| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Глава шестая. ТОЛКОВАТЕЛИ
Страница 7 из 7
Всесоюзные чтения
В 1989г. в Семипалатинске проходят Всесоюзные Достоевские чтения. Весьма примечательно выступление Н. Левченко, - в нем представлены важные архивные находки, но они сочетались с не очень осторожными высказываниями. Так, сообщалось, что «круг знакомств ссыльного писателя был достаточно обширен. Он насчитывает 85 лиц». Какая точность![ 129 ]
Тем не менее, открытия Н. Левченко действительно впечатляли. В Астрахани и Омске она обнаружила сведения об А.И. Исаеве, М.Д. Исаевой и её отце Д.С. Констант. Изложение реалий снабжено точнейшими ссылками. Выводы - корректные и взвешенные. Исключение составляет, пожалуй, персона Н.Б. Вергунова. О нём Н.И. Левченко отзывается неоправданно резко.
Цитирование источников точное не везде. Известное место в письме учителя Калмакова, которого направляли на службу в Семипалатинск, но он вместо себя рекомендовал Вергунова, излагается так: «ему ехать и ехать туда», тогда как следует читать: «сесть да ехать», что иносказательно отражает готовность к такому переезду. Неверно определены и сроки перемещения Вергунова из Кузнецка в Семипалатинск (по данным Н. Левченко - август 1857г.). Но - Вергунов числился преподавателем приходского училища в Семипалатинске уже с 15 июня 1857г.!
Характеристика Н. Левченко, данная Вергунову как человеку «скандальному», выглядит односторонне и последующими разысканиями не подтверждается (см. , 1996). Несколько поспешные заключения сделаны на основании изучения одного-единственного дела, касающегося стычки Вергунова со штатным смотрителем Делаткевичем в первой половине 60-х гг. Между тем, ряд других документов, ещё неизвестных Н. Левченко в ту пору, рисуют не Вергунова, а его противника Делаткевича как дерзкого интригана, вызывавшего возмущение у семипалатинских чиновников своим поведением – в частности, ложными доносами, опускался он даже до оскорбления дам, в результате же переведен на работу (читай – сослан) в Каинск. Конфликт Вергунова с Делаткевичем датируется автором 1863г., однако вспышка в самом разгаре и в 1864-м. Неправильной оказывается также информация, что Вергунов после Семипалатинска очутился «в Барнауле на должности учителя русского языка в открывающемся пансионе сестер Шнейдер». Всё обстояло иначе: пансион открыт только в 1867г., и до этого времени Вергунов занимается частными уроками. И уж совсем ошибочно уточнение, что, «прослужив до 1883 года, он (Вергунов, - авт.) выходит в отставку и продолжает жить в Семипалатинске».
Но ведь Вергунов скончался осенью 1870г.![ 130 ]
В. Туниманов
Но, несмотря на некоторые искажения, выступление Н.И. Левченко ценно уже тем, что в нем использованы незадействованные ранее источники. В чём-то написанное ею сродни с книгой М. Громыко: вводились в оборот новые версии (привлекает внимание также свежий взгляд на старые). Притом, что трактовка событий казалась многим чрезвычайно спорной, что и отражено, например, в рецензии В. Туниманова на названную работу М. Громыко. Он пишет: «… Стоило бы… хоть какой-то порядок навести. В конце концов, надо заслужить право писать о Достоевском. Дело ведь ответственное и необыкновенно трудное. Строже, видимо, следует относиться и к недобросовестным спекуляциям… Неубедительным и наивным выглядит утверждение М. Громыко, что сибирский период «остаётся наименее изученной частью биографии Ф.М. Достоевского…». Напротив, в литературе о Достоевском давно уже господствует мнение, что ни один другой период в жизни писателя не получил такого модного и разнообразного отражения в творчестве и письмах художника, как именно сибирский… Литература о Достоевском в Сибири и Казахстане неуклонно растёт. Книги, статьи, документальные повести и очерки А. Палашенкова, В. Владимирцева, В. Вайнермана, М. Кушниковой, В. Гришаева, А. Лейфера, Е. Евсеева, И. Стрелковой, П. Косенко - явление закономерное, говорящее об успехах литературоведческого краеведения в Сибири…».[ 131 ]
Сказанное В. Тунимановым – и верно, и неверно одновременно. Буквально залежи документов, ранее нетронутых, начали всплывать на поверхности архивного поиска лишь в конце 80-х - первой половине 90-х, что, несомненно, свидетельствует: «сибирский период» Достоевского в достаточной мере отнюдь не изучен. С другой стороны, упомянутые находки во многом лишь подтверждали выводы, к которым пришли в достоевсковедении в 70-80-е, и даже более ранние годы.
В. Вайнерман
Расхождение во мнениях – ко благу. Чем больше толкований, причем, порою, не вовсе «лицеприятных», тем лучше. Например, омский исследователь В. Вайнерман в 1988г. в журнале «Простор» процитировал источник, из коего явствует, что Достоевский в Семипалатинске «был склонен к употреблению спиртных напитков, сознавая их пагубное действие». Какие трактовки могут сопутствовать подобному утверждению? Самые разные. Потому что становятся отчасти понятными причины сближения Достоевского с Александром Ивановичем Исаевым. Кроме того, эпилепсия, как хроническое нервно-психическое заболевание, часто развивается из злоупотребления винопитием, и уж во всяком случае «возлияния» очень обостряют течение указанного недуга. Но важно другое. В повестях 1950-1970-х гг. многажды воспроизводился («реконструировался») момент знакомства Исаева с Достоевским. Совпадали ли въяве «завязки» узла Достоевский-Исаев-Исаева с теми, что отражены нашими современными художниками слова? И, соответственно, - не подлежит ли пересмотру стержень отношений Достоевского с семейством Исаевых? Гложет червячок сомнения: романтично ли начало романа?[ 132 ]
Развивающаяся эпилепсия, очевидно, заставляет Достоевского отказаться от употребления алкоголя, что измученная М.Д. Исаева, вероятно, приветствовала. Впрочем, счастливой её не назовёшь. Потому что в медицинских справочниках сказано, что эпилепсия, как правило, сопровождается и проявляется в «патологической обстоятельности мышления», назойливости и эгоцентризме. И как тут не вспомнить запись Достоевского «у гроба жены», что человек не может полюбить ближнего «как самого себя», ибо первоценное собственное Я мешает. Так, возможно, подобные заявления – лишь следствие нездоровья? И – можем ли мы поручиться, что Достоевский, продолжая «эгоцентрическую» (эпилептическую) линию поведения, из соображений «душевной комфортности» уже после смерти Исаевой приписывает ей всевозможные пороки, зафиксированные потом в воспоминаниях дочери?
И, наконец, если Достоевский в Семипалатинске страдает известной слабостью, то не объяснимы ли сомнения Исаевой, кому после кончины первого мужа доверить свою судьбу? На смену спившемуся Исаеву - подверженный такому же пристрастию Достоевский? – тут любая женщина задумается…
С. Белов
Очередной всплеск интереса к Достоевскому - в первой половине 90-х. Закончено издание Полного собрания сочинений. Переизданы двухтомник «Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников», работа Кашиной-Евреиновой «Подполье гения: сексуальные источники творчества Достоевского», очерк В. Булгакова «Ф.М. Достоевский в Кузнецке», в новой редакции и переводе – «мемуары» Л.Ф. Достоевской. Впервые опубликована рукопись В. Шемелёва «Ссылка Ф.М. Достоевского в Сибирь и его поездка в Кузнецк», ждавшая своего часа шесть десятилетий. И, наконец, вышла в свет «Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского» в трех томах.
Отношениям с Исаевой стали посвящаться не только статьи, но и книги.
В тайну связи Достоевского и Исаевой в 90-е гг. пытается вникнуть исследователь С.В. Белов. Он считает, что привязанность писателя к Исаевой – это не то любовь, не то сострадание, и нужного слова не находит: «… Отношения рядового Сибирского 7-го линейного батальона с супругой спившегося чиновника Исаева приняли, если можно так сказать, какой-то неправильный характер: иногда сострадание принималось за любовь, а любовь за сострадание, а чаще всего они так неразрывно переплетались вместе, что невозможно было отличить одно от другого».[ 133 ]
С.В. Белов, вслед за Л.П. Гроссманом, «трещину» в «грозном чувстве» связывает с эпилептическим припадком Ф.М. по дороге из Кузнецка в Барнаул. Иначе говоря – брак разрушается предположительно чуть ли не на следующий день после венчального торжества.[ 134 ]
Причины «несчастливости» союза с Исаевой С.В. Белов определяет трояко. Во-первых, Исаева «быстро поняла, что она обречена, как чахоточная больная, и это сознание накладывало определённый отпечаток на её отношения с близкими». Во-вторых, «их брак с Марией Дмитриевной оказался бездетным». В-третьих, «Достоевский всё же терзался мыслью, что когда-то в Кузнецке Мария Дмитриевна предпочла Вергунова исключительно по любви, не почувствовав страстную веру унтер-офицера Достоевского в своё писательское призвание, а Мария Дмитриевна, в освою очередь, может быть, так и не смогла забыть тот страшный припадок Достоевского всего лишь через несколько дней после венчания».[ 135 ]
Б. Вышеславцев
Выдвигая эти версии, С.В. Белов нигде не ссылается на воспоминания Л. Достоевской, - очевидно, полностью их игнорируя. Но во многом с ней сходится. Дело в том, что его трактовка отношений с Исаевой – сугубо «земная», если не сказать – «приземлённая». Что так отличается, скажем, от оценок Б. Вышеславцева - его очерк опубликован ещё в 1932г., но стал доступен широкой читательской аудитории лишь в 90-е. «Весь роман Достоевского в Марией де Констан (по мужу Исаевой), - писал Вышеславцев, - был сплошным взаимомучительством… В них было какое-то взаимное притяжение, даже сходство…, - и вместе с тем принципиальная несовместимость и дисгармония. В их романе была какая-то трудно понимаемая правда и ценность и какая-то очевидная уродливость… Она любила его идеальное Я, его небесный образ, могла целовать ему руки, признаваясь в земной страсти к другому, но никогда не могла в сущности эротически принять его земную, эпилептическую оболочку. Он тоже любил её вначале и в конце как сестру…, но не удержался и стал «посягать». Странным образом «священная» болезнь наказала его страшным припадком, трагически разрушив их первую ночь, а в сущности и всё их семейное счастье… Всё трагично в жизни Достоевского и прежде всего его первый роман и брак… Трагедия первой большой любви Достоевского состояла в том, что он имел против себя всё подсознание любимой женщины, а за себя – только её сознание. И при этом он знал это своим подсознанием и утверждал обратное своим сознанием. Это была сознательная любовь при сплошной подсознательной борьбе, насилии и ненависти…».[ 136 ]
М. Слоним
Иная трактовка романа с Исаевой – в книге Марка Слонима «Три любви Достоевского». Она опубликована в Нью-Йорке в 1953г., а в России - в 1991-м. Если у Белова – толкования «приземлённые», а у Вышеславцева – обращенные к психологии и философии, то у Слонима - сексуальная подоплёка, подобная версии Кашиной-Евреиновой. Воспоминания Л.Ф. Достоевской, основанные на яростной и непримиримой ревности второй жены писателя к первой (что унаследовала и Любовь Фёдоровна), не игнорируются им начисто, как, скажем, у С.В. Белова, а - контраргументируются. Однако ряд мест из этого источника откровенно называется «измышлениями» и «фантазиями».[ 137 ]
Зарождение чувства к Исаевой – в изображении Слонима: «Весьма возможно, что Марья Дмитриевна привязалась к Достоевскому, но влюблена в него ничуть не была, по крайней мере в начале, хотя и склонялась на его плечо и отвечала на его поцелуи. Он же в неё влюбился без памяти, и её сострадание, расположение, участие и легкую игру от скуки и безнадёжности принял за взаимное чувство… Он искал любви, любовь была ему необходима, и в Марье Дмитриевне его чувства нашли превосходный объект».[ 138 ]
Обнаруживаем неточности. Так, например, читаем, что Вергунов родом из Иркутска, - тогда как в действительности он уроженец Томска.[ 139 ]
Слоним полемизирует с Л.Ф. Достоевской, но в оппонировании ей непоследователен. Так, он, с одной стороны, вроде бы оспаривает мнение, будто Исаева вышла замуж за Достоевского «не любя, по расчету», и сам же в процитированных выше строчках себе противоречит, утверждая, что привязанность Исаевой к Ф.М. нельзя считать любовью. «Неудача брака» не сводится им к «грубой и явной причине» - то есть к тому, что Исаева якобы продолжила контакты с Вергуновым и после венчания.[ 140 ]
Так или иначе, Слоним полагает, что «именно в Твери брак Достоевского потерпел окончательное крушение». И хоть он не верит в рассказ Любови Федоровны о поездке соперника Достоевского вслед за М.Д. из Сибири, но предполагает, что Исаева созналась в Твери, «что продолжает любить Вергунова».[ 141 ]
Слоним также соглашается с Л.Ф., что возможное признание Исаевой снимало с Достоевского всякую ответственность и «моральные обязательства… в чисто физическом смысле».[ 142 ]
Таким образом, Слоним, в отличие от подавляющего большинства исследователей в России, не отметает сочиненное Любовью Фёдоровной, а прибегает к анализу и объяснениям – поэтому его подходы выглядят более взвешенными. Но, конечно, ему еще не известны почерпнутые лишь недавно в документах Томского архива факты биографии Вергунова, проливающие свет на сложные, надрывные и загадочные отношения внутри мучительного треугольника…
Ю. Селезнев
В 90-е гг. концепция Марка Слонима в России должна казаться еще некоторой аномалией. Главенствующее место в литературном процессе всё же занимали традиционные трактовки. Так, в 90-е третьим изданием в серии «Жизнь замечательных людей» выходит книга Ю. Селезнёва. Напомним: в 60-е годы в ЖЗЛ под одноимённым названием дважды публиковалась работа Л.П. Гроссмана.
Оба автора, обращаясь к кузнецкой теме, иногда пользуются «методом умолчания». Как и Гроссман, Селезнёв начисто лишает биографию Достоевского «змиевских пассажей». Странно выглядит и аттестация Вергунова: «Тоже не ближний свет до Кузнецка, но, рискуя многим, заехал (Достоевский) всё-таки на два дня к любимой. Здесь-то Достоевский и узнал имя человека, за которого решила выйти замуж Мария Дмитриевна: он оказался молодым, двадцатичетырехлетним сослуживцем её мужа (Достоевский же и помог ему получить место учителя в Кузнецке) Николаем Борисовичем Вергуновым».[ 143 ]
Нагромождение неточностей требует комментария. Во-первых, Исаев не был сослуживцем Вергунова и никогда не занимался преподаванием. Во-вторых, Достоевский не помогал Вергунову «получить место учителя в Кузнецке», поскольку Вергунов на указанной должности пребывал с 1854г. (см. ). В-третьих, Селезнёв допускает противоречие: если Достоевский узнал имя Вергунова только в Кузнецке, то как же мог хлопотать за него задолго до этого? Или подразумевается, что Вергунов стал учителем уже после приезда Достоевского в Кузнецк? Но формулярные списки Вергунова означенное предположение решительно опровергают.
Вслед за Л.П. Гроссманом Ю. Селезнёв искажает сроки венчания Достоевского: «6 февраля, - пишет он, - оформляется «Обыск брачный…»… 15 февраля здесь же совершается и венчание… Его беспокоил малодушный, не в меру бойкий Вергунов…». Повторимся: дата 15 февраля – ошибка, пущенная в ход Л.П. Гроссманом, воспользовавшемся непроверенными данными. Удивляет также неоправданно негативная оценка личности Вергунова. Неубедительно: Вергунова развенчивает исследователь, который не в курсе времени его появления в Кузнецке! О Семипалатинском же бытовании Вергунова Ю. Селезнев, очевидно, вовсе не подозревает. И – ровно никаких ссылок на источник дезинформациии![ 144 ]
Вергунову приписываются самые отталкивающие черты характера. Читаем: «Как знать, может, она (Исаева) и была бы счастлива там, в Барнауле, с этим Вергуновым…? … Вергунов непременно бы запил, тут и прорицателем не нужно быть…».[ 145 ]
Вергунов бы «запил»? О таком его пороке лично мы сведениями не располагаем. Зато Достоевский в Семипалатинске, как известно, отличался склонностью к винопитию. Факты подаются в искажённом свете, притом не понятно, почему возможная совместная жизнь Вергунова с Исаевой «привязывается» именно к Барнаулу. Сегодня документально подтверждено, что Вергунов пять лет с 1864 по 1869гг. действительно обитал в Барнауле, прижив двух дочерей после смерти Исаевой. Не оттого ли и женился, что посчитал себя свободным от какого-либо обета верности! Стало быть, к Исаевой Барнаул даже косвенно никакого отношения не имеет…
Время гипотез
Девяностые годы – удивительное время, когда в публикациях исследователей новые архивные данные, ранее никому неизвестные, порою соседствуют на одной странице с явной дезинформацией. Например, солидный журнал в 1991г. приводит любопытные, доселе не бывшие в обороте, сведения о семействе Исаевых, основанные на астраханских находках. И тут же читаем: «…А.И. Исаев скомпрометировал себя на службе и вынужден был переехать вместе с семьёй в Сибирь. Здесь брак Марии Дмитриевны и А.И. Исаева вскоре распался. Впоследствии Мария Дмитриевна встретилась с Ф.М. Достоевским и стала его женой».
Выходит, что брак «распался», а не естественно закончился смертью Александра Ивановича? А Исаева, оказывается, познакомилась с Достоевским лишь после «разрыва» с мужем! Создаётся впечатление, что, окрылённые действительно впечатляющими удачами на поприще документального поиска, авторы очень спешат напечататься, а потому не берут на себя труд свериться хотя бы с письмами Ф.М.[ 146 ]
Очередной поток неточностей - в газете «Советская Сибирь» (1992): «…Их роман (т.е. Достоевского с Исаевой, - авт.) длился уже с год, как вдруг в мае 1855 года, видимо, заподозрив увлечение жены, А.И. Исаев переезжает с женой и сыном в город Кузнецк… Отец её, Дмитрий Степанович Констант, проживал в Астрахани, и она, выйдя замуж за сибирского учителя, обитала в Семипалатинске…».
Можно предположить, конечно, что Исаевы уехали в Кузнецк, опасаясь преследований Достоевского. Каждый имеет право на гипотезы. Но как получилось, что Исаев превращается в «сибирского учителя»?[ 147 ]
Д. Пачини
Возможно, вызывающая лишь уважение склонность к выдвижению «железно» обоснованных предположений у иных авторов перерождается со временем в грубый неаргументированный вымысел. Что вовсе не дезавуирует версию как метод. Прекрасный образец гипотетических реконструкций представлен европейским исследователем Дж. Пачини. Его эссе о Достоевском опубликованы в России в 1992г. Он подмечает роль любовного треугольника в жизни писателя и полагает, что женитьба на М.Д. во многом стимулирована появлением соперника, то есть Вергунова (впрочем, таковым, с оговорками, можно назвать и первого мужа Исаевой, Александра Ивановича). Иными словами – Достоевскому приходилось женщины добиваться, и ему важен, по мнению Пачини, именно процесс завоевания. «Можно предположить, - пишет Пачини, - что Достоевский, ужаснувшись соперничеством, злобой и ненавистью, открывшимися ему в человеческом сердце, и против которых человек, в силу всеобщности этого явления, казался ему беззащитным, в страхе отпрянул от своего открытия, захотел отказаться от него, укрывшись в слащавой сентиментальности. В ней его персонажи, например, из «Униженных и оскорблённых», прячут от самих себя свои настоящие чувства, стараясь убедить себя, что питают самые великодушные и бескорыстные чувства по отношению к своим удачливым соперникам, которые на самом деле им отвратительны. Известно, что Достоевский стал жертвой подобного самообмана в период его влюбленности в Марию Дмитриевну Исаеву, ставшую впоследствии его первой женой. Он тоже, как Ваня из «Униженных и оскорблённых», пытался скрыть от самого себя злобу против счастливого соперника; он тоже, таким образом, стал жертвой психологического механизма «треугольного» желания. А с того момента, как опасность в виде соперника исчезла с горизонта и Мария Дмитриевна, став его женой, прочно стала его собственностью, он начал терять интерес к объекту своего вожделения, так как теперь уже никто не претендовал на то, чтобы отобрать его у него, и спустя всего несколько лет с того момента брак можно было считать неудачным».[ 148 ]
Интересной кажется трактовка «побега от жестокости к сентиментальности». Достоевский не чужд мазохизма, а, стало быть, и садизма…
«Черный человек сочинителя Достоевского»
Для провинциальных исследователей, занимающихся жизнью и творчеством Достоевского, 90-е годы, особенно их первая половина, - период весьма насыщенный. Пробудился интерес к историческому краеведению и в «массах»: в Кемеровской областной научной библиотеке читатели в тяге к расширению своих культурных горизонтов начали вырезать публикации о Достоевском из подшивок местных газет.
В 1990 и 1992гг. в Кузбассе выходят сразу две книги о «кузнецком венце»: и (). Это не календарное, летописное воспроизведение событий, а попытка проникновения в психологию писателя и реконструкции возможных мотивов и побуждений Достоевского, а также поиск стимулов к созданию «Вечного мужа» и «Записок из подполья». В произведениях такого жанра гипотезы неизбежны. Встречаются и «блохи», коих трудно избежать при работе над малоизученной темой. Например, в утверждается, что священник Тюменцев, венчавший Достоевского, вероятно, знал , написанной в 1904г. Между тем, указанная информация почерпнута из ненадежного устного источника, и не могла быть в своё время опровергнута, поскольку формуляры Тюменцева обнаружились лишь недавно, и из них явствует, что он скончался в 1893г.
Н. Левченко
В 1994 г. в одиннадцатом томе «Материалов и исследований» опубликован очерк Н.И. Левченко «Круг знакомых Ф.М. Достоевского в Семипалатинский период жизни». Отчасти автор дублирует свои же работы, опирающиеся на архивные находки конца 80-х. К сожалению, Н. Левченко снова воспроизводит те же неточности, на которые мы обращали внимание выше: так, она допускает неосторожное высказывание, что «круг знакомств Достоевского» по Семипалатинску «насчитывает 85 лиц» (ровно! не больше и не меньше!); искорежена цитата, касающаяся отъезда Вергунова из Кузнецка в Семипалатинск («ехать да ехать» вместо «сесть да ехать»); искажены даты прибытия Вергунова в Семипалатинск и его поступления в барнаульский пансион сестёр Шнейдер, и уж совершенно неверно сообщение, что Вергунов «в 1883г. … вышел в отставку», тогда как его уже 13 лет нет в живых! Оценки личности Вергунова по-прежнему односторонние, основанные на двух или трех документах (сегодня их известно около сорока). Однако при всех погрешностях в изложении и трактовке фактов, перед нами – результат кропотливых разысканий в Астрахани, Барнауле и Томске: малоизвестные ранее источники все-таки введены в исследовательский оборот![ 149 ]
А. Шадрина
В 1995г. в Кузбассе вышла брошюра А. Шадриной «Двадцать два дня из жизни Ф.М. Достоевского» (твёрдый переплёт, красочная жёлтая суперобложка, без приложений - 2 издательских листа). В предисловии сказано, что автором «использованы ранее неизвестные архивные документы, впервые вводимые в научный оборот». И - читатель действительно обнаруживает ссылки на тринадцать дел, но почти все эти источники на момент публикации в исследовательской среде уже в ходу - значительной их частью успешно оперировала в своих работах Н.И. Левченко, и, кроме того, они хранились в копиях в новокузнецком Доме-музее Ф.М. Достоевского (переданные туда другими лицами, никак не упомянутыми А.Ш.).
У А. Шадриной, однако, встречаемся и с новыми, доселе неозвученными, мотивами. Так, ставится под сомнение правдивость сведений, изложенных в , - точнее, содержащихся в ней свидетельств местного церковнослужителя Д. Окорокова. Булгаков утверждал, что Окороков лично знал Достоевского, с чем А.С. Шадрина решительно не согласна. Окороков, де, намеренно ввёл в заблуждение Булгакова. Доказательство - в том, что епископ Парфений означенного Окорокова в 1857г. наказал «за неудовлетворительное поведение», так что – какое уж тут доверие к такому подозрительному информатору! Достоевский же – личность высоконравственная, и общаться с кем попало не будет. Вывод: Окорокову веры нет, потому что он пребывал в опале.
Но при подобном раскладе, конечно, легко посчитать и Достоевского человеком «ненадежным». Ведь если Окорокова «за проступки» лишь понизили в должности, то Достоевского-то сослали на каторгу!
И коли исходить из посыла, что Достоевский, из этических соображений, не мог общаться с «сомнительными» особями (к каковым А.С. Шадрина, без обиняков, относит и Д.И. Окорокова), то как же, например, быть с «Мёртвым Домом» - каторжные-то персонажи описываются Достоевским отнюдь не всегда со злобой и раздражением? Как раз – напротив…
«Нехороший» Окороков и «приличный» Катанаев
Находим у А. Шадриной упоминание и про кузнецкого исправника Катанаева - известный публицист Наумов в одном из рассказов обвинял его в жульничестве, зашифровав под прозрачным псевдонимом Канаев. Достоевский же называет семейство Катанаевых «приличными довольно людьми». Но никому, конечно, не придёт в голову усомниться в связях Достоевского с Катанаевыми на том основании, что Ф.М. якобы не стал бы знаться с мошенником – такой довод выглядел бы неубедительно. Тем более, что именно жена Катанаева устроила кузнецкое венчание за свой счёт, с чем Достоевский легко «смирился». Говорим мы это лишь для того, чтобы подчеркнуть: вряд ли Достоевского могли смутить слухи о неблагочестии или неблагоповедении его новых знакомых – например, Окорокова или Катанаева.
Во всяком случае, с «нехорошим» Окороковым Булгаков общался и считал его серьёзным свидетелем. То есть был проникнут к нему полным доверием, в отличие от А. Шадриной, которая как-то внезапно заинтересовалась Достоевским в преддверии очередного его юбилея. И начала с того, что перечеркнула авторитетнейший источник былой поры по фантастическим мотивам. К тому же не вовсе аргументированные предположения она выдаёт в сугубо утвердительной форме, приписывая Окорокову дурные помыслы: «Впоследствии из желания приобщиться к великому имени (а свидетелей прошлому уже не было) Окороков расскажет Булгакову о слышанном из чужих уст от своего имени, как участник далёких событий».[ 150 ]
А. Шадрина огорчена, что исследователи зачастую «субъективно-категоричны в суждениях» и «додумывают мысли и поступки» героев кузнецкой коллизии. Но разве не демонстрирует тот же автор и субъективность, и категоричность, «додумывая мысли и поступки» за Д.И. Окорокова? И, кстати, не только за него…
«Близкий по духу» Тюменцев
Человеком, родственным «по духу и нравственным устремлениям» Достоевскому, в той же брошюре объявляется св. Тюменцев - такая аттестация сделана на основании его прекрасного послужного списка, и на аргументе, что «как духовный пастырь отец Евгений оставил о себе добрую память в сердцах нескольких поколений кузнечан». Однако зададимся вопросом – неужели столь зыбкого довода хватило, чтобы «по духу» приравнять провинциального иерея к Достоевскому? Кстати, «блеск» формуляра отнюдь не означает примерность поведения. Тюменцев некогда уличался чуть ли не как участник громкого скандала с сокрытием церковной кражи, причем мотивом было его человеколюбие и тайна исповеди. Тюменцев также отказывался служить молитвословие среди арестантов Кузнецкой тюрьмы, что бывшему каторжнику Достоевскому вряд ли понравилось бы. Разумеется, ничего подобного у А. Шадриной о Тюменцеве не сказано – уж больно неудобны оказались документы, которые не вписывались в сусальную версию взаимоотношений Тюменцева с Достоевским, напоминающую пасхальную открытку: две благочестивые и благонравные личности вносят возвышенный вклад в скрижали мировой литературы.
Но дело совсем в другом. «Хороший» или «плохой» Тюменцев – маловажно. Он если и интересен Достоевскому, то, скорее всего, именно своей неоднозначностью…[ 151 ]
Имеются, конечно, и иные «соображения». Достоевский пил с Тюменцевым «кофе, чай и русскую». И поэтому – «образ мышления, духовно-нравственный уровень молодого провинциального священника произвели на Достоевского благоприятное впечатление». Вот ведь как мало нужно для того, чтобы приблизить «духовно-нравственный уровень» к Достоевскому! И тогда – всех ли знакомцев по застолью награждать «образом мышления» и «духовно-нравственным уровнем», свойственным Достоевскому?[ 152 ]
И еще «узелок»: А.Ш., вслед за поэтессой Л. Никоновой, полагает, что о Зосиме Сибирском (вероятном прототипе одноименного героя «Братьев Карамазовых») Достоевский мог узнать от Тюменцева. Увы, не оговариваются прочие возможности информирования Достоевского – например, через летописца Конюхова (родитель коего прожил вместе с названным монахом восемь лет под Кузнецком), и, главное – через Исаеву, целых два года обитавшую в Кузнецке и, значит, наслышанную о местных достопримечательностях.[ 153 ]
«Совсем неромантичный» Вергунов
Удивляет трактовка «вергуновского пассажа». А.Ш. отметает как грубый вымысел сведения о связи Исаевой и Вергунова после венчания Достоевского. Мы помним: дочь писателя утверждала обратное. Однако оценки Вергунова у Любови Федоровны и А.С. Шадриной сходны. Так, А.Ш. считает, что Вергунов «на страницах архивных документов» выглядит «совсем неромантично». Как оказалось - вывод поспешный: в книге «Загадки провинции» опубликованы подлинные свидетельства, рисующие Вергунова личностью разносторонней, с чувством собственного достоинства, вхожим в дом известнейшего сибирского краеведа Гуляева. В сокращенном виде вехи биографии Вергунова изложены в альманахе «Достоевский и мировая культура».[ 154 ]
Характеристики, коими наделяет Вергунова А. Шадрина, нельзя назвать достоверными. Например, пишется о «благотворности» влияния на него штатного смотрителя Ананьина. Очевидно, А.Ш. не было еще известно о скандалах с пьяными дебошами Ананьина, о его драке с учителем Поповым.[ 155 ]
Возмущает А. Шадрину и «поверхностность натуры» Вергунова, она намекает на его страсть к развлечениям (ничем не подкреплённое заявление и нигде не отражённое документально!).
Столь же безосновательно предположение, что вслед за Вергуновым из Кузнецка в Семипалатинск «потянулся шлейф непорядочности»: именно так проинтерпретировала А. Шадрина историю, когда Вергунову пришлось отстаивать свою честь в противоборстве со штатным смотрителем Делаткевичем - автором подложных доносов, грубо оскорблявшим почтенных семипалатинских дам из губернаторского окружения…[ 156 ]
Опасные ловушки
Как правильно отметил В. Туниманов, о Достоевском ещё надо заслужить право писать. В 90-е гг. иные авторы, уловив с поверхности поиска десяток-другой документов (а зачастую и того меньше), но не имея ни опыта литературной работы, ни достаточной усидчивости (подлинное исследование – это тысячи часов, проведённых в читальных залах, а не количество лет, коими принято иногда измерять глубину освоения темы), принялись совершать «революции» под суетным лозунгом: «мы – самые первые». Громкие заявления и выводы, основанные на беглом прочтении нескольких строчек плохо понятого источника – опасная ловушка. Не обладая навыками ассоциативного мышления, «первооткрыватели» нередко ограничивались школьным пересказом, лишённым осмысления и толкования. Притом именно такой подход считали истинной наукой, атрибутом которой называли «точность». И, конечно же, не принимали во внимание, что главное – не факт, как сказал Тынянов, а то, что стоит за ним. «Факт – упрямая вещь» и «глупо как факт» лежат на чашах весов истории, и важно не нарушить их равновесия…
На краеведческом уровне «достоевсковедение» порою выглядело так: великий писатель – кумир, личность высоконравственная, и окружение должно быть под стать ему. Критерий же нравственности в идеале – пристойный, а лучше - блистательный послужной список. Подобный подход сильно упрощает метод оценки поступков и характеров – благо, формуляров в царской России бытовала тьма-тьмущая, причем они переписывались каждогодно (что касается чиновников, учителей или священников). И, значит, найти их – легче всего. Ими знание преимущественно и ограничивалось. Если в них поощрения да ордена – хороший человек. А если, не дай бог, провинился чем перед начальством и заслужил наказание, то в окружение Достоевского не вхож – за неимением необходимых моральных качеств.
После «Загадок провинции»
Вот кого «казённые» представления о морали возмутили бы, так это, наверное, самого Достоевского. Они умертвляют историю и делают её похожей на расписание движения поездов, чего мы старались всячески избежать, когда писали «Загадки провинции», посвящённые Достоевскому, его окружению, и Кузнецку прошлого века.[]
Однако со временем появилась потребность сверить нашу концепцию со множеством других. Так появился «Кузнецкий венец», в котором мы многого могли коснуться лишь вскользь, поскольку, как известно, «Достоевский – неисчерпаем». Более того, - книга чрезвычайно субъективна уже потому, что об историографии судят те, кому «взгляд со стороны», по понятным причинам, недоступен.
По-прежнему подспорьем исследователям служит музей Ф.М. Достоевского в Новокузнецке. Из наиболее памятных баталий почти десятилетней давности - срыв мероприятий, направленных на переименование Дома Достоевского в «Дом Исаевой», - в те поры местное чиновничество хотело лишить его самостоятельного статуса и даже пыталось объявить названный памятник «потерявшим мемориальность». Представители российской, казахстанской, и собственно кузбасской интеллигенции (К. Степанян, Г. Коган, И. Мельникова, Т. Ащеулова, Б. Рахманов) выступали за скорейшее окончание затянувшейся реставрации Дома Достоевского с последующим созданием в нем образной экспозиции. И - своего добились.
В заключение отметим, что за прошедшие 150 лет теме «Ф.М. Достоевский в Кузнецке» посвящено около двухсот публикаций, частично они отражены в недавно вышедшем библиографическом указателе литературы.[ 158 ]
|
|