| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Лев Толстой и Сибирь
Единственной мерой времени является память.
Владислав Гжегорчик
Борис Гросбейн
О БОРИСЕ МАЗУРИНЕ И ЕГО ПИСЬМЕ ПИСАТЕЛЮ ЛЕОНОВУ
19 ноября 1960 года в Москве, в Большом театре на торжественном заседании, повещенном 50-летию со дня смерти Л.Н. Толстого, один из наиболее известных членов Союза писателей СССР Леонид Леонов прочитал «Слово о Толстом».
Писатель-академик, лауреат Сталинских и Ленинских премий, Герой Социалистического Труда и депутат Верховного Совета СССР своей речью о Л.Н. Толстом выразил главную пропагандную идею кремлевского руководства, состоявшую в том, что в своем неприятии церкви и царского режима, великий писатель дошел почти до большевистских выводов, но, с другой стороны, недопонял, недосообразил, недооценил, что именно пролетариат с оружием в руках наилучшим образом осуществит его, Толстого, мечту о преобразовании человечества. Доклад Л. Леонова был малозначительным, по мысли Марка Павловского, историка и публициста, но основную политическую идею того времени отражал точно.
Среди толстовцев, проживающих тогда в разных местах Советского Союза, «Слово» Л. Леонова подняло бурю негодований. Возмущены леоновскими высказываниями были многие единомышленники яснополянского мыслителя, о чём толстовцы писали друг другу (Левинскас, Мазурин, Гусев, Пряхин, Кофман и многие другие).
Наибольший интерес в московском самиздате той поры вызвало письмо Б.В. Мазурина к Леониду Леонову, в котором сибирский автор из глухой деревни Тальжино Кемеровской области открыто полемизировал с маститым столичным литератором по поводу «мало читаемых» философских сочинений Толстого и якобы ничтожного количества его последователей.
Письмо Б.В. Мазурина к Л. Леонову является и отповедью, и проповедью взглядов Л. Толстого.
Написанное полвека тому назад обращение Б.В. Мазурина к одному из корифеев советской литературы и сегодня не потеряло общественной значимости. Читатель наших дней найдет в нём много созвучного камертону своей души.
Думается, что записки и воспоминания идейных единомышленников Л. Толстого, проживавших в Сибири, тех, кто испытал на себе превратности истории, но, тем не менее, не озлобившихся, являются особым, еще мало исследованным пластом нашей культуры, причем культуры не элитной, а созданной жизнью, трудом и подвижничеством простых крестьян и интеллигенции, мысливших самостоятельно, живших не по лжи в эпоху тоталитаризма.
* * *
С Борисом Васильевичем Мазуриным мы жили по соседству 40 лет. Близкое общение между нами продолжалось около 20 лет, когда я стал осознанно интересоваться толстовским движением в СССР.
Встретимся весною на меже и разговариваем. Думаю, что дефицит общения с молодёжью Борис Васильевич ощущал. Это было заметно по его вопросам: «Что ты читаешь, Боря, чем ты и твои друзья интересуетесь, какие настроения теперь в среде студенческой молодёжи?».
Однажды он мне предложил: «Боря, можешь говорить мне “ты” вместо “Вы”. Знаешь, я беседовал однажды с Владимиром Григорьевичем Чертковым, так он мне сказал, чтобы я обращался к нему на “ты”, так ближе и родней, по-братски, по-товарищески».
Но я не смог преодолеть возрастной барьер, и продолжал «выкать». Беседы с Б.В. Мазуриным оказались для меня университетами жизни, он открыл мне доселе неведомый мир. Мой отец А.Г. Гросбейн, а также С.А. Алексеев и Б.В. Мазурин, – вот личности, которые больше всего дали мне в смысле развития, познания нравственных законов.
Б.В. Мазурин, наверное, был первым, кто объяснил мне межконфессиональную разницу сектантских течений и толстовства. Он говорил примерно так:
– Сектанты – люди, конечно, хорошие, но они, скорее, подражают в своих верованиях другим хорошим людям, как дети подражают взрослым. Именно подражают, а не дают себе труд анализировать, сомневаться, оценивать критическим рассудком явления, события. А последователи Л.Н. Толстого верят не в букву Библии, а в так называемое всемирное разумное сознание, слово Бог определяют как любовь и проявление любви во всём. Толстовцы не имеют личного Бога, истину постигают по нравственному закону, который «внутри нас» (И.Кант). «Всё в тебе», – говорил Толстой.
Поистине прекрасную в своём трагизме жизнь прожил этот непоколебимый искренний толстовец. Он рассказывал мне, как в юности увлекался анархизмом. Много читал П. Кропоткина и М. Бакунина. Поступил после окончания школы в 1919 году в Горную академию, но постепенно, под влиянием учения Л.Н. Толстого, уверовал в его философские воззрения. Борис Мазурин сознательно ушёл из академии, где учился весьма успешно (в моём архиве хранится зачётная книжка студента Б.В. Мазурина, и в ней – только хорошие отметки). Ушёл, чтобы на практике реализовать идеалы великого яснополянского пророка. Ему не дали. Большевики, советская власть как только ни мытарили юного провидца: Бутырский централ, сибирские семь месяцев одиночки, суд, Мариинский централ в Кузбассе, Коми Усть-Вымьлаг, Архангельская область – пеллагра, цинга, истощение, – ничто не сломило Мазурина. Организатор толстовских коммун в Подмосковье, Первый председатель Совета знаменитой теперь, известной во всём мире коммуны «Жизнь и Труд», узник ГУЛАГа, автор «Рассказа и раздумий об истории одной толстовской коммуны ”Жизнь и Труд“», «Одного года из десяти подобных», инициатор полемики с советским писателем Леонидом Леоновым, – всё это снискало Б. Мазурину широкую известность. Друг семьи В.Г. Черткова, П.И. Бирюкова, И.И. Горбунова-Посадова, неформальный лидер сибирских толстовцев, Мазурин Б.В. стал одним из родоначальников обширной мемуаристки о толстовском движении в СССР. А это целый пласт российской культуры, альтернативной официальной, ещё не изученный полностью. После смерти Б.В. Мазурина его дети передали мне на хранение и исследование важнейшие его документы, рукописи, дневники, статьи и заметки, обширную переписку.
Б.В. Мазурин – Л.М. Леонову 20.01.1962г.[1]
Уважаемый Леонид Максимович, когда я прочитал ваше «Слово о Толстом», мне захотелось высказать вам некоторые свои мысли, вызванные им. Но напряженная работа не давала возможности сделать это. Теперь же, когда у меня появилась возможность написать, и я хотел приступить к этому, я убеждался, что это вовсе не так легко написать о таком важном и большом предмете, пожалуй, потруднее, чем лес валить. Так что первая причина трудности – во мне, а вторая – в вас.
Общее впечатление от вашего доклада – туман, красивый, мастерский туман. Я уже несколько раз перечитал ваш доклад, стараясь понять, что же вы все же хотели сказать, но, несмотря на то, что я нашел в нем много ясно высказанных мнений, но для меня в целом все же не ясно, что вы хотели сказать.
Тогда я подумал, что для вас самого не все еще ясно в Толстом, в его мировоззрении, а отсюда, естественно, неясность мысли доклада. С одной стороны, вы возвеличиваете Толстого как художника, ставя его имя в небольшой ряд величайших людей человечества. Я тоже очень люблю его «Воскресение» и «Войну и мир» и «Хаджи Мурата».
Но давайте поставим себе один вопрос и ответим на него, положа руку на сердце?
– Было ли бы так велико чувство невозместимой утраты, была ли так велика скорбь по поводу смерти Толстого, был бы так всемирно велик отклик на это событие, если бы Толстой был только автором этих великих художественных произведений?
Я думаю, что вы согласитесь с ответом – нет!
Толстой дорог человечеству чем-то еще, более нужным, более важным. Так что же это более важное и более нужное для людей? Это – по вашему выражению – «мало или вовсе нечитаемые тома».
О том, почему они мало читаемы, скажу дальше. Но эта вторая часть толстовского наследия, оказывается, не так уж проста, она необычайно многогранна, охватывает такой огромный круг важнейших вопросов жизни, что и тут разобраться нелегко.
Попробуем сначала выделить более ясное всем – это Толстой-обличитель. Правдивый, не знающий страха, не устающий... обличитель всех тех обликов, суеверий, которые душат человечество, делая жизнь людей вместо блага – невыносимым страданием.
Толстой-обличитель велик, настолько велик и нужен людям, что если бы за ним и не было его художественных произведений, его жизнь, его смерть были бы не менее замечены человечеством.
Если сказать, что те его тома, где он полемизирует с так называемой христианской церковью, разоблачая ее ложную религию, чудеса, таинства, иерархию, [взгляды на?] Бога, личность, [их место?] на небесах и всю прочую чушь, несовместимую с разумом, если сказать, что эти тома для нас уже менее интересны, то ведь не надо забывать, что церковь в свое время была – господствующая идеология, которая глубоко и прочно охватывала умы всего народа, в котором вырос и сам Толстой, что в то время сказать против церкви – был подвиг.
Или те его статьи, где он кричит против смертной казни, против дикости государственного устройства, против войны – утеряли свое значение для человечества?
Или его критика потерявшего от жиру и безделья разум искусства, как современного абстракционизма, неуместна сейчас?
Или его критика науки, – науки, оторвавшейся от человека, его жизни, нужд – устарела сейчас? Разве мы не свидетели сейчас того смрадного, смертельного тупика, куда завела наука человечество, отказавшись от того компаса, который давал ей Толстой, – поставить во главе всех наук – зачем и как должен жить человек. При условии знания той науки и остальные науки могли бы служить благу людей, что от них и требуется.
Или, может быть, отношение Толстого к труду не такое, как надо? Но, мне кажется, что в настоящее время вырабатывается настоящее отношение к труду, в котором сливаются и Кропоткинское – интегрированное образование, и толстовское суровое – в поте лица есть хлеб свой, и вся наша современная практика, – создание школ по принципу воспитания в человеке всех его сторон, не только умственных, но и физических, но и трудовых, – и всё это созвучно.
И педагогические труды Толстого далеко не устарели.
Так где же, я все не докопаюсь, «реакционность» взглядов Толстого?
Или вас, атеистов, пугает слово «религии», как купчиху Островского пугало слово «жупел»?
Но ведь вы сами отмечаете в своем докладе, что у Толстого религия такова, что не противоречит разуму.
Весь ураганный огонь безбожников против не соответствующей разуму догматов и положений церковных религий, причащений, воскресений, чудес и т.д. – не касается религии Толстого.
Неужели осмысление человеком, что он есть такое, зачем он живет, какое его отношение к другим людям и ко всему бесконечному миру, и каков закон жизни, такой надо исполнять, чтобы жизнь была тем, чем она должна быть, – благом, – неужели такая религия не нужна людям? Но ведь без такой религии не живет ни один человек, только бывает она очень примитивная, иногда бессмысленная, иногда очень уж «умная», иногда просто ложная, а Толстой всеми силами своей великой души, не щадя себя, не останавливаясь ни перед чем, сообразуясь только с честным разумом, старается уяснить себе и всем этот «высший закон жизни», без знания которого жизнь людей превращается в бессмысленное страдание и мрак.
Отрицать существование и необходимость этого «высшего закона жизни», в конце концов, просто ненаучно. Мы знаем, что все в мире подчиняется своим строгим законам, будь ли то законы физические, химические, будь ли то минерал или живая природа, будь ли то общественная жизнь людей, – везде, во всем наука открывает свои законы и, пользуясь ими, достигает замечательных результатов. Малейшие нарушение этих законов, малейший просчет ведет к гибели, катастрофе, к замиранию жизни.
Так почему же, когда дело доходит до попыток людей открыть «высший закон жизни», поднимается крик: «реакционно», «опиум» и т.д.
Почему же такие слова, как душа, совесть, разум, скромность, самоуверенность, любовь, «он умер, но он живет», братство, чистота нравственная, духовная жизнь и т.д. и т.д., все больше и больше входят в наш современный обиход; возьмите любую книгу, газету, календарь, стихи, романсы, – на каждом шагу.
Ведь это те понятия, те слова, какими полны «Путь жизни», «Круг чтения», «На каждый день» Льва Толстого.
Может быть, они не нужны людям, – эти слова, эти понятия? Нет! Наверное, без них не обойтись.
Недавно на съезде работников идеологического фронта докладчик сказал, что для построения коммунизма необходимо разрешение триединой задачи:
1) создание [нрзб.] технической базы;
2) создание коммунистических форм общежития;
3) воспитание человека.
Так вот, если первое условие пользуется всесторонним вниманием и дает успех, если второе хоть сколько-нибудь движется, то третье условие, надо сказать, в полном прорыве, далеко отстает от первого. Но ведь это скажется, этот недостаток сейчас чувствуется. Надежды на то, что это воспитание произойдет как-то незаметно, само собой, самотеком, что через труд будет формироваться человек с новой коммунистической моралью, – эти надежды легкомысленны; здесь нужен труд и труд такой же упорный, как и в создании материальных ценностей, даже больший.
И этот труд не принесет пользы, если все эти правила поведения, все эти моральные нормы будут даваться как нечто разрозненное, не вытекающее из естественного, из главного, то есть мировоззрения человека.
Так что и эта сторона жизни и труда Л. Толстого не может быть безразлична или вредна современным людям.
Не подумайте, что я хочу... чуть ли не поставить знак равенства между Марксом и Толстым. Я этого не хочу. Я хочу только сказать, что у Толстого, помимо его художественных томов, в томах «мало читаемых», заключено такое общественное богатство, что отказываться от него по меньшей мере близоруко. Толстой очень широк и веротерпим. Составляя свой «Круг чтения», он сам в конце книги делает выборку мыслей для людей нерелигиозных.
Что же во взглядах Толстого есть неприемлемого для вас, марксистов, материалистов, атеистов?
Основное, наверное, то, что Толстой отрицает насилие как способ движения вперёд, как средство установления между людьми отношений, свойственных человеку, – он говорит, что «огонь огнём не тушат».
Ну, что ж, спорить не к чему. Но мне кажется, что кто не слепой, тот увидит – какие бы грандиозные дела ни делались при помощи насилия, как бы велики ни были изменения и результаты, в конце концов, люди вновь, как и в начале, стоят перед той же задачей, которую не миновать решать для того, чтобы жить по-человечески, и которая насилием никак не решается.
Да, Леонид Максимович, перечитываю вновь и вновь ваш доклад и все больше и больше хотелось бы сказать, но чувствую, что эта задача мне не по силам. Для этого нужен хорошо натренированный ум, а мои мысли ворочаются, как камни, и, написанные на бумаге, никак не передают тот огонь, то напряжение мысли, которые бурлят внутри. Мучительное это чувство – быть немым. Но всё равно, я не сдаюсь, я убежден, что если что наболело в душе, то найдутся и слова высказать, пусть необтесанные, не литературные, но правильные.
Вы бросили упрек Толстому, что после него не осталось горячих учеников, кроме, кое-где рассеянных по свету сектантов, да еще к чему-то добавили: «вроде штундистов и молокан», как будто вовсе не было людей, более близких и единомышленных родством.
А я задаю вам вопрос и сам удивляюсь, как это могло случиться в современном мире, что осталось в живых еще хоть несколько человек, искренне разделяющих учение Л. Толстого.
Известно, что Толстой не организовал партию, в которой члены ее мыслят и говорят сегодняшней передовицей, что он отрицал всякую политическую борьбу за власть над людьми, отрицал всякие парламенты и государство, то есть отрицал те все кнопки и шестерёнки, при помощи которых в современном мире придется [слово нрзб.] мыслям и идеям отдельных людей.
Толстой не пользовался ни одним из этих рычагов. За ним, одиноким, не организованным, не конспиративным, беззащитным было только одно оружие – горячая мысль и правдивое свободное слово, и любовь к жизни и людям, но нет еще тех весов взвесить, кто больше сделал на благо людей, десятки и сотни революционных партий, или этот один человек.
Где же следы Толстого, где его ученики?
Известна судьба первых последователей Толстого, погибших в дисциплинарных батальонах. Еще сейчас живы кое-кто из приговоренных к двенадцати годам носить каторжные цепи за отказ быть солдатом при царе.
А после революции, когда запрещенные произведения Толстого, благодаря усилиям его друзей прорвались к народу, и народ потянулся к ним, как иссохшая земля к дождю, какая судьба была тогда этих людей? Когда в небывалый разгар политических страстей они оставались верными себе?
Был случай, когда одного брата гражданская война захватила у белых в Крыму, а другого у красных на смоленщине, оба отказались от оружия и обоим грозила смерть. Того, что на смоленщине, спас от смерти декрет Ленина «об освобождении от военной службы по религиозным убеждениям». Да, был такой декрет, подписанный В.И. Лениным. Наверное, для пустого места декреты не издавались.
Известно ли вам, что во время первой мировой войны в России было до 25.000 открытых отказов от военной службы?
Вы понимаете, что это значило в военное время?
Известно также, что и до Толстого такие отказы бывали, но это были единицы. Конечно, и из этих 25.000 не все были толстовцы, но отношение к службе в армии было толстовское.
Известно ли вам, что в ту же войну Англия дала до 40.000 открытых отказов от военной службы. Ведь в Англии жил Чертков В.Г., и там впервые печатались труды Толстого, запрещённые в России. В библиотечке отказывающегося, распространявшейся тогда в Англии, из 15 брошюр – 13 были Л. Толстого.
Мне не известна статистика подобного рода во время второй мировой войны, вам как писателю открыты гораздо большие возможности узнать всё, если бы вам это было интересно. Я точно лично знаю много людей, искренних единомышленников Л. Толстого, мирных, трудовых людей, открыто пошедших на смерть за свои убеждения. Эти люди рассматривались уже не как идейные люди, а как уголовные преступники, потому что человечный декрет Ленина как-то и как-то был уже отменён и отменен не потому, что не к кому было его применять.
Нужно ли напоминать вам, что существовавшие в первые годы после революции журналы толстовского направления – «Единение», «Голос Толстого», «Истинная Свобода» и другие были все закрыты. Московское Вегетарианское общество имени Л. Толстого распущено. Известно ли вам, что десятки и сотни больших и маленьких, удачных и не удачных коммун и общин единомышленников Л. Толстого, искренне пытавшихся осуществить на практике принципы коммунистической [организации?] трудовой, трезвой и мирной жизнью, были все так или иначе ликвидированы.
Известно ли вам, что в 1930 году было специальное решение Президиума ВЦИК «О переселении толстовских коммун и артелей», согласно которому свыше 1000 душ крестьян с разных мест Советского Союза переселились на голое место на берегу реки Томи, Кузнецкого района, Кемеровской области, где без всякой помощи, за короткий срок создали хорошее коллективное хозяйство. Какая же судьба этих людей? Почти к каждому из взрослых мужчин был под тем или иным предлогом приклеен ярлык уголовного и страшного преступника и большая, слишком большая часть их погибла безвозвратно. Правда, родные этих людей имеют на руках бумажки, что их мужья и отцы и дети не были ни в чём виноваты. Бумажки есть, а людей нет.
Так что у нас, в России, искренние единомышленники Л. Толстого были и не в виде тех карикатурных интеллигентов, бьющих себя в грудь, говорящих, что я питаюсь рисовыми котлетками и занимаюсь самоусовершенствованием, а людей прямых, трудовых, разумных, трезвых и глубоко мирных. Сказать, в чем выразилось влияние идей Толстого во всем мире, задача, конечно, слишком огромная, и я не в силах ее касаться, но все же отмечу хотя бы одного лишь Ганди и мирные события в Индии.
Нисколько не умаляя самого Ганди, личность замечательную и вполне самостоятельную в своем мышлении, все же надо отметить, что идеи Толстого были известны ему и во многом увлекали его. По словам Ганди, книга Л.Толстого «Царство Божие среди вас есть», этот гимн свободному, человеческому, безвластному и безнасильственному обществу, была одной из более других оказавших влияние на его жизнь.
И кто знает, если бы рука несчастного убийцы не прервала жизнь Ганди, то, может быть, Индия стала бы той первой односторонне и искренне разоружившийся и тем порвавшей заколдованный смрадный круг гонки вооружений, ведущей к гибели человечества.
Конечно, это только «может быть», но то, что сейчас, в наше время, появляются такие люди, как Л. Толстой, как Ганди, – служит порукой тому, что в широчайших массах народов назревает почва для появления таких идей и таких людей.
И я твердо убежден, что только на этом пути может найти человечество путь к своему спасению и к жизни, исполненной человеческого достоинства.
Вот, Леонид Максимович, то, что мне хотелось сказать в связи с вашим «Словом о Толстом». Может быть, сказал очень много, а, может быть, слишком мало, вернее второе, потому что эта тема неисчерпаема и жизненно необходима, но мне надо кончать.
Хочется в заключении привести одно замечательное письмо Владимира Галактионовича Короленко к И.И. Горбунову-Посадову:
«Искренне уважаемый Иван Иванович, сегодня Ваши друзья празднуют Ваш сорокалетний юбилей. Позвольте мне присоединиться к числу Ваших друзей.
Я знаю, что многое разделяет меня от них, но одно нас соединяет – это религиозное отношение к жизни. Я, как и они, чувствую, что эта жизнь бесконечна, что она не нами началась и не нами кончится, что это именно бесконечность. Почувствовать эту бесконечность – это значит почувствовать религиозное отношение к жизни.
До сих пор знание и религия были две области от разных категорий, но я верю, что они станут одной. И это именно общее, что видится мне родственным между мной и Вами. Когда-то знания и вера станут единым, сольются в один поток, вера и разум. Тогда не будет противоречий неразумной веры и безверного разума. Я в это верю, я на это надеюсь, я на это уповаю. И надеюсь в этой вере с вами встретиться когда-нибудь. Может быть, еще не скоро. Может быть, нужно еще и знанию, и вере пройти много расстояния навстречу друг другу, но когда-нибудь это случится. И тогда вера и разум станут одно. А до тех пор да здравствует терпимость. Да скроется тьма, да здравствует солнце! Надеюсь, что это объединит нас всех. Пожелаю вам и всем, чтобы скорое наступило это время.
Любящий Вас Вл. Короленко. 28 сентября 1921г.»
Ещё я хочу вернуться к вашему выражению «мало или вовсе не читаемые тома», – подразумевается под этим всё в трудах Толстого, не относящееся к художественным произведениям, но мне также ваше мнение кажется по меньшой мере наивным. Да, эти произведения Толстого мало или вовсе не читаемы, но почему? Возьмите любой город, даже не любой, а каждый город нашей необъятной страны, зайдите в любой книжный магазин или в любую библиотеку и спросите Толстого, что-либо из его нехудожественных произведений, – нигде ничего нет. Так о чём же тут говорить.
Правда, у нас осуществлено полное издание всех произведений Толстого, это большое и нужное дело, но тираж его действительно «академический», а не для широкого народа.
Еще хочется сказать вот о чём, мне уже за 60, за свою жизнь я много перевидал, переслышал, пережил, передумал, и хотя я хотел бы считать себя единомышленником Л.Толстого, но это не значит, что я всё нашел и ничего не ищу, что я и сейчас не готов принять что-то лучшее, что больше бы освещало мне жизнь, наполняло её разумным содержанием, давало бы радость, бесстрашие, свободу и бодрость жизни. Одним словом, делало бы жизнь не тяжёлой бессмыслицей, а благом. Конечно, по поговорке «каждый свой товар хвалит», но [надо] применять евангельский совет ценить дерево по плодам, а людей по делам; я вижу, что Толстой до последних дней своих жил, мыслил, боролся, радовался и страдал, но пустоты душевной не чувствовал, а жил «вовсю», у него не было ни малейшей потребности скрашивать свою жизнь вином или же вовсе уходить от жизни. То же я знаю про многих и многих людей, близких по взглядам к Толстому, с которыми сталкивала меня жизнь, и это служит ещё одним доказательством истинности их пути. Потому что, в конце концов, для чего человек живет? В чем смысл жизни, если не в том, чтобы жить и чувствовать благо жизни.
Не могу кончить, не сказав еще об одной великой несправедливости к Толстому.
Православная церковь предала анафеме Л. Толстого, на это у неё хватило смелости. Что же изменилось теперь? Или, может быть, она раскаялась в этом, признала свою ошибку? Извинилась? Я что-то еще не слышал об этом. И вот представители этой организации, всегда и везде, и во сем мире благословляющей «Христолюбивое» воинство и всех, у кого в руках власть, сидят вместе с вами на советах мира. Что-то я не пойму ничего.
Я нисколько не хочу затрагивать лично этих людей, я сам встречал среди православных людей достойных, которых я уважал, но как организация – они не имеют права говорить о мире.
А где голос Толстого?
Толстого, от которого никакие анафемы и толкователи не отнимут звание – величайшего борца за истинный мир.
Ну, простите, Леонид Максимович, кончаю.
Желаю вам всего доброго.
Б. Мазурин
20.01.1962г.
Тальжино.
Печатается по копии, снятой с оригинала автором.
Рукописный фонд музея новокузнецкой гимназии №96.
Текст подготовлен к печати Б.А. Гросбейном.
От составителей. Итак – полемика малограмотного, но, видимо, начитанного и живо интересующегося всем происходящим в мире, «человека от земли», страдающего от того, что его переполняют мысли и чувства, но – «как тяжело быть немым» – не суметь их достойно выразить – вот такая полемика с маститым мастером слова, каким был Леонид Леонов, книгой которого «Русский лес» мы все, наверное, зачитывались.
Но что за чудо? Этот «немой» тальжинский коммунар, по нашему разумению, «бой» в приведённой полемике всё-таки выиграл, потому что высказанные им мысли «в защиту» так называемых «малочитаемых» книг Толстого, как нельзя более актуальны сегодня – впрочем, они оставались таковыми в течение полувека с момента написания этого письма.
Как ни странно, прочитав сейчас письмо Мазурина, адресованное писателю Леонову, – письмо «в защиту» тех идей Толстого, что привели к его отлучению от церкви, – приходишь к мысли, что вслед за волной всемирного интереса к Ф.М. Достоевскому поднимается мощная волна интереса, не столь к художественным произведениям великого русского писателя Толстого, сколь к его нравственно-философским размышлениям и поучениям. И чем более человечество устремляется в своё «кружение в пустоте», тем нужнее и благотворнее становятся те истины, что так искренне и мужественно изложил своим отнюдь не гладким слогом мудрый, «немой» тальжинский крестьянин Б.В. Мазурин.
Примечания
[1] – Письмо было отправлено позднее, почти четыре месяца спустя, в сопровождении небольшой сопроводительной записки такого содержания: «Уважаемый Леонид Максимович! У меня с вами завязался узел, о чём вы, конечно, и не подозреваете, но, тем не менее, мне очень хочется его развязать.
Дело в следующем: когда я прочитал «Слово о Толстом», у меня появилось большое желание побеседовать с вами о том, какие мысли оно во мне вызвало.
Я написал вам письмо.
Но оно осталось не отправленным.
Когда я приехал в Москву и попросил в справочном бюро дать ваш адрес, мне, после справки, ответили, что ваш адрес не даётся.
А телефон?
Телефона нет! Я был озадачен и, не скрою, первой мыслью у меня было: «это тебе не граф». И у меня отпала всякая охота пообщаться с вами.
Но потом я раздумался, – мало ли какие обстоятельства бывают у разных людей и нельзя так отрезать, лучше узнать и разыскать. Мне думается, что вы говорили своё «слово» с высокой трибуны для всего мира, для всех людей, значит, в том числе и для меня. Я думаю, для всякого автора интересно и нужно знать, какое действие оказывают на людей его творения. И, мне думается, было бы неверно самому сказать слово людям, а потом заткнуть себе уши, чтобы не слышать их слов.
И вот я вновь пишу вам (адрес я узнал стороной).
Мне хочется развязать наш узел. И если у вас есть такое же желание, и вы напишете мне, тогда я пошлю вам свое письмо по существу вашего доклада.
Чтобы не было неясности и чтобы вы знали, с кем имеете дело, сообщу, что я по своим убеждениям принадлежу к тем людям, которых вы перечеркнули одним росчерком своего пера, то есть единомышленник Льва Толстого.
Б. Мазурин.
Адрес: г. Новокузнецк
Кемеровской области,
п.о. Атаманово,
3–е отделение совхоза.
Мазурину Борису Васильевичу.
1мая 1962 г.
Тальжино.
[Источник подготовлен к публикации Б.А. Гросбейном по копии, хранящейся в музее гимназии №96 г. Новокузнецка]
|
|