась.
В её глазах уже плескалась
Грустинка. Больше не указ
Её слова в чужой судьбине.
Нейтралитет к лицу отныне…
* * *
Наутро он пораньше встал,
В бочонок воду натаскал
И посражался с сорняками.
Быстрей разделаться с делами,
Чтоб с ненаглядною опять
В стране волшебной побывать!..
Гул за забором. Что за гости?..
Там незнакомый самосвал
Исправно кузов поднимал –
Он высыпал гору компоста,
Заказанного год назад,
И – по газам, пуская чад…
«Я не успел открыть ворота.
Зачем мне лишняя работа? –
Горчинка длилась за щекой. –
Как всё некстати! Мать проснётся
И разносить тот час возьмётся
Компост по грядкам день-деньской.
На завтра не отложишь дела,
Мать, сколько помню, не умела
Себя беречь. Нет, лучше сам
С тележкой норм десяток дам!..»
Галинка крохотный совочек
Нашла у старых битых бочек,
Своё ведёрочко взяла
И деловито подошла
К той пирамиде перегноя.
И тоже стала помогать
Землицу в огород таскать,
Кряхтя старушечкой порою…
XXI
Вновь Дима Саню повстречал.
На остановке тот стоял
С гостиничным налётом брони
И вдаль глядел из-под ладони –
Автобус свой напрасно ждал.
«Ну что, фотограф-горемыка,
Осиротел ты на все сто?..
Бараиха – как к горлу пика...»
«Сдаётся мне, дружище, что
Она задумала, лушпайка,
Совсем от Галки отлучить…»
«Попал ты в яблочко как пить
Дать – прямо из рогатки. Лайка
С рекламных глянцев табака
Кусается исподтишка.
Теперь зацепочку любую
Вмиг обернут тебе в укор.
Подкинут участь непростую:
Век слушать нареканий вздор.
Купали Галку – застудили, –
Чихнула пару раз шутя.
Землицу вместе разносили, –
Эксплуататоры дитя.
Укусит Галочку комарик,
Под веком включится “фонарик” –
И дело до суда дойдёт…
Ты, видно, понял, что я знаю
Чуть больше, чем в эфир идёт.
А Ленку я н-не понимаю.
Муж не устроил – разведись,
Потом прилюдно веселись
Хоть с первым же столбом фонарным».
«А разве…» – заревом угарным
Вдруг опалило: вот оно,
Моё… моё землетрясенье!..
В глазах у Сани лишь одно –
Бескрайний омут сожаленья.
«Всю правду выложишь, и тут
Тебя за сплетника сочтут.
Да и ломать судьбу чужую…
Я брать ответственность такую,
Братан, не вправе на себя.
Не раз бросал намёки я,
Но до тебя не доходило…»
«Я доверял ей…» «Очень мило!
Благословил её зимой
Идти одной на вечеринку.
Она же к маме – ни ногой.
Ты нянчил, как всегда, Галинку,
А половинка в ПТУ
Ночь провела не слабо ту.
Зачем хмельным серьёзнеть оком,
Коль “свистуны” под самым боком?..
Язык эзоповский прости…
Поздравить Ленку “с днём рожденьем”
Шеф не решился к вам прийти, –
Я пятый угол с наслажденьем
Ему помог бы там найти.
Разборки стал бы я виновник.
Ну, как стерпеть: муж и любовник
За брудершафтом?.. А каков,
Однако, этот Свистунов!..
Учуял он чутьём крысиным,
Что дело пахнет керосином,
Вильнул хвостом и был таков…
Да у неё и кроме шефа
Таких друзей не перечесть –
С фанерным транспарантом блефа,
Не знающих, с чем кушать честь…
Откуда я всё это знаю?
Ответ: из Леночкиных уст.
Несла всё Свете, щеголяя:
Поток клубнички, новый Пруст…
И даже те твои кружковцы
Ведь не бесчувственные овцы.
Не повязали рот платком
И высказались прямиком,
Табу нарушив ненароком.
Да, ты в нокдауне глубоком...
А нас цыганами считай
С такой оседлостью без правил.
Контейнер я уже отправил
В хвалёный другом пермский край.
Вновь за удачей мы помчимся.
На всякий случай мы простимся.
Увидимся ль? Не поминай!..
Вот и автобус… Ну, бывай!..»
XXII
Ногами ватными, чужими
Шёл Дима в местный Белый дом.
Найти её необходимо,
Не полагаясь на «потом».
Не стоит дожидаться утра –
Оно не станет мудреней.
Сейчас одно лишь будет мудро –
В глаза ей заглянуть скорей.
Её он встретил в коридоре,
И оба вышли на крыльцо.
На платье вырез – просто горе
И обручальное кольцо
Не ту отягощает руку.
Прав Саня – преподал науку!..
Не Лена это – стрекоза.
Лицо раскрашеннее маски
И мреют из-под синей краски
Её родимые глаза.
«Считай: я всё на свете знаю…»
Ответила: «Не отрицаю…»
«Как до такого ты дошла,
Вовек, вовек не разгадаешь…
Ну что ж, всё кончено!» «Как знаешь…»
Плечом пожала и ушла…
XXIII
Теперь вся жизнь твоя на мушке:
Воспоминанья о поре
Счастливой целятся из пушки…
Глядишь в окно, а во дворе
Лежат забытые игрушки.
Замрёшь, смертельно одинок,
И, тихо проклиная рок,
Откроешь антресоль серванта,
И кувыркнётся вдруг листок,
Где с фотографии – Саманта…
Навеки верен ты мечте:
Жить без Поступка разве можно?
Бежать, бежать же в пустоте
К той дичке в боли заполошной
И выбрать ветку понадёжней,
На ней предаться высоте!..
Но нет уж чуда привитого –
Срубили дерево твоё.
И не всегда ты сможешь снова
Воскреснуть – жизнь берёт своё.
Ошибка ли, о, боже правый,
Поднять топор на чью-то честь?..
Да, на ошибку право есть,
Но на предательство нет права
Ни у кого! А если ты
Живёшь без всяческой мечты
Иль просто не нашёл возможность
Святой увековечить миг,
Не умножай собою пошлость, –
Хотя бы этим будь велик…
XXIV
Залитые асфальтом тропы.
Соцартовских безбожных сект
Архитектурные циклопы,
Насупленные на проспект.
Возведены циклопы, чтобы
Скитальцы космоса на них
Глядели, возвратясь с орбиты,
Теперь навеки имениты.
Кортеж, клаксонистен и лих,
Раз в год проспектом проносился.
В витринах заданно дробился
И точкой делался эскорт,
Летя стрелой в аэропорт.
По европейским меркам скроен,
Для этого и был построен
Причал космический такой –
В такырах город областной,
Где раньше тропы караванов
Сюда вливались из барханов.
Фотограф Дима Рубкин здесь
В одно мгновенье оказался.
В душе стояла горечь-взвесь.
На солнцепёке размягчался
Асфальт, пружинил под ногой.
Нет, этой знойною порой
Не ждали космонавтов с неба –
С солонкой на краюхе хлеба.
Другое привело сюда
Приговорённого злосчастьем.
Не зря он встал вперёд луча, с тем,
Чтоб огласили поезда
Его готовность динамита.
Возмездья выбрана орбита,
И пусть от столкновенья сам
Осядет пеплом по полям.
С колёс к горкому комсомола
Печатал Дима верный шаг;
Испитого глумленья школа
На плечи пала, как рюкзак,
В который набросал варнак
Камней, едва ты отвернулся.
Знал Дима: Свистунов вернулся
На свой номенклатурный пост,
Нарушив «продвижений ГОСТ».
Знать, секретарство в их посёлке –
Командировка, а не рост.
А что сей спец одни осколки
Оставил в память о себе,
Так это вряд ли кто узнает:
Отчёт, как надо, накатает –
Макулатурный пик в судьбе.
Многоступенчатость гранита
Пред взором Рубкина рябит.
Чуть-чуть поодаль он стоит
В тени карагача сокрыто
И смотрит, как промеж колонн
Циклопного строенья важно
Портфеленосцев легион
Снуёт, тасуясь поэтажно
Иль в ждущее авто садясь, –
Бессмысленные пилигримы.
Одно желание у Димы:
Глазами с недругом скрестясь,
Взять визави за галстук модный,
Стянуть концы, если угодно,
Так, чтоб и охнуть не успел
Отблагодаренный пострел.
Не прописной синдром Отелло
Подталкивал на это дело.
Больней всего заноза жгла,
Что Свистунов при всём при этом
Дворовый клуб свалил тем летом
На Диму, хват, из-за угла.
Каким же простачком великим
Пред ним мелькал фотограф ликом!..
Пусть с клубом возится, чудной,
А я – на пляж с его женой…
Часами в духоте томился
Фотограф одиноко, но
Горкомовец «залёг на дно»
(Наверно, Дима «засветился»).
Теперь и мощный эхолот
Его так просто не найдёт.
Проспекта даль парит и мрет
Мысль Димы запредельно реет
За горизонтом, где в глуши
Бурчат под ветром камыши.
Прогресса бег там не в почёте.
И если в лапы попадёте
Новейших баев, никогда
Вас не найдут, пока вы сами
Какими-либо чудесами
Не выберетесь, от кнута
И вил сбежав без всяких бродов,
Отмерив тройку переходов.
Но в бесприютный горизонт
Впечатался вдруг лик Саманты.
И зной иссяк, дохнули Анды
Озоном тропиковым. Мысль,
Как будто обретя пуанты,
Отсеменила в мир, где смысл
Вновь возвернул свой статус вечный,
Потёк своей тропою млечной.
Смешался Дима: «Что я тут
Забыл? Ведь у меня – Саманта
Ненаречённая… Сей суд –
Перегоревшая гирлянда.
Меня же просто не поймут, –
Гирлянда не засветит снова.
Сквозь расстоянья дочь сурово
Мне шлёт укор за то, что я
Её оставил; и в оконца
Даль проглядела всю до донца.
Отринем месть, чур, чур, меня!..»
Оглянется уже у банка,
Проговорив: «Живи, поганка!..»
Помпезных зданий череда,
Проспект впадает в никуда…
XXV
Отмытому дождём рассвету
Стучать по-новому в окно.
Вдруг упразднили область эту,
К другой прижав, и заодно
Комсомолию распустили
Смешно – без шороха и пыли.
Забегали, как муравьи,
Портфеленосцев этих орды, –
Опущен долу профиль гордый.
Теперь засучивать они
Учиться будут не на курсах
Лелеемые рукава,
Теперь о трудовых ресурсах
Для многих зазвучат слова
С оттенком явно не газетным.
И снова будет жизнь права,
И ты не будешь безответным…
* * *
Под клёкот редкого дождя,
Что с солнцем безуспешно бился,
По главной улице бредя,
Фотограф словно оступился,
Вобрав далёкий силуэт
В свои зрачки: знакомый цвет
Плаща, знакомая походка…
«Моя…» – чуть не сказал: «жена».
Теперь прохожая она.
Не церемонится погодка,
А Лена – в Белый дом пешком.
Пешочком? Верится с трудом
В столь необычное явленье.
Идёт сдавать свои дела.
В зыбун бесследно утекла
Колёс бравада, без сомненья.
Теперь придётся, так сказать,
Другое «авто» приискать…
XXVI
«Чудно! За что бы я ни взялся,
Всё изойдёт на нет песком
Меж перст. Во всём я заблуждался
И всюду – круглым дураком.
Едва шагни – одни подножки.
“Читайте вместо книг обложки!” –
Вот потаённый код утех
Вальяжных оборотней тех,
Что засорят собою тронность.»
Прикинул Рубкин: для него
Сейчас обиднее всего
Несбывшаяся наречённость.
Ну много ли он запросил?
Назвать дочурку говорящее,
Чтоб вспоминалось ей почаще,
Что на планете нашей был
Такой раздумный человечек, –
Взял и составил из словечек
По-детски чистых и прямых
Письмишко нашему Генсеку
В двух предложеньях ключевых:
«Я так боюсь войны от веку!..
Не нападёте ли на нас?..»
Дозволенный газетный пляс
На косточках былых кумиров
Героев превратил в вампиров
Легко, без видимых потуг.
Пострел из стаи журналюг
В стремнине нового Диктанта
Процедит походя: «Саманта?..
Такой эпистолярный вал
Генсек мешками получал.
Воздел он к небу палец битой
И сделал диву знаменитой…»
Но если взяться расщеплять
Свои тотемы, идеалы,
То можно смело оставлять
В истории одни обвалы.
Повсюду с жёлтого листа
Твердят воители отвратно,
Мол, и на солнце – тоже пятна…
Пусть будет сорвана тогда
И со Всевышнего порфира:
Не сотворите, мол, кумира!..
Что ж, развенчаем все мечты,
Очистимся до пустоты
Надутых мыльных пузыришек
И спишем идеал в излишек.
А чем же дух воспламенять?
Тельцу златому бить поклоны,
В сонетах баксы воспевать!..
«Вы, перестройки пустозвоны,
Хоть зашаманьтесь бубенцом,
А я – останусь при своём…»
* * *
На пепелище, на родном,
Столь не было бы неуютно,
Когда бы мог он, мог прилюдно
Самантой дочку называть,
Отодвигая прочь печали,
Ведь имя иногда – печать.
Но даже в этом отказали…
Как отменённая судьба,
Корит ненаречённость Диму.
А подковёрная борьба
Вокруг неназванности – ба! –
Как бездорожье пилигриму,
Аукается до сих пор.
Фотограф чувствует вслепую
Чужую, странную такую
Пульсацию, что лишь разор
Несёт в себе. Искрятся дуги –
Уже ненужные потуги
Когда-то дорогих людей
(Не разгадать, чего во имя?..)
На всякий случай сделать имя
Той Дивы мусором скорей.
Окликнул в шутку он однажды
Самантой дочку, и она
Накуксилась точь-в-точь от жажды,
Внезапной строгости полна.
Ей гордость не занять, не спрятать,
Вмиг может словом припечатать.
Не стал он больше рисковать.
Захочется любя назвать
Её Самантой, чтоб отметить
Хоть так неназванность порой,
И вдруг в ответ отрикошетит
Шальным ядром: «Ты сам такой!..»
XXVII
В двенадцать древнее ярило
Все наваждения пронзило,
Фотографа избавив враз
От сорной думки-повилики.
На нём пожухли в тот же час
Лиан пронырливые пики.
Душа зашлась в победном клике,
Когда знакомый почтальон,
Потасовав свои открытки,
Подал письмо поверх калитки.
Не верил Дима в этот сон,
Письмо протягивал ярилу,
Опробывая на просвет.
Нет, это не мираж, не бред,
Хоть доходило через силу:
Журнал престижный зазывал
Столичным фоторепортёром.
Не продолжительным быть сборам.
Что он в провинции терял?
Пустопорожний сноп насмешек
В ферзи не выбившихся пешек?
В раскрытый чемодан упал
Тот фотоснимок бесконечный,
Где Набережной ход заречный.
«Ещё сгодится…» – прошептал.
Движеньем, думой вдохновлённым,
Туда же твёрдою рукой
Листок с Самантой озорной,
Оставшийся необрамлённым.
Пробил билетную броню.
И в опустевшую скорлупку
Звонок от Лены вплыл: «Семью
Бросаешь?» «Нет, всего лишь трубку…»
* * *
«И хоть разлука настаёт,
Галчонок ненаглядный, снова,
Но всё равно тебя найдёт
Моё тоскующее слово.
Вдруг да проглянется в тебе
Назло разлучнице-судьбе
Моя порода, слышишь, душка?..
Ты, взором рея выше крыш,
Вспорхнёшь и молча улетишь
Ко мне от матери-кукушки
Моей Самантой снова быть.
Запомни, доча, в жизни каждый
Не для бравады хоть однажды
Поступок должен совершить,
Иначе незачем и жить…»
|
|